Зеркало истины

Самой ей казалось, что она внезапно оказалась в каком-то вакууме, где разговоры слышны словно сквозь вату, и забывалась лишь на работе, видя заинтересованные лица детей. От матери никакой поддержки не было – она начинала реветь, как только Надя появлялась на пороге её дома. Коллеги стыдливо отводили глаза, обсуждая несчастную за спиной, а Лиза, не простив отца, всячески его избегала, чему, собственно, он был очень рад – заботы о новой, беременной, спутнице жизни полностью поглотили его.

Деморализованная Надя, не сопротивляясь, отдала ему всё, что он хотел, и осталась жить той же в квартире. Мать называла её дурой, ругая дочь за мягкотелость, но ей хотелось, чтобы всё поскорее закончилось и все оставили её в покое. Поначалу, как завертелась вся эта катавасия, она хотела уехать из Язовки – особенно после того, как Лика начала гордо носить свой живот и молодые въехали в новый дом, на широкую ногу отметив новоселье. Всё село смолотило языки, обмусоливая их историю, но множество «но», большую часть из которых она сама себе придумала, не позволили Наде уехать. Она с головой погрузилась в работу, не замечая, как снег укрыл Язовку по самые крыши, а потом растаял и в село пришла весна.

В школе проводили очередные всероссийские проверочные работы, и, хотя у Надежды Григорьевны их писали всего два класса, ей как информатику приходилось заносить результаты в особые таблицы на сайте организатора. Работа была несложная, но муторная. Заполненные учителями-предметниками таблицы были мелкими, и приходилось напрягать глаза, чтобы рассмотреть баллы, написанные ручкой. Заполняла она формы после уроков, когда в школе становилось тихо и даже коллеги трудоголики расходились по домам.

В один из таких дней в кабинет зашёл Павел и предложил свою помощь. Она не отказалась, тем самым позволив коллегам обсуждать новый виток сплетен про неё. Казалось, сплетни никогда её не покинут.

В конце апреля, когда на проталинках появились первые жёлтые цветы мать-и-мачехи, Антонина Ивановна тихо скончалась в своей квартире, не принося никому, как и при жизни, особых хлопот. Ещё при жизни она написала распоряжение насчёт своих похорон, оставив приличную сумму на их проведение. Так как жила она в муниципальной квартире, все её вещи отправились на помойку, а зеркало, фотоальбомы и несколько безделушек в виде коллекции статуэток, которые она собирала всю жизнь, забрала Надя. Ведь в оставленном Антониной письме было чётко указано, что всё это должно достаться именно Наде, хотя особо на это имущество никто и не претендовал – кому нужно старушечье барахло?

Надя замотала каждую статуэтку в газету и уложила в коробки, убрав их на антресоли вместе с фотоальбомами. А вот зеркало повесила напротив дивана, на котором спала, и оно резко выделялось на фоне современного ремонта, диссонируя с красивыми обоями и мебелью.

Акулина, тяжело переставляя больные ноги, шла вдоль торговых рядов. Очередная ярмарка широко раскинулась на Никольской площади, захватив близлежащие улицы. Людской гомон разбивался сотней голосов, продавцы спорили, покупатели торговались, вороны истошно орали на верхушках облезлых тополей. Белый дым от костров, пар от самоваров поднимались в высокое, холодное небо, примятый сотнями ног грязный снег не скрипел под её ногами. Акулине то и дело приходилось останавливаться и здороваться, беседовать с бывшими учениками и их родителями.

– Приветствую, Акулина Ефимовна, как сама, жива-здорова? – остановил её настоятель монастыря.

– Вашими молитвами, отец наместник, благословите.

– Что-то ты, Акулина Ефимовна, исхудала вся или болезнь какая приключилась?

– У меня сейчас одна болезнь, отец наместник, старость называется.

– Что ж старость, коли душа молода? Как дочь твоя? Вижу частенько Ксению Петровну за благими делами, наслышан, что по твоим стопам пошла, учительствует. Хорошее дело, богоугодное.

– Вот выбралась на ярмарку, подарок ей ищу. Хочется перед уходом в мир иной память о себе оставить.

– Память – это хорошо, только сдаётся мне, что останется после тебя след на земле в учениках твоих и после того, как покинешь этот бренный мир. А насчёт подарка подскажу. Присмотрись к статуэткам в третьем ряду, весьма забавные вещицы, непрактичные, конечно, но что-то в них есть. Больно ладные они. Да и купца мне жаль, не наших кровей, задубел на морозе, что твой воробей на ветке, как бы Богу душу не отдал.

– Спасибо, отец наместник, уж побегу я, не обессудьте.

– Беги, беги, – напутствовал её священник, глядя, как переваливается она на своих больных ногах, словно утка на скользком льду.

Всю жизнь проработала Акулина в школе, пропустив через себя не один десяток ребячьих душ. Одному помогла жильём, другого подкармливала, не делая различий между бедным и богатым. Наместник развернулся и поспешил в монастырь, не обращая внимания на продавцов, которые на все голоса зазывали его к своему товару.

* * *

Надя подняла с подушки голову, села и потёрла ладошками глаза. Надо же, задремала после работы и, что интересно, сон увидела, как знакомая ей Акулина покупает статуэтку на ярмарке.

– Похоже, я с ума потихоньку схожу, сны дурацкие вижу, – пробормотала она, руками приглаживая всклочённые во сне волосы. – Лиза, ты дома? – позвала она дочь, которая в последнее время совершенно отбилась от рук и постоянно конфликтовала с матерью. Надя терпела, понимала, что девочка тяжело переносит их расставание с мужем, и пыталась всячески минимизировать их ссоры.

