Пейзаж в изумрудных тонах

Союз получился странный. Копылов в быту оказался непритязателен и бережлив до скаредности. Не мужчина, а мечта рачительной немки. Тот тащил с помойки всякую рухлядь и клятвенно уверял, что если помыть, почистить, подклеить, подкрасить и кое-где замотать скотчем, то будет как новая. Наташа смотрела на него с усмешкой, называла «мой Плюшкин» и тихо возвращала хлам на его законное место, как только муж уходил спать. С отдыхом дело обстояло не лучше. Супруг считал, что идеальный отпуск должен проходить по схеме «палатка на пляже – туалет в кустах – еда на костре». И добираться до этого «рая» полагалось на автомобиле, поскольку авиаперелет – непозволительная роскошь. Веричева согласно кивала, обсуждала маршруты движения, изучая карту, а потом молча бронировала отель на Средиземном море. Имеет ли смысл говорить, что в одежде Копылов придерживался тех же взглядов? Стоило Наташе принести домой очередную обувную коробку, как из угла в прихожей доставались старые ботинки и Андрей, демонстрируя обувь, поучительно заявлял: «Я их ношу уже восемь лет и еще на столько же хватит». Жена на такие замечания реагировала своеобразно. В нудные диалоги не вступала, а просто ставила перед ним еще одну коробку. Копылов принимал подарки с таким видом, с каким дети едят манную кашу с комочками: «Баловство все это и пустая трата денег».

Казалось бы, при таких диаметрально противоположных точках зрения на мироустройство брак должен был закончиться сразу после медового месяца. Но супруги вполне мирно уживались вот уже несколько лет и даже были счастливы. Никто не требовал от Копылова стать добытчиком и не попрекал скромными заработками преподавателя. А его супруга первый раз в жизни почувствовала, что тылы ее прикрыты. В плане своевременной оплаты коммуналки, покупки продуктов, готовки и уборки Андрею не было равных. Домашним хозяйством тот занимался с упоением. Мог часами рассказывать, в каком магазине лучше брать рыбу, а в каком овощи и сколько времени ушло, чтобы оттереть вот то пятно на мраморной столешнице.

И все было хорошо, только мамина личная жизнь Оле по вкусу не пришлась. До этого они сначала втроем, а после смерти бабушки вдвоем так хорошо жили, и вдруг теперь по дому разгуливает какой-то здоровый дядька и требует за собой убирать тарелку в мойку. Для того чтобы вступить в открытый конфликт, у девочки не хватило окаянства и темперамента. Да и расстраивать Наташу не хотелось. Поэтому Оля выражала протест только в случаях, когда оставалась с Андреем один на один: разбрасывала вещи по всему дому, гуляла по коврам в уличной обуви, оставляла крошки на столе. В общем, бунтовала по мере сил. Когда трудный подростковый возраст миновал и гормоны стали приходить в норму, страсти улеглись. Но Копылова падчерица так и не приняла.

Догадывалась ли Веричева-старшая, что творится дома в ее отсутствие? Скорее всего, да. В маленьком семейном мирке трудно что-то утаить надолго. Хотя Андрей никогда с ней на эту тему не заговаривал. То ли сказывался нордический характер, то ли жизненная мудрость. Как управлять детской ревностью, она и не поняла, поэтому решила оставить все как есть и не вмешивалась. Скандалить она тоже не любила.

По мнению Самойловой, Наташей вообще можно было только восхищаться. Живое воплощение self-made, о чем так любят писать в книжках по саморазвитию. Женщина из уральской глубинки практически без посторонней помощи встала на ноги, преодолела столько трудностей, создала процветающий бизнес, дала возможность огромному количеству никому не известных авторов заявить о себе. Столько сделала и еще могла бы сделать. И вот теперь ее нет. Веричева была только матерью ее подруги, но вдруг Кира ощутила, что ей будет очень не хватать Наташи, этой сильной и интересной женщины.

В груди вдруг возникла пустота, как будто вытащили какой-то орган, и на глаза невольно навернулись слезы.

