Тельма

– Скальда? – с сомнением переспросил Лоример. – А, вы имеете в виду лучшего поэта. Полагаю, вы намекаете на Шекспира?

– Верно, – с восторгом в голосе подтвердил старый фермер. – Он – единственное достояние вашей страны, которое вызывает у меня зависть! Как жаль, что он не норвежец! Клянусь Вальхаллой, будь он одним из поэтов, прославляющих Одина, мир, возможно, все еще был бы таким же прекрасным, как когда-то давно! Если что-нибудь и способно убедить меня принять христианскую веру, так это то, что Шекспир был христианином. Если память об Англии и сохранится в истории навсегда, то именно благодаря славе одного лишь Шекспира – точно так же, как мы до сих пор с нежностью относимся к современной Греции благодаря Гомеру, жившему много веков назад. Да уж! Сами по себе страны и империи – штука довольно бесполезная. В истории живут только имена героев. Это дает человечеству возможность лишний раз повторить урок, который оно никак не может усвоить как следует – а именно, что человек и только человек может стать бессмертным.

– Вы верите в бессмертие? – весьма серьезным тоном осведомился Макфарлейн.

Гулдмар впился в лицо шотландца внимательным, сосредоточенным взглядом, в котором читался живой интерес.

– Верю ли я в бессмертие? Да я владею им! Как его можно отнять у меня? Это все равно, что отнять у птицы крылья, у дерева – питающие его соки, океан лишить глубин. Невозможно представить человека без бессмертной души. Какие тут могут быть вопросы? Разве вы не обладаете этим даром небес? И почему я не могу им обладать?

– Не обижайтесь, – примирительно сказал Макфарлейн, в душе удивленный горячностью, с которой говорил старый фермер. На самом деле даже он сам, человек, собирающийся стать священником, время от времени испытывал мучительные сомнения по поводу того, справедливо ли вероучение, утверждающее, что, кроме земной жизни, существует еще и другая. – Я только имел в виду, что вы, возможно, иногда задаетесь вопросом, существует ли бессмертие на самом деле?

– Я никогда не подвергаю сомнению власть богов, – ответил Олаф Гулдмар, – и жалею тех, кто это делает!

– А вот эта самая власть богов, или бога, – вдруг подал голос Дюпре с легкой саркастической улыбкой на губах, – как вы ее понимаете и в чем она выражается?

– Она проявляется в самом законе существования, которому подчиняюсь и я, молодой сэр, – сказал Гулдмар. – В тайнах мира, существующего вокруг меня, в великолепии небес, в секретах морских глубин! Вы, вероятно, до сих пор жили только в больших городах, и потому ваше сознание стеснено определенными рамками. И это неудивительно… трудно разглядеть звезды над крышами домов. Города – это продукт деятельности человека, боги и пальцем не пошевелили ради их создания. Я полагаю, что, живя в них, вы и другие люди невольно забываете о существовании власти богов и их воли. Но здесь, среди гор, вы скоро о них вспомните! Вам следует жить здесь – это сделает из вас человека!

– А вы считаете, что сейчас я не человек? – спросил Дюпре по-прежнему весело и благодушно.

Гулдмар рассмеялся.

– Ну, не совсем, – искренне признался он. – У вас маловато мускулов. Признаюсь, мне приятно видеть сильных молодых людей, способных управлять миром, в котором они живут. Так уж я устроен! Но вы – довольно приятный парнишка, и, полагаю, тоже кое на что годны и в конечном итоге справитесь!

Гулдмар благодушно прищурился и, налив себе прекрасного хозяйского бургундского, выпил его до дна. Между тем Дюпре, с притворной грустью пожав плечами после вердикта старого фермера, спросил у Тельмы, не порадует ли она присутствующих пением.

Девушка, не требуя, чтобы ее долго упрашивали, сразу же встала и подошла к пианино. Играла она хорошо и аккомпанировала сама себе весьма умело, но ее голос, чистый, мягкий, сильный, проникающий в душу – вот что производило наиболее сильное впечатление. Казалось, такого замечательного тембра нет больше ни у одной женщины на земле. Голос Тельмы, подобный свежему ветру, не был искалечен техническими приемами, придуманными мастерами цивилизованного пения и представляющими собой пытки для голосовых связок. Она исполнила норвежскую любовную песню на родном языке. Ее слова приблизительно можно было перевести так:

«Ты любишь меня за мою красоту? Тогда не люби меня! Люби сияющее солнце, бессмертное, вечное, чудное!