В ответ тишина, Лизы дома не было. Надя поднялась, решив, что самое время заняться ужином. Она завела тесто и включила вафельницу – любимое лакомство должно порадовать дочь. Не успела она испечь первую порцию, как дверь в квартиру хлопнула и Лиза быстро прошла в свою комнату, не заглянув на кухню. Надя выдернула вилку вафельницы из розетки – вафли подождут – и пошла к дочери. Лиза лежала прямо в куртке, лицом вниз. Обеспокоенная мать перевернула дочь и, увидев заплаканное личико, уселась рядом.

– Что на это раз? Двойка? Ты поссорилась с Машей?

– Дура эта Машка! – выпалила девочка и рухнула обратно на подушку.

– Нет, так не пойдёт! – мать подняла её и, посадив, спросила: – А можно подробности? Что у вас произошло? Вы с детского сада вместе и никогда не ссорились!

– Мы готовимся к конкурсу, а Петька выбрал для танца Машку! Он всегда со мной танцевал, а не с ней!

– Но Маша ведь не виновата, – улыбаясь, сказала Надя, понимая, что дело вовсе не в подруге. – Это же не она его выбрала! Петя сам решил!

– Всё равно она дура! Она могла отказаться! Мы же с ней подруги!

– Могла, – согласилась мать. – А Петя почему вдруг решил с тобой не танцевать?

– Меня Андрюшка Смоленцев до дома после школы проводил.

– Так! А почему Андрей пошёл тебя провожать, тебя же Петя всегда провожал?

– Я хотела, чтобы он поревновал меня немножко, – призналась Лиза.

– Значит, ты сама всё придумала, не предвидя будущих последствий своего поступка, а твоя подруга теперь виновата? Нет, милая моя, когда завариваешь кашу, всегда помни, что тебе же придётся её расхлёбывать, и любой твой поступок будет иметь последствия. Умные люди их предвидят и необдуманные поступки не совершают.

– Но я же не знала, что так получится! Как думаешь, Петя передумает?

– Я думаю, что да. А теперь иди, сними куртку, и пошли есть вафли, а потом посмотрим какой-нибудь фильм, да?

– Мам, а уроки? А твои планы? – заметила Лиза. – Нет уж, вечером нас ждёт работа. Я в ванную, – и девочка вскочила с кровати, чтобы выйти из комнаты.

– А я на кухню! – крикнула вслед дочери Надя, поднимая с пола тетрадный листочек – записку, выпавшую из кармана её курточки. Она не хотела читать, но листочек сам развернулся. На нём было написано: «Я люблю тебя» и подпись, чтобы Лиза не ошиблась – Петя.

– Вот и к тебе пришла первая любовь, моя девочка, – прошептала она, засовывая записку в рюкзак дочери.

Ранняя весна бодро шагала по земле, щедрой рукою разбрасывая вокруг себя яркие краски: голубое небо, зелёные листья, переливающаяся первая радуга, нежные лепестки цветов. В школьных кабинетах стало жарко и душно, а в воздухе витала любовь. Старшеклассники вовсю целовались на лестницах запасных выходов, малыши писали записки, а учителя вздыхали: об учёбе никто и не думал.

Надежда Григорьевна заполняла электронный журнал, когда в кабинет вошла коллега, учитель географии Элла Владимировна, лет сорока, имеющая двоих детей. Сложно было назвать их подругами, скорее приятельницами, но время от времени они вот так встречались, потому что Эллочка-людоедка, как прозвали её дети, до жути любила слухи и сплетни и с удовольствием разносила их по школе.

– Ты слышала?! – возбужденно сказала она. – Павла дёрнули к директору! Прямо с урока!

– А что случилось? – Надя отвлеклась от монитора, оглянувшись на Эллочку.

– Не знаю, но, похоже, скандал. Директриса даже секретаршу свою выгнала и беседует с ним наедине.

– Может, просто решают рабочие вопросы?

– На уроке? Между прочим, сейчас перемена, а он всё ещё там сидит! Вот бы узнать, что ей от него надо.

– Когда-то же он выйдет из её кабинета, вот и спросишь, – пожала плечами Надя, возвращаясь к компьютеру.

– Сбегаю-ка я в школьную библиотеку, она через стенку с кабинетом директора, может, библиотекарь что-нибудь слышала!

Элла, влекомая жаждой новых новостей, унеслась, а Надя, вспомнив, что сейчас обедают её классные дети, отправилась в столовую. На лестнице она нос к носу столкнулась с Павлом.

– Есть время? – бледный историк, не обращая внимания на пробегающих мимо детей, схватил её за руку. – Мне нужно с тобой поговорить! Срочно!

– Я в столовую шла, там мои архаровцы обедают, а что случилось? – спросила она, аккуратно вытаскивая свою ладонь из его руки.

– Ничего с ними не случится, дежурный учитель присмотрит, а я, кажется, попал в неприятную ситуацию!

– В лаборантской нам никто не помешает, идём! – Надя пошла вперёд, не оглядываясь, зная, что Павел идёт следом за ней.

Тесная, узкая комнатка с единственным окном была завалена старыми компьютерами и приборами, которые годами не могли списать. Присесть было негде, свободным оставался лишь старый широкий подоконник, на котором они и расположились.

– Представляешь, меня обвиняют в том, что я рассылаю пошлые эсэмэски нашим ученицам, предлагаю им вступить со мной в интимную связь, обещая при этом высокие баллы по ЕГЭ, – сказал Павел, вытирая идеально белым