В дельте Лены

Они умирали один за другим, пока не осталось только трое, и тогда Делонг понял, что, если книги, бумаги и тела его товарищей не будут убраны с низкого берега реки, весенние паводки унесут всё в море. Таким образом, трое ещё живых попытались перенести записи в безопасное место повыше, вместе с куском речного льда для воды, чайником, топором и куском ткани для палатки, но их сил не хватило для подъёма на крутой берег ящиков с записями, поэтому они взяли только тубус с картами и другие мелкие предметы, оставив записи на произвол судьбы. У корней большого дерева, лежащего на берегу в тридцати футах от воды, они развели костёр и варили ивовый чай; чайник, когда я его обнаружил, был на четверть наполнен льдом и ивовыми побегами. Палатки они установили немного к югу, чтобы защитить костёр, но зимние ветры снесли её, и теперь она прикрывала Ах Сэма, который лежал на спине, ногами к огню и скрестив руки на груди; положение, в котором, очевидно, разместили его оставшиеся в живых. Делонг отполз на север и находился примерно в десяти футах от Ах Сэма, а доктор Эмблер вытянулся между ними, его ноги почти касались последнего, а голова покоилась на одной линии с коленями Делонга. Он лежал почти ничком на лице, вытянув правую руку под собой, а левую поднеся ко рту. В предсмертной агонии он глубоко прокусил плоть между большим и указательным пальцами, и снег вокруг его головы был испачкан кровью. Ни на ком из троих не было обуви, их ноги и ступни были обмотаны полосами шерстяного одеяла и кусками ткани от палатки и обвязаны до колен верёвками и поясными ремнями их товарищей. На Ах Сэме была пара красных вязаных носков из Сан-Франциско, дырявых на пятках и пальцах.

Когда к нам присоединился Ниндеманн, я показал ему три тела, которые я ещё не тронул, и предметы, которые я собрал, включая дневник, из которого Делонг вырвал три четверти страниц; но так как обратная сторона листа, на котором была сделана последняя запись, не была заполнена, было ясно, что ни одна запись не пропала. Затем я велел Ниндеманну тщательно обыскать тела, разрезав одежду у карманов, и все найденные мелкие вещи упаковал в отдельные пакеты и пометил их, чтобы ни один клочок бумаги и ни один предмет не потерялся. Из-за холода я тогда не стал составлять список этих вещей. Во всех карманах были кусочки тюленьей кожи от одежды и обуви со следами огня, некоторые из них с остатками шерсти. Пистолет Делонга пропал. Я знал, что он был у него до тех пор, пока мы не расстались. Первоначально он принадлежал мистеру Даненхауэру, который, пока мы стояли лагерем на льду, готовясь к нашему долгому походу, выбросил его вместе с патронами в море – как он тогда думал. Но полынья оказалась замёрзшей, и пистолет остался лежать на льду. Поэтому впоследствии, когда Делонг оказался без личного оружия, кто-то достал для него пистолет Даненхауэра; и теперь, не видя его при нём, я тогда подумал, что он выбросил его из-за веса. Лейтенант Чипп отдал свой пистолет Ах Сэму, который держал его при себе до самой смерти.

Все три тела намертво примёрзли к земле, так сильно, что пришлось отрывать с помощью рычага их жерди. Перевернув доктора Эмблера, я обнаружил в его правой руке пистолет Делонга, а увидев окровавленный рот, бороду и снег вокруг, я сначала подумал, что он сам положил конец своим страданиям. Однако тщательный осмотр головы и рта не выявил никакой раны, и, высвободив пистолет из мёртвых пальцев доктора, я увидел, что в барабане было только три патрона, и все они были с целыми капсюлями.

[Я так подробно рассказываю об этом из-за той душераздирающей истории, которая обошла прессу, о том, что доктор Эмблер якобы покончил с собой. Это абсолютная ложь. Доктор всегда был жизнерадостен и не боялся смерти, и я знаю, что он встретил её спокойно и мужественно, как и раньше на поле боя. Он происходил из храброй семьи, и если бы мир мог прочитать хоть одну страницу его личного дневника, то не было бы сомнений в его непоколебимом мужестве и стойкости до его трагического конца.

