
Полная версия:
Когда мы были непобедимы
– Думаете? Но с чего вы, сеньор Валье, взяли, что наши СМИ будут посвящать обывателей в научные проблемы? Видите ли, есть область под названием Южно-Атлантическая аномалия. Там уровень радиации самый сильный на нашей планете, а это значит, что магнитное поле очень ослабело, и даже спутники, пролетая над этой территорией, подвергаются сильному ее воздействию. Уверяю вас, это очень серьезная проблема.
В аудитории объяснение встретили с недоверием, все снова зашептались, несколько человек, включая Кристиана, подняли руки.
Профессор, глядя на Кристиана, снова заговорил:
– Полагаю, сеньор Валье хочет возразить мне, что солнечным ветром можно объяснить, почему у нас внезапно выключился телевизор или появились помехи в радиорепортаже, но едва ли такой ветер можно принять за привидение. Я прав?
Кристиан кивнул.
– Дорогие мои слушатели, колебания магнитного поля воздействуют и на наш мозг. Чрезмерная электрическая стимуляция определенных зон вызывает вполне конкретные ощущения, например паранойю – чувство, будто за тобой следят, – или галлюцинации.
– Допустим, какое-то одно явление можно объяснить солнечным ветром, но не все, – не отступал Кристиан. – К тому же я уверен, что паранормальные явления наблюдаются и в моменты, когда никаких колебаний магнитного поля нет. В любом случае, вряд ли можно доказать, что видения у человека вызваны солнечным ветром.
– С этим не поспоришь, сеньор Валье, – признал профессор, по-прежнему улыбаясь. – Сложно выяснить, чем именно вызвано паранормальное явление. Поэтому в рамках этого курса я поставил перед собой цель развернуть перед вами целый веер возможных ответов, представить букет научных объяснений, и тогда вы сможете выбирать оптимальное объяснение в каждом конкретном случае. Я вас уверяю, как в свое время писал Эдвард Бульвер-Литтон в рассказе “Лицом к лицу с призраками”, “то, что называют сверхъестественным, – это явления, подчиняющиеся пока не познанным нами законам природы”[11].
Кристиану все это казалось неубедительным. Ему довелось посетить огромное количество заброшенных зданий, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что какие-то потусторонние явления могли оказаться плодом воображения. Но тогда как профессор объяснит психофонии, которые Кристиану удалось записать? Почему в определенных местах в фотоаппарате моментально садятся батарейки? Как объяснить резкое понижение температуры, которое фиксируют не только электрические термометры, – он сам чувствовал этот внезапный холод. И что, причиной всему – солнечный ветер?
Мачин словно прочел его мысли.
– Кажется, что мои аргументы вас не убеждают, сеньор Валье.
– Слишком многое объяснить современной науке не удается, профессор.
– Верно. К счастью, нерешенных загадок хватит и на нашу долю. С вашего позволения, завтра я покажу вам, как подступиться к самому концепту призрака, потому что полного понимания до сих пор не существует.
Кристиан и не заметил, как пролетело время. Уже прошли отведенные на лекцию полтора часа. Дальше в расписании стояла лекция другого специалиста, судебного психолога. Но Кристиан записался на курс только ради знаменитого Мачина.
– Профессор Мачин, – снова подала голос девушка с конским хвостом, – а вы расскажете завтра про способности мозга? Вы обещали…
– Да, сеньорита, – мягко прервал ее Мачин. – Мы поговорим о невероятных способностях человеческого мозга и других научных фактах, которые, надеюсь, вырвут вас из власти средневековых суеверий и иррациональности. Ждем вас завтра, сеньорита…
– Амелия Фернандес.
– Амелия, – повторил профессор задумчиво. – Хорошо, сеньорита Фернандес. Завтра вы и сеньор Валье, – тут профессор опять улыбнулся, и его морщинистое лицо приняло чуть лукавое выражение, – осознаете, насколько хрупок сам концепт привидений, а заодно я расскажу вам про тигров, китов и слонов!
На этом профессор будто поставил точку, сидящие за его спиной остальные лекторы удивленно переглянулись.