Ты любишь меня за мою молодость? Тогда не люби меня! Лучше люби весну, что каждый год неизменно приходит и делает все вокруг краше!

Ты любишь меня за мои сокровища? О, тогда не люби меня. Люби могучее море с его глубинами, в нем скрыты сокровища, которые куда больше, чем я, заслуживают любви!

Ты любишь меня просто так, ради самой любви? Ах, дорогой мой, тогда люби меня! Мое верное сердце – это больше, чем солнце, весна и море, и я отдам его тебе!»

Когда песня закончилась, в кают-компании какое-то время стояла тишина. Хотя молодые люди не понимали слов, старый Гулдмар, как мог, тихонько переводил им содержание песни, и благодаря этому впечатление, которое произвело на них пение Тельмы, еще больше усилилось. Эррингтон непроизвольно вздохнул. Девушка услышала это и, смеясь, развернулось на винтовом стуле, стоявшем у пианино.

– Вы так сильно устали, или вам грустно – в чем дело? – жизнерадостно спросила она. – Может, мелодия была слишком печальная? Напрасно я выбрала именно эту песню, вы ведь не могли понять ее смысла. Она о любви, а там, где есть любовь, конечно же, всегда присутствует и грусть.

– Всегда? – уточнил Лоример, едва заметно улыбаясь.

– Я не знаю, – призналась девушка и очаровательным жестом развела руками. – Но так говорится во всех книгах! Должно быть, любовь – это большая боль. Но в то же время и огромное счастье. Дайте-ка я подумаю, что еще вам спеть. А может, кто-то из вас споет что-нибудь?

– Ни у одного из нас нет голоса, мисс Гулдмар, – заявил Эррингтон. – Я, правда, думал, что у меня-то он есть, но Лоример меня в этом разубедил.

– Мужчины не должны петь, – заявил Лоример. – Они бы этого никогда и не делали, если бы знали, как глупо они выглядят, когда, стоя во фраках и белых галстуках, распевают какую-то бессмысленную чушь о любви. Они ни за что не пошли бы на это. Только женщина может выглядеть привлекательной во время пения.

– Что ж, прекрасно! – сказала Тельма со скромной улыбкой. – Значит, вам приятно на меня смотреть, когда я пою?

Приятно? Тельма явно выбрала слишком слабый эпитет – все разом вскочили со своих мест за столом и направились к ней, заверяя ее в том, что, слушая ее пение, испытали восторг и восхищение. Но она тут же умерила поток их комплиментов едва заметным жестом, который выражал одновременно недоверие и безапелляционный приказ остановиться.

– Вам не следует так меня расхваливать, – сказала она и коротко посмотрела снизу вверх на Эррингтона, который, опершись на пианино, буквально пожирал ее взглядом. – Умение петь ничего не значит. Человек, умеющий петь, – он все равно что птица. Они тоже поют, но мы ни слова не понимаем на птичьем языке – как и вы по-норвежски. Вот, послушайте – я вам спою балладу, которую вы все знаете.

Тельма, проиграв короткую прелюдию, снова запела, но на этот раз намного тише – по сути, она просто проговаривала под музыку строки из стихов Сент-Бёва:

На лире моей однажды в лесу,Наигрывал я едва слышно.Голубка пролетавшая села ко мне,Белая на эбеновую лютню.Но песен нежных не спела мне она,А стала плакать о любимом.Голубка плакала о любимом своем,Далеком от нее, далеком.

Тельма пропела большую часть этого текста своим прелестным голосом с весьма серьезным видом, но, дойдя до последних слов, случайно перехватила устремленный на нее полный неподдельного восхищения взгляд Эррингтона. Ее голос дрогнул, а щеки покрылись румянцем. Допев до конца, она сразу же встала и, обращаясь к старому Гулдмару, который наблюдал за ней с удовольствием и гордостью, сказала:

– Отец, уже поздно. Нам следует попрощаться с нашими друзьями и возвращаться домой.

– Нет, пожалуйста, не торопитесь! – взмолился сэр Филип. – Пойдемте на палубу – там мы выпьем кофе, а затем вы покинете нас, если захотите.