Внезапно накатило оцепенение, стоять стало трудно, и Кира опустилась на диван. Мысли метались в голове, наскакивая друг на друга. Эта чехарда мешала хоть на чем-то сосредоточиться. Вопросов было много, но ответить на них в этот момент не смог бы никто. А еще стало страшно, потому что пришло осознание: смерть – это не какое-то абстрактное понятие, как совесть или справедливость, а реальность. Причем существовала она не где-то в интернете или телевизоре, а совсем рядом. И необязательно быть старым и больным, чтобы внезапно умереть. Конечно, никаких иллюзий по поводу бессмертия Самойлова не питала, но на данную тему старалась не думать. Она резонно считала, что со всеми это когда-то произойдет, только случится в далеком будущем и по естественным причинам. Трагическая же смерть, а тем более насильственная – к этому она психологически совсем не была готова.

Звонить Кириллу не хотелось. Начни она говорить – обязательно расплачется. А брат, всегда такой спокойный, веселый, уравновешенный, просто не способен рассуждать ни о чем неприятном, мрачном. Если что-то иногда и расстраивало его, то недолго. Достаточно десяти минут, чтобы он вернулся к своим базовым настройкам. Удивительное качество – Кирилл умел стряхивать с себя негатив, как собака воду после купания. На любые пессимистические рассуждения у него тут же включалась рефлекторная глухота. Кира даже иногда завидовала такой удивительной способности. В любом случае из подобного человека, при всех его достоинствах, жилетка плохая.

Конечно, был еще Кузьмич, исключительно внимательный и понимающий. Такой человек всегда и выслушать может не перебивая, и правильные слова для утешения подберет. Но вместо ожидаемого «Алло» Самойлова услышала в трубке противный механический голос: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Отложив телефон, Кира снова уставилась в стену После получасового созерцания рисунка на обоях она почувствовала, что погружается, как в болото, в какое-то вязкое состояние, похожее на депрессию. Чтобы как-то отвлечься, она заставила себя сползти с дивана и направилась в кухню сделать чай.

В коридоре со вчерашнего дня так и осталась лежать книга, подаренная приятелем. Самойлова по дороге прихватила ее с собой. Налив чай и устроившись поудобнее на одном из стульев, она взглянула на обложку. Там значилось: «Маркетри – искусство отделки мебели ценными породами дерева». Только сейчас до нее дошло, с какой стати приятель решил сделать такой подарок. Кира еще со школы мечтала заниматься дизайном интерьеров, собиралась поступать в архитектурный. Но на экзамене по живописи ее срезали, заявив, что с цветом абитуриентка работать не умеет. Аргумент был смехотворным и даже обидным: брат в свое время сделал ей просто шикарный подарок, оплатив годовое обучение у одного из лучших, по отзывам, преподавателя в городе. Тот хвалил ее за невероятный диапазон оттенков и гарантировал, что с его предметом у нее проблем не будет. И вот после этого услышать, что она чистой воды график, было просто оскорблением. Спорить с приемной комиссией смысла не имело, хотя и очень хотелось. Вариантов было немного: или плюнуть на хрустальную мечту слюной, или попытать счастья на следующий год. Самойлова выбрала второе.

Поначалу она совершенно бездумно перелистывала страницы, на которых красовались пузатые комоды бомбе, вычурные шкафчики и помпезные секретеры. От всего этого нарочитого великолепия слегка подташнивало. Кира даже не могла себе представить, как можно комфортно существовать в обстановке, где со всех сторон сверкает позолота. Но вот дело дошло и до модерна. Кира не очень внимательно вчитывалась в текст, поскольку и так знала об этом стиле столько, что могла написать вполне сносную статью: прихотливая текучесть, волнистые линии, полный отказ от подражательства и заимствования старых форм и все в таком же духе. Перелистывая страницы, она постоянно натыкалась на упоминания известных мастеров того времени. Фамилии Галле, Пруве, Шарпантье, Серрюрье убаюкивали своей мягкостью и напевностью. И иллюстрации выглядели замечательно. Изысканные плавные контуры, причудливо изогнутые элементы декора, растительные орнаменты из шпона ценных пород древесины придавали прочной и надежной мебели видимость хрупкости и легкости. Самойлова переводила взгляд с одного изображения на другое, нигде надолго не задерживаясь. Лишь один дизайнер и проектировщик мебели привлек ее внимание – Луи Мажорель.

