Кровь восточного моря

– Хорошо, – хрипло ответил мальчик, стараясь проглотить слезы.

– Вот и я думаю, что хорошо. Ей с богиней будет не страшно на острове.

– На острове? А мы сейчас где? И правда, а где?

Лайя закрыла ладошкой рот мальчику и замолчала сама. Раздавалось мерное постукивание дерево обо что-то. Или это был ветер? Казалось, что комната немного двигается, от каждого такого звука.

– Мы на корабле?

– Ага, на таком, о каком все сказки деда Тукуруку. У него волшебные белые паруса. И злые-злые хозяева. Мошир?

– А?

– Нас теперь двое, да?

– Да, ты права. Только двое.

Девочка надолго замолчала, а потом тихо добавила:

– Но двое, это не один?

Мошир только грустно улыбнулся и покрепче прижал девочку к себе. Из всех жителей острова Тодомосири – убежища, куда сбежали дальневосточные айны в час опасности, остались двое. Девочка, которая спокойно говорила о смерти и не плакала. И мальчик, который никогда не должен был говорить с духами, но те подали голос первыми, чтобы с ним попрощаться.

Глава 2. Дитя ветра

Йена укатилась под прилавок и застряла там между ножкой стола и ящиком с письменными принадлежностями. Касеноко́ прямо посмотрела в глаза торговцу, расплывшемуся в довольной улыбке:

– Передай господину Такахаси, что с бумагой были перебои и я взял с тебе немного больше положенного. Эй! – торговец подпрыгнул, отчего монеты в его поясном кошельке зазвенели.

Касеноко поймала на лету нефритовую чернильницу, которую мгновение назад спихнула с богато обставленного прилавка. Сегодня в лавке было безлюдно, наверное, поэтому торговец позволил себе такое поведение.

– Прошу отдать монету, господин. Мне выдано денег исключительно на чернила и новые кисти для письма. Ни о какой бумаги речи не шло. Верните, а я не буду более вас беспокоить, – сказала девушка, с деланной покорность, опуская голову.

Торговец фыркнул в жидкие усы, деловито поправил дорогую накидку и вновь придал себе привычный, несколько высокомерный вид:

– Нашла кому угрожать. Тоже мне. Видишь, вот твоя монета. Иди уже отсюда, – он устремил взгляд на вход, куда только что зашли двое мужей в европейских костюмах. – А то покупатели подумают, что я очень рад, болтая с эмиси5. Тоже мне. Ученая нашлась.

Касеноко опустила покупки в плетеную корзину, взяла монету со стола и, низко склонив голову перед мужчинами, вышла из лавки. Круглый колокольчик прощально звякнул, и девушка снова оказалась на торговой улице. Непрекращающийся людской поток несся по этой улице круглый год и в любую погоду, что летом, что зимой, что в солнечный день, что в пасмурный. У каждого жителя Вакканая найдется, что купить и продать. Молодая кислица, мицуба6 и шисо7 лежали зелеными пучками в аккуратных корзиночках седых бабушек, в волосах которых виднелись отполированные временем деревянные заколки, популярные в эпоху Эдо. Кто-то продавал пойманных кроликов, подмастерья портного спорили из-за рулона отличной английской шерсти. К торговцу рисом, как всегда, стояла очередь, он только шире улыбался и ниже кланялся, получая очередную монету. Девушка шла, стараясь не поднимать глаз. Так было спокойнее и ей, и господину, которому раньше частенько жаловались на служанку с запоминающей внешностью, праздно шатающуюся по городу. Будто у нее имелись на это деньги.

Наконец торговая улочка закончилась, и девушка, поплотнее закутавшись в старенькое хаори, заспешила ко Дворцу на холме. Это было первое здание подобного типа во всем поселке, отчего местные, не искушенные мудреной архитектурой, называли строение Дворцом. Дом господина Такахаси находился на возвышенности, за небольшой рощицей из диких яблонь. Черепичную крышу было отлично видно издалека, по ней важно расхаживала серебристая трясогузка, деловито покачивая хвостом. Девушка поправила пояс, которым подвязывала штаны, заправила в них хаори, наконец подняв голову, пошла к главному входу.

