Кровь восточного моря

Отец и матушка, преследовали более приземленные идеи. Водили сына из дома в дом, от одного отцовского сослуживца к другому. Там его уважительно хлопал по плечу, одаривали парочкой слов и оставляли с молодой компании, состоящей преимущественно из людей ему малознакомых. Юнкера, направленные в отпуск, молодые люди местной учености, выросшие с домашними преподавателями и, конечно, же барышни, томно хлопающие длинными ресницами. Матушка надеялась, что удастся познакомить сына с достойной девушкой прежде, чем он направится на Белое море. Но дам Алеша особо не различал, не понимал их кокетства и оттого в разговор был удивительно скучен. Его беспокоил только один факт- Маши Бельской нигде не было. Прямо спрашивать он не смел, надеялся встретится с ней у Анатольских, при доме которых она воспитывалась.

Он повидался с сестрой и племянником, живущими в новой части города, недалеко от новенькой школы из белого камня. Разговорчивая и улыбчивая Даша бросилась на шею младшему брату, а потом, уже спокойнее подвела его к плетеной ивовой люльке, ворочался Ванечка. Малыш внимательно изучал Алешу такими же, как у него, голубыми глазами, и что-то невнятное рисовал в воздухе пухлыми ручками. Матушку ребенок трогал до глубины души, отца, заставлял коротко улыбаться, а Алеше все происходящее казалось диким. Когда его сестра успела стать матерью, а родители из суровых и авторитетных взрослых превратились в умиляющихся стариков, трясущихся над младенцем. Когда промелькнул этот кусочек жизни, казавшийся ему обыденным, ничем непримечательным? Книги удивительно схлопывают время, к чему же тогда эти ученые разговоры о машине, способной приправлять в прошлое и будущее. Он сам сейчас будто из нее и вылез. И глядел на чужую реальность, вписанную в мир его детства.

И так продолжалось изо дня в день. Разговоры с новыми людьми, беседы с друзьями родителей, и томительное ожидание. Причем не понятно, чего Алеша ждал больше, отбытия на службу или встречи с другом детства. Ведь сколько бы он не смотрел на город, на семью, на соседей все будто бы за время его отсутствия потеряла половину цвета. Что же произойдет, когда он увидит Машу?

Четвертый день отпуска подходил к концу, улица накрылась влажным пологом, поднявшимся от разлившегося Амура. На небе не было ни облачка, отчего находится вне дома, казалось, катастрофически невозможно, а в тени тут же начинала поедать мошкара. Вот и пришлось дожидаться вечернего затишья, чтобы сделать визит. Анатольские жили на противоположной стороне улице в небольшом, но просторном дом, который выделялся особым изяществом. Виной тому был умелый архитектор, приглашенный из Петербурга по просьбе родовитых знакомых соседей. Именно их дом фотографировали все приезжие журналисты, чтобы сделать репортах о «современно городе», спрятавшимся где-то в лесах за большой рекой, на востоке России. В общем, Анатольским почти удалось воссоздать свою петербуржскую жизнь здесь, в глубинке. Вот и сейчас, в доме звучала музыка и горели электрифицированные лампы – ужасная диковина. Но Алеша старался не обращать внимания на натертый до блеска дубовый паркет или на аромат зажаренного до румяности гуся. Он искал Машу. Ее не было и здесь.

Воспитанница графа Анатольского приходилась ему троюродной племянницей, оставшейся сиротой в тринадцать лет, девочка пошла в графскую породу – те же кудри и тревожные карие глаза, ее приняли в семью, не оставив на произвол судьбы. Только напоминали о положении регулярно, так чтобы она не забывалась. Это выражалась в простеньких платьях, отличающихся от нарядов дочерей графа. И в отсутствии учительницы, которая ежедневно возилась с твердолобыми барышнями, никак не желавшими запоминать залоги французских глаголов. Это сложно было назвать издевательством, скорее разумной экономией. Впервые Алеша увидел Машу на именинах старшей дочери Анатольских, толстой и розовощекой Клары, которая старательно отыгрывала радушную хозяйку того странного полудетского приема. Дети десяти- четырнадцати лет собрались в сверкающей гостиной. Захара, приставленного развлекать подросших детей, тут же приняли в игру. Братья Клары затеяли возится с оловянными солдатиками, именинница с подругами и сестрами вела светские беседы за чайным столиком, стараясь лишний раз не бросать взгляд на рассыпчатые лимонные корзинки, переливающиеся жемчужными шапочками. Паша исчез где-то на втором этаже, отказавшись возится с мелюзгой, а Алеша забился в угол напротив высокого книжного шкафа. Маша стояла рядом со стеной, увешанной рамками с бабочками. Место за столиком ей не досталось, но напрашиваться девочка, посчитала унизительным. Вот и копалась на книжной полке. Ее темно-синее платье и легкая золотистая шаль делали девушку похожей на диковинную бабочку- Парснику Мааку, находившуюся выше всех образцов. Завораживающая, приливающаяся и одинокая. Алеша тогда подумал, что девушка тоже сидит в своей раме и ее надо оттуда спасть. И он пригласил девочку на танец, по обыкновению, не смотря на сложившуюся ситуацию целиком. В свои тринадцать танцевал он плохо. Из-за чего оттоптал Маше все ноги, что она, к слову, мужественно снесла. А Паша еще долго подтрунивал над малолетним «сердцеедом».