Я полагаю, что он был последним из тех несчастных, кто погиб: когда Ах Сэм уже лежал, скрестив руки на груди, а Делонг затих в двух шагах, доктор Эмблер, оставшись один на пустынной сцене смерти, взял пистолет с тела Делонга, наверное, в надежде застрелить для пищи ту птицу или зверя, который придёт поживиться телами его товарищей, или даже чтобы просто защитить своих мёртвых товарищей от поругания, – в любом случае, он стоял тут свою последнюю вахту… один… на посту… с оружием.]

После того, как тела были обысканы, я с помощью туземцев завернул их в ткань от палатки и засыпал снегом, так как пока не мог довезти их до Матвея. Лица умерших сохранились удивительно хорошо, они казались мраморными, на щеках застыл румянец. Лица не казались исхудавшими, так как процесс замерзания слегка расширил ткани; но это не относилось к их конечностям, которые были истощены до крайней степени, также, как и их животы, на месте которых зияли огромные впадины. Доктор, наверное для того, чтобы унять невыносимые муки голода, завернул свой маленький карманный дневник в длинный шерстяной шарф и засунул за пояс брюк.

Прочитав дневник, я теперь ожидал найти остатки отряда возле знака из палок или там, где я видел остовы палаток. Поэтому я послал туземцев раскопать там снег, сказав им, что там должны быть книги и бумаги. Изрядно потрудившись, они вскоре наткнулись на угли и пепел от костра, и затем, расширив яму у основания, к своему большому удовлетворению, извлекли жестяной чайник, несколько обрывков одежды, шерстяную рукавицу и два жестяных ящика с книгами и бумагами.

Внезапно они пулей вылетели из ямы, как будто за ними гнался сам чёрт, и задыхаясь, завопили: «Помри, помри, два помри!»

Спустившись в яму, я увидел частично освобождённую от снега голову одного трупа и ноги другого и приказал туземцам продолжать работу. Они повиновались и, наконец, обнажили спину и плечи третьего. Уже стемнело, пошёл сильный снег, поэтому я решил вернуться на ночь в Матвей и немедленно послать сообщение в Хас-Хата, чтобы остальная часть моего отряда присоединилась к нам и помогла откапывать тела.

Глава XXIV. Похороны

Привозим тела – Пишу депеши – Выбор места захоронения – «За углом» – Находим Ли и Каака – Монумент – Изготовление гроба и креста – Ниндеманн находит хижину Эриксена – Возведение пирамиды над могилой – Скромный погребальный обряд – Солдатское суеверие – Якутское письмо.

24 марта. – Когда прошлой ночью мы прибыли в Матвей, я надеялся застать здесь Бартлетта. (Он попал в шторм и боролся с ним двое суток, а когда попытался разбить лагерь, то палатка сломалась под натиском ветра и тяжестью снега. Он ехал на север, пока не наткнулся на наши следы, а когда возвращался в Матвей через Кувину, то встретил туземцев, которые везли рыбу в Хас-Хата.) Немедленно отправив Капитона за Грёнбеком и остальными, я принялся писать телеграммы Министру военно-морского флота и посланнику в Санкт-Петербурге, а также письмо генералу Черняеву, для которого Грёнбек сделает перевод. Дым в хижине ослепляет, и, чтобы писать, я вынужден лежать на животе, лицом к огню, а пузырёк с чернилами закопать в золу, чтобы они не замерзали.

Сегодня утром я послал Ниндеманна и Бартлетта завершить работу, которую мы начали вчера. Вечером они вернулись с телами Делонга, Эмблера и Ах Сэма. Мы завернули их в парусину и закопали в снег рядом с хижиной.

25 марта. – Сегодня утром я снова послал отряд на раскопки, Грёнбек, который прибыл накануне, поехал с ними. До Помри-Мыса, как туземцы уже назвали это гибельное место и как оно, несомненно, будет известно среди них в дальнейшем, через залив около двадцати вёрст[117].

Грёнбек вернулся в полдень с телами Бойда и Герца, а ближе к вечеру приехали Бартлетт и Ниндеманн с телами Иверсена, Коллинза и Дресслера. Кормовой флаг пока не нашли.

26 марта. – Сегодня я закончил свои депеши, и Грёнбек, переведя их, отправился в Хас-Хата, где он встретит капитана Бобокова и пошлёт его ко мне – он будет действовать в качестве курьера до Булуна.