Иногда Касеноко казалось, что она привыкла быть здесь, вписалась в окружающее декорации. В этом огромном доме, с милым садиком камней и крошечной красной беседкой, установленной ровно посередине небольшого искусственного прудика. В другие же моменты, она ощущала свою чужеродность всей кожей. Хоть она и не умерла от голода по воле покойной госпожи Такахаси, но спокойствия не было в этих стенах. В мире нашлось бы место, где можно было бы жить, не пряча лица? По сей день девушка понять так и не могла.

Служанка подметал двор, Касеноко специально сделала большой круг, и юркнула в хозяйственную пристройку, из которой скрывалась тропинка, уменьшающая путь к покоям молодой госпожи. В помещении пахло нагретыми глиняными горшками, где хранили много съестного. Девушка точно не знала, где здесь что находится, но часто наблюдала, как сюда затаскивают кувшины с соевым соусом. Из хозяйственной пристройки она вышла к обратной стороне садика, прошла вокруг стены и, воспользовавшись запасной калиткой, попала в Сад света. Молодая госпожа Кимико сидела в беседке и читала толстую книгу в черной обложке. Опять что-то на китайском, как жаль, что Касеноко не знала этого языка.

– Госпожа. Я принесла…

– Хорошо. Поставь ко мне на стол. Нет, лучше убери в верхний ящик. И закрой на ключ, – мелодично произнесла она, перелистывая очередную страницу. – Ах да, и сходи после к швее, забери нательное белье, она знает какое.

Касеноко непонимающе поглядела на молодую госпожу, обычно являющуюся образцом красоты, сдержанности и собранности. Отправлять служанку второй раз за день в тот же район? Это было слишком странно. Особенно для госпожи. Хотя, если так задуматься, последние месяцы только и состояли из интересных, странных, волнующих и пугающих совпадений.

С начала года, едва начал таять первый снег, Кимико пожелала, чтобы Касеноко отдали ей в услужение. Последняя раньше не была вхоже во внутренние покои, а занималась стиркой. Бесконечно таскала огромные лохани с водой, чаны с золой, а потом выкручивала простыни раз за разом. Еще два раза в неделю она присутствовала на встречи господина Такахаси и секретаря Томо, самого доброго человека на всем белом свете. Именно он разглядел в ней знание айнского и сделала переводчиком. Часто с секретарем Томо приходили люди. Голодные, черные от горя и налипшей грязи, смирившиеся и больные. Айнов свозили со всего Хоккайдо, с южной части Сахалина и даже с берегов далекой России. Почему этот поток людей не заканчивался, Касеноко не знала. Но у секретаря в черной кожаной папке был бесконечный список имен, которые требовалась записать в новую таблицу, а задачей девушки являлась забота о прибывших. Со временем Касеноко несколько расширила свои полномочия и начала вести краткие записи господина Такахаси и секретаря Томо. После она отдавал тонкие листочки секретарю, каждый раз получая его одобрение, и отправлялась обустраивать людей. До того, как она попала в услужение госпоже, работа на господина Томо являлась ее основным заработком.

После наступления эпохи Мэйдзи вдруг оказалось, что требуется много рабочей силы. Постройка мостов, заводов, дорог, по которым ездят поезда оказались удивительно прибыльным делом, для которого требовались люди. Но у любого ресурса имеется предел, даже у человеческого, тогда-то и задумались «образовывать» дикие племена айнов, живущие в отдалении от цивилизации. Следом появились те, кто сгонял айн с насиженных мест, те кто тащили их по суше и морю, забывали, о том, что люди вовсе не скот и не живое мясо. Из-за чего непривыкшие к климату и местной пище айны долго болели. Через три месяца умирала примерно треть прибывших. А через год, когда секретарь приносил толстую книгу со всей собственностью господина Такаши, следовало, что погибало еще треть. Итого, выживала едва ли четверть из тех, кого привезли превращать в людей. И Касеноко способствовала этому. И жила на заработанные деньги, уговаривая совесть замолчать.

«Эмиси» – так называли айнов все японцы, даже те, кто их никогда не видел. А вот если бы они хоть иногда переставали думать лишь о себе, то знали бы, что дикарями переселенцев нельзя называть. Скорее уже дикарем можно было бы назвать господина Такахаси, который за бесценок скупал живущих людей у тех, кто занимался их незаконной продажей. А высоких, чистоплотных и добрых людей, которые везли с собой сказы и песни, дикарями назвать было ну никак нельзя. И Касеноко злило такое положение вещей. Маленькой она начинала плакать прежде, чем бабушка собирала ее к ныне покойной госпоже, девочка не хотела идти в дом, где людям относились неправильно. Но бабушка тогда сказала ей одну вещь, благодаря которой, Касеноко до сих пор не взорвалась от гнева. «Никогда не позволяй гневу поглотить себя, терпение – вот твоя сила, Малая. Так не дай же никому узнать о ней». И Касеноко терпела. Благоразумно опускала глаза в пол, когда шла по людным улицам, низко кланялась господам, молча смотрела как очередных обескровленных айнов бьют, а потом что было сил выжимала белье.