Гулдмар принял это предложение прежде, чем его дочь успела что-либо возразить. Все отправились на палубу, где Тельму усадили в удобный шезлонг, с которого прекрасно просматривалось все небо. Оно в этот вечер напоминало море расплавленного золота, на котором кое-где были разбросаны неровные, извилистые пурпурно-малиновые прожилки. Молодые люди собрались на носу яхты выкурить по сигаре, но так, чтобы дым не попадал на Тельму. Старый Гулдмар не курил, но оживленно участвовал в общей беседе. Эррингтон, видя, что пожилой фермер полностью сосредоточился на описании лучших методов ловли семги с помощью копья, осторожно приблизился к сидящей девушке, задумчивый взгляд которой был устремлен на сверкающий красками небосвод.

– Вам не холодно? Может, принести плед? – поинтересовался он с нотками нежности в голосе, которых сам, кажется, даже не заметил.

Тельма улыбнулась.

– У меня есть капюшон, – сказала она. – Он очень хорошо согревает – только не зимой, конечно.

Филип посмотрел на капюшон, который девушка надвинула поглубже на голову, и подумал, что, пожалуй, трудно представить какую-то другую деталь женской одежды, которая была бы столь очаровательна и так же подходила Тельме. Ему никогда раньше не приходилось видеть ничего подобного – капюшон действительно был теплым и имел ярко-малиновый цвет, напоминавший цвет лепестков алой дамасской розы. Он в самом деле идеально гармонировал со светлыми волосами девушки и ее голубыми глазами, которые в этот момент казались задумчивыми.

– Скажите мне, – поинтересовался Эррингтон, подходя еще чуть ближе и еще больше понизив голос, – вы простите мне грубость, которую я проявил во время нашей первой встречи?

На лице девушки промелькнуло выражение беспокойства.

– Пожалуй, я тоже вела себя невежливо, – мягко сказала она. – Но я ведь была с вами не знакома. Я подумала…

– Вы были совершенно правы, – перебил ее Филип. – Было очень дерзко и бесцеремонно с моей стороны требовать, чтобы вы назвали свое имя. Я мог бы выяснить его сам, что и сделал впоследствии.

Произнося последнюю фразу с некоторым нажимом, Филип улыбнулся. Девушка подняла на него взгляд, в котором по-прежнему читалась грусть.

– И вы рады? – тихонько поинтересовалась она с некоторым оттенком удивления.

– Рад ли я, что узнал ваше имя? Что познакомился с вами? Ну конечно! Как вы можете в этом сомневаться?

– Но почему? – настаивала Тельма. – Вы ведь не страдаете от одиночества – у вас уже есть друзья. Мы для вас никто. Скоро вы уедете отсюда, и Альтен-фьорд станет для вас просто сном, и наши имена вы забудете. И это естественно!

У Эррингтона буквально кровь закипела от этих слов Тельмы, и он с трудом сдержал поток слов, которые так и рвались у него из груди. Весь пыл Ромео, которого он до сих пор был склонен считать глупым, не в меру романтичным юнцом, разом стал понятен ему в эти секунды. Сейчас он, хладнокровный, гордящийся своим самообладанием молодой англичанин, пожалуй, вполне мог превзойти в пылкости и безрассудстве возлюбленного Джульетты. Несмотря на всю сдержанность Эррингтона, его голос, когда он отвечал Тельме, немного дрожал.

– Я никогда не забуду ни Альтен-фьорд, ни вас, мисс Гулдмар. Разве вы не знаете, что есть вещи, которые невозможно забыть? Такие, например, как потрясающе красивый пейзаж, или прекрасная песня, или чудные стихи?

Тельма наклонила голову в знак того, что понимает, о чем говорит Филип.

– А здесь столько всего, что нельзя забыть, – продолжил молодой баронет. – Свет полуночного солнца, живописные горы, красота здешней природы!

– Здесь красивее, чем в других странах, в которых вы бывали? – с явным интересом спросила девушка.

– Намного красивее! – горячо воскликнул сэр Филип. – Скажу вам больше, по моему мнению, нет более прекрасных мест, чем эти.

Тельма тихонько засмеялась.

– Вы, я вижу, – как это правильно сказать? – просто в экстазе, – весело заметила девушка. – А скажите, вы бывали на юге Франции и в Пиренеях?

– Конечно. Я объездил весь континент. Путешествовал столько, что даже устал от этих странствий. А что, юг Франции нравится вам больше, чем Норвегия?