После того неуклюжего вальса они стали молчаливыми компаньонами. Не друзьями, так она попросила. Алеша же согласился. В хорошую погоду они подолгу сидели на просторной террасе в доме у Анатольских, в плохую – пропадали в библиотеке у Васильковых. Беззаботное время длилось пару лет, а затем из Маши принялись лепить барышню, а Алешу собрались отправить в семинарию, откуда он благополучно сбежал к дяде. А оттуда уже в морскую академию.

– Алеша? – раздался мелодичный голос слева. – Он обернулся.

Перед ним стояла женщина в атласном красном платье, подчеркивающим полноту раздавшегося тела. В ней очень сложно было отыскать прежнюю бабочку- парусника. Но это была она. Только тревожные карие глаза, раньше смотрящие за горизонт, оценивающие оглядывали молодого человека. Вдруг стало обидно за прежнюю Машу, Алеше захотелось спрятать ее в своей памяти и не выпускать наружу, сохранить. Но было слишком поздно.

– Маша? – он машинально поцеловал ей рук.

– Когда-то была, наверное. Уже и забыла, когда меня так называли последний раз. Все Марья Дмитриевна или маменька. Сам понимаешь, надо соответствовать. – Она как-то нарочито повернулась, словно старясь показаться кокеткой, но у нее получился вульгарный, полубезвкусный жест.

– Ты замужем? – только и смог спросил вынырнувший из собственного мира Алеша.

– Вот скоро уж пять лет, Алеша. Уже двое деток, ты представляешь. Мы за городом живем. Я редко бываю в гостях, не нравится мне все это. А тут, как чувствовала. Как чувствовала, что надо идти. И не прогадала. Тебя увидела. – Она недолго помолчала и как-то совсем по-прежнему добавила, – ты счастлив, Алеша?

До того, как она озвучила этот вопрос, молодому человеку казалось, что он был счастлив. Но так ли это? И в чем это счастье заключается? В книгах ли, которые ему снились чаще, чем люди. Или может быть в супружестве, таком, какое изменяет тебя, выворачивает наизнанку и заставляет сменить природные синие крылья на красные, в угоду чужим вкусам? Или в странствии? В славе? В призвании? В чем?

– Не знаю, Маша. Может быть, иногда. Ты знаешь…– он хотел сказать, что часто писал ей о Петербурге, что привез ей оттуда красивый сборных стихов Фета. Ей должны были понравятся его стихи. Но…

Порой стоило затаить свои мысли и чувства особенно, когда, ни один из участников разговора не хотел говорить правду. Или так казалось? Но что-то застыло в груди и не давало вымолвить всего того, чем он хотел поделится с милым другом своего детства.

–… я отправляюсь в экспедицию. Настоящую, а не те, какие мы устаревали, помнишь?

– Как же не помнить, от меня потом тиной пахло даже после мытья. У меня сынок, ты знаешь, очень умный мальчик. Митей зовут, так книги любить, я читаю их ему и нарадоваться не могу. А он все слушает и слушает. Думаешь, будет ученым? – как-то невпопад перебила его Маша, покрывшаяся красными пятнами.

Алеша не знал, кем будет сын Маши, но не сомневался в том, что с такой матерью мальчику еще долго не придется задумываться над смыслом слова «счастье».

– Конечно, как же иначе. Обращайся, напишу ему рекомендательное письмецо. Я к тому времени уже сделаю крупное открытие в области океанских недр. Буду седым и степенным, начну курить трубку и сурово глядеть на мир из-под бровей, – Алеша попытался изобразить это.

