Кровь восточного моря

Касеноко закончила рассказ и поглядела на госпожу. Странно, но та выглядела озадаченной и даже несколько испуганной. Совсем это было на нее не похоже. Но вскоре привычное устало-равнодушное выражение вернулось, и она фыркнула:

– Тоже мне сказка. Про глупого айна и тупого дракона. А где же здесь император? Сегуны, благородные самураи? Наконец, прекрасные девы… А, ну какие у вас прекрасные девы. Если самая красивая из айнов, которых я видела – это ты. Да уж. Совсем ты не умеешь рассказывать сказки. Иди уже, что ли. А белье оставь в моей комнате. И распорядись, чтобы обед мне в беседку подали. Касеноко! – Почти взвизгнула госпожа, – Что-то я не слышу почтительного согласия?

Касеноко медленно поклонилась, прилагая все силы, чтобы не выпустить в мир свой непокорный ветер, взяла корзину и сказал:

– Хорошо госпожа. Могу ли я после пойти на аудиенцию к господину Томо? Он должен прибыть к вашему отцу с бумагами и … товаром.

– Иди уже, не хватало еще. чтобы любимый секретарь отца был недоволен. Правда…знаешь. Тебе не стыдно показывается в таком виде перед господином Томо? Он благоволит тебе, а ты выглядишь как отребье, – Кимико грациозно выпорхнула из кресла и поманила Касеноко за собой. – Пошла, у меня сегодня хорошее настроение.

Касеноко не была уверена, что понимает значение слова «благоволит». Господин Томо был очень уважаемым человеком, образованным и добрым, но не родовитым. Его отец работал то ли кузнецом, то ли конюхом у дедушки Кимико, вроде бы даже приходился ему родственником. А мальчика по воле господина оправили учится заграницу. Там его обучили и счету, и ведению бумаг, языкам. У него даже имелся титул, пожалованный императором, за помощь с налаживаем торговых отношений. Господин Томо стал одним из тех, кто имел вход в парламент- Кадзоку9. Только вот поборники традиций, проде господина Такахаси так и видели в нем сына конюха:

– Да что же вы говорите, госпожа…

Но Кимико уже не слушала, она быстра шла на свою половину. Там она распахнула комод, украшенный резьбой из перламутра, и недолго думая, достала синюю юкату с фиолетовыми разводами.

– Держи, мне этот цвет совсем не идет. Да и ткань какая-то, я не знаю, дешевая. А ты надень. Все лучше, чем твои драные мужские штаны и перештопанное хаори. Ну же? Чего ты ждешь?

Это была красивая вещь, стоившая минимум месячного жалования Касеноко, которое приходилось делить с бабушкой. И ей ее отдавали просто так? Из жалости? Из глупости? Или еще по каком-то причинам?

– Госпожа…

– Не спорь. Просто надень. А свое добро носи в другие дни, когда не работаешь в главном доме. Ну, чего замерла. Переодевайся, тебя там ждать не будут, поторопись.

Кимико подошла к окну, аккуратно уселась за стол и, как ни в чем не бывало взялась за письмо. А Касеноко поторопилась. Пускай юката не имела столько слоев сколько кимоно, но она сковывала движения. А со всеми этими переживаниями, пустыми разговорами и странными умозаключениями молодой госпожи, она действительно опоздала.

Благо господин Такахаси и сам не очень-то спешил в зал для аудиенций, где около невысокого столика, положив на него кожаный портфель и толстую папку с документами, сидел секретарь Томо. Ему было слегка за тридцать, он носил очки и зачесывал черные волосы чем-то блестящим. Европейский серый костюм, как всегда, был идеально подогнан, а причудливая обувь, которой едва ли порваться с десяток человек в городе, дорого поблескивала.

– Прошу прощение, за опоздание. Меня задержала работа, – Касеноко низко поклонилась и подняла глаза на секретаря.

Он смотрел прямо на нее и не мигал. Сложно было определить значение выражения его лица, но девушка сказала бы, что господин Томо глубоко потрясен или даже напуган.

– Не извиняйтесь. Хозяин, как всегда, задерживается, поэтому вы вовремя. Я…– он замялся. – Думаю, вы сегодня выглядите под стать молодой госпоже.

Девушка задумалась. Был ли это комплимент или же завуалированное оскорбление? Стоит ли за это благодарит?

– Она щедро одарила меня сегодня, в общем-то из жалости. Или из хорошего настроения. Но такой красивой одежды у меня никогда не было. Это правда. Мне велено теперь приходить так на встречи с вами.