Бартлетт и Ниндеманн вернулись этим вечером с Помри-Мыса с пистолетом Чиппа, который он отдал Ах Сэму. Они не смогли обнаружить Ли и Каака, а также флага. Бобоков прибыл из Хас-Хата около десяти вечера, готовый исполнить поручение, но я очень медленно продвигаюсь в своих усилиях скопировать из журнала записи за последние тридцать дней. Дым ест глаза, а пальцы все в болячках и так опухли, что я с трудом могу держать ручку и делаю перерывы после каждых двух-трёх слов.

Одежда погибших сильно обгорела – так близко они лежали к огню; а с тех, кто погибли первыми, оставшиеся в живых сняли всё, что могло помочь им укрыться от холода. Когда умер мистер Коллинз, кто-то закрыл его лицо рубашкой. Бойд лежал почти весь в углях костра, но, хотя его одежда была прожжена насквозь, тело не обгорело. У них не осталось ни одного целого мокасина, ни куска шкуры или кожи, кроме одного рукава одежды, найденного под одним из тел, да полоски кожи от обуви, валявшейся на берегу, – всё остальное было съедено!..

27 марта. – Сегодня Бобоков отправился в Булун с моими депешами. Скоро я, слава Богу, закончу – осталось переписать дневник, и завтра я смогу покинуть эту ужасную коптильню и продолжить поиски Ли, Каака и Алексея. У меня, однако, мало надежды найти Алексея, который был похоронен во льду, потому что, как я заметил, в русле протоки в нескольких местах были подвижки льда. Но я должен найти Ли и Каака, даже если мне придётся перекопать весь берег. Для погребения мёртвых необходимо будет перевезти их в точку примерно в пяти верстах к югу от Матвея – к подножию горы, которая вдаётся в залив и образует левый берег протоки, обращённый на север. Все остальные острова в окрестностях, как, впрочем, и вся дельта, вскоре будут затоплены весенними паводками. Вершина большой горы, похожей на спину кита, возвышается почти на четыреста футов над уровнем моря[118] и видна в ясную погоду за двадцать миль с любого направления: с севера, северо-востока и северо-запада. Нам надо сделать ящик из досок плоскодонки, которую нам придётся тащить двадцать миль.

Я беспокоился, что мы не можем найти Каака и Ли, и когда читал и перечитывал дневник капитана, из моей головы не выходила мысль о тех двоих, которых «отнесли за угол». Какой угол? Берег там тянулся примерно на северо-восток и юго-запад, и на нём не было никаких углов или поворотов, если только не подразумевался какой-нибудь овражек. Снег мы раскопали в основном к северу от знака из палок, но совсем немного к югу; и, наконец, мне пришло в голову, что, поскольку ветра всё время упоминались как дующие с юга, они, естественно, установили свою палатку к югу от знака, а лагерь разбили к северу от него; поэтому, когда Ли и Каак умерли, а люди были слишком слабы, чтобы отнести тела для захоронения на лёд, они просто оттащили их «за угол» палатки.

Убедив себя в этом, я сел на сани и поспешил вслед за Бартлеттом и Ниндеманном к месту раскопок. Я рассказал им о своей версии и очертил им для раскопки приличных размеров участок к югу от палатки. Затем я вернулся в Матвей и закончил рисунок надгробной пирамиды, которая будет возведена на «Мемориальном Холме». Когда приехали Ниндеманн и Бартлетт, они привезли с собой останки Ли и Каака, обнаружив их там, где я и предполагал. Они также нашли кормовой флаг, аптечку из красного дерева, топор и другие вещи. Так что теперь все тела (кроме Эриксена и Алексея) и записи экспедиции (в жестяных коробках) были в безопасности. Вещи погибших мы тщательно упаковали в отдельные пакеты и пометили их именами владельцев. Все остальные мелкие предметы, принадлежность которых нельзя было определить, я сложил в отдельный ящик.

Теперь, когда поиски закончены, нам оставалось исполнить наш печальный долг и похоронить наших погибших товарищей. Земля промёрзла слишком сильно и глубоко, чтобы можно было выкопать могилу, поэтому мы последуем якутскому обычаю погребения на поверхности и вне досягаемости наводнений.