Но, видимо, где-то у Пасе камуя ее терпение собралось в огромный сосуд, начало переливаться через край, и на Касеноко снизошла благодать. Ее попросила себе в прислужнице молодая госпожа, выгнавшую нерасторопную служанку за провинность. Та прожгла дорогое праздничное кимоно, а Касеноко, возящаяся с тканями целыми днями, ловко придумала как скрыть эту оплошность. Так терпение дало первые всходы. И сейчас, когда она шла по той же шумной улице, что и утром, новые капли собирались в кувшине у верховного бога.

Когда девушка почти вышла из скопища разномастных людей, по толпе прошел слух о возвращении первой торговой «компании». А ведь с полгода назад никто не верил, что можно управлять кораблем такого размера. Это был потрепанный фрегат, русские хотели было разобрать его по досочкам или того хуже, затопить где-нибудь в тихой бухте. Но Господин Такахаси – глава торговой гильдий Вакканая выкупил оснастки корабля, который носил гордое имя – «Смелый». Через несколько месяцев прибыли плотники, а еще через месяц – судно вновь отправилось в море. На этот раз оно принадлежало Японии, было снабжено японскими товарами и командой. А в капитаны удалось назначить немолодого голландца, который уже очень давно надолго не уходил в море. Путешествие «Смелого» стало всеобщей темой для разговоров. Плоскодонные корабли прежней конструкции так далеко на летали, они держались у берега и частенько заходили в порты. А теперь был шанс привести заморских товаров и продать редкости со всех японских островов или даже других континентов. Люди ждали диковинок и историй, которые будут противоречить одна другой, но в чем-то будут схожи. Портовый поселок, еще не достигший размеров города, ждал того, чего никогда не видел. И надежды оправдались,

Девушка забрала одежду у мастерицы и уже шла обратно, когда наткнулась встретила первые кусочки, залетевший в Вакканай из дальних стран. Навстречу бежали улыбающиеся дети с огромными разноцветными полосками. При ближайшем рассмотрении это было бумажные крылышки, приклеены замысловато к круглому обруче. Пластинки крутились, словно мельница. И на предмете рисовался причудливый узор. Похоже, путешественник привезли безделушки и для самых маленьких. Касеноко повернула голову в сторону моря. Из-за островерхих крыш белые паруса было видно плохо. Но даже отсюда, девушка видела, что у судна всего две мачты. А корабль, который она так ждала имел три. Зачем же зря травить душу, если сказка не имеет способности оживать. Хотя, это и было очень критичным заявлением для пятнадцатилетней девушки, которая до сих пор по вечерам тайно забиралась на ближайший холм, и подолгу глядела на море, не имеющее конца.

Бабушка делает вид, что не замечает вечерних отлучек внучки. Но в любом случае, она бы не одобрила такое ревностное ожидание, от которого сама когда-то отказалась. Ведь именно бабушка привела плачущую Касеноко на мыс впервые. Усадила на камень и указала на линию горизонта. А потом пообещала, что оттуда обязательно прибудет огромное чудо с белыми крыльями. А управлять им будет Восточный ветер. Он будет красивый и золотой, как солнце, только в человеческом обличия. Он обязательно поносит девочку на широких плечах. И споет ей песню на языке, которого не знает ни один житель Вакканая. Но девочка всё обязательно поймет. И когда все увидят, что ее отец спустился к ней с небес и переплыл целое море, никто из соседей не будет больше насмехается над ней. Все признают в Касеноко достойную дочь своего отца.

Только корабль с тремя мачтами за прошедшие десять лет так и не вошел в городскую гавань. После маминой смерти ,бабушку перестала ходить на мыс ежедневно и сказку про золотой Восточный ветер, который расправляет белоснежных паруса, больше не рассказывала. Хотя, наверняка тоже ждала, что он появится и унесет ее и внучку куда-нибудь высоко- высоко, где нет крошечной хижины, сырости и голода. Только вот Касеноко не сдалась, не смирилась и не забыла. Она все так же поднималась на холм, обдирая руки о камни. И долго-долго смотрела на узкую полоску света, которая постепенно сливается с морем, съевшее заблудившийся Восточный ветер.

