Небо ждёт. Притча о будущем

Я залез в багажник, нашёл пару упаковок серебряных одеял и подал Петру. Он распаковал одно и укутал им Анастасию.

– Так нормально? – спросил он.

Настя, не поднимая головы, кивнула. Она не ела.

Пётр подсел к ней поближе и тепло спросил:

– Почему ты не ешь? Не вкусно?

– Почему же… вкусно. Очень вкусно! Я давно вот так вот хорошо не сидела и не ела.

– Не так, как обычно? – вдруг перешёл в наступление Пётр.

Анастасия вздрогнула и с укором посмотрела на него.

– Извини меня, – сразу отступил Пётр. – Ну, ты ешь, ешь.

Чай в котелке вскипел и был разлит по кружкам. Я молчал и с интересом наблюдал за действиями Петра. Он был прямо как тот, кто аккуратно разбирает завалы обрушившегося дома в надежде найти уцелевших.

Девушка продолжила есть, но уже как-то задумчиво. Пётр передал ей чай. Девушка взяла кружку озябшими руками, задрожала и вдруг… заговорила.

– Я не такая, не думайте. Я не такая!

– Не такая? – переспросил Пётр. – А какая же ты?

– Я ненавижу это, – тихо сказала Настя. – Вернее, ненавидела, но привыкла. Я даже стала думать, что всё делаю правильно. Ведь за столько времени, сколько я предлагала себя, ещё никто не отказался! А вы… отказались… Я сразу поняла, что вы – другие, но не могла это сразу принять и поступить по-другому. Я просто уже не помню, как поступать по-другому. Простите мне мою глупость!

Я был потрясён. Совершенно не ожидал такого поворота, это казалось просто чудом!

Пётр подхватил разговор.

– Анастасия… Настенька, – ласково начал он. – Мы всё понимаем, и тебя ни в чём не виним, ибо нет вины в том, что человек ищет любви и тепла. Ведь человек создан Богом для того, чтобы жить в любви, и поэтому каждому человеку в мире без любви одиноко. И, может быть, ему на душе и полегчало бы, если бы нашёлся кто-нибудь, кто сказал хотя бы хоть одно-единственное ласковое слово и обнял. Но почему-то человек в глубине души считает, что это нельзя получить просто так, он считает, что это нужно только заслужить, или за это нужно заплатить.

Девушка изумлённо на него смотрела и легонечко кивала.

– Да, я так именно и думала, – прошептала она.

– Да! И не ты одна! – поддержал её Пётр. – Все так думают. И люди часто только ради того, чтобы побыть в объятиях и почувствовать тепло, уют и безопасность, отдают своё тело, как плату за это. Но это – неправда! Каждый человек достоин любви и тепла только потому, что он – человек. И есть тот, кто дарит это даром, не требуя ничего взамен.

Девушка трепетала. Пётр обхватил её ладони, которыми она держала кружку, и помог сделать глоток. Он смотрел ей прямо в глаза.

– Ты знаешь его?

– Это… вы? – спросила она.

– Нет, – засмеялся Пётр, – но я ему служу.

Девушка с удивлением посмотрела на него, потом перевёла взгляд на меня.

– Нет, нет, нет! – засмеялся я. – Он не мне служит!

Пётр стал серьёзным. Я видел, что он опустил голову, как он всегда это делал во время молитвы, и сказал:

– Я служу Богу.

И замолчал. Я удивился, почему он больше ничего ей не сказал. Они смотрели некоторое время друг другу прямо в глаза, потом девушка сказала:

– Я так и поняла. Я знала это.

Я в недоумении замер. Она знала? Она знает Бога?

– Моя бабушка была верующая. Она крестила мою маму. Но моя мама не стала жить так, как жила моя бабушка. Она говорила, что Бога нет, иначе его бы обязательно нашли и научно доказали. Бабушка с ней спорила, но бесполезно. Потом бабушка умерла, умерла и мама. И я испытала это одиночество, о котором вы говорили. Моя мама меня так и не покрестила, хотя бабушка очень хотела. Сейчас я очень жалею об этом.

– Ты хотела бы креститься? – быстро спросил Пётр.

– Да, – тихо ответила Настя.

– А что ты знаешь о том, во имя которого ты хотела бы креститься?

– Но разве о нём можно знать хоть что-то?

– Можно. Конечно можно. Можно узнать его любовь и наполниться ею. Об этом рассказать невозможно, но я могу попробовать. Ты хочешь?

– Да, – сказала Настя. – Я хочу, я очень хочу!