Ему в книге отводилась большая глава. Она сопровождалась не только фотографиями работ мастера, но и снимком его дома, который во всем мире известен как Вилла Джика. Кира и раньше видела этот шедевр XIX века, даже находила здание в одном из номеров старого журнала L’Illustration. Правда, дом тогда произвел на нее скорее тягостное впечатление – мрачное здание с нависающим верхним этажом и обилием печных труб скорее наводило мысль о готике, нежели о модерне. Девушка сравнивала его с известным особняком Рябушинского и находила, что Шехтель все же значительно тоньше чувствовал этот стиль. Теперь же Самойлова посмотрела на творение иначе. Возможно, все дело было в освещении – залитый закатным солнцем особняк смотрелся изысканно и даже таинственно. Здание выглядело настолько необычно, что полностью завладело ее вниманием. Пристально всматриваясь в изображение, девушка невольно отвлеклась от тягостных мыслей и успокоилась.

Глава 3

Интерес к изучению нового предмета очень часто проходит через призму личности педагога. При желании первичный интерес к наукам можно отбить у любого, даже самого любознательного человека. Кира это знала по себе – часть школьной программы для нее просто осталась за гранью восприятия. С фотокурсами все было наоборот. Алексей Алексеевич ничего не навязывал, ни к чему не принуждал, он просто рассказывал, и его хотелось слушать. И никогда не злоупотреблял специальной терминологией, если все можно объяснить простым языком. За это его все особенно ценили.

Он и внешне был очень приятен: маленький, толстенький, улыбчивый, какой-то домашний. Казалось, житейские бури и драмы пронеслись где-то высоко у него над головой. То, что преподаватель в прошлом оказался военным корреспондентом, объездившим все горячие точки, для всех ребят в группе явилось полной неожиданностью. Между тем совершенно случайно выяснилось, что его снимки в свое время публиковались не только у нас в стране, но и в таких серьезных изданиях, как The World Street Journal.

Алексей Алексеевич никогда не кичился своим опытом и не грузил прописными истинами, а просто на примерах показывал, что значит удачный снимок, особо обращая внимание на свет и эмоциональную насыщенность. В этом человеке снобизм отсутствовал напрочь, и сам он признавался, что, даже щелкая «от пуза», можно создать шедевр. Правда, оговаривался, что вероятность такого события ничтожно мала, так что все же стоит постигать азы. Спорить с ним не хотелось. Было желание только внимать. И главное, преподаватель не позволял себе грубой критики. Если кто-то из одногруппников демонстрировал не самый удачный кадр, Алексей Алексеевич с легкой иронией замечал: «Ты погиб, как муха в рассоле» или «Ты погиб, как швед под Полтавой». Такие замечания вызывали только улыбки, и никто никогда не обижался. Если же кто-нибудь посягал на шедевр, преподаватель уважительно замечал: «Пять только за попытку», хотя никаких отметок на курсах не ставили. Он всегда аргументировал свои замечания. Досконально разбирая каждую работу, он умудрялся при этом ненавязчиво дать как раз ту самую базу, которая требовалась любому новичку. После очередного урока Кира выходила какой-то обновленной, будто увидев мир другими глазами. В голове тут же начинала роиться куча замыслов и идей.

Но именно в этот день на занятия поставили нового преподавателя. Голова Киры и так была забита другими вещами и не очень приспособлена к восприятию свежей информации, а тут еще он. Глядя на педагога, девушка думала: «Если кто-то спросит меня, кто такой зануда, я покажу эту тоскливую ворону, и вопрос отпадет сам собой». К уроку тот подготовился тщательно – сделал целую презентацию. С первого же взгляда на нее всем стало понятно, что придется запастись терпением и мужеством. Залипнув на первом слайде, состоящем из убористого и нечитаемого текста, он стал так монотонно бубнить какую-то нудятину, что многие из одногруппников Киры тут же впали в анабиоз. Те, что покрепче, чуть не порвали рты от зевоты. Минут через двадцать нервы у одного из курсантов все же сдали, и он выпалил: «Мужчина, перейдите к следующему слайду!» Педагог очнулся, нашел глазами говорящего и прожег в нем дыру.

