Темные числа

Безуспешно. Телефоны всех московских больниц были постоянно заняты. После многочисленных попыток удалось связаться только с Тушинской, но там ничего не знали ни о кубинской юношеской сборной, ни об угрозе распространения в Москве какой-то тропической инфекции. Куда обращаться в таких случаях, Мирейя не успела спросить, в больнице положили трубку, не попрощавшись, а может, связь прервалась. Она попыталась позвонить еще по нескольким номерам, после чего вернулась к стойке администратора и попросила записать ей адреса ближайших больниц.

•

Вахтер Русаковской больницы был предсказуемо погружен в оживленный телефонный разговор.

– Где она была, твоя тройка КЛМ? Или к концу игры шайба потяжелела?.. Что? Когда, скажи на милость, мы последний раз занимали третье место?

Когда Мирейя поздоровалась второй раз, вахтер поднял взгляд и, убедившись, что речь не идет о госпитализации больного ребенка, ткнул пальцем в табличку у окошка, адресованную родственникам. Там были указаны часы посещений и перечислялись многочисленные «строго запрещается»; правила заверяла блеклая печать.

– Мышкин, Мышкин. У нас всегда все задним умом крепки. А я тебе говорю, Тихонов выдохся, – продолжил бушевать вахтер. – Двести семьдесят пять миллионов граждан! Неужели нельзя из них выбрать нормального тренера для хоккейной сборной?

Постучать в стекло Мирейя не решилась: создавалось впечатление, будто оно держится в раме только благодаря замазке и краске. Вместо этого она заговорила с выраженным кубинским акцентом. Помогло. Вахтер посмотрел на нее внимательнее, и увиденное явно его заинтересовало. Он сразу распрощался с собеседником и едва успел положить трубку, как телефон затрезвонил. Вахтер проигнорировал звонок и, придерживая стекло большим пальцем, открыл окошко. Растрепанная шевелюра мужчины напомнила Мирейе одуванчик – дунь посильнее, и останется только пупырчатая лысина. В ответ на улыбку вахтер подобострастно поздоровался и достал из нагрудного кармана заклеенные пластырем очки.

– Простите! Нельзя ли… – затараторил он. – Позвольте рассмотреть ваш значок.

Получив значок, мужчина внимательно изучил его и предложил Мирейе обмен на значок «Олимпиада-80». Заметив скепсис в глазах Мирейи, вахтер принялся описывать впечатляющие победы кубинских боксеров на той Олимпиаде в Москве, славные моменты, благодаря которым значок представляет особую ценность для кубинских коллекционеров. Тем не менее он готов в придачу предложить бронзовый значок ГТО.

– Это неравноценная замена, – возразила Мирейя, изо всех сил стараясь не рассмеяться. – Таких значков, как у меня, всего одиннадцать, на Первой Спартакиаде кубинская сборная была весьма немногочисленной.

– Всего около десятка, говорите, – протянул вахтер. Должно быть, он мысленно перебирал свои дубли: задача непростая, а тут еще телефон звонит. Сняв трубку, он положил ее рядом с аппаратом. В ответ на следующее предложение Мирейя отрицательно покачала головой. Вахтер заколебался и пригладил рукой волосы, которые все равно остались растрепанными. После очередного повышения ставки Мирейя пообещала отдать ему значок, когда Спартакиада закончится.

– Дайте слово, – настаивал вахтер. Когда сделка вступила в законную силу, он вспомнил наконец об обязанностях, опустился на стул и спросил Мирейю, чем может ей помочь. Он слушал, склонив набок голову.

– Первый раз слышу, – сказал наконец вахтер, – и уж поверьте, если мы тут на посту ничего об этом не знаем, вашу команду точно сюда не привозили. К тому же, – добавил он с упреком, – об этом ни слова не написали в «Советском спорте».

Тем не менее вахтер потянулся к телефону. Разговор с карантинным отделением начался с вопроса о состоянии здоровья полузащитника московской команды, но все же довольно быстро выяснилось, что никаких кубинцев в Русаковскую не доставляли и о местонахождении юных программистов никто ничего не знает. На вопрос Мирейи, куда в таком случае ей следует обратиться, вахтер заверил:

– Не волнуйтесь, я тот, кто вам нужен.

Белая кнопка, которую вахтер нажимал, прежде чем набрать номер, видимо, помогала дозвониться без всяких проблем. Уже через пятнадцать минут он сообщил Мирейе, что кубинская сборная не поступала ни в одну детскую больницу и что в медицинском отделе Московского горсовета, как обычно, не берут трубку.

– И что теперь делать?

– Продолжать звонить, – ответил вахтер. Он полистал какую-то книжечку, нажал белую кнопку и еще раз поднял взгляд на Мирейю: – Вы посидите пока. Там за углом есть скамейка.

Между кронами деревьев, росших на обширной территории больницы, виднелись красные крыши. Помощники повара перевозили на тачке ведра из приземистого кирпичного домика в восьмиэтажное панельное здание. Медсестры толкали к деревянному павильону кровати-каталки, в которых сидело по шесть бледных малышей. Мирейя откинулась на спинку скамейки, посмотрела сквозь листву на небо. В вышине тянулись две параллельные полоски облаков. Их пересек реактивный самолет, нарисовав в небе двойной крест. Казалось, там, наверху, не было ветра, и следы не исчезали несколько минут, белея, как два провода на голубой пластине.

•

– Хотите чаю?

Когда Мирейя открыла глаза, небо было словно усыпано увядшими цветами. Вахтер стоял у навеса и протягивал ей небольшой поднос. Как только они отпили из стаканов, вахтер рассказал, что обзвонил все больницы Москвы, но ни в одну не привозили кубинских участников Спартакиады. В горсовете по-прежнему никто не подходит к телефону. Но есть и хорошая новость: главный санитарный врач Шереметьево-2 видел, как кубинскую команду забирали из аэропорта.

– Значит, он знает, куда их отвезли?

– Нет…

– И почему тогда эта новость хорошая?

Вахтер взъерошил одуванчиковую шевелюру и с гордостью провозгласил:

– Теперь мы знаем имя водителя автобуса, который их забирал. Знакомый санитара, поняли? И я уже попытался с ним связаться по телефону. Мне сказали, что раньше девяти он домой не вернется. Так что на сегодня обзвон закончен.

•

Давка, какое выразительное слово, особенно в час пик, особенно в Москве. Набившиеся в вагон бухгалтерши защищали добытое ценой неимоверных лишений содержимое сумок, растопыривая локти и закрываясь чашечками синтетических бюстгальтеров, будто щитами. Ветеран Великой Отечественной пробивался к сиденью в стремлении получить положенное ему по праву; оттесненный маляр устроился стоять на ноге Мирейи. Между станциями потные спортсмены упражнялись в остроумии. Усталые мясники, строители и монтеры не замечали, что их портфели упираются в колени окружающих. Мирейя протиснулась к дверям и вышла, чтобы сделать пересадку.

Москва выглядела потрепанной жизнью, но все же то тут, то там возникали строчки новых жилых домов или отдельно стоящие здания. Иногда мелькали избы, черные от непогоды, покосившиеся от ветра, но на них красовались провода и крестики антенн.

Когда Мирейя приехала в СССР, ее поначалу удивляла многочисленность домов, тронутых временем: одни заброшенные, их давно пора снести; в других всеми силами поддерживали порядок, но они, обомшевшие в тени новостроек, готовы были сползти под откос скоростной магистрали. Подобных осколков былых времен Мирейе порой не хватало на открытках и в научно-фантастических фильмах, где мир будущего часто выглядел так, словно прошлого не существовало вовсе, словно все старые постройки в селах и городах внезапно исчезли, сменившись бетонными и стеклянными фасадами.

А вот церквушка за остановкой, кованая ограда и амбар, переоборудованный в гараж, напоминали, что под новостройками могут находиться следы давно забытых могил или свалок царских времен, обуглившихся юрт монгольского лагеря и с трудом отвоеванных у девственных лесов пашен, осколки неолитической керамики, ископаемые останки насекомых, отложения мезозойской эры… Можно ли вообще разглядеть за этими слоями мегаполисы вроде Москвы, Гаваны или Дублина? Даже огромного «Улисса» оказалось недостаточно, чтобы назвать каждую дверную ручку в Дублине. Город, добросовестно восстановленный, остался бы дырявой кулисой, где на кладбище лишь на некоторых могильных камнях указаны имена; он оказался бы сотканным из лоскутков отдельных проспектов, мостов и следов в иле на Сандимаунт-стрэнд. А вот как добраться до других многочисленных слоев…

Конечная. Когда Мирейя под лучами заходящего солнца вышла на улицу, уже горели фонари. Пахло сиренью и свежим торфом. На лавочках у троллейбусного кольца сидели шесть игроков в домино. На вопрос, как пройти к нужному дому, они изобразили путь с помощью костяшек: каждая стала уменьшенной моделью возвышавшихся вокруг блочных многоэтажек. Кое-где светились окна – точки на костяшках. Этот признак мог в любой момент измениться, но для приблизительной схемы вполне подходил. Мирейя поблагодарила игроков и взяла курс на дубль 7:7 – дом № На сложенных у дороги железобетонных трубах сидели и курили подростки. Тротуар пересекала разрытая яма, полная воды. Мирейя пробралась по деревянному мостику к входной двери, скользнула в полутемный подъезд. Светившаяся рубиновым кнопка лифта явно потеряла связь с кабиной. Чертыхаясь, Мирейя направилась к лестнице. Из надписей на перилах и стенах она узнала, что жильцы дома:

• в большинстве своем болели за «Спартак»;

• некоторых соседей именовали чурбанами, черножопыми и чижами;

• пылали страстью к Нюре, Гале, Вале, Клаше, Марине и Поле;

• при сложении независимо от слагаемых (О+Н, В+Г, В+Л) получали всегда одинаковой результат.

Некоторые каламбуры и пейоративы не были в ходу в Ленинграде, и Мирейя пожалела, что оставила в гостинице тетрадку со словами. Добравшись до седьмого этажа, она позвонила в квартиру Дверь открыла радостно улыбающаяся беременная женщина. Увидев Мирейю, она удивилась, и через доли секунды на глазах проступили слезы:

– Вы к к-ко-о-ому?

– К Маканиным, они здесь живут? Я насчет детей, которых Михаил Михайлович…

– Вот скоти-и-ина, я так и зна-а-ала, – выпалила беременная и захлопнула дверь. Сквозь березовый шпон на площадку долетали обрывки разговора («что?.. но ведь… опять?»), очевидно, в квартире была еще женщина. И в самом деле, когда Мирейя снова позвонила, на пороге возникла другая беременная:

– Вы из Русаковской больницы? Входите. Это я говорила по телефону с вахтером. Я Любовь Андреевна, подруга Маканиных. Приятно познакомиться.

В узком коридоре было совсем тесно из-за двух дорожных сумок.

– Готовимся к прибавлению, – пояснила Любовь Андреевна, пока они пробирались к кухне. Не успела Мирейя сесть на предложенный стул, как из соседней комнаты донеслись рыдания.

– Простите, пожалуйста, я посмотрю, как там Галина. Бедняжку всю беременность мучают навязчивые идеи. Вот, кстати, свежий чай, угощайтесь, пожалуйста. Михаил Михайлович вот-вот придет.

Кухню украшали шторы и полотенца с украинской вышивкой, хлорофитумы и финский киноплакат. В кастрюльке варились яйца, они стукались о стенки и заглушали голос Любови Андреевны, которая шепотом утешала подругу: «Я же рассказывала тебе, Галочка. Это кубинский тренер, у нее команда пропала… Ну откуда Миша может ее знать? Разве он был на Кубе?.. Ну вот! Пойдем, я умираю от голода. Мы потом с ним второй раз поужинаем. Мы же не знаем, какое спецзадание ему опять поручили».

Вернувшись в кухню, Любовь Андреевна окатила вареные яйца холодной водой, нарезала хлеб, поставила перед гостьей тарелку, не обращая внимания на отговорки. Вскоре к ним присоединилась Галина Петровна. Поддерживая руками спину и тяжело дыша, она извинилась за грубый прием. Любовь Андреевна кивнула и сменила тему:

– А где именно на Кубе вы родились?

Мирейя охотно поведала об исторической части Гаваны и о роли своей семьи в кубинской революции. Глаза будущих матерей заблестели, когда Мирейя принялась перечислять красивые кубинские имена. В ходе разговора она вытащила из бумажника сложенный рисунок, который сделала мать, попросив Мирейю поискать в Ленинграде отца. Будучи опытным плакатистом, мать постаралась учесть, что прошло много лет, и снова и снова накладывала на рисунок 1962 года кальку с различными линиями морщин, кругами под глазами и другими ожидаемыми следами старения. Пока все, к кому обращалась Мирейя, качали головой, так было и в этот раз, когда она под выдуманным предлогом спросила о бесследно исчезнувшем госте Кубы. Галина Петровна сказала, что Юрий Гагарин, если бы не погиб, выглядел бы сейчас как мужчина на рисунке. Любови Андреевне он смутно напомнил Никиту Хрущёва, «вот только волосы… нет, он бы никогда в жизни не стал носить парик».

– А как зовут этого знакомого вашего дяди?

– Сергей Варданович Богосян.

– Никогда не слышала. А ты, Люба?

– Когда мы жили на Пятой улице Строителей, у нас был сосед по этажу Саргис Петросян. Он работал настройщиком роялей, и у него была крупная родинка в углу рта.

– Если этого Богосяна нет в телефонном справочнике, вам его никогда не найти.

– Что поделаешь. Жаль, что дядя потерял его адрес, – мирно сказала Мирейя и снова положила потрепанный портрет призрака в бумажник. – У меня и времени мало для поисков, программа Спартакиады очень напряженная.

– А какую команду вы тренируете? В смысле, по какому виду спорта? Бейсбол? Или бокс?

Оглядев себя, Мирейя усмехнулась:

– Нет, это соревнования по электронной обработке данных. Мой хук слева не так плох, но программирование в перспективе полезнее для мозга.

Мирейя объяснила, что она не тренирует национальную сборную, а должна помогать юным программистам на соревнованиях как переводчик. Галина Петровна тем не менее продолжила задавать вопросы, связанные с технической стороной:

– Вот объясните, почему программы пишут для машин?

– А для чего же еще?

– Да для нас, для женщин, – воскликнула Галина Петровна. – Тут вашим юным программистам пришлось бы попотеть, это точно. Когда я думаю, что у меня все идет шиворот-навыворот, такая управляющая программа мне бы ох как пригодилась! Наши медики свой шанс использовали, теперь черед за кибернетиками.

– Если бы вы знали, – возразила Мирейя, – какие сбои порой бывают в электронной обработке данных…

Заметив, что Любовь Андреевна предостерегающе покачала головой, она замолчала. Их заботливые переглядывания не остались незамеченными. Галина Петровна растолкла скорлупку в подставке для яиц и сказала, что, судя по всему, не только в программировании бывают сбои.

– Как получилось, что пропала вся команда?

– Хороший вопрос. Ваш муж отвез их позавчера из аэропорта в какую-то больницу. Пока я знаю только то, что их отправили в карантин.

За доли секунды лицо Галины Петровны окаменело.

– Миша теперь то-о-оже заболе-е-е-ел?

– Да с какой стати, Галя? Он же отрабатывал подобные спецзадания, когда служил в войсках химзащиты, – мягко возразила Любовь Андреевна, но Галину Петровну ее слова не успокоили.

– Ты же ви-и-идишь, его до сих пор нет до-о-ома. Значит, его тоже в карантин отпра-а-а-авили, – взвыла она и исчезла в соседней комнате.

Любовь Андреевна вздернула брови и устало улыбнулась. Мирейя поблагодарила за ужин и поставила пустой стакан на тарелку.

– Мы уберем, когда Миша поест. Если он вообще захочет есть, когда вернется.

– Мне пора, далеко добираться обратно. Может, он позвонит мне в гостиницу?

Пока они обменивались любезностями на прощание, по коридору пронеслась Галина Петровна. Налетев на одну из сумок, она выругалась и захлопнула за собой входную дверь. Любовь Андреевна опустилась на стул и обхватила руками живот, словно он замерз или мог вот-вот лопнуть.

– Я знаю, Галя не специально, но иногда… – она замолчала.

– Остается только надеяться на кибернетику, – осторожно сказала Мирейя и с облегчением услышала щелчок дверного замка. Галина Петровна вернулась в квартиру и позвенела связкой ключей:

– Вы готовы? Люба, ты поведешь.

– Что? У тебя началось?

– Нет, еще нет. Но кажется, я знаю, где Миша. Паша одолжит нам драндулет, сам уже лыка не вяжет.

Любовь Андреевна заметно сглотнула и высморкалась.

Меньше чем через четверть часа Мирейя шла через деревянный мостик у подъезда с двумя дорожными сумками. У бетонных труб на обочине катался в вытоптанной траве бездомный пудель. Он рыкнул, когда три женщины прошли мимо, и продолжил заниматься собачьими делами.

Пионерская работа

Куйбышев, 1946–1950 годы

Женька караулила за дверью. Когда в туалете зашумела вода, она поспешила в коридор: мимо чемоданов, ящиков и коробок, громоздившихся до самого потолка, мимо деревянного трехколесного велосипеда Леночки и газового счетчика, у которого стоял сноп лыжных палок. Пустые стеклянные банки на комоде дребезжали в такт шагам. Быстрее за угол и дальше мимо вешалки с зимними пальто, которые еще больше сужали и без того труднопроходимый коридор, да еще и постоянно пахли нафталином и никотином. Женьке пришлось прижаться к потрепанным пальто, пропуская Фуфаева. Тот как раз вышел из туалета с наполовину застегнутой ширинкой и буркнул «доброе утро». Проходя мимо Женьки, он откровенно уставился на выпуклость под ее блузкой и уже на пороге комнаты № 8 затянул избитый шлягер.

В бачке еще журчала вода, Женька закрыла дверь туалета и, задержав дыхание, наклонилась над унитазом. Удача улыбнулась ей: на ободке, который она тщательно вымыла несколько минут назад, лежал волосок. Федор Фуфаев был последним жильцом коммуналки № 3 в доме № 17, следа-образца которого ей недоставало, потому что он служил речником на Волге и лишь изредка ночевал у супруги Веры. Женька открыла пустой спичечный коробок и крышечкой столкнула в него волосок.

Она тихонько рассмеялась и невольно вдохнула кишечные газы. Такой образец был ей ни к чему, она пока недостаточно освоила метод одорологической экспертизы и к тому же не имела средств для создания архива запахов. Впрочем, она не собиралась останавливаться на архиве волос. Необходимо тщательнее, чем когда-либо, подходить ко всем сферам человеческой деятельности с позиции научных методик и точности, отвечая на вызовы времени. Так говорил двоюродный дедушка Геннадий, когда последний раз приезжал в гости. Родным знать не полагалось, что профессора криминалистики обвинили в недостаточной партийности его научной работы: материалы следственного дела внезапно и бесследно исчезли, как и он сам. На семейных праздниках говорили, что, наверное, он влачит жалкое существование в каком-нибудь Париже или Брюсселе. Но его вдохновляющие слова продолжали оказывать влияние на тех, кто их слышал, несмотря ни на что.

Вернувшись в комнату, Женька наклеила след-образец на карточку с надписью: «Фуфаев Фёдор Филатович». Архив волос был средством борьбы с преступностью, криминалистическим инструментом Женьки, который поможет избежать провала, какой она потерпела в деле декоративной тарелки.

Дело декоративной тарелки

Лежащую на полу в кухне разбитую тарелку обнаружила 1 мая 1938 года поднявшаяся, как обычно, раньше всех Бубнова из комнаты № Невзирая на ранний час, она тут же позвала остальных жильцов коммуналки № Женька, появившаяся на месте преступления сразу после Бубновой, насчитала семь больших и двадцать восемь маленьких осколков, да еще пять крохотных осколочков. Толстяк Елизаров упал на колени и рыдал: это не просто какая-то там посуда, это его гордость лежит, разбитая вдребезги, и все ее топчут, причитал он. Этим бесценным подарком его наградили за выдающиеся достижения, которые он продемонстрировал, работая водителем агитбригады на строительстве Беломорканала. Сам заместитель комиссара Наркомвода лично вручил ему этот сувенир. Вот почему не следует недооценивать уничтожение тарелки: это не банальная порча имущества, все указывает на целенаправленную антисоветскую провокацию.

Дом № 17 этого просто так не оставит, поддержал Елизарова председатель домкома Адамов. На ближайший понедельник он назначил внеочередное заседание. Не в последнюю очередь, заявил он, следует выяснить, как уникальное изделие попало из запертого буфета в комнате Елизарова на общую кухню. Если во время заседания не удастся безошибочно установить виновного, то он, председатель домкома, лично привлечет к делу милицию и, если понадобится, НКВД.

Большинство жильцов еще до заседания подозрительно присматривались к странной личности из комнаты № 2. О Босом и без того поговаривали, что он скопил миллион рублей или по меньшей мире четыреста долларов – следовательно, способен на антисоциальный вандализм. Женька тоже склонялась к этой версии.

Наверное, Босого незамедлительно передали бы властям, если бы субботним вечером осколками не занялся Кластушкин. Натренировавшись собирать мозаику, он в два счета сложил грузовики, которые везли размахивающие знаменами бригады на строительство канала. К началу заседания аккуратно склеенная тарелка красовалась на кухонной полке.

Женька сообщила домкому, что этот факт дает основание подозревать Кластушкина в совершении преступления. Председатель домкома Адамов похвалил ее за сообразительность. Елизаров благодарно кивнул и попросил занести в протокол, что отважный поступок Женьки напоминает ему подвиг пионера-героя № 1 Павлика Морозова. Кластушкин устало покачал головой. Сделанный после его заявления о невиновности звонок подтвердил, что в предполагаемое время совершения преступления механик чинил попавший в аварию трамвай, обеспечивая беспрепятственное проведение первомайских торжеств, и за это он скоро получит орден (и все в таком духе). Женьке велели идти играть с другими детьми.

Заседание комитета еще несколько раз принимало неожиданный оборот, но детей в это не посвящали. Только когда Адамова освободили от должности, а все обстоятельства дела были переданы наверх, новость быстро облетела двор. Поиски реакционера-диверсанта, уничтожившего декоративную тарелку, зашли в тупик – вероятно, потому, что следственные органы уже выбивались из сил, пытаясь остановить бурный поток обскурантов и саботажников.

Женька не позволила неудачам сломить себя. В ее глазах это было частью обучения, проверки сил и возможностей. С тех пор она еще тщательнее изучала распорядок дня жильцов, записывала в дневник заслуги, странности и тайные делишки каждого. От идеи использовать коврик у двери как штемпельную подушку для сбора отпечатков подошв пришлось отказаться, когда после серии экспериментов ее хорошенькие кожаные полусапожки пришли в негодность, а саму Женьку выпороли.

•

В конце лета 1948 года Женька попала на практику к судебному следователю Сарычеву. Она сразу обратила на себя внимание благодаря обширным знаниям, способностям и тому, что стремилась поддерживать и повышать свой уровень. На всякий случай удостоверившись в отсутствии препятствий относительно юридической стороны и классовой принадлежности, Сарычев лично переговорил с начальником отдела кадров. Он намеревался после различных курсов повышения квалификации подготовить секретаря к работе на непаханном поле их общего дела. Для начала он перевел Женьку из канцелярии к себе в приемную. Там она помогала следователю и достигла еще больших высот. Женька вела протоколы допросов, которые ловко соотносила с разрозненными уликами, благодаря чему по многим делам уже в приемной можно было готовить ордер на арест.

Тем горше было Сарычеву, когда Женька в декабре 1949 года, не предупредив, покинула Куйбышев. Она оставила запечатанную коробку с учетными карточками жильцов дома № 17, а записи о конторе Сарычева сложила в чемодан. Ей не нужно было самой тащить багаж: уехала она вместе с партийным функционером Светляченко, который быстро поднимался по служебной лестнице. Они направлялись в промышленный поселок на севере страны, который пока что славился лишь неоригинальным названием и временной железнодорожной станцией, но Женька видела широкие возможности для реализации. Так и вышло: вскоре она приступила к решению задач на новом уровне.

Система М

Москва, 1951 год

По краю возвышенности, напоминавшей щит, главные улицы вливались в кольцевую развязку – площадь Звезд. В центре площади возвышался памятник Ленину из реактопласта. Песочно-желтый революционер, казалось, только что вышел из здания Моссовета. Ленин указывал рукой путь в будущее. Предначертанный – в том, что он именно такой, язык форм не оставлял никаких сомнений, – путь вел через роскошные фабричные ворота на завод и дальше навстречу восходящему солнцу. На восток указывали и флаги, которые Дмитрий наклеил на фанеру вокруг постамента.

– Как вообще вам пришло в голову подсунуть мне эту игрушку? Как, Дмитрий?

Желтым от никотина пальцем профессор Малюткин снова ткнул Ленина в лысину. В постаменте щелкнуло реле, и все здания пришли в движение. Дома отодвигались от дороги, и площадь Звезд расширилась, превратившись в пространство для парадов и демонстраций. Главные улицы преобразились в четырехполосные проспекты. Несколько отдельно стоявших домов в южном квартале заскользили на прорезиненных шинах к краю, образовав территорию под застройку для фабрики. Из северного квартала выехала школа-комплекс и поползла, как ледник, к водохранилищу, благодаря чему освободился целый квадрат рядом с Моссоветом. Туда Дмитрий попытался сразу поместить стоявший на краю стола Дворец культуры.