Девочка пришла к мысли о гибели родителя в девять лет, когда узнала о пропаже отца соседского мальчика. Мужчина был рыбаком, который ставил сети на побережье, приносил в старых ведрах морских звезд и подолгу мог рассказывать детям о крабах и живых раковинах. Море его проглотило, а лодку выкинула на берег целёхонькой. Может быть, и Восточный ветер угодил под толщу черно-синей воды и никак не может найти путь сюда. К ней, к бабушке, а маме, что лежит недалеко от этого самого мыса, под небольшим холмиком, где сейчас цветут маргаритки. Только вот нужна ли девочка ему без мамы?

Пока по соседству жили айны, Касеноко даже не задумывалась, что Макпотера – не ее настоящее имя. Так называла ее широколицая тетушка с большой татуировкой на губах и ее вечно хворый муж, похожий на голодающего кузнечика. А когда их подросший сын однажды принялся смеяться над ней, размахивая руками и протягивая имя ее по слогам, Касеноко задумалась. Бабушка всегда называла ее «Макпо» – дочка. Казалось, что имя «Макпотори» придумали другие люди, чтобы как-то к ней обращаться. Но что же такое смешное в нем было? Почему некоторые женщины глядели с сочувствием, а старушке, увидевшее ее светлые глаза, начинали кидать в девочку солью?

Тогда бабушка сказала, что люди ей просто завидую. У них нет светлых чудесных глаз и золотисто-кремовой кожи. И если уж ей досталось такое богатое наследство от родителя, сгинувшим за морем, им следует гордится. Тогда, чтобы окончательно пресечь жалеющие взгляды, скупые усмешки и подтрунивания, девочка выдумала имя сама. В тот день и появилось Касеноко8 – японская вариация имени. С ним девочка стала чувствовать себя увереннее. Она сообщила всем, кому могла, правду о себе и ничуть этого не стыдилась. Да и с чего бы сердится того, что твой отец – божество, Восточный ветер, пускай только по заверениям бабушки. Со временем ее глаза перестали быть цвета родниковой воды, приобрели оттенок неба перед бурей, недостаточно синие, но и не серые. А еще они были большие, почти такими же как у одинокого голландца, ставшего капитаном «Смелого». Наверное, если бы Касеноко не смотрела перед собой и не передвигалась под стать местным женщинам – мелкими шажками, ее бы приняли за иностранку. Правда для этого следовало обратить внимание на девочку в неказистой одежонке, которая старательно опускает голову.

Около корабля толпилось столько людей, что девушка даже пробовать подойти ближе не стал. Развернулась и вновь пошла в сторону холма. У главных ворот спорили Сина и Мадока, две женщины, что работали на кухне. Та, что постарше, трясла перед второй деревянной ложкой, утверждая, что на кухне кто-то переложил ее. Мадока говорила, что только вернулась с рынка и не заходила на кухни, тем более не приближалась к печи.

– Но отчего же тогда там окно открыто и чан передвинут? Ты точно хозяйничала там, пока меня нет. Кто по-твоему еще проходил через кухню? Призрак?

Касеноко обошла женщин и направилась к садику, завернула за одну из хозяйственных пристроек и практически столкнулась с молодым человек в европейском костюме.

– Простите, простите, господин. – Девушка привычно опустила глаза и попыталась незаметно обойти его.

– Ну, же Касеноко, что же ты, как всегда. Я же просил. – Раздался приятный бархатный голос.

Девушка подняла глаза. Перед ней стоял учитель молодого господина Такахаси. Сета Рю полгода занимался с десятилетним наследником семьи Такахаси. На этой неделе мальчик несколько приболел, и ему сейчас было не до чтения и арифметики, но гость мог об этом и не знать. Почему тогда он в этой части двора?

– Я вас не узнала господин Рю. Прошу меня простить. И, да, я хотела сказать спасибо за книгу. – Касеноко коротко поклонилась. – Вы же знаете, что Хитоши болен? Не думаю, что он сможет присутствовать на занятиях.