– Нет, я бы так не сказала, – с сомнением в голосе произнесла Тельма. – Ну, может быть, кое в чем. Там так тепло и солнечно, и люди очень веселые. Здесь люди мрачные и упрямые. Мой отец очень любит путешествовать по морям под парусами, и перед тем, как я впервые попала в школу в Арле, мы с ним проделали большой, длинный, чудесный морской круиз. Сначала мы дошли до Голландии и посмотрели тамошние красивые города с их каналами и причудливыми мостами. Потом мы отправились через Английский канал в Брест, потом через Бискайский залив в Байонну. Этот город показался мне очень красивым, но мы там пробыли недолго. Дальше мы путешествовали по суше и преодолели большое расстояние, увидев по пути тоже много интересного, и наконец прибыли в Арль. И хотя маршрут получился очень длинным – немногим людям он под силу, – я дважды проделала весь этот путь до Арля и обратно, так что юг Франции я знаю довольно хорошо. Да, я думаю, кое в чем там лучше, чем в Норвегии.

– Что заставило вашего отца отправить вас учиться в такую даль? – с любопытством поинтересовался Филип.

– Ну, это нетрудно понять, – сказала девушка, и взгляд ее еще больше смягчился – настолько, что в нем промелькнула нежность. – Моя мама была родом из Арля.

– Значит, она француженка? – изумился Эррингтон.

– Нет, – печально ответила Тельма. – Она была норвежкой, потому что ее родители, и отец, и мать, родились здесь. Она, как принято говорить, «нежеланный ребенок». Пожалуйста, не надо меня больше расспрашивать о ней!

Эррингтон тут же смущенно извинился, и щеки его снова залились румянцем.

Тельма посмотрела на него открытым взглядом.

– Может быть, я когда-нибудь расскажу вам о ней, – сказала она, – когда мы получше узнаем друг друга. Знаете, мне очень нравится с вами разговаривать! Наверное, большинство англичан такие же, как вы?

– Ну, я не думаю, что являюсь каким-то исключением, – со смехом ответил Филип. – А почему вы спрашиваете?

Тельма неопределенно пожала плечами.

– Вообще-то я видела кое-кого из них, – медленно произнесла она, – но они какие-то глупые. Они целыми днями охотятся, все время стреляют или ловят рыбу. И ужасно много едят…

– Моя дорогая мисс Гулдмар, но ведь и я делаю то же самое, – с улыбкой сказал Эррингтон. – Это всего лишь внешние, так сказать, поверхностные недостатки. Вообще-то англичане – лучшие люди, каких только можно встретить где бы то ни было. Вы не должны судить о них только по их приверженности спорту и активному отдыху, как и по их неумеренному аппетиту. Если вы хотите узнать, какие они, вы должны выяснить, что таится в их душах и сердцах.

– А еще лучше – в их карманах! – игривым тоном заметила Тельма и приподнялась с шезлонга, чтобы взять чашку кофе с подноса, с которым к ней почтительно приблизился стюард. – О, какой приятный вкус! Он напомнил мне о кофе, который мы пили в Арле!

Эррингтон посмотрел на нее с легкой улыбкой, но продолжить беседу не решился, поскольку к ним с Тельмой подошли остальные.

– Вот что я предлагаю! – сказал Лоример, лениво опускаясь в соседний шезлонг и глядя на Тельму. – Мисс Гулдмар, приходите поглядеть, как мы завтра будем ловить семгу с помощью копья. Ваш отец пообещал показать нам, как это делается, так сказать, в норвежском стиле.

– Ну, это занятие для мужчин, – слегка высокопарно сказала Тельма. – Женщинам не следует ничего знать о подобных вещах.

– Бог мой! – воскликнул Лоример, который, похоже, был искренне изумлен таким ответом. – Что вы, мисс Гулдмар, в наше время женщины занимаются и интересуются чем угодно! Охотой, стрельбой, боями быков, дуэлями, скачками, чтением лекций – да бог знает, чем еще! Они ни перед чем не останавливаются, так что охота на семгу с копьем – это, можно сказать, мелочь в списке достижений представительниц современного феминистского движения.

Тельма послала Лоримеру язвительную улыбку.

– Я вижу, вы всегда будете гнуть свою линию, – сказала она чуть снисходительно. – Похоже, вам нравится переворачивать все с ног на голову? Но, как бы то ни было, вам никогда не удастся заставить меня поверить, что женщины в самом деле способны на все эти ужасные вещи. Как такое вообще возможно? Мужчины им этого не позволят!

Эррингтон засмеялся, а Лоример, казалось, просто впал в ступор от изумления.