Маша рассмеялась и стала похожа на себя прежнюю. Но быстро взяла себя в руки, оправила платья, собирающееся от лишних движений на талии, и тепло сказала;

– Счастливого пути, Алеша. Возвращайся. Митя будет очень ждать твоего рекомендательного письма.

– Непременно, – как-то совсем невесело ответил Алеша и поспешно раскланялся.

Он незаметно юркнул на улицу, а там уже и на поблекшую от времени террасу, под одинокую лампочку, выведенную на улицу на радость ночным мотылькам. Они старательно кидались на нее грудью, ломали крылья, еле шевелились, но продолжали это хаотичное, разрушающее и героическое действие.

Алеша подумал, что он будто бы потерялся. Его любовь к морю во многом было создана Машей, ее историями, книгами и мечтами. Ему будто бы не доставало фантазии придумать мечту для себя самого, вот он и взял кусочек Машиной. Она мечтала быть охотницей на тигров или на слонов, а, может быть, и на драконов, если их посчастливится отыскать. Ведь не могли же пропасть все динозавры разом? Девочек не учили на охотников, но Алеша обещал передать ей все навыки. После того, как они стали бы известны на весь мир – перебрались в Азию, там драконы точно когда-то водились.

Он помнил, как впервые всерьез задумался над вопросом, что же скрывается под водой, только после того. как она долго рассуждала о русалках и о японских демонах, что часто видят рыбаки у морского берега, некоторые даже в Амур забираются. Откуда же появляются демоны? А русалки? А золотоносная вода? И таких вопросов было много, очень много. И чтобы не ударить перед Машей в грязь лицом, он начал читать.

Да, если бы не Маша, он сейчас имел бы небольшой приход, возносил бы благодарность Всевышнему и не думал бы о «счастье», которого он выронил где-то из кармана. Жизненная дорога сделала резкий крюк и увела в сторону. Что же случилось с Машей? Почему она промолчала? Может быть, у нее были свои причины, о которых он никогда и не узнает. Столько лет прошло, неудивительно, что только он, в своей стерильной скорлупке морской академии жил прошлым. Настоящее проносилось мимо, увлекая за собой чужие жизни, судьбы и мечты. Это ведь нормально? Так у всех. Судьбу невозможно переписать.

Мотыльки продолжали биться. Алаша посмотрел на не почерневший полностью горизонт, кое-где скрадываемый холмами. Поморгал. И вдруг с ясностью и восторгом понял, что уже завтра он отправится в открытое море, которого он никогда по-настоящему и не видел. А как говорится, где есть море, там, найдется и свет, за которым надо следовать. Ведь так написано во всех сказках?

Глава. 5 Дракон, ветер и шаман

Дома, чтобы помыться, приходилось собирать много-много золы. Женщины смешивали ее с пеплом от водорослей добавляли туда мелко порезанные корни аралии или лопуха – этим полагалось натереться смесью, а затем смыть. То же, что протягивала ему Касеноко, Мошир в жизни не видел. Это был предмет, похожий на идеальный слегка зеленоватый камень. Она предлагала ему натереться камнем?

Мальчик сидел на низенькой табуретке, его аттус лежал на земле, Касеноко собирал положить одежду в деревянное ведро, чтобы постирать. Мальчишке выдали удивительно мягкие штаны непонятного размера и, прежде чем садиться за стол, бабушка велела хорошенька вымыться.

– Ну, чего? Бери же. – И тут до девушки, видимо дошла, что Мошир никогда не встречал сей странный предмет. – Это мыло, его надо намочить и потереть о тряпку, что я тебе дала. Потом провести по телу, полить водой из ковша. Все. Справишься?

Еще бы он не справился, почему она считает его маленьким? Он уже давно мужчина, доказавший гордое звание. Дома у него был металлический. Но он больше не там. Он здесь, на земле японцев, рядом с девушкой похожей на живую богиню. Мама часта говорила, когда молилась глиняной фигурке над очагом, что Фудзи принимает разные обличия. Она является женщинам, детям, больным и старикам. Она помогает тем, от кого отвернулись другие боги. Без нее не может зажечься огонь или родится ребенок. Она – мать всего теплого, горячего и живого. И она же смерть, забирающая на шесть небес покойников, которых провожают ритуальные песни.