– Зачем это?

– Чтобы бы не зря мне благоволили. Я не уверена, что понимаю значение этого слова.

– То есть. Ваша госпожа считает, что я имею к вам некое особенное отношение? Хм. Возможно. А может быть, я всегда возвращаю добро…– мужчина встал.

В комнату через раздвижные двери в задней части помещения зашел господин Такахаси, как всегда медленно и грузно. Одутловатое лицо покрывала сетка старых шрамов, а в кармане тяжелого шелкового хаори поблескивали золотые часы на цепочки. Словом, мужчина всем видом олицетворял состоятельность.

– Здравствуйте, здравствуйте. И с чем же ты сегодня пришел, Томо? Надеюсь, уже разобрался с товарами со «Смелого»?

Касеноко медленно написала первые символы на бумаги. На ее крошечном столике в углу всегда стояли чернила и кисти. За аккуратные отчеты секретарь хорошо платил.

– Разобрался, хотя судовой журнал ваша команда вести совершенно не умеет. – Мужчина открыл черную папку и извлек нужные листок. – Удалось полностью продать закупленные ранее шелк, так же неплохо ушли гравюры местных мастеров, удалось продать пару бочек вяленой рыбы – ее приняли за японский деликатес. Расшитые кимоно пользовались спросом, хотя кое-что и осталось. Хорошо, что мы взяли всего понемногу и не прогадали. Думаю, в следующий раз надо делать акцент именно на ткань и искусстве. Например подумать, как перевозить фарфор. Вазы тонкой работы могли бы хорошо продаться. Если коротко, до выплаты жалования команде и ремонта корабля, прибыль составила, около став двенадцати процентов, что безусловно, неплохо. Но можно и лучше.

– Думаешь, стоит продолжать?

– Думаю да, наша страна все еще не до конца оправилась от войны с русскими. Дорогие вещи – первое от чего откажутся в пользу крова и еды. А вот Европа, похоже, в самом расцвете. Отличный рынок. Отличный корабль, чтобы выдержать долгий путь.

– Что ж. Тогда продолжай. А что же с моими подопечными?

Секретарь достал еще один листочек и откашлялся:

– Десять мальчиков, которых устроить на одну ферму, умерли с разницей в несколько часов. Доктор сказал, что их организм не смог справится, привыкнуть к условиям и паразитам. Возможно, дело в животных. Напротив, среди тех, кого отправили на рисовые поля большинство живы, умер только один старик и тот от старости. Хозяева ферм платят за работников своевременно. Так что в целом, мы не в накладе. И еще… – Секретарь снова открыл папку. – Удивительная история тут произошла. Юг Сахалина уже некоторое время принадлежит Японии, а близлежащий маленькие островок до сих пор никто не обследовал, будто бы все это время и не замечали. Вот команду отправили проверить, пригоден ли остров для жизни. Надеялись люди по твердой земле пройтись, да свежей воды попить. Спустились, вышли на берег, а там на них напали. Хоть и вооружен был разведывательный отряд, но неожиданность сыграла на руку нападающим. Оказалось, на острове крепко обосновались айны. Ума не приложу, как уж они там оказались, но сам факт, что там жили целыми семьями. Дети уже взрослые были.

– Ну и что? Скольких доставили.

– Ну удивление несговорчивые попались жители. Все, как один, кинулись защищаться. Разве, что некоторые женщины погибли, по излишней, хм, старательности команды. Но привезти двоих детей. Я перекупил их у капитана. Вы ведь за каждого ребенка айна лишнюю йену обещали. Вот команда и расстаралась. Дети во дворе. Касеноко их обустроит, как всегда. Но вот в чем вопрос, остров-то свободен. И, как доказали айны пригоден для жизни. Вы бы обговорили этот вопрос?

– Считаешь хорошим вложением?

– Земля – всегда хорошее вложение.

Такахаси потер подбородок и довольно ухмыльнулся:

– Поговорю с нужными людьми, узнаю про остров. И про то, как он может оказаться нам полезен.

– Тогда на сегодня все. До четверга, господин Такахаси, – секретарь Томо убрал папку со стола.

– До четверга, – произнес глава гильдии и потянулся за золотыми часами.

Касеноко вышла, почтительно поклонившись и остановилась рядом с секретарем. Отдала ему несколько исписанных листов.

– Вон стоят твои подопечные, под деревцем. Разместишь, как всегда, у старухи Мацу, на крайней улице. На следующей недели я пришлю людей, чтобы их отвезли.