– Мужчины… этого… не позволят? – медленно повторил он. – О, мисс Гулдмар, вы очень слабо представляете себе, как сегодня обстоят дела! Вы все еще живете представлениями о былой славе викингов! Разве вы не знаете, что власть мужчин в этом мире закончилась и женщины делают то, что им хочется? Сегодня проще управлять ударом молнии, чем помешать женщине идти тем путем, который она выбрала, и действовать так, как она пожелает.

– Все это чепуха! – решительно возразила Тельма. – Там, где есть мужчина, который может править, он должен править, это совершенно ясно.

– Вы действительно придерживаетесь этого мнения? – уточнил Лоример с еще большим изумлением.

– Разумеется. Так думают все! – заявила Тельма. – Было бы ужасно глупо, если бы женщины не повиновались мужчинам! В мире наступил бы хаос! Нет, даже не пытайтесь переубедить меня и заставить согласиться с вашими смешными представлениями – это бесполезно! – Девушка звонко засмеялась, встала с шезлонга и уже более настойчиво сказала: – Отец, дорогой, разве нам не пришло время попрощаться?

– Думаю, так оно и есть на самом деле, – ответил Гулдмар, встряхнув головой, словно старый лев, и прерывая весьма утомительную беседу с Макфарлейном. – Сигурд будет нас разыскивать, да и бедная Бритта, наверное, уже думает, что мы слишком надолго оставили ее одну. Спасибо, молодой человек! – Последняя фраза Гулдмара была адресована сэру Филипу, который немедленно приказал спустить на воду шлюпку. – Вы подарили нам прекрасный день, в течение которого мы постоянно получали радость и удовольствие. Надеюсь, я смогу каким-то образом отплатить вам за это. Мы с вами должны общаться как можно чаще.

Гулдмар и Эррингтон обменялись сердечным рукопожатием, и Филип предложил проводить старого фермера и его дочь до пристани. Однако Гулдмар отказался.

– Ерунда! – жизнерадостно воскликнул он. – Еще не хватало, чтобы нас везли обратно четверо гребцов. С какой стати мы будем прерывать ваше общение с друзьями? Даже слушать не хочу! А теперь по поводу водопада Ньедегорзе. Мистер Макфарлейн говорит, что вы на нем еще не были. Лучший гид в данном случае – это Сигурд. Мы все соберемся и отправимся туда, когда вам будет удобно. Виды там великолепные – есть что посмотреть. Завтра мы встретимся, чтобы заняться ловлей семги копьем – гарантирую, что время для вас пролетит незаметно! Как долго вы собираетесь оставаться здесь?

– Как можно дольше, – рассеянно ответил Эррингтон, чей взгляд в этот момент был устремлен на Тельму, которая пожимала руки его друзьям и желала им всего хорошего.

Гулдмар засмеялся и хлопнул молодого человека по плечу.

– Это означает, что вы еще не устали от здешних мест, – добродушно сказал старый фермер. – Ну, думаю, я смогу не позволить вам скучать. До свидания, и спасибо вам за гостеприимство.

– Да, конечно! – добавила Тельма, подходя к Филипу и вкладывая в его ладонь свою маленькую изящную ручку для пожатия. – Я весь день была так счастлива, и все это ваша заслуга! Я вам очень благодарна!

– Это я должен благодарить вас, – торопливо возразил Эррингтон, осторожно пожимая ее пальцы, – за то, что вы и ваш отец побывали у нас в гостях. Я надеюсь, что мы проведем вместе еще много приятных дней.

– Я тоже на это надеюсь! – просто ответила девушка.

Тельма и ее отец сели в лодку, готовую к плаванию, и она отчалила от борта яхты. Эррингтон и Лоример, опершись на бортовые поручни, долго махали им на прощанье шляпами, наблюдая за тем, как небольшое суденышко исчезает вдали, среди покрытых бликами вод, пока даже малиновый капюшон Тельмы совершенно перестал быть видимым. Тогда они вернулись к остальным членам компании, которые прогуливались взад-вперед по палубе, покуривая сигары.

– Она красива, словно ангел! – сказал Дюпре весьма лаконично. – Хотя я сомневаюсь, что ангелы настолько же прекрасны!

– Этот старый язычник образованный человек, – задумчиво добавил Макфарлейн. – Он несколько раз поправил меня, когда мы с ним решили поговорить немного на латыни.

– Правда? – беспечно рассмеялся Лоример. – Полагаю, теперь вы думаете о нем лучше, чем прежде, Сэнди?