Мальчишка принялся растирать пузырящуюся воду по коже еще раз и еще. Руки щипало. Рана на ступне начала кровоточить, он все продолжал. Тер и тер, старясь смыть с себя запах горящей деревни, накрепко о въевшийся в плоть. А когда вода в ведре закончилась, Мошир заплакал. Это были пустые слезы, лишенные смысла. Они не принадлежали покойным, они не приносились в дар богам, они просто текли и текли, унося с собой копоть, осевшую на сердце. Отец сейчас бы недовольно цокнул и обязательно бы незаметно приобнял мальчика, только так, чтобы мама не заметила. Мама бы окурила какой -нибудь умиротворяющей травой, а сестры бы долго хихикали между собой, а потом уснули бы рядом. Все бы это могло быть, еще пару дней назад. Но не сейчас.

Мошир поморгал. Аккуратно снял штаны, выжал их, снова надел, вытер нос и пошел в дом, чтобы не перекатываться мысли из одного угла мысленной хижины в другую. Он жив, значит надо жить. Он обещал помогать другим. А еще надо позаботиться о Лайе. Мальчишка пошел по пыльной земле и остановился около входа в хижину. Касеноко аккуратно раскладывал аттус на длинном горизонтальном шесте, где обычно сушили рыбу и кальмаров. Без цветастого наряда, в привычной серо-коричневой одежде она все еще напоминала богиню. Волосы девушка убирала по-японски наверх и закалывала в аккуратное гнездо на затылке, проткнула его как-то мудрено палочкой. Ее вытянутое лицо, кое-где покрытое веснушками, напоминало камень, который отшлифовало море и ветер. Блестящее, светлое, лишенное всех неверных черт, встречающихся у обычных смертных. Она стала самым красивым человеком, какого он встречал в своей жизни, даже Кета с тонкими запястьями и большими глазами не могла соперничать с его голубоглазой покровительницей. Интересно, сколько ей было лет?

Мошир подошел ближе к чистому аттусу и поежился. Он вспомнил лицо бабушки Касеноко, вцепившейся в рукав его халата. Дело в том, что рисунок, какой айны пускают по краю ткани несет определенный смысл, а главное, почти не повторяется от поселения к поселению. Это что-то вроде родового шифра, который используют все в крошечной общине. Мама вышивала синюю рыбу, высокое дерево и треугольники, выкрашенные корнем солодки. Это были горы. Ну и маленькие синие звезды, которые она прятала над сердцем. Только Мошир не сразу находил их на одежде, даже когда знал, в какой части искать.

Бабушка сразу же их разыскала, провела по рисунку рукой и крепко обняла мальчика. Потом внимательно на него посмотрела и снова задала вопрос. И он ей все рассказал. Про остров, про маму, про сестер, про бакланов и про пожар. Только про разговор с мертвыми не упомянул, побоялся. А женщина все слушала, а потом резко встала и попросила Касеноко помыть мальчишку и принести ведро воды, чтобы обтереть Лайю. А сама принялась возиться с ужином. На шатающемся столике, посеревшем от времени, стояла три щербатые деревянные миски с супом и блюда с какой-то серой едой. Пока молодежь собиралась, женщина успела напоить малышку супом, сменит ей одежду и заварить для нее травяной сбор.

Касеноко положила вокруг стола плоские подушки и села напротив Мошира. Рядом с мисками лежали непривычно маленькие ложки и палочки. Некоторые в поселке пользовались такими, тогда мальчику этак казалось странным, сейчас он наблюдала как с их помощью девушка с бабушкой принялись есть суп.

– Ну чего ты, супа тоже никогда не видел? – Касеноко подмигнула ему. – В большой миске рис, бабушка его не очень жалует, но тебе надо восстановить силы, поэтому ешь. Только не много, скорее всего, желудку непривычно будет. Ну?

– Что ты пристала к мальчику? Пускай посидит спокойно, поест, как соберется с мыслями. Он сын шаманки, ему можно в любое время с духами безвременья говорить. Не трогай его.

Мошир, как раз взявший первой кусок минтая, тут же его уронил:

– Как вы узнали?

Бабушка только улыбнулась себе под нос:

– Много будешь знать, состаришься, как и я.

– Но вы же не старая! Вот в моем поселении жил дедушка Тукуруку, он – старый. У него были белые, как морская пена волосы, и больная спина. Но он был лучшим охотником.

Бабушка подняла взгляд от миски и протянула:

– По меркам айнов, я уже старая. Столько не жили женщины в моей деревни, столько не прожили ни моя мама, ни бабушка. Я – старушка, что же кривить душой.