– Поняла вас. Сделаю.

Касеноко выскользнула из зала для аудиенций и сразу же повернула к раскидистому клену, что разросся у главных ворот. Под ним сидело двое. Худой чумазый мальчик с больной ссадиной на лбу и маленькая девочка, склонившая голову ему на колени. Девушка подошла поближе к детям и неловко присела на корточки перед ними. Мальчишка дернулся назад, тут же принялся искать что-то рядом. Но у него оказались связаны руки. А девочке едва осталось лежать. Очевидно, ей было по-настоящему плохо. А мальчик с ней такой нездоровой на руках далеко бы не убежал.

– Не бойся, – сказала девушка на общем языке. – Я не причиню вам вреда. Я просто хочу сделать для вас все, что могу.

Обычно дети реагировали одинаково – старались убежать или напасть. А этот взъерошенный мальчишка со слипшимися от крови волосами, замер. Внимательно смотрел на нее и почти не моргал.

– Можно попросить воды для моей сестры? Ее рвало все утро. Ей нужна попить, уважаемая Фудзи.10

Косенки вздрогнула. Мальчик принял ее за богиню Огня, покровительницу детей и домашнего очага. Безусловно, это было лестно, только она-то никого не защищала. Она провожала их в лапы смерти.

– Пасе камуй тебя сохрани, мальчик. Меня зовут Касеноко. Я такой же человек, как и ты. Сейчас мы напоим твою сестру и пойдем в дом.

Когда же девушка вернулась с ковшом воды, она услышала, как мальчик напевает девочкой колыбельную. Она остановилась ,ощущая как по коже побежали мурашки. Это был коверканный русский, такую же пела над ней бабушка, этих слов никто из местных айнов просто не мог знать. Где мальчик с обособленного острова мог ее слышать? Девочка жадно пила, припав к краю ковша высохшими губами. Ее бледное лицо постепенно приобрело легкий розовый оттенок. Она приоткрыла глаза и улыбнулась Касеноко:

– Спасибо.

И тут лживой богине захотелось плакать. Девочка так искренне ее благодарила, что стало стыдно. За красивую юкату, за спокойную жизнь, за работу, которую она считала почетной. Что почетного может быть в сопровождении детей, половина из которых никогда не вырастет на этой земле. Ей надо пережидать… Все же хорошо. У нее все отлично. Она не злится и не плачет. Она ждет свой Восточный ветер.

– Меня зовут Мошир. А это – Лайя. – Мальчик еще раз посмотрел внимательно в лицо девушки и сказала, – В твои глаза словно спрятано сердце моря. Ты правда похожа на богиню. Значит, тебя прислала мама!

– Пожалуйста, сильно не радуйся, я не такая всемогущая, как тебе кажется. И не такая взрослая. Я просто делаю, что могу. И вот, съешь, прежде чем идти. – Она покопалась в корзине, в которой лежала ее потрепанная одежда. – И для сестры возьми. Аккуратно ее покорми после.

Она протянула рисовый шарик, обернутый в водоросли. Руки у девушки дрожали. Каждый раз, когда она провожала свезенных айнов, у нее внутри что-то ломалось и стучало. Тук. Тук. А надо было терпеть. Не показывать виду. И ждать. Но сколько же можно ждать? Девочка находилась в полузабытье. Мальчик прижал ее к себе и встал. У него не было обуви, а ноги, за то время, как они шел а от пристани, успели покрыться царапинам, на левой пятке виднелась рана.

Три года назад, когда клены стали красными как кровь, а им с бабушкой пришлось туго затянуть пояса, она подала голос, чтобы помочь в первый и последний раз. Тогда улица, где стояла их жалкая хибарка наводнилась переселенцами. В западной части острова произошло что-то плохое, из-за чего айнов силой перегнали в эти места. Их бросили в чистом поле, без еды, инструментов и одежды. И велели ждать. Касеноко тогда думала, почему же они не уходят? Не сбегают? Им некуда были бежать. Пришлось обустраиваться. И Касеноко неделями напролет слушала, как они роют землю, хватаясь за жизнь. А потом их стали уводить. Они исчезали семьями. И это навевало ужас. Неопределенность оказалась куда страшнее регулярных ссылок на работы. А еще она боялось, что исчезнет Самапе. Высокий мальчишка с большими добрыми глазами. Его с отцом подселили к ним с бабушкой за кусочек золота. Мужчина смог вручить надсмотрщику крупный самородок, попросив что-то придумать с жильем. А что может быть лучше крыши над головой и очага с висящим над нем полным котелком? Той осенью ей казалось, что пришла весна. Удивительное было чувство – только глянешь на возящего с деревом мальчишку и сердце замирает. Касеноко подумала, что она нашла настоящую любовь, о которой перешептывались служанки и барышни. Отец и сын работали на заготовке леса, как и многие переселенные мужчины, поэтому их регулярно уводил подальше от города. Работать надо было усердно и много. Бабушка говорила – тупая работа заставляет забыть упрямство, потому японцы так изнуряют айнов.