Критику молодой человек не воспринимал ни в каком виде. В отместку за нетерпеливость все оставшееся время лекция превратилась в одну большую нотацию. В ней автор доказывал присутствующим, что ничего путного из них не выйдет по определению. Для усиления эффекта он периодически делал театральные паузы. Склонив голову, преподаватель углублялся в созерцание костяшек пальцев. Всем начинало казаться, что педагог задремал и появилась надежда посидеть тихо до конца занятий. Но тут он снова вскидывал на аудиторию глаза и продолжал выедать мозг чайной ложечкой.

Встать и уйти просто не позволяло воспитание, впасть в кому – физические возможности, а спать совсем не хотелось. Пришлось пойти по пути наименьшего сопротивления: Самойлова просто выключила звук и стала думать о том, что ее в данный момент тревожило больше всего.

Смерть Наташи произвела на Киру такое впечатление, как если бы под ее ногами взорвалась бомба. Это просто не укладывалось и не могло уложиться в голове. Иногда она даже спрашивала себя, не придумала ли разговор с Олей ее богатейшая фантазия. Но нет, Самойлова четко помнила весь разговор, вплоть до интонаций.

Отринув в очередной раз сомнения в своей адекватности, она пыталась найти хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение происшедшему. Веричева не получала деньги по гос-контрактам на строительство чего-нибудь мегаэпичного, но абсолютно ненужного, не прокладывала газопроводы в неведомые дали, даже не владела сетью бензоколонок, которая покрывала бы полстраны. Ее бизнес давал вполне приличный доход, чтобы закрывать все текущие потребности. Но не более. Никто в семье не ездил на Ferrari и не носил обувь от Louis Vuitton. Хотя возможно, для Наташи арт-салон служил только прикрытием для какого-нибудь более серьезного бизнеса, о котором никто не знал в ее семье. Если так, в материальном отношении это было бы заметно. Хотя, возможно, она не возглавляла его, а была только исполнителем. Что-то сделала не так, и ее убрали. Но кто сможет и захочет ответить на этот вопрос? Да и смахивала эта версия на какие-то мафиозные разборки, так что верилось в нее с трудом.

Оставался еще вариант бытового убийства. Кстати, он, судя по криминальным хроникам, являлся самым распространенным. Но представить себе Андрея или Олю с ножом или сковородкой в руках у Киры не получалось. Веричева-младшая была совершенно оранжерейным созданием, которая даже не представляла, откуда берется хлеб. Всю жизнь ее кто-то опекал и заботился о ее хрупком здоровье. Вообразить, что та решила убить мать, все равно как допустить, что истинно верующий католик решил прикончить папу римского. Копылов тоже не тянул на роль Джека-потрошителя. Несмотря на весьма поверхностное знакомство, Самойлова довольно четко уяснила: Андрей приходил в бешенство только от грязи и беспорядка. Однако он при этом хватался не за кинжал, а за тряпку. Наводя порядок, тот мог зудеть часами, доводя всех занудством до нервного срыва. Однако при этом никогда не повышал голос. Самойловой как-то довелось быть свидетелем, как тот оттирал брызги зубной пасты на зеркале в ванной. В тот момент она узнала про Наташу и ее дочь за десять минут столько бытовых подробностей, сколько не удалось набрать за предыдущие несколько лет общения.

Дальше мысль двигаться отказывалась категорически. Все остальные возможные причины смерти Веричевой выглядели еще более фантастическими. Мозги скрипели так усердно, что, казалось, этот неприятный звук уже должен быть хорошо слышен в аудитории. Сломать шаблоны и расширить горизонты исключительно силой воли также не получилось. В итоге Кира пришла к единственно правильному выводу: в текущих обстоятельствах информации настолько мало, что просто зацепиться не за что.

Еле отсидев занятия, Самойлова отправилась к Оле. Она спешила так, будто в данной ситуации время имело значение: лавировала в толпе на переходах между станциями метро, бежала вверх по эскалаторам, четко вымеряла, в какую дверь какого вагона надо войти, чтобы оказаться ближе к выходу. Но подходя к дому подруги, Кира вдруг затормозила. Неожиданно она поняла, что совершенно не представляет, как следует себя вести. Надо же соответствующим образом реагировать: что-то говорить, утешать, соболезновать. Но ни одна из заготовленных фраз ее не устраивала. Все выглядело какой-то казенщиной, а не отражением того, что сейчас на душе.