– Он поет ту же русскую колыбельную, что и ты. А ведь ее никто из переселенцев больше не знал, – подала голос Касеноко, стараясь увести разговор в другую сторону.

– Да эти колыбельную в моем детстве пели всем детям, надеялись, что так их не придется отдавать в русскую деревню. Мамы думали, что слова засядут в голове и к взрослому возрасту ребенок начнет разуметь и на айнском, и на русском. Вот и пели. Только отдавать все равно приходилось. А потом ждать и ждать. И верить, что твой сын или дочь вернется обратно.

Мошир зачерпнул рис. Он не был похож на белокопытник, ни на коренья, что часто отваривала мама. Это было очень вкусно. Но Касеноко после трех ложек отодвинула от мальчика миску.

– Не перестарайся. Был тут один такой, как ты, из какой-то глуши с севера. На рис накинулся, а потом не мог по нужде сходить. Даже бабушкины отвары особо не помогали. Умер, представляешь? У тебя живот непривыкший. Дай время.

Мошир боязливо отложил ложку и, чтобы сменить тему, спросил:

– А зачем отдавали детей в чужие семьи?

– А как ты будешь с русскими торговать, если у тебя в деревне никто не разумеет сколько они просят за шкуру? А как ты объяснишь, что тебе нужно ружье? Вот то-то же, а если ребенка отдать в деревню русским, он язык выучивал, много каких штук интересных вмести с ним. А потом, если не погибал от лишений и болезни, возвращался, становился уважаемым человеком. Как это у японцев называется, послом. У меня так когда-то отдали дядьку. Вернулся обратно он один из шести мальчиков, которых отправили в три разные деревни. Бабушка моя рассказывала, что каждый день за него Пасе камуя молилась. Видно, вся удача к нему и перетекла, матери ничего и не осталось. – Старушка ополоснула миски из ковша и налила в них травяной отвар.

– Но тебе, выходит, тоже повезло? – Касеноко отложила палочки, – Ты же, сидишь. Тоже русский знаешь, почему?

– Упрямая была и глупая. А насчет везения. Не знаю, милая. Думается мне, человеку положен такой счастливый, удачный момент, чтобы его вспоминать в тяжелые минуты. А их будет много, очень много. Но ты права, большинству и той пригоршни счастья не достается. – Женщина допила чай и обернулась к спящей Лайе.

– Желудочная болезнь у нее. Не знаю, тиф или нет. Но вы поберегитесь. Почаще мойтесь и окно открывайте, даже если будет холодно. И, – старушка поставила на стол единственную белую пиалу, в которой обычно преподносила дары богам, – кормите ее только из этого. И никому про девочку не говорите, иначе ее сразу и под холмик. Ну, чего так смотрите. Около моря подольше гуляйте. За дровами что ли сходили бы. Раз у нас теперь есть руку и ноги, почему бы их не использовать, скажи? – Женщина принялась собирать посуду. – И да, мойте все в горячей воде, хорошо?

Ребята покивали и быстро вышли. Уже на улице, скинувшей утренней зной, Мошир спросил:

– А что такое тиф?

– Болезнь. Неприятная и заразная. Бабушка ей болела по молодости. Ей большинство айнов болеют, особенно те, что жили обособленно. Главное, чтобы был уход и чистота. Бабушке тогда очень повезло, таких как она в городе было мало. Японцы еще не относились к айнам, как с скоту. Что-то я резко, извини. – Касеноко сделала глубокий вдох. – В общем, сестру твою надо лечить. А тебе надо стараться хорошо есть. Только как это все за неделю успеть?

– А что будет через неделю?

– Отошлют вас. – Касеноко пошла быстрее, так что опешивший мальчишка догнал ее только у тропы,

– Как это отошлют? Куда? Почему ты это допустишь!

Касеноко развернулась резкою, едва не столкнувшись лбом с Моширом.

– Потому что это моя работа, понимаешь? Моя бабушка так долго живет, потому что у нас хорошая еда на столе, теплая одежда и нужны лекарства. Понимаешь? Я заодно с японцами. Я полукровка, не богиня, совсем не богиня. Я продала свою совесть. Знаешь, что такое совесть? Это то, что страшно ноет, когда больных детей, как твоя сестра, и слабых, как ты, отправляют на работы.

Мошир молчал и внимательно галдел на ее вытянутое лицо. Слеза скатилась по щеке девушки и упала на складку серого хаори. Темное пятнышко почем-то сразу перетянуло внимание на себя.