Место погребения представляет собой отвесный мыс, обращённый к Ледовитому океану. Скалистая вершина горы, холодная и суровая, как Сфинкс, хмуро смотрит на место, где погиб отряд; истерзанная ветрами и утомлённая веками, казалось, она готова навечно приютить этих смельчаков. Я достиг вершины мыса, объехав с юга его величественный неприступный фасад, а затем медленно взошёл на самую вершину. Здесь я нашёл место для могилы моих товарищей и отметил его крестом, сориентировав его по компасу в направлении север-юг. Вершина горы полностью очищена от снега свирепыми ветрами, которые постоянно дуют на этой высота, а массивный каменный купол покрыт трещинами. Это вода в тёплое время года затекает к трещинки горных пород, а зимой мороз, этот многомудрый горный инженер, приводит в действие свои хитрые законы, разрывая сплошное каменное ложе на множество осколков, так что его поверхность, хотя и ровная, как стол, расколота на глубину нескольких футов наподобие кирпичной кладки. С большим трудом я вытащил несколько камней из центра размеченного мною креста и расширил яму до глубины трёх футов и диаметра два фута.

Пока я был занят всем этим на вершине холма, внизу остальная часть моих людей разбирала плоскодонку на доски для гроба. Те из них, которые были шириной семь дюймов, грубо обтёсанные и прикреплённые к остову лодки нагелями, были отпилены, а те, что шириной около двадцати двух дюймов, образовывающие борта лодки, были выбраны для торцов и боков гроба. Его размеры планировались следующие: ширина семь футов, длина двадцать два фута и глубина двадцать два дюйма. Из оставшихся семидюймовых досок мы сделаем крышку, из центра которой будет подниматься крест высотой двадцать пять футов с перекладиной длиной двенадцать футов. Крест мы сделали из круглого елового бревна диаметром тринадцать дюймов у основания и сужающегося до одиннадцати дюймов к вершине, длиной сорок футов, который я нашёл в заливе вмёрзшим в лёд и доставил на двух санях, запряжённых шестьюдесятью собаками. Вертикальная часть креста, которую я оставил круглой, только очистил от коры, была сделана из комля ствола. Крестовина была стёсана с лицевой стороны так, чтобы нанести надпись, и сужалась к обоим концам от центра, где в ней была выдолблен паз, чтобы поместиться в соответствующий паз на вертикальной стойке, обе части будут скреплены деревянным нагелем после того, как крест будет поднят.

Всю древесину сначала доставили в Матвей, где с помощью топора, пилы и долота, привезённых из Якутска, были сделаны гроб и крест, и вырезаны надписи: имена погибших и краткое описание времени, места и причины их смерти. Грёнбек и я занялись этой частью работы: выдолбили долотом имена печатными буквами размером 2½ на 1½ дюйма, остальная часть надписи из четырёхдюймовых букв состояла из двух строк длиной восемь футов каждая. Все эти буквы имеют правильную форму, расположены с промежутками и вырезаны на глубину чуть более четверти дюйма.[119]

Когда к похоронам всё было готово, я отправил Ниндеманна с собачьей упряжкой и Капитоном в качестве каюра на поиски хижины, где умер Эриксен, с приказом привезти доску с эпитафией, записку, пистолет и патроны, которые были там оставлены. На этот раз поиски не увенчалось успехом, он нашёл только котелок с крышкой, выброшенные отрядом во время похода. Но на следующий день он снова отправился в путь и через день вернулся с целью своих поисков. Надпись на доске гласила:

Памяти

Х.Х. ЭРИКСЕНА

6 октября 1881

«Жаннетт», США

В записке Делонга было следующее:

Пятница, 7 октября 1881 года.

Упомянутые ниже офицеры и матросы погибшего американского парохода «Жаннетт» сегодня утром отправляются отсюда, чтобы совершить форсированный марш в Кумах-Сурт или какое-нибудь другое поселение на реке Лена. Мы прибыли сюда во вторник, 4 октября, с больным товарищем Х.Х. Эриксеном (матросом), который умер вчера утром и был похоронен в реке в полдень. Его смерть наступила в результате обморожения и истощения, вызванных внешними обстоятельствами. Остальные из нас здоровы, но у нас не осталось провизии – мы съели последнее сегодня утром.

Джордж В. Делонг,

Лейтенант-коммандер, и др.