– Да…– молодой человек замялся, а затем добавил. – Я знаю, вернее, я только узнал. Вот, возвращаюсь. Очень жаль, конечно, что оплату я сегодня не получу, но я рад, что книга тебе помогла. Знания великая сила, правда? – Он искренни улыбнулся, из-за чего его открытое лицо будто бы засветилось изнутри.

– Да, разобрала трудные иероглифы, все благодаря вам. Но я вынуждена идти. Молодая госпожа меня ждет, – Касеноко еще раз поклонилась и пошла по тропинке к дальнему входу в сад Света.

Госпожа сидела в беседке, правда теперь разместилась в резном бамбуковом кресле, расплела волосы и забавлялась, подкидывая верх замысловатые заколки с крупными аметистами. Камни на солнце поблескивали, а девушка вертела ими, словно ей было не семнадцать лет, а все семь. Настроение у нее похоже улучшилось, теперь она отослала Касеноко, а указала на пустующую скамью.

– Ну, чего молчишь. Расскажи, что в городе происходит. О чем люди говорят? Как погода в конце концов. Ну, Ноко, мне скучно. – Девушка состроила недовольную гримасу и забралась в кресло с ногами.

После того, как госпожа Такахаси год назад скончалась, ее старшая дочь оказалась в некой изоляции и откровенно маялась от безделья. Вышивание на золотых пальцах ей не нравилось, игра на кото не вдохновляла – от зажимания струн краснели пальцы, а долго гулять по небольшому садику быстро надоедало. После недавних волнений в поселении, вызванных нехваткой риса, господин распорядился не отпускать дочь на улицу, даже с сопровождением. Вот она и изнемогала в неволе от безделья.

– Да разве я слушала, о чем люди говорят, госпожа. Корабль торговой мануфактуры вернулся. Должно быть, скоро отец преподнесет вам что-то диковинное. Может быть, наряд, в котором разгуливают барышне в Африке? Или шляпку из самого Лондоне. Я видела отличный рулон шерсти сегодня. Осмелюсь предположить- он с корабля? А еще, я обратила внимание на забавные разноцветные штуковины, с которыми играли дети. Мельница, да похоже на лопасти мельнице. Только маленькой и надетой на круг.

– Ткани, платья. Будто я этого и здесь не видала.

– Так господа, я только по торговой улице и ходила, что мне было еще запоминать? Пересчитывать лоточников?

– Придумала тоже! Касеноко, я же видела, как ты с привезенными детишками болтаешь. Тебе что ли сложно поразвлечь свою госпожу?

– Детям, которых привозят вашему отцу, я рассказываю сказки. Понимаете, им страшно. Многие из них…– Касеноко внутренне начала вести отсчет, чтобы успокоится-возникала вероятность, что она повысит голос на госпожу. —… остались без родителей, голодали. Совершенно не понятно, что их ждет дальше. Единственное, что я могу, это рассказать историю. Что-то родное, чтобы на время усмирить тревогу, печаль и злость. Это не забава, понимаете?

– Ну и у меня тревога, неужели не ясно? – девушка снова состроила недовольное лицо и скрестила руки на груди.

– Вы хотите слушать дикарские байки? Что же на это скажет ваш отец? Да он меня выгонит , едва я закончу говорить.

– Не выгонит. Ты при мне уже полгода, я тобой довольна. А пока я довольна, тебе можно не беспокоиться.

Касеноко сжала губы и постаралась унять поднимающейся внутри ураган. Иногда девушка недоумевала, почему в ней все клокочет и рвется, когда она вынуждена кивать. А соглашаться необходимо всегда, даже ей это не нравится. А внутренний вихрь, кажется, так и не утихал. Каждый раз поднимался и стремился выбраться наружу.

– Ну, если вы меня не выгоните, тогда я расскажу вам историю. Только пообещайте, меня не перебивать?

– Хорошо – хорошо, начинай.

Касеноко глубоко вдохнула, перевела взгляд на зеркальное озеро и начала.