“Похититель волн” Карлос Грин. Черновик романаПрошлой ночью мне снился дворец дель Амо. Я стоял у ворот, у той старой железной калитки, сквозь прутья которой виднелся сад. Она медленно отворилась, словно приглашая зайти. Я понимал, что вижу сон, воздух словно сам нес меня вперед. Я дошел до огромного газона, а вдалеке под моими ногами, словно мое королевство, расстилался Нижний город. Я обернулся и не спеша оглядел дворец. Сценка из жанровой живописи: вот на террасе читает бабушка, рядом послеобеденный сон сморил ее сестру Грейс. Подле них пьет чай дедушка Питер. Через стеклянную дверь видно, как в зале дерутся мои братья. Садовник возится с гортензиями. Бабушкина помощница Мэри где-то ходит.
Им меня не видно, мне удается проскользнуть мимо и проникнуть в дом. Я знаю здесь каждую комнату, каждую деталь интерьера.
Вдруг я проснулся, но сон никак не отпускал. Мередит была рядом, она успокаивающе шептала:
– Дорогой, проснись. Тебе снова приснился кошмар.
– Кошмар? – удивился я, еще не придя в себя. – Нет…
– Еще какой. Посмотри, ты весь вспотел… Несчастный случай?
– Нет, дворец… В Испании.
– Успокойся, любимый. Это всего лишь дурной сон.
Она поцеловала меня в губы. Я почувствовал, как она свернулась калачиком рядом, даря мне утешение, о котором я не просил. А я лежал и смотрел в потолок, думая о кошмаре, о котором она говорила. Ах да. Несчастный случай, море, волна, накрывшая собой все. Как давно это было. Меня одновременно охватило чувство вины и огромная благодарность. Надо бы поцеловать Мередит, погладить ее пшеничные волосы, заглянуть в ясные спокойные глаза. Но внезапно она исчезла. Она мне тоже приснилась, и ее больше нет рядом.
Теперь я знаю, что должен вернуться. Сколько лет я не бродил по пляжам, утесам, зачарованному дворцу. Я не знаю, зачем мне туда ехать, не знаю, смогу ли написать в тех стенах хороший роман, но чувствую, что настал час возвращаться.
[…]
Море – это сумма волн. Это колосс, такой живой и мощный, что его сила волей-неволей тебя гипнотизирует. Неудивительно, что на протяжении веков в каждой культуре морю выделяли специальное божество: викинги поклонялись Эгиру, римляне – Нептуну, греки – Посейдону. Я не верю ни во что, в богов тем более, но знаю, что каждый раз, заходя в море, я словно распадаюсь на части и рождаюсь заново. В море я оживаю. Потому я и не бросил его даже после несчастного случая. Это Мередит убедила меня вернуться в воду. Мередит. Звучание ее имени переносит меня домой, в славные времена. Как счастливы мы были, и только идиот вроде меня мог этого не понимать. А теперь покой я могу найти лишь в море. Там я сосредоточен и не могу думать ни о чем другом. Но заниматься сёрфингом по-настоящему я больше не могу. Могу только играть с волнами.
Впервые я встал на доску в девять лет, в Калифорнии, на Венис-Бич. Впрочем, очень быстро бросил, прозанимавшись всего несколько недель. Отец решил, что мне следует играть в бейсбол и уделять больше времени учебе, а не тратить его на “спорт для бродяг”.
Но когда мне стукнуло тринадцать, родители, к моему отчаянию, решили развестись, и все изменилось. В то лето случилось много скандалов, переездов и перемен, так что нас с братьями отправили в Европу с бабушкой со стороны папы, Мартой. На северном побережье Испании, в Суансесе, у нее был особнячок, настоящий маленький дворец. Хотя бабушка с дедушкой ездили туда каждое лето, мы, дети, понятия не имели, где находится эта Испания. В аэропорту мы купили путеводитель и с восторгом читали про фламенко, солнце, красивых девушек, про хамон и картофельную тортилью с луком. И тогда мы с Пабло и Томом решили, что впереди нас ждут приключения в экзотических краях.
Пабло уже исполнилось пятнадцать, мы считали его героем и признавали главным в нашей троице. Тринадцатилетний я завис посередине, как любой средний брат. Младший, девятилетний Том, не отличался крепким здоровьем, и с ним все носились, как со стеклянным человечком. В аэропорту нас встречала Мэри, бабушкина помощница.
– Как долетели, ребята?
– Охренительно, – ответил Пабло. Вот провокатор.
– Юноша! Это что еще за выражения!
Но что Мэри могла поделать? Что такого она могла нам сказать? В то непростое лето мы имели полное право дерзить и не слушаться взрослых.