Остальные тем временем занимались доставкой частей гроба и креста на вершину горы. Я прибыл туда, когда дул сильный ветер, и обнаружил, что водрузить крест на место оказалось более трудным делом, чем я себе представлял. Работать без рукавиц на морозном воздухе было невозможно; у нас не было никаких снастей, кроме тех, что я смастерил из собачьей упряжи, и жерди с развилкой на конце для поддержки при подъёме. Из нас только трое говорили по-английски – Грёнбек, Бартлетт и я, – и туземцы не могли понять моих команд и что им делать; при этом они, кажется, не вполне осознавали большого веса креста, пока при первой попытке поднять его не увидели, как он неудержимо рыскает из стороны в сторону – и тогда они все в панике разбежались. Но, наконец, постепенно, после многих опасных ситуаций крест был поднят, и, повернув его к востоку, я скорее закрепил его на месте четырьмя большими камнями. Затем, убедившись в его совершенно вертикальном положении, я заполнил его основание мелкими камнями и вылил на них ведро ледяной воды, которая вскоре замёрзла и скрепила их вместе. Гроб был плотно сбит, а к закрытию его сверху подготовлены круглые жерди, затем мы покрыли дно хворостом и какими-то старыми тряпками, и положили на них наших бедных товарищей, расположив в порядке их имён, как написано на кресте, с капитаном Делонгом на южном и Ах Сэмом на северном конце гроба. Все они были положены головами на запад, а лица, по возможности, были обращены на восток и восходящее солнце. На телах мы не оставили ничего, кроме большого бронзового распятия на груди мистера Коллинза. Когда Бартлетт и Ниндеманн нашли на нём крест и спросили, следует ли им забрать его, я сначала был склонен ответить утвердительно, думая, что его родственники, несомненно, захотят сохранить столь памятную вещь; но, немного поразмыслив, решил, что, как предмет его религиозных убеждений пусть это будет похоронено вместе с ним.

Это было незабываемое зрелище. Длинная вереница собачьих упряжек, петляющая по тундре и ледяным полям, и крутой подъем на вершину одинокой горы, где в гробовом безмолвии и одиночестве этой бескрайней пустыни арктических снегов, без реквиема, под неумолчный вой метели, в вихрях колючего снега, мы нежно похоронили наших погибших товарищей, – как я тогда предполагал, навсегда.

Здесь, откуда видно место их последних героических усилий, их ужасных страданий и мучительной смерти, они будут покоится под хладным саваном вечных снегов, под нескончаемую панихиду жестоких полярных ветров, не пожалевших их беззащитные тела при жизни – здесь мы похоронили их, и более подходящего места для упокоения этих людей, мы бы нигде не нашли. Мы были поражены самой простотой похорон, суровым покоем окружающей нас природы и, более всего, нашими скорбными воспоминаниями о мёртвых. Никто не бормотал бессмысленных молитв, но только горестное «прощайте» и «спите спокойно» прошептали наши губы, когда мы бросили на них последний взгляд.

Затем, до наступления темноты, мы накрыли тела кусками парусины и прочим материалом, положили поперёк ящика доски и утяжелили их камнями. На следующий день якуты весь день возили на санях с равнины и песков внизу брёвна плавника. Самые большие из них были уложены по бокам и концам гроба, и на них был возведён каркас пирамиды. В вертикальный столб креста был вставлен горизонтальный шест, в концы которого упирались боковые грани пирамиды для поддержки креста и всей конструкции, построенной вокруг него. Затем стороны пирамиды были покрыты круглыми брёвнами, опирающиеся на горизонтальный шест. Образовавшаяся пирамида шириной около двенадцати футов, длиной тридцать футов и высотой девять футов была облицована камнями, некоторые из которых были весом более ста фунтов – это были те самые, которые мороз наколол для нас из скального основания холма. Следующим летом я намеревался покрыть монумент дёрном из тундры и посадить на нём арктическую иву.

К этому времени Ниндеманн вернулся с поисков хижины Эриксена, и единственное, что оставалось сделать, – это установить на место поперечину креста; что мы сделали только после нескольких безуспешных попыток. Ниндеманн закрепил поперечину деревянным нагелем и затем ещё одним поперечным – для надёжности. При этом он и – бедняга! – обморозил на сильном ветру пальцы, нос и уши. Мы завершил похороны 7 апреля, и я в целом был удовлетворён проделанной работой. Эта гробница стала самым большим сооружение к северу от Булуна, и туземцы, доставлявшие рыбу с Быкова Мыса для наших поисков Чиппа, говорили мне, что они видели «Большой Американский Крест» за двадцать вёрст отсюда.