Глава 3. Совесть

Мир не существовал до Бога. А Бог не существовал до мира. Однажды разверзлось небесное нечто, вышел из него Пасе камуй. Был он единственным в безвременье, но быстро ему надоело такое положение дел. И тогда он выдохнул воздух – тот завертелся, закрутился и собрался в остров. Посмотрел на него задумчиво Бог и уронил на него свой волос – выросли на том острове высокие деревья, куда выше тех, какие мы можем видеть сейчас. Но сложно было им держатся за голую землю. Тогда Пасе камуй плюнул на остров. И появилось рядом с лесом круглое озеро, от которого по всей поверхности, потекли большие и малые реки. И все было хорошо в том месте, созданным богом, но слишком тихо. Тогда Пасе камуй взял немного земли с острова, смешал ее со своей кровью и слепил несколько фигурок. Поставил их на остров. Так появились первые животные и птицы. Тюлень тут же забрался в море, которое успело собраться вокруг острова, синичка, стремительно поднялась в небо, возникшее после первого урагана, а медведь, самый умный из животных, ушел поглубже в лес, чтобы жить там в спокойствие и сытости.

А из пореза на руке возникшего, когда Бог неосторожно задел ладонью пик горы, в морскую воду попала струйка крови. И скоро из пучины поднялся дракой. Он был длинный, подвижный и красный. С золотыми и сверкающими, как солнце глазами. У дракона не выросли крылья, как у птицы, ибо рожден он был в иной стихией. И поплыл он по бесконечному морю, окружающему землю. Плавал так дракон сотни лет, но однажды все же выбился из сил и решил отдохнуть. Сложно было лежать на воде, тогда он собрал песок со дна и улегся на него. И уснул.

Спал дракон долго. Накопилась вокруг его тела много пыли и водорослей. Выросли из этого мусора горы, поднялись леса. Появились звери, перебравшиеся с самого первого острова. А дракон все спал и видел бесконечные сны о полете. А тем временем мир, который теперь стал так велик, что Пасе камуй не успевал за ним наблюдать, рос сам по себе. В реках завелась рыба, в море появились моллюски, прибрежные скалы заняли белые чайки. А медведь, уставший застревать между деревьями в лесу, встал на две лапы. Научился он делать первые шаги. Затем побежал. А потом запел. И как только песнь вырвалась из его пасти, он тут же обратился человеком. Снял меховую шубу, надел удобную одежу из березового лубка, обул чуни из шкуры нерпы. Так появился первый айн. А за ним еще и еще. Поняли айны, что жить рядом, удить рыбу, собирать ягоды и охотится на зверя – очень хорошо. Так бы они верно и жили, если бы не глупость и жадность.

Жил в небольшом посылочке неудачливый айн-охотник. Не получалось у него приносить в поселение много дичи. То стрела летела криво, до птица была проворнее. А у нерп вовсе имеля непробиваемая шкура. На медведя же горе-охотник боялся идти. И подумал тогда охотник, что нужно ему подняться повыше, чтобы поглядеть, куда же его добыча бежит. И тогда-то он не даст ей ускользнуть от своего меткого выстрела. Долго шел охотник, и вот наконец впереди показалась высокая гора, а рядом с ней летали большие белые птицы. Решил охотник пострелять в них. Только стрелы его летели все мимо и впивались в гору. Так охотник стрелял, пока земля под ним не начала трескаться. Разверзлась гора, а оттуда показался золотой глаз дракона.

Испугался охотник, и что было сил побежал с горы. Но уж очень был зол дракон, оттого что его разбудили. Выполз он из кокона гор и лесов, которыми оброс за столетия, да погнался за охотником. А тот не таким уж и глупым оказался- залез на самое высокое дерево- туда, где его морской дракон не достанет. И просидел там три дня и три ночи. На четвертый вернулся в свое поселение и рассказал о драконе, который теперь не даст им жить спокойно, съесть всю рыбу и выпьет всю воду. Поднялась тогда его родственники и пошли к той самой горе, где он и повстречал дракона. Исчезла единая земля, созданная Пасе камуем, раскололась она на кусочки. Ничего не оставалось айнам, как поплыть на самый большой остров. Забрались они дружно на холм повыше, да там и обустроились. Так появились японские острова и самый большой из них – Айна мохере – земля айнов. Сейчас мы живем на этом острове и называем его Хоккайдо.

А дракон так и не успокоился. Оставил он на тех островах куски шкуры, а без нее больно ему плавать по соленому морю. Вот он и гневается, отчего земля сотрясается снова и снова. Говорят, в конце времен, обезумевший от ярости дракон вынырнет из морской пучины, чтобы проглотить солнце. И чтобы мир не погиб, надо вернуть ему заветную шкуру, сшитую золотыми нитками. Уж очень дракон падок на сверкающие вещи.