Помню, каким удивительным показался нам пейзаж, спокойствие, зелень лугов. С некоторых изгибов шоссе вдалеке, на горизонте, было видно море. Приехав во дворец дель Амо, я впервые очутился в той самой старушке Европе из детских сказок. Эти башни так манили – хотелось их все излазить, исследовать каждый закуток. Сады хранили секреты далеких предков, и мой детский разум доводил их таинственность до абсолюта. Бабушка Марта и дедушка Питер встретили нас поистине королевским ужином. Объятия, поцелуи, снова объятия.
– Я вас записала в школу сёрфинга.
– Что? Зачем, бабушка? Папа мне не разрешает.
– Пф… Это пойдет вам на пользу. Будете заниматься спортом, гулять, заведете друзей… Чем раньше начнете, тем лучше. Впрочем, у вас все лето впереди.
[…]
Впервые я заметил их на Пляже безумцев. Такие же подростки, как и я. Обычные девчонки. Но одна… Какой взгляд, какие движения! Рут была такой женственной, такой красавицей. Она везде ходила с Леной, и та выглядела полной противоположностью – этакая стереотипная подружка-дурнушка, которую красотки непременно таскают повсюду с собой. В тот первый день Лена мне совсем не понравилась: никакой харизмы, слишком застенчивая, тоненькая маленькая девочка с аккуратной каштановой косичкой. Она никогда не снимала очки в массивной пластмассовой оправе, и я подумал: как же она еще не утопила их в море? Рут первая заговорила со мной:
– Эй, ты!
– Кто, я?
– Да. Ты почему так говоришь?
– Как?
– С акцентом.
– Мм. (Неужели у меня такой заметный акцент? Мама всегда говорила с нами дома по-испански, мы и на занятия ходили. Я был уверен, что говорю отлично.) Я из США.
– Ого. США – большая страна.
– Из Калифорнии.
– Понятно. А эти?
Я обернулся. Том вертелся вокруг бабушки, уговаривая ее не отправлять его на уроки сёрфинга, он-де неважно себя чувствует (вот врунишка!), а Пабло со скучающим недовольным видом стоял, привалившись к стене домика, в котором располагалась администрация школы сёрфинга.
– Это мои братья.
– Вон того как звать?
– Того? Пабло. – Я едва мог скрыть негодование. С какой стати она интересуется моим братом, когда я прямо перед ней стою!
Но мне повезло. Пабло определили в другую группу, с ребятами постарше, а я тренировался вместе с Рут и ее подругой, которая, кстати, оказалась вовсе не такой неуклюжей, как я ожидал. Что удивительно, из всех нас именно она задавала инструктору самые разумные вопросы про технику. Инструктора звали Хайме, это был высокий смуглый парень атлетического телосложения с квадратной челюстью и идеальным загаром.
Я все время пялился на Рут, а она не сводила глаз с соседней группы. С братца моего, с кого же еще. Зато она была слишком занята и не замечала, как я за ней наблюдаю. Даже не знаю, что на меня нашло.
[…]
За без малого две недели занятий сёрфингом мы так ни разу и не зашли в море. Частично в этом была виновата погода, так мы узнали, что в Кантабрии летом она капризная – то дожди, то холод. Зато, назло непогоде, на песке мы научились правильной стойке, причем доски были у нас специальные, для начинающих, шире и толще обычных. Мы научились считать волны, отличать хорошие от плохих. Выучили и негласные правила сёрферов: новички вроде нас должны уступать дорогу в море более опытным – словно чернь, расступающаяся перед феодалом.
– Ты что здесь делаешь?
Я огляделся, даже под ноги посмотрел. Никого. Пляж безумцев, будний день, плохая погода, рассветный час. Кроме нас, учеников из школы сёрфинга, ни души. Как оказалось, на меня в упор смотрела Лена, подбоченившись и широко расставив локти, слегка улыбаясь.
– Ты вообще не соображаешь, а, американец?
– Что? – Какая муха ее укусила?
– Это площадка только для местных.
– Ты о чем?
– Ты забрался на этот камень, а здесь тусуются местные сёрферы. Что, не видишь?
Я удивился и опять посмотрел под ноги, будто не знал, где стою. А стоял я на гладком широком камне, где и правда раньше видел местных спортсменов.
– И что? Камень твой, что ли?
– Можно сказать, что мой.
– Сейчас же никого нет. Пока они не придут, это считается территорией Калифорнии, ясно?