Но весна имеет свойство заканчиваться неожиданно. На Вакканай опустилась зима и забрала Самапе. Он заболел. Сильно заболел, чем-то внутренним. Его отец раздал уже все свое золото и каждый день умолял надсмотрщика о милости. Но кто услышишь один голос, когда воют тысячи? Тогда-то Касеноко, полоскавшая белье для Такахаси, завидела господина Томо. Все в доме знали, что он занимается документами эмиси, то есть буквально держит в руках все их жизни. Девочка улучила минутку, дождались, когда мужчина сделает доклад и пойдет к воротам. Она бросилась ему наперерез , перекрыла дорогу и с вызовом заглянуло в лицо. Секретарь Томо замер. И Касеноко решила, что это хороший знак.

– Пожалуйста, господин. Будьте великодушны, проявите милость. Позвольте отправить больных людей с улицы айнов на излечение. Господин?

Господин Тому все еще молчал и глядел на нее, словно собираясь прожечь в ней дыру. И затем наконец вымолвил:

– Откуда ты взялась девочка? И почему знаешь о невзгодах этих варваров?

И Касеноко начала говорить. Она говорила долго. А когда замолчала, то услышало лишь короткое:

– Что ж, похоже прошлое меня не отпускает. Приходи к воротам в четверг. Пойдем с тобой к айнам, переведешь мне.

Но до четверга Самапе не дожил. Умер ночью, в самый темный ее час. Пламя в очаге колыхнулось. Бабушка, спавшая около него тут же, проснулась и, не вставая, сказала встревоженной внучке.

– Пасе камуй забрал его душу. Надо бы спеть песню. Мано? Слышишь?

Самапе ей еще долгое время снился. Даже когда секретарь Тому понял, что знающая язык девочка оказывается куда полезнее надсмотрщиков, понимающих два десятка слов на айнском. Даже когда отец Самапе исчез, как и другие люди, жившие на голой земле. Даже сейчас в дни, когда слова готовы были вырваться наружу, Самапе ей грустно улыбался из другого мира и шел в сторону леса. Больше она не пыталась помочь. Только ждала и глушила гнев.

Мальчик отставал, останавливался и снова шел. А потом он снова запел колыбельную. И Касеноко обернулась. Слова вырвались прежде, чем она успела подумать:

– Давай ее мне. И идем… ко мне домой. Ну же. – девушка взяла малышку на руки и указала головой налево. – Нам сюда.

Улица айнов находилась на окраине. Когда-то давно здесь жили слуги из богатых домов, а после русско-японской войны осталось много свободных хижин и их заняли переселенцы. Как-то само собой вышло, что здесь стали оставаться первые айны, те, которых еще не сгоняли на работы, а пытались вразумить и очеловечить.

Хижины здесь были под стать владельцам. Мало какая напоминала классические жилища японцев. Это были темные деревянные хижины из грубого бруса. Правда в последнее время все же преобладали землянки. Но дом Касеноко напоминала просторный сарай с односкатной крышей. У них даже окно имелось, правда его часто держали закрытым. Одна комната, каменный очаг и небольшая кладовая – вот и все, что имелось в распоряжении у нее и бабушки.

Девушка прошла через двор, открыла покосившуюся дверь и внесла больную девочку внутрь. Бабушка помешивала ароматный суп из свежего минтая, когда внучка аккуратно опустил айнку на бамбуковый лежак в углу комнаты.

– Бабушка. Они побудут у нас несколько дней, пока девочке не станут лучше. Это вот…

Невысокая крепенькая женщина с редкими седыми прядями в длинных, подвязанных около лба волосах обернулась на голос. Выронила деревянную ложку из рук, охнула, быстро поднялась и подбежала к гостю. Схватила гостя за грязный рукав и заглянула лицо:

– Откуда ты, мальчик?