Кира вообще не понимала, как людям приходит в голову говорить такие глупости, как «не переживай», «успокойся», «все будет хорошо». Кого такое вообще может утешить? Разве можно не переживать и верить, что все будет хорошо, когда умер самый близкий человек? Это же не сломанный палец – срастется, и все будет как прежде. Весь ужас смерти как раз в том и заключается, что ничего уже нельзя изменить и поправить.

В своей жизни Самойлова лишь раз столкнулась с подобной ситуацией – когда умер ее отец. Но он не был ей близок. Этот человек просто жил с ней под одной крышей, никак эмоционально не соприкасаясь. Так что его уход не стал для дочери большой трагедией, скорее облегчением. Хотя ей до сих пор стыдно было себе в этом признаться. Глядя на мертвое тело, ей вспоминалась давнишняя история, рассказанная матерью. В то время Кире только исполнилось девять месяцев и ни о каком прямохождении речи пока не шло. Зато она на тот момент виртуозно освоила перемещение на четвереньках. Траектории движения по квартире напоминали броуновское движение элементарных частиц. Резкие смены локации периодически вносили эффект неожиданности для взрослых. Предсказать появление и исчезновение отпрыска в определенных местах не представлялось возможным. И для уборки в доме это становилось реальной проблемой.

Как-то Ирина опрометчиво решила помыть полы, пока ребенок увлеченно изучал на вкус ножку стола на кухне. Но не рассчитала степень вовлеченности в процесс. В самый неподходящий момент Самойлова-младшая неожиданно возникла из-за угла коридора и двинулась в сторону прихожей, как торнадо. Увернувшись от пролетающего по скользкому полу тела, мама сообразила, что единственный способ успешно закончить начатое – временно инактивировать ребенка. С этой целью она подхватила на руки дочь и водрузила на живот супругу, который в это время дремал на диване перед телевизором. Действие сопровождалось фразой: «Подержи ее минут десять, пока я закончу». Но Валерий не был готов к таким жертвам, тем более к столь близкому контакту с детьми. Как только Ирина закрыла за собой дверь в комнату, та тут же распахнулась вновь, и Кира была выставлена в коридор. Для верности ее отпихнули ногой подальше, после чего дверь захлопнулась.

Эту историю, достойную похода к психоаналитику, Ирина зачем-то рассказала дочери, когда той было лет около одиннадцати. Нервная система у Киры оказалась довольно стабильной, но все равно глубокий след остался. Став постарше, она периодически пыталась представить, что стало бы с той ногой, которая попробовала бы выпихнуть ее ребенка из комнаты, и получался голливудский хоррор. Когда же Самойлова слышала, что говорил отец по поводу взаимоотношений с детьми, фантазия только разыгрывалась. По его мнению, растить, воспитывать, ухаживать и заботиться – удел таких малахольных, как Ирина. Ему же достаточно отвести ребенка один раз в торговый центр и накупить ворох дешевых тряпок, чтобы тот стал преданным как собака.

Логично, что после таких детских воспоминаний кончина отца оставила Киру совершенно равнодушной. Поэтому, какой ужас испытывает человек при потере одного из родителей, она просто не могла себе представить. Тогда как утешать? Что говорить? Представив, что произносит заезженную и ничего не значащую фразу «соболезную», она передернула плечами, тяжело вздохнула и шагнула в подъезд.

Самойлова ожидала увидеть Олю всю в слезах. Думала, что ее придется обнимать, гладить по голове и говорить всякие глупости типа «все наладится», потому что говорить и делать все же что-то придется. Но подруга была скорее заторможенной и оглушенной, чем убитой горем. Она просто сидела на стуле и смотрела в стену. Кира внутренне облегченно вздохнула. Как справляться с чужой истерикой, она знала только по фильмам. А отвешивать пощечины и плескать в лицо холодной водой очень не хотелось. Первичный шок тормозил все естественные реакции, слезы придут позднее. Она это испытала на себе, пусть и не при таких драматических обстоятельствах. Так закончилась ее первая любовь – шквал эмоций от потери накатил только через пару дней после расставания. До этого она была холодна, как голова чекиста, и сама удивлялась этому состоянию.