Она улыбнулась.
– Это ты такой храбрый, пока не пришли Китаец и остальные.
– Здесь есть сёрфер из Китая? – спросил я, слезая с камня.
– Да нет, тупица, это его прозвище. Ты что, не знаешь его? Такой смуглый, с длинными волосами, позавчера он поймал волну и сделал сальто в воздухе.
– А, сальто, – сказал я, притворяясь, будто сёрферские словечки мне не в диковинку. – Не такой уж он и крутой.
– Давай-ка поглядим, что ты сам умеешь, мальчик-американчик. Сегодня тренируемся в воде!
– Сегодня зайдем наконец?
– Хайме сказал, да.
Я посмотрел на море. Еще вчера так штормило, что волны достигали четырех или даже пяти метров в высоту, но сегодня царило спокойствие. Волны были не больше метра и идеально подходили для тренировок на воде.
– Из двух часов, которые мы с вами сегодня проведем в воде, часа полтора вы будете грести, так что не обольщайтесь, – предупредил Хайме. – Главное – правильно работать плечом, правильно грести, помните, как я вам показывал? Про ноги не забываем. Стоим на полусогнутых, готовые, чтобы поймать волну. Руки к корпусу не приклеиваем. И не переживайте – скорее всего, вы упадете, даже не успев толком попытаться. Это нормально. В первый день Тома Каррена из вас не выйдет.
Мы кивнули. Чемпион Том Каррен, один из лучших сёрферов в мире, – это, конечно, была бы слишком высокая планка. Я набрал в легкие побольше воздуха и ступил в воду, следя за развевающимися на ветру волосами Рут. Заняв правильную позицию, я отправился навстречу волнам.
4
– Боюсь, что это привидение существует, […] и оно всегда появляется незадолго до смерти кого-нибудь из нашей семьи.
– Ну ведь и домашний врач тоже появляется незадолго до смерти, лорд Кентервиль. Но, сэр, таких вещей, как привидения, не существует, и смею думать, что законы природы не могут быть изменяемы даже для английской аристократии.
Оскар Уайлд, “Кентервильское привидение”[12]Никто не рождается в одиночестве. Всегда есть мать – источник, дарующий нам жизнь. А вот смерть – дело уединенное: по этой дороге мы идем в одиночку. Неважно, держат ли тебя за руку, когда ты испускаешь дух. Все равно назад дороги нет. О чем перед смертью думал садовник Лео? Понимал ли, что только что сделал последний шаг? А может, потерял сознание с последним ударом сердца?
Карлосу Грину было искренне жаль старика. Мало того, что у садовника не было семьи, он и умер в полном одиночестве. Неужели инфаркт случился неожиданно, ни с того ни с сего? Не спровоцировало ли его что-нибудь? Грин напомнил себе, что пора прекращать думать о привидениях, духах и видениях. Рассказывая об этом лейтенанту Редондо, он чувствовал себя дураком. Хорошо еще, про синяки не рассказал, а то тот низенький толстяк, который постоянно прищелкивал языком, точно бы отколол очередную шутку и выставил Грина еще большим идиотом.
А теперь и его домработницу Пилар задержали. Что она такого натворила в прошлом году? Она же мухи не обидит. В одночасье за Кинтой-дель-Амо оказалось некому ухаживать. Ну и ладно, адвокатское бюро разберется. А ему надо закончить роман, продать этот дворец и забыть про призраков. Он сам себя накрутил, повелся на истерику Пилар, которая постоянно твердила, что в доме поселились привидения. Может, она и беднягу Лео убедила, он-то по большей части молчал.
– Мы готовы, сеньор Грин.
Карлос Грин обернулся и оторвал взгляд от вод Бискайского залива, таких холодных, но таких манящих. Что и говорить, вид отсюда открывался впечатляющий.
– Прекрасно, лейтенант Редондо. Осмотрим дворец?
– С удовольствием.
Валентина и Ривейро, которые только что проводили патрульных и Сабаделя, молча следовали за Грином. Учитывая обстоятельства, неудивительно, что в воздухе висело напряжение. Валентина подумала, что утро у писателя явно не задалось.
– Давайте начнем с западного крыла, где я живу, – предложил Карлос, направляясь к широкой лестнице в зале.