Глава 4. Топограф

Владимир Игнатьевич Васильков очень хотел, чтобы хотя бы младший из его четырех сыновей отправился служить Богу. Была у отставного капитана долг перед Всевышним, тот не дал ему погибнуть в мясорубке при обороне Петропавловска-Камчатского, который пришлось позорно сдать англичанам. Раненого и почти обездвиженного мужчину нашли случайно отходящие. В госпитале говорили, что Владимир родился в рубашке. Но все произошло благодаря молитве, как считал сам пострадавший. Матушка, уроженка этих краев, научила сына произносить верные слова, чем спасла ему жизнь. В бреду раненый обещал, что отплатит, обязательно не останется в долгу перед Богом, если тот снизойдет и пошлет помощь. Поэтому, вместо спокойной службы на Балтике, которую сулили молодому военному за проявленную доблесть в боях, он с тогда еще небольшим семейством перебрался на голые камни в новый город-крепость Хабаровск, чтобы возвращать свой долг так, как умел – верной службой. Старшие сыновья до сих пор сокрушались, что отец лишил их разгульной молодости в столице, а жена с тоской вспоминала о пышных приемах. Но сам Владимир Игнатьевич не жалел о том, что его жизнь сложилась подобным образом.

Но дети, безусловно, добрый и умные, выбрали иную дорогу, в целом, достойную и почетную. Он не препятствовал, только вздыхал и помалкивал, наблюдая за их жизнями. Только младший – Алеша стоял особняком. Его не прельщала воинская слава, к которой стремились старшие братья, не интересовал сверкающий Санкт-Петербург, где он учился несколько лет безвылазно. И даже милые барышни в многослойных платьях, смущающиеся при виде блистательного выпускника морской Санкт-Петербуржской академии. Нет, его интересовало море с бесконечной глубиной и простором.

Вот и сейчас, за столом в родном доме, за ужином, который старательно приготовила взволнованная хозяйка, видевшая своего младшенького и особо любимого ребенка, первый раз за шесть лет, он читал книгу. Старшие сыновья, уже давно обзаведшиеся собственными семьями и разлетевшиеся по гарнизонам Дальнего Востока, навещали родителей редко, единственная дочь – Даша осталась с новорожденным внучком, и за столом их было только трое. Четверо, если считать вездесущее Алешино море, немым призраком летающее вокруг молодого человека.

Когда сын еще ниже склонился над пожелтевшей страницей с рисунком, отставной капитан в очередной раз проклял себя за собирательство книг, прокашлялся и произнес:

– Я вот не пойму Алексей, неужели книги эти твои ученые, тебе за столько лет в академии не опостылели? Неужели ты не хочешь посмотреть на родителей? На мать? На дом родной, в конце концов! – старательно сдерживая себя, проговорил Владимир Игнатьевич.

Алеша поднял на него безмятежно-голубые глаза, моргнул и искренне улыбнулся. Его светлые ресницы, брови и волосы как-то сами собой засветились, делая его похожим на мальчика двенадцати лет.

– Да что вы, тятя. Я просто зачитался. Я же говорил вам и вам, матушка, что у меня приказ, вернее предписание. Отправляют меня младшим топографом при экспедиции. К берегам Сахалина. Я-то дурень ничегошеньки и не знаю. Вот, наполняюсь знаниями в каждую свободную минуту. А то ведь в начале следующей недели мне отбывать.

Раскрасневшаяся мать всплеснула руками. Ужасно одинокая после отъезда детей, она так ждала возвращения своего мальчика, который кажется, совсем не изменился. А он вот, снова отправляется куда-то в неизвестность. Снова ей ждать его и молится о нем. Кто же кроме нее? Ведь ее младшенький, двадцатичетырёхлетний ребенок так и не женился еще, положив себя на алтарь этой непонятной науки под названием топография.

– Да как же это, Алёшенька. А как же ужин у Анатольких? А как же крестины Ванечки, Даша бы очень хотела, чтобы ты пришел.

– Да что ты начинаешь, мать, – Василий Игнатьевич одернул раскудахтавшуюся жену. – Видишь же – у него приказ. Он у нас, хоть и своеобразный, но все же военной. Вот пускай поедет, послужит. Глядишь, вся эта дурь про подводные экспедиции из головы -то и вылетит. Тоже мне подумал, ходить по дну океана. Начитался своих французских книг. А в них только глупости пишут для барышень недалеких, похуже наше Даши.