– Ну, чего ты молчишь. Давай! Ругай! Проклинай! Натрави духов. Так все делают, вся улица. А я…

– Знаешь, у чаек отвратительное мясо? Однажды на острове выдалось время штормов. Рыба не шла, совсем. Сети были пусты изо дня в день. Коренья запасены на зиму, тоже все не поешь. И тогда отцы принялись ловить чаек. Наловили их. Дедушка Тукуруку особенно постарался. И мы их ели. Несколько недель, пока не пошла рыба. Нам не нравилось это мясо, но мы все равно ели. Потому что отвратительное мясо, лучше голодной смерти. Ну и чем же ты от нас отличаешься? Только тем, что нас было много, а ты одна. Но это ничего, – Мошир положил руку на плечо девушки, – Я ведь могу и сбежать с этих работ, правда? А потом приду и женюсь на тебе. И ты престанешь быть одна.

Касеноко рассмеялась, а затем прикрыла лицо руками, стараясь вытереть выступившие слезы. Она так долго хохотала, что Мошир забеспокоился не поселился ли в ней недобрый дух.

– Знаешь, Мошир, спасибо. Ты всегда замуж зовешь кого попало или только мне такая честь выпала?

– Только тебе, – промямлил мальчишка, уставившись на ноги в разваливавшихся сандалах, полученных от бабушки.

– Ну спасибо. За пятнадцать лет еще никто замуж не звал. Думаю, это надо запомнить. Потом буду детям рассказывать. – Касеноко все еще смеялась, поднимаясь на крутой холм. – Давай только чуть-чуть тут посидим, дождемся, когда солнце коснется моря и пойдем за хворостом, ладно?

Все еще смущенный Мошир кивнул и уселся на утоптанный взгорок, с которого открывался вид на море, простирающееся до самого горизонта. На пристани все еще стоял корабль, на котором прибыли дети. Он вышел из сказок деда Тукуруку, у него правда были белые перья и гигантские сети-паутины вокруг них. Но он не нес спасение. Вокруг корабля копошились муравьишки-люди. На другом конце бухты виднелись немногочисленные рыбацкие лодки. Море било о скалы, не обращала внимание на всеобщую суету, а Касеноко глядела вдаль, будто чего-то ждала.

Солнце опускало голову все ниже и ниже, пока наконец не разлеглось на водной глади, раскинув оранжевые руки-лучи во все стороны. Девушка уже собралась уходить, как вдруг ухватилась за причину остаться:

– Вот смотри, это наш Хоккайдо, остров, один из четырех, на которых находится Япония. Но только здесь живет такое количество айнов, что их уже два десятка лет не могут переловить. Там, – она указала вперед, – Карафуто, русские его еще Сахалином называют. После войны юг тоже принадлежит японцам. Наверное, твой остров был рядом с ним, да? Как он назывался?

– Тодомосири.11

– И много там было морских котов, не зря же его так прозвали?

– Я за двенадцать лет видел только двух. Наверное, они перебрались куда-то, где потише.

– Наверное. А, – девушка указала налево, – там Россия. Оттуда привезли мою бабушку. Оттуда должен прибыть Восточный ветер.

– Чего?

– Ты не знаешь этой истории? Вот и хорошо. А то как-то странно рассказывать ее детям. Ты же не совсем ребенок, да?

– Да я, ты вообще знаешь, у меня даже нож свой есть. Я…

– Да верю, верю. Просто она, понимаешь, немного странная. И личная. Ты только ничего не говори потом, хорошо?

– Ладно.

– Говорят, что на только появившейся земле очень долго не было дождя. Пасе камуй о нем не подумал, а без веления свыше ливень начаться не мог. Тогда начали чахнуть леса, сохнуть реки, моря начало закипать. И дракону, что жил на морском дне стало очень жарко. Он принялся высовывать голову на поверхность, бросаться телом на землю, но легче не становилось. Тогда он решил выбраться на сушу и укрыться под сенью соснового леса. Дракон, что было сили, принялся пробиваться сквозь твердый берег, скрести шкурой о камни. Больно было дракону, пошла из его тела кровь. А он все двигался, пока не выбился из сил и не решил ждать совей гибели. Но кровь его начала течь по той борозде, какую проделала дракон от самого моря. И там, где кровь попадала в море, начали творится странное. Холодная кровь дракона столкнулась с горячей морской водой, отчего родился Восточный ветер.