Отбросив старые воспоминания, Кира осторожно поинтересовалась:

– Оленька, дорогая, ты можешь сказать, как это случилось?

– Я толком ничего не знаю, – покачала головой подруга. – Мне из полиции позвонили. Маму обнаружили здесь недалеко, она шла поздно вечером от парковки через арку соседнего дома. Следователь говорит: «Произошло убийство с целью ограбления. Пропала сумка». Завтра еду на опознание.

– У нее с собой было много денег?

– Нет…

И тут произошло то, чего Самойлова боялась больше всего. Сначала Олю просто затрясло, как в ознобе. А потом хлынули слезы. Причем в таком объеме, что Кира помимо воли удивилась, что человеческий организм способен работать, как водопроводный кран. Вовремя спохватившись, она кинулась к подруге, грохнулась перед ее стулом на колени и прижала к себе.

– Тише, тише, – стала шептать она в самое ухо, поглаживая по плечу.

Подруга заходилась в плаче и что-то пыталась бессвязно бормотать. Разобрать можно было только отдельные слова и всхлипы, больше похожие на звуки, который издает человек, всплывающий из глубины, чтобы глотнуть воздуха. При этом Оля оказалась на удивление сильной. Самойловой с трудом удавалось ее удерживать, когда та пыталась вырваться.

Сколько времени продолжалась истерика, Кира не могла сказать. По ощущениям, очень долго. Что говорить, она по-прежнему не знала. Чисто на автомате она повторяла: «Чи-чи-чи», – и успокаивающе поглаживала по спине. Помогло ли такое утешение, сказать было сложно. Но постепенно Веричева-младшая начала успокаиваться. Всхлипы стали реже и тише. Но Самойлова продолжала прижимать подругу к себе. Только убедившись, что та затихла окончательно, она рискнула расцепить руки. Хорошенькое личико Оли изменилось до неузнаваемости. Как-то вдруг от слез глаза, нос и губы у нее распухли, взгляд стал каким-то бессмысленным.

Кире и самой очень хотелось плакать, но где-то на краю сознания она удерживала себя. Если бы дала волю, сейчас в истерике колотились бы обе. Понимая, что это только временная передышка, Самойлова деловито осведомилась, где в доме аптечка. Оля тупо ткнула пальцем в один из выдвижных ящичков и закрыла лицо руками.

Порывшись в отделении, Самойлова с облегчением нашла пузырек с пустырником. Отсчитывать сорок капель и разводить водой ни времени, ни желания не было. Поэтому она просто все содержимое вылила в стакан и протянула подруге.

– Пей одним глотком, – властно заявила она.

Оля подчинилась. Судя по реакции, гадость была отменная. Она сначала задохнулась от большого количества алкоголя, потом скривилась от противного вкуса. Из глаз снова брызнули слезы. Но уже другие, как от боли. Продышавшись и справившись с ощущениями, девушка опять открыла рот, чтобы заговорить. Но Кира прижала ее руки к туловищу и посмотрела в упор:

– Посиди немного и помолчи.

Веричева-младшая попыталась высвободиться и опять открыла рот. Но Самойлова опять ее остановила:

– Нет. Потерпи немного. Иначе я вызову скорую и тебе закатают снотворное. Или вообще увезут в больницу.

Угроза подействовала. Подруга подчинилась, но Самойлова руки не отпустила. Она чувствовала, как под ее ладонями мышцы постепенно расслабляются и перестают сопротивляться. Только после того, как она убедилась, что затравленное выражение глаз пропало и взгляд стал более осмысленным, Кира медленно поднялась с колен.

– Чай будешь? – поинтересовалась она очень тихим ровным голосом.

Оля только кивнула.

Пустырник действовал удивительно быстро. Возможно, дело было даже не в нем, а в алкоголе. В любом случае подруга уже буквально через пятнадцать минут смогла спокойно взять чашку и сделать глоток. Но Самойлова особо не обольщалась. Только дав допить чай до конца, она рискнула вернуться к разговору.

– Значит, денег у Наташи с собой не было?

Оля немного заторможенно посмотрела на подругу, но все же ответила:

– Нет, что ты. Мама никогда не носила их с собой. Да и зачем? Сейчас все карточками расплачиваются.