Сэнди ничего на это не ответил. Между тем Эррингтон стал предпринимать настойчивые попытки добиться того, чтобы его приятели перестали обсуждать достоинства или недостатки гостей, и через некоторое время разговор переключился на другие темы. Однако позже, уже ночью, Лоример, положив другу руку на плечо и внимательно глядя на него, поинтересовался:

– Ну что, старина, ты принял решение? Правильно ли я понимаю, что имел честь пообщаться с будущей леди Брюс-Эррингтон?

Сэр Филип улыбнулся и после небольшой паузы твердо ответил:

– Да, Джордж, так оно и есть! Но, конечно, если я смогу ее завоевать!

Лоример тихонько засмеялся и вздохнул.

– В этом нет никакого сомнения, Фил, – сказал он. Затем он с улыбкой оглядел красивую фигуру и благородные черты лица Эррингтона и еще раз задумчиво повторил: – Да, никаких сомнений, мой друг! Что ж, пора ложиться спать – спокойной ночи!

– Спокойной ночи, старина! – ответил Эррингтон, крепко пожал другу руку и отправился в свою каюту.

Лоример, однако, провел весьма неспокойную ночь. Спал он плохо, все время ворочался. Ему снились странные сны – будто бы к нему то и дело приходили совершенно неожиданные и странные визитеры. Пару раз за ночь с его губ срывалось неясное бормотание.

– В этом нет никаких сомнений… ни малейших… да если бы они и были…

Но последняя фраза осталась неоконченной.

Глава 11

…лети, коль ищешь нови,

Опасен радужный дурман.

Звезд восходящих манки зовы,

И застит ясный взор обман[12].

Альфред де Мюссе

Прошло две недели. За первой экскурсией на «Эулалии» с Тельмой и ее отцом на борту последовали другие, и знакомство Эррингтона с Гулдмарами быстро становилось все более близким – ко взаимному удовольствию. Молодой человек привык проводить ту часть дня, которую по привычке, несмотря на обилие яркого солнечного света, по-прежнему называли вечером, в уютной, приятно старомодной гостиной фермерского дома. Глядя на окружающие красоты в окно, по периметру густо заросшее вьющимися розами, он с удовольствием слушал норвежские легенды, рассказываемые Олафом Гулдмаром, или просто наблюдая за красавицей Тельмой, сидящей в углу за прялкой. С Сигурдом он тоже подружился – во всяком случае, настолько, насколько это позволил несчастный карлик. У Сигурда очень часто и резко менялось настроение, и, побыв какое-то время спокойным и кротким, как дитя, он мог внезапно из-за какой-то ерунды, расцененной им как обида, прийти в ярость. Иногда, находясь в хорошем настроении, он рассуждал почти здраво, как более или менее нормальный человек, и пытался придумывать стихи, посвященные морю, цветам или солнцу. Но гораздо чаще он бывал мрачным и молчаливым. Частенько он подтаскивал низкую табуретку к тому месту, где расположилась Тельма, и подолгу сидел около нее, крепко сжав губы и полузакрыв глаза. Никто не мог сказать, слышал ли он в такие моменты то, что говорили находящиеся в комнате другие люди, или полностью пропускал их беседы мимо ушей, совершенно ими не интересуясь. Он заметно симпатизировал Лоримеру, но при этом явно и весьма упорно пытался избегать Эррингтона или же реагировал на него враждебно. Последний делал все возможное, чтобы преодолеть необъяснимую антипатию карлика, но все усилия были тщетны. В конце концов Филип пришел к выводу, что для него лучшим выходом в этой ситуации будет не обращать внимания на поведение и отношение к нему Сигурда или воспринимать его выходки с юмором. Поэтому он в конечном итоге оставил карлика в покое и стал уделять практически все свое внимание Тельме.

Однажды вечером после ужина в доме старого фермера Лоример, который какое-то время наблюдал за Филипом и Тельмой, негромко беседовавшими о чем-то у открытого окна, осторожно поднялся со своего места за столом. Затем, не привлекая внимания Гулдмара, который рассказывал какую-то морскую историю Макфарлейну, выскользнул в сад, с рассеянным видом отошел от дома на небольшое расстояние и вскоре оказался у нескольких сосен, растущих «пучком», вплотную друг к другу. Это было то самое место, где они с Эррингтоном прятались, наблюдая за домом, во время их первого визита сюда. Затем Лоример улегся на мягкий изумрудный мох и зажег сигару, при этом то и дело тяжко вздыхая.