Лестничный пролет был всего один, дальше просторный коридор, откуда вели двери в многочисленные комнаты. Пол темного дерева, стены и двери выкрашены в белый. Если Ривейро с Валентиной ожидали увидеть что-нибудь необычное, то их ждало разочарование. В комнате прямо над залом обнаружилась прелюбопытнейшая барная стойка цвета морской волны. Тут хранились бутылки с виски, коньяком и прочим спиртным. Наличие фортепиано и множества стульев и кресел вдоль стен намекало, что комната предназначалась для праздников. Карлос Грин словно прочел мысли Валентины:
– Здесь, насколько я знаю, устраивали светские рауты. – Он бросил взгляд на барную стойку. – Прошу за мной, моя спальня в конце коридора. Больше ни тут, ни на верхнем этаже открытых помещений нет. Все комнаты закрыты.
– В смысле заперты на ключ?
– Нет, просто закрыты и не используются.
– Ясно.
Валентина вошла в спальню Грина. Ничего особенного: мебель старая, но не настолько, чтобы считаться ценным антиквариатом. В комнате царил порядок, и это ей понравилось, бардака Валентина не выносила. По спальне можно было судить о хозяине – грамотно организованная, прибранная, чистая комната наводила на мысли о человеке соответствующего склада. С другой стороны, здесь не было ни одной фотографии и вообще каких-либо личных вещей, по которым можно было бы делать выводы о личности Грина.
Ривейро с Валентиной подошли к окну и, многословно восхищаясь видом, убедились в реалистичности рассказа Грина о том, как он утром обнаружил труп. Действительно, из окна можно было увидеть тело садовника точно так, как описал хозяин.
После хозяйской спальни они обошли одну за другой остальные комнаты. На первый взгляд ничего необычного. Просто спальни, кабинеты и небольшие гостиные. Мебель везде старомодная, в хорошем состоянии. Кое-где семейные фотографии, в основном черно-белые.
– Ваша бабушка? – указала Валентина на цветную фотографию приятной седовласой женщины с орлиным носом.
– Да, снято лет пять назад. В молодости она была необычайно хороша. – Грин показал другую фотографию, черно-белую. Девушка на берегу озера.
И правда, само воплощение жизненной энергии. Не такая уж красавица, но даже от фотографии веяло внутренней силой.
– А где была спальня вашей бабушки? – спросила Валентина, которой пришло в голову, что этой комнаты они еще не видели.
– Она чуть дальше на этом этаже. Спальня, соединенная с личной гостиной. Когда дедушка умер, бабушка оставила за собой эти две комнаты, но со временем ей пришлось перебраться на первый этаж, из-за проблем с ногами.
– Разумеется.
– Ту комнату, что внизу, я вам потом покажу, это совсем маленькая спальня рядом с залом, там бабушке было удобнее всего.
– Понимаю.
Они молча осматривали комнату за комнатой. Ни в одном из помещений ни намека на мрачную готику, ничего зловещего или вызывающего ассоциации с чем-то потусторонним, в том числе в бывшей спальне покойной сеньоры Грин.
– Здесь все в идеальном порядке, – с легким разочарованием заметил Ривейро. Снаружи дворец производил куда более зловещее впечатление, чем внутри. – А на чердак поднимемся?
– Конечно, – кивнул Грин, – идемте. Но чердак пустой, там ничего нет. Мальчишкой я играл на другом чердаке, в восточном крыле. Его специально отдали нам, детям.
– У вас есть братья или сестры?
– Двое. Когда мне было лет двенадцать-тринадцать, я приезжал сюда с братьями и кузенами на все лето.
– Интересно.
– Что тут интересного?
– Ну довольно необычно проводить лето не в Калифорнии, а в Кантабрии.
– Моим предкам-калифорнио не хотелось терять связь с испанскими корнями. Такое происхождение, как у нас, – претензия на определенный статус, в США подобные штуки ценятся. Это престижно. А уж если вы сюда приезжаете на лето… это вообще. У меня же не просто так имя испанское.
– Я уже второй раз за день слышу слово “калифорнио”, но уверяю вас, это все для меня в новинку.
– Я понимаю, – улыбнулся Грин. – Но вы не подумайте, когда нас, мальчишек, привозили сюда на лето, мы не то чтобы страдали. Климат, конечно, похуже, чем в Калифорнии, но ловить волны в Суансесе можно не хуже. Море для нас было что дом родной.
– Вы занимались сёрфингом? – с интересом спросил Ривейро.
Грин засмеялся.