Алеша наконец отложил увесистый томик, выловленный в отцовской библиотеки. Молодой человек вырос, и при полной форме вполне бы мог сойти серьезного человека. Только он им совсем не являлся. Алеша не мог спать на незнакомому месте, плохо переносил долгую дорогу и холодную погоду. В детстве, едва начиналась затяжная осень, отдающая влажностью и прелой листвой, мальчик сразу же оказывался в постели с температурой. Ну и куда же он поедет?

– Да вы же не понимаете, тятя. Меня рекомендовали. Мой профессор, между прочем. Лично лейтенанту Бережному, он известный в санкт-петербургский кругах картограф. Он набирал знающих людей. Вы только представляете? Какая это возможность! Сколькому можно научится, – Алеша подскочил со стула и подбежал ко все еще вздыхающей матери. – Маменька, да это же всего на полтора года. Зато, когда я вернусь меня обещали направить на Белое море!

Кажется, Клавдию Георгиевну, это ничуть не успокоило. Она только поплотнее прижала платок к глазам и отмахнулась от взъерошенного сына.

– Иди- ка, сын, во двор, воздухом что ли подыши. Ну или еще чем себя займы, а то лопнешь. Будет сложно потом твой запал собирать. А мать пока успокоится.

Это была старая тактика. Алеша действительно отличался способностью сосредотачивать внимание на чем-то одном. Картину целиком, например, расстроенную мать или постаревшего отца, он будто бы и не замечал. Он глядел куда-то за горизонт, пока его ни вразумляли братья. Особенно хорош был в этом Паша, третий сын. Внимательный, серьезный и очень занятой. Он просто давал раздухарившемуся Алешке затрещину или пихал в плечо. Но кто же будет останавливать этого фанатика на корабле?

Но Владимир Игнатьевич продолжал думать о сыне, как о ребенке, а Алексей таковым уже не являлся. Его закалила академия, оздоровил режим и облагородили сокурсники, научившие замкнутого, странноватого юношу вести обычные человеческие разговоры. Да, он позволил себе некую вольность дома, среди привычной и такой спокойной обстановки, не отдающей казенщиной и казарменными щами. И к Даше он непременно заглянет, и на ужин к Анатольским тоже. Там должна быть милая Маша, которая не отвечала на письма. Сколько он их отправил? По письму в неделю и так шесть лет, хватило бы чтобы сберечь приличного размера рощицу. Мысли о девушке перескакивали с одного на другое. С глубоководных погружений на обитателей тропических морей, с биографии знаменитых путешественник, на собственную бытность, на размер предстоящего жалования и грядущие перемены в размеренной и известной заранее жизни.

Крошечный дворик, в детстве принадлежавший старшим братьям, и потому такой желанный, утопал в аромате отцветающего маральника. Кусты , усыпанные крупными лилово- розовыми бутонами, разрослись и беззлобно теснили забор и деревянные постройки. Казалось, еще немного они заберутся в дом, претендуя на крышу над головой. На душе вдруг стало звонко и свежо, будто вся горячность, нетерпения и нервный восторг растворились в майском вечере. Через четверть часа, порядком остывший молодой человек вернулся к столу, поцеловала руку матери, коротко извинился перед отцом и пообещал сделать все необходимые визиты. На что Владимир Игнатьевич только довольно сощурился и умиротворенно закурил, погружая столовую в табачный кумар.

У Алеши было еще пять дней отпуска, за которые надо было вдоволь надышаться домом, чем он старательно и занимался. Ему пошили новые нательные рубахи, изготовили сапоги, приготовили несколько комплектов теплой одежды. А главное – выправили переносное бюро. Молодому человеку казалось безумно важно иметь свой собственный инструмент, который он сможет переносит и устанавливать в любой точке. Правда, требовалось ли оно, было категорически не понятно. «Лучше больше, чем меньше» – решил он, расплачиваясь последними накоплениями. Все это не важно – главное экспедиция.

Алеша много гулял по недавно появившимся улочкам небольшого городка, вдыхал влажный, стойкий рыбный дух, разносившейся по набережной в утренние часы. Забирался на холмы и горки, откуда хороши был виден блестящий Амур, как всегда перетянутый бечевкой редких деревьев. Хабаровск казался островом, возникшем между складок древней реки. Еще молодой человек смотрел на солнце, расписывающее небо цветами палевыми цветами. В Санкт-Петербурги такие закаты были редкими и короткими, здесь же, казалось, Солнце каждый вечер разливает на небе крепкое вино, желая напоить мир красотой.