Пётр сел рядом и полуобнял за плечо. Девушка совершенно по-детски прижалась к нему и закрыла глаза. А Пётр заговорил нараспев, как будто бы рассказывал сказку:

– Настенька… Я расскажу тебе то, что знаю об Отце нашем Небесном, а ты слушай. Сначала не было ничего. Потом Бог создал мир. Это было много-много лет назад. Бог очень радовался миру, говорил, как он хорош, но не хватало в мире человека. И тогда Бог создал человека, чтобы его любить, подарил ему землю рая и дал задание: возделывать эту землю, чтобы сделать её красивой, и хранить её. Но однажды человек возгордился собой и захотел сам стать как Бог. Он перестал слушаться Бога, нарушил его заповеди, а потом, как нашкодивший ребёнок, стал бояться и избегать его. Человек стал творить зло. И Бог изгнал его из рая.

Настя открыла глаза и удивлённо произнёсла:

– Как же так? Разве Богу не было жалко человека? Почему же он не захотел его простить?

– Было жалко, конечно. Но человек о прощении не просил. Как можно давать прощение тому, кто об этом не просит?

Настя грустно посмотрела в землю. Пётр продолжал:

– Через человека в мир пришла смерть. Бог же оставался непорочным и Святым, и человеку стало невыносимо тяжело помнить о нём, потому что память о Боге мешала ему творить зло. И человек отгородился от Бога, постарался о нём забыть. Но Бог о человеке не забыл, посылая к нему пророков, чтобы они рассказали человеку о его любви. Некоторые люди слушали их, радовались и возвращались к Богу, а другие негодовали и старались убить, потому что их чистота и святость мучили напоминанием о содеянном. И тогда Бог послал своего Сына – того, кто существовал до сотворения мира; для него и через него был сотворён этот мир, чтобы он стал его царём.

– Как? – изумилась Настя. – У этого мира есть царь?

– Да, дорогая Настя, – проговорил Пётр. – Но зло, захватившее мир, не захотело, чтобы Он здесь царствовал. И тогда Бог сотворил немыслимое: его Сын как человек родился во плоти от Девы Марии и вырос в человеческой семье. А когда ему исполнилось тридцать лет, вышел на проповедь, стал рассказывать о своём Боге Отце, и его свидетельство стало очень важными для человечества, потому что только Сын по-настоящему знает каков Отец. Сына звали Иисус, а люди добавляли к его имени титул «Христос», что означает «помазанник», «царь».

– Как же целый Бог мог вместиться в одного человека? – удивилась Настя.

Пётр загадочно улыбнулся.

– Это тайна. Тайна боговоплощения. Нам не всё открыто, но мы знаем, что Бог совершил ке́носис – он Себя умалил. Он пришёл в этот мир как Царь мира. Он дарил Божью любовь людям и исцелял всех. Но люди не смогли вместить его любовь, потому что были злы, и убили его самой страшной и мучительной смертью – через распятие на кресте.

Настя тяжко вздохнула, но промолчала. Пётр после заметной паузы продолжил:

– Казалось бы, зло восторжествовало, ведь оно убило саму Любовь на кресте. С этого дня оно могло безраздельно править миром. Но Христос воскрес на третий день, как предсказывали многие пророки, и пришёл к своим потерявшим всякую надежду ученикам, и пребывал с ними сорок дней, уча о Царстве Небесном. После вернулся к Отцу на Небеса, но вместо себя послал в сердца учеников Святого Духа, которого назвал Уте́шителем, духа любви, через которого он теперь может существовать и действовать среди верных Богу людей.

Настя приподняла голову и посмотрела на него снизу вверх. Он склонился к ней и тихим волшебным голосом произнёс:

– Понимаешь? После того, как люди убили на кресте Царя мира, Бог может существовать в этом мире только когда есть те, кто верит в Него. Но таких людей становится всё меньше и меньше и, возможно, наступят такие времена, когда на Земле не останется ни одного человека, знающего Бога, верующего в Иисуса Христа, способного вместить Святого Духа и жить в любви. А в мире без любви Бога наступит… нелюбовь, и воцарятся ужас и насилие, люди будут испытывать жуткие страдания. И тогда Бог закончит этот мир, так же, как его начал, и настанет другой мир – новые небо и земля. В этом мире не будет зла, и все, кто страдал, будут жить в мире и любви, и будут бессмертны. Ведь зло не должно быть бессмертным! Бессмертной должна быть только любовь. И этот мир и будет Царством Божием.