– В двенадцать лет я просто кувыркался в волнах, а вот в свой последний раз приехал сюда уже профессионалом.
– Вот как? – отозвалась Валентина. – И когда был этот последний раз?
– Когда мне исполнился двадцать один год, – ответил Грин, открывая последнюю дверь на чердаке, который они осматривали за разговорами.
– И потом уже в Кантабрию не возвращались?
– Нет, до этого лета не возвращался. Двадцать лет…
– Время быстро пролетело, – улыбнулась Валентина. – А вы все еще профессиональный сёрфер?
– Какое там. Травма. – Грин показал на правую ногу, но вдаваться в подробности не стал. – Иногда занимаюсь, просто чтобы не терять форму, в свое удовольствие. Вообще, я каждое утро делаю несколько заплывов, я же говорил, что привык заниматься спортом рано утром.
– Да, точно. На Пляже безумцев?
– Обычно да, но иногда на Сомо или Льенкрес.
– Лейтенант, – вмешался Ривейро, – тут вроде все в норме. Я проверил окна, никаких следов проникновения.
– Хорошо, – кивнула Валентина. – Тогда пошли в восточное крыло.
Карлос Грин повел своих гостей вниз по лестнице на второй этаж, а оттуда по коридору они перешли в восточное крыло, где, по утверждению Пилар Альварес, и поселилась нечистая сила.
Однако восточное крыло мало чем отличалось от западного, разве что вместо бального зала здесь было несколько спален. Они проверили все двери и окна и не нашли ничего подозрительного.
– Есть ли вероятность, что неисправна сигнализация? – спросила Валентина.
– Нет. Сигнализацию специально проверили в начале лета, как только я приехал. Насколько мне известно, она в идеальном состоянии, но я могу дать вам телефон охранной фирмы, которая ее обслуживает.
– Да, оставьте их номер, мы с ними свяжемся. А где панель управления?
– Все вместе у входа.
– Все вместе?
– Панель и ключи.
Валентина в недоумении ждала пояснений. Грин улыбнулся.
– Просто мы ключами не пользуемся, мне этой вашей испанской манеры не понять. Мы набираем код для входа.
– Что, в Америке ключами не пользуются?
– Ну, мы, конечно, знаем, что это, но обычно просто набираем код на входе. Уж от уличной двери точно никто не будет связку ключей таскать.
“Какие продвинутые”, – подумала Валентина и почувствовала себя динозавром.
– То есть, чтобы войти, вы набираете код и отключаете сигнализацию?
– Да. Это если сигнализация вообще включена. Сейчас я ее включаю только на ночь.
– Разумеется. У кого есть код?
– Так… Код для входа знаем я, домработница, садовник. Код от сигнализации знаю только я. Нет, Лео тоже его знал, потому что он круглый год заходил в дом и ухаживал за зимним садом. Да, еще его знает Серредело, это адвокат, который ведет дела. Ему нужно впускать клининг. Уборщики приезжают каждые пять-шесть недель, и он сам открывает дом для них.
– Больше никто?
– Больше вроде бы никто.
– Ну хорошо. – Валентина посмотрела на часы. – Что мы еще не видели? Только чердак в этом крыле?
Грин кивнул и повел их наверх. Они оказались в очаровательном, совершенно волшебном месте. Стены были оклеены обоями с цветочным узором, уже пожелтевшими и кое-где обвисшими, но благодаря остроконечной крыше огромное помещение выглядело очень уютным. Чердак был залит светом, попадавшим сюда через узкие прямоугольные окна, расположенные по периметру нижнего яруса крыши. Из окон открывался панорамный вид на Суансес.
– Надо же, и тут мебели нет, – пробормотала Валентина, которую чердак привел в восторг. Как, должно быть, здорово было тут играть детям.
– Мебель расставили по чердачным комнатам, – объяснил Грин, указав на двери, ведущие из бокового коридора.
Он поочередно открыл двери. Внутри пылились старые простыни, покрывавшие предметы мебели и какие-то ящики.
– А что в ящиках? – спросила Валентина.
– Вдруг что-нибудь ценное, – добавил Ривейро.
У него руки так и чесались посдергивать все простыни. Карлос Грин сделал это за него, сняв несколько.
– Да если бы. Взгляните сами, тут один хлам да разваливающиеся книги.
– Кстати, о книгах, – подхватила Валентина, – у меня сложилось впечатление, что у вашей бабушки была богатая библиотека.