Бобоков и Георгий Николаев вернулись из Булуна несколько дней назад, и я отправил их в Хас-Хата, чтобы подготовить провизию для моего отъезда на Оленёк. Ефим, наш Рыжий Чёрт, когда-то служивший солдатом в русской армии, пытался произвести впечатление на якутов своей удалью и храбростью. Но шутник Капитон подвергал сомнению его храбрость и частенько уверял Ефима, что «помре американски», лежащий в снегу, когда-нибудь встанет и придёт в хижину, чтобы отдать честь своему живому товарищу-солдату. На каждую такую остроту Ефим делал очень важный вид и говорил: «Да, да, хорошему моряку всегда найдётся о чём поговорить с хорошим солдатом». И всё же я заметил, что, когда мы все уезжали из лагеря по какой-либо надобности, Ефим не оставался наедине с мёртвыми и под каким-нибудь предлогом всегда отправлялся с нами; а когда хлопотал по хозяйству в хижине, то Капитон подстраивал ему всякие шутки – то громко ронял что-нибудь, то незаметно покачивал дверную занавеску из оленьей шкуры – что всегда пугало Ефима и неизменно веселило туземцев.

А как-то раз Капитон завернулся в старую тряпку, взял ружье и ввалился в хижину, завывая могильным голосом: «Драсти, драсти, Ефим, я – американски солдат!»

К этому времени нервы доблестного изгнанника были уже на пределе, и, увидев привидение с американским ружьём и услышав его потусторонний голос, он содрогнулся от ужаса и с не по-солдатски пронзительным воплем бросился через очаг в дальний угол, опрокинув в прыжке котелок с рыбой. Конечно, всех нас это рассмешило, но бедный Ефим решительно заявил, что, если шутка ещё раз повторится, то он, как солдат, возьмёт ружьё и застрелит своего мучителя.

И только мы перестали смеяться, как снаружи послышался странный шум. Я увидел, как Ефим украдкой взглянул на окружающих и быстренько шмыгнул от двери. В задней части хижины, со стороны, где лежали мёртвые, послышалось какое-то движение, как будто кто-то поднимается на крышу, и мгновение спустя лицо, опухшее, в ранах от обморожения и закопчённое от дыма, заглянуло в дымоход в крыше и радостно завопило: «Драсти, драсти!» В это же момент занавеска из оленьей шкуры отодвинулась, и в дверях появился Бобоков. Это было уже слишком для Ефима! Упав передо мной на колени, он принялся креститься с такой скоростью, как будто его дальнейшая жизнь и покой зависели от быстроты его движений. Мы все разразились взрывом смеха, и с тех пор у этого «воина» не было покоя от насмешек над его бесстрашием и неравнодушием к «помре американски».

Вскоре все вещи умерших, вместе с книгами, бумагами и т.п., упакованные в ящик, были готовы к отправке в Якутск; оставлять их хранится в дельте было решительно небезопасно из-за приближающегося сезона наводнений. Поэтому, оставив небольшой запас рыбы в Матвее на всякий случай, я решил направить все свои людские и материальные ресурсы в Хас-Хата, как центральную базу, с которой три группы отправятся вдоль побережья на заключительный поиск отряда Чиппа. План мой состоял в том, чтобы отправить Бартлетта и Ниндеманна с четырьмя санями и местными проводниками по Когыстахской протоке до Баркина, северо-восточной точки дельты, и там разделиться. Бартлетт последует вдоль восточного побережья на юг до Зимовьелаха, где будет ждать моего приезда. Ниндеманн должен был исследовать северное побережье двигаясь на запад, пока хватит запасов продовольствия, а затем отправиться в Северный Булун, где у нас хранилась сотня рыб, а оттуда в Хас-Хата, где будет дождаться моего возвращения. Маршрут, который я проложил для себя, проходил вдоль западной протоки реки через остров Длинный, с исследованием береговой линии и посещением всех деревень, до устья реки Оленёк. Затем, повернув обратно, я направлюсь на восток до восточной оконечности острова Длинный, в деревню Турах, а оттуда вдоль побережья, на север и восток, к протоке Кетак[120], вниз по которой, через Северный Булун поеду в Хас-Хата. Оттуда я намеревался отправиться с остальными моими людьми в Зимовьелах и продолжить поиски в том же сезоне до реки Яна.