– Почему ты считаешь, что скоро не будет никого, кто верит в Бога? А вдруг наоборот, в Бога поверят все люди на земле? – с восторгом спросила Настя. – Что тогда будет?

Пётр улыбнулся ей и сказал:

– Тогда будет Бог во всём! Наш мир преобразится и станет Царством Бога и без апокалипсиса. У человечества был шанс всё исправить, но он им не воспользовался, и сейчас я вижу, что всё идёт, к сожалению, по худшему сценарию. Я очень хочу, чтобы было по-другому. Я не хочу, чтобы живущие сегодня люди забыли о Боге, потому и иду по земле и делаю дела его. Ведь как же люди узнают и поверят Богу, если не будет того, кто расскажет о нём?

– Как это прекрасно и интересно! – в восхищении сказала Настя.

Я был не менее поражён, ведь я никогда до этого ничего подобного не слышал.

– Теперь ты должна отдохнуть, – сказал Пётр и поцеловал её в макушку. – Не возражаешь, если мы заночуем в палатке, а ты – в автомобиле?

– Нет! Конечно же, нет! – улыбнулась Настя. – Ведь я теперь не одна. Со мной Бог!

Я быстро разложил сидение, и Пётр отвёл её к внедорожнику. Я затушил костёр, залез в палатку и в сильном волнении стал ждать Петра. Пётр вошёл тихо и зашуршал, забираясь в термоспальник.

– Девушку оставлять больше нельзя, – сказал мне Пётр, – но с собою взять мы её тоже не можем. Но есть выход. Завтра мы заедем по пути в одно место, где меня знают и ждут. Там живёт одна пожилая женщина. Она много трудится – большое хозяйство, а детей не имеет. Отвезём Настеньку к ней. Будет ей как дочка.

Я еле дождался, когда он закончит, чтобы ему сказать:

– Пётр, я понял, кто ты. Ты – один из тех пророков, которые посылались в наш мир говорить о Боге, за что их и хотели убить. Ты – настоящий пророк!

– Благодарю тебя, Отец наш Небесный, за откровение, которое ты дал брату Андрею! – воскликнул Пётр. – И помоги ему, пожалуйста, совершить дело, на которое ты его призвал!

– Меня Бог тоже призвал? Я… тоже пророк? – подскочил я.

Пётр молчал, лёжа на спине, улыбался и смотрел на меня. Я видел, как в полутьме сияют доброй красотой его глаза.

– Что ж… да будет так, – тихо ответил я, радостно принимая своё призвание.

ГЛАВА 5. ИСЦЕЛЯЛ ЛИ ТЫ?

Мягкое тление заката пронзало стекло магнекара, слепило глаза через зеркало заднего вида. Их магнекар стоял на обочине магнестрали, вне звукозащитного щита, который приглушённо гудел, принимая на себя вибрацию заключённого внутри него транспортного потока. Савватий увидел, что Александр прикрывает от солнца лицо рукой, и заботливо затемнил стекло.

Александр размышлял над картой. Савватий коротко глянул в его сторону и принялся нервно барабанить пальцами по рулю. Александр из уважения к нему делал вид, что не замечает этого. Наконец Савватий решился заговорить.

– Наставник… – тихо позвал он.

Александр повернул к нему лицо и посмотрел в глаза. Савватий не принял взгляда и опустил голову. Александр положил ему руку на плечо и немного развернул к себе.

– Что ты хотел? – мягко спросил он. – Ты свободно можешь открыть мне своё сердце.

– Наставник… – тихо повторил Савватий. – Я хочу исповедать тебе мой страх… я всецело пленён им…

– Страх? – переспросил Александр. – Чего же ты страшишься?

– Не могу точно выразить, – тихо ответил Савватий. – Я так же, как и ты, прошёл все армейские дороги нашего времени и видел много. Я никогда не был особенно смелым человеком, но, когда я встретил тебя и по твоему слову уверовал, вера придала мне особую крепость духа. Я стал способен на поступки, на которые раньше способен не был. Меня уже не могло испугать ничто: ни ужасы ран, ни ночные нападения противника. Хотя многое было предельно ужасно: когда бойцы нашей роты – наши с тобой друзья – попали в плен к террористам… Ты помнишь, как мы страдали, зная, какие они в плену испытывают унижение и муки? Помнишь, как я тогда участвовал в переговорах, чтобы вызволить их из плена? Но вместо ребят нам вернули их отрезанные головы, и мне пришлось сказать об этом их матерям! Это был ужас…

Савватий еле сдерживал себя.

– Брат Савва… Савва… – Александр за плечо тормошил его. – Я помню всё! Но почему ты мне это сейчас говоришь?

Савватий прерывисто вздохнул и ответил:

– То, что я испытываю сейчас… больше того ужаса…

Савватий посмотрел на Александра: понимает ли он? Александр молча ждал. Тогда Савватий тихо продолжил:

– Это всё было давно… После уверования я посвятил всего себя молитве и поклонению Господу, отрёкся от всего ветхого, что было во мне. Отрёкся я и от оружия. Сегодня, когда мы получили благословение на его применение, и я снова взял в руки винтовку… я понял, что уже не имею того воинственного духа, он покинул меня, остался за стенами обители. Наставник… я больше не воин, прости меня. Я боюсь, что в ответственный момент страх овладеет мною и я… я всех вас подведу.

Александр посмотрел в окно и, как можно более беспечно, сказал:

– Закат красивый. Выйдем? Поглядим?

Савва с волнением посмотрел на него, пытаясь понять его настроение, и кивнул. Они вышли. Александр опустил дверь магнекара, опёрся на него спиной и, скрестив руки на груди, устремил взгляд в небо. Савватий неловко встал рядом.

Действительно, закат был необычайно хорош. За их спинами темнел сосновый бор, верхушки сосен горели в лучах заката, как охваченные пожаром, а перед глазами до самого горизонта расстилались залитые красно-оранжевым цветом луга. Здесь, в сотнях километров от мегаполиса, пахло землёй и листьями, ветер омывал ноздри запахами хвои, полевых трав и цветов.

Увидев их, Серафим и Максим вышли из своего магнекара и подошли к ним.

– Получаем эстетическое наслаждение? – спросил Серафим своим сильным голосом, под стать фигуре. – Вот так дела!

– Брат Серафим, – сказал Савватий, – хорошо, что вы подошли. Я хочу исповедаться перед вами. Я готов сказать то, что сказал Наставнику: я не готов к миссии и боюсь подвести вас. Я перестал быть способным на решительные действия и необходимую агрессию. Я не могу возжечь в себе боевой дух. Я всё позабыл.

– Нет, брат Савва, – прогремел Серафим. – Ты – смелый. Я вот и сам себе боюсь даже признаться в том, что ты сейчас исповедуешь при всех. – Он посмотрел на Александра. – Наставник, я тоже всё позабыл!

Серафим ухмыльнулся. Александр с улыбкой недоверия посмотрел на него и перевёл взгляд на Максима, который стоял немного отстранённо, устремив взгляд в какую-то точку на горизонте.

– А ты, брат Максим… ты тоже всё позабыл?

Максим резко повернулся и глянул на него. Отвернулся опять. Александр знал его огненный характер и терпеливо ждал: послушник не мог не ответить. Наконец, Максим справился с собой и с лёгким выдохом, сокрушённо сказал:

– Нет, братья… Я не забыл. О, как бы я хотел вымолить это забвение, но не смог. Я борюсь с этой страстью, как с превосходящими силами противника, и всегда прошу тебя, любимый Наставник, дать мне благословение ужесточить посты, чтобы подвергнуть плоть более суровой аскезе… – Максим повернул к Александру покрасневшее лицо и надрывно произнёс: – Но как только я взял в руки эту чёртову винтовку, я испытал такую сладость, такой восторг, как будто и не было всех этих лет! Как будто и не было в моей жизни благодати! Моё сердце вмиг предало Господа… Помилуй меня, мой Боже!

Все молчали, осмысляя услышанное, и в сердцах молились друг за друга. Александр заговорил:

– Значит, пришла и моя пора исповедаться перед вами, братья: и я не в чине ангельском. Благодарю Бога за вашу открытость и ваши не́мощи, ведь, как напутствовал меня Владыка, в не́мощи сила Божия и свершается. И я не́мощён: вчера, когда настиг противоречащего, пришёл в такую ярость, какой не испытывал много лет. И в этой ярости потерял контроль над рассудком и совершил ошибки.

Все напряжённо слушали.

– Наставник! – воскликнул Савва. – Ты – единственный из нас, который встретился с ним лицом к лицу. Ужасен ли его вид?

– Нет, не ужасен. Напротив, – сдавленно сказал Александр. – Его лицо было прекрасно! И в этом заключается вся вражеская подлость. У него было красивое простое лицо и добрые глаза. Он выглядел немного худым и ослабленным. – Александр почувствовал головокружение и опёрся рукой на плечо Савватия. – Это и было то дьявольское обольщение, о котором предупреждал нас Владыка! Я имел благословение на пленение еретика или его уничтожение, но, когда он смотрел мне в глаза, его взгляд проникал в меня… во мне утишался, смягчался дух, согревалось сердце. Я чувствовал к нему дружественность… – Александр стиснул пальцами наплечник Савватия и воскликнул: – Дьявольские чары! Каким же сильным было это искушение!

– Это чары! Это чары! – торопливо поддержали его Савватий и Серафим.

Максим молчал и в сильном волнении слушал Александра.

– Я был в оцепенении и не мог справиться с этим. Противоречащий попросил меня его отпустить, потому что-де, очень спешит, чтобы помочь одному умирающему человеку. И я его покорно слушал! Но как только он понял, что его чары овладели мной, он собрался уйти… Я повалил его на колени и что есть силы ударил в лицо, чтобы освободиться от этого наваждения… Когда он упал и закрыл глаза… мне стало легче, но от пережитого пришло состояние аффекта! Я страшно хотел его убить, но не знал как: он имел вид обычного человека, и мне не хватало моральных сил, чтобы задушить его руками, и я не имел оружия – у меня оказалась только полицейская плеть. Я был как в бреду… Я даже не помню, как на тросе вздёрнул его на ветке, задрал одежду и заткнул ею ему рот, чтобы не слышать более имя Господа из его мерзких уст, зажёг энергоплеть и отхлестал его так, что запахло горелым мясом. Только тогда, когда мне показалось, что он умер, я почувствовал спокойствие и полное освобождение… Я вышел из-под его контроля. Но, видите, я его недооценил. Он не только остался жив, но пленил ещё одну несчастную душу. Я всем сердцем сокрушён и укоряю себя, что тогда не хватило сил довести дело до конца!

– Отец Александр, – подал голос Максим. – Ну, кто бы из нас на твоём месте смог бы поступить иначе? Кто бы мог сделать больше, чем ты? Ведь никому из нас не выпадала на долю встреча с самим противоречащим! Никто не знает, как с ним сражаться! Нам благословили винтовки, но помогут ли вообще пули?

Серафим невесело хмыкнул:

– Эх, братья! Все согрешили, чего там. Но милостив Господь, и Он не оставит нас.

– Аминь, – сказал Александр.

Он вымученно улыбнулся, сгрёб всех в охапку, обнял так, что брякнули, стукнувшись друг о друга, шлемы, и с чувством сказал:

– Ах вы мои несвятые святые! Да простит нас Господь, да помилует.

Последний луч солнца, вспыхнув, сцепился в смертной схватке с алой, как кровь, дождевой тучей, застлавшей горизонт, и, проиграв бой, угас. Стало стремительно темнеть. Они стояли в кругу, обнявшись за плечи, прижавшись друг другу шлемами, испытывая общую радость от этого единства. Савватий с большим волнением сказал:

– Братья! Я понял, наконец, чего страшусь. Мне не страшно умереть, страшно предать душу и разум в плен противоречащему. Давайте друг другу дадим обеты, что, если эта злонамеренная тварь попытается пленить душу и разум кого-либо из нас, чтобы ввергнуть в вечные муки… давайте поклянёмся перед Богом, что сделаем всё возможное, чтобы вызволить брата из чар дьявольских! А если не получится живым… Когда в окружении была опасность живыми в плен попасть к террористам, помните, как мы прятали для себя один патрон на всякий случай? Вот и сейчас я вас прошу… если тьма поглотит мой разум, прошу вас, поклянитесь мне, что убьёте меня! Лучше мне погибнуть от вашей руки, чем стать слугой противоречащего!

– Брат Савватий, – благоговейно сказал Александр. – Я клянусь тебе в этом, но и в свой черёд прошу вас, братья, поклянитесь! Поклянитесь мне, что попытаетесь спасти меня! Если же это невозможно, то я хочу принять от вас смерть.

– Хорошо вы сказали, братья, – с усмешкой произнёс Серафим. – Я принимаю этот обет и клянусь перед Богом, что совершу это для вас. Я всегда был не прочь убить кого-нибудь из вас, когда вы меня раздражали, теперь для этого у меня будет благочестивый повод!

Максим мрачно поднял на него глаза, покачал головой, осуждая за такую легкомысленную шутку, и прошептал:

– Страшное вы сказали, братья… Я клянусь вам, что сделаю всё, чтобы вас спасти и оставить в живых. Если это будет невозможно… совсем невозможно… Нет! Я всё равно что-нибудь придумаю!

– Любимый брат Максим, – с теплотой сказал Александр. – Я лично прошу тебя об этом. Если ты мне пообещаешь, то я буду спокоен за свою посмертную участь. Пока я в разуме, я говорю тебе и всем вам! Братья! Я счастлив быть с вами и жить нашей общей святой жизнью, но для меня будет высшей радостью и умереть от вашей руки. Если мой разум помутится, и вы услышите от меня другое – не верьте мне! Я люблю вас!

Александр ещё сильнее сжал их плечи. Так они и стояли, обнявшись, и молчали, проживая каждый момент этого единства и тишины в боли сердца.

Браслет на запястье Савватия завибрировал – подал сигнал «Следопыт». Савва взглянул на него и доложил:

– Федералы прислали данные поиска. Пересылаю всем.

У всех «Следопыты» подали сигналы. Александр с трудом отпустил братьев, понимая, что время положило конец тому, что было, и начинается новое, в котором того, что было, уже не будет никогда.

Он прочитал сообщение. Камера на тысяча семьсот десятом километре магнестрали фиксировала идентификатор искомого магнекара, а камера на развилке тысяча семьсот двенадцатого километра – уже нет. Следовательно, где-то на участке в два километра кар сошёл с магнестрали.

– Там есть деревня, – сказал Савватий. – Возможно, они свернули туда.

– Ну что ж, – сказал Серафим. – Это недалеко совсем, чуть более ста километров. За полчаса будем на месте.

– По магнекарам, – скомандовал Александр. – Только прошу вас, пилоты, не забудьте включить режим «Следование колонной», чтобы нас не разбросало по полосам, а не то опять придётся дожидаться друг друга на месте.

Быстро, но без особенной спешки, они разошлись по транспортным модулям и опустили двери. Магнекары плавно вырулили к малоскоростному рельсу, набрали допустимую скорость и влились в общий транспортный поток.

Серафим тихо помолился и посмотрел на Максима, который полулежал, опустив спинку сидения, и в большом напряжении смотрел в потолок. Серафим слегка толкнул его локтем и, не добившись внимания, осторожно спросил:

– Может быть, поговорим?

– Может быть, не будем об этом? – резко отреагировал Максим.

– Может быть, будем именно об этом, – утвердительно сказал Серафим.

– Что ты хочешь сказать? – Максим повернулся к нему.

– Я не могу понять, что тебя беспокоит.

– Меня беспокоит то, что меня совсем не беспокоит то, что вас беспокоит, – жёстко ответил Максим.

– Хорошо, – миролюбиво отреагировал Серафим. – И как ты с этим будешь справляться?

– Как обычно, брат Серафим, – немного смягчившись, сказал Максим.

Он ослабил ремень бронеразгруза, залез под него рукой и вытащил из внутреннего кармана форменного кителя образ Спасителя, приладил его на приборной панели и нежно пальцами провёл по Его лику.

– Пока вы рефлексируете над своими страхами перед противоречащим, я в предвкушении буду взирать на лик Иисуса и молить Бога, чтобы он положил его врагов ему под ноги. И, если Господь благоволит свершить это через меня, то я приму это с радостью и благодарностью. Быть избранным для совершения Божьей воли, быть оружием Бога – что может быть более великой честью? Я не испытываю никакого страха, напротив, восторг и упоение. Я жажду встречи с противоречащим. Я не боюсь, я жажду взглянуть в его глаза, чтобы выстрелить промеж них. Пусть его лицо и красиво, но пуля разворотит вдребезги эту лживую личину. Если же получится так, что мы все одновременно откроем по противоречащему огонь, я буду молить Бога, чтобы экспертиза подтвердила, что именно моя пуля причинила летальный урон.

– Хороший план, брат! – добродушно сказал Серафим.

Максим выдохнул и повернулся к нему.

– А у тебя, есть ли план у тебя?

– Конечно, – серьёзно сказал Серафим. – Я всё продумал. Ты знаешь, чего больше всего боятся бесы?

Максим задумался, вспоминая писания.

– Имени Иисуса?

– Бесы… – медленно произнёс Серафим, надвигаясь на Максима и вдавливая его в стенку кара, – бесы, брат Максим, больше всего боятся… щекотки и смеха!

– Отодвинься от меня, – пряча улыбку, нахмурил брови Максим.

– Ты боишься щекотки? – спросил Серафим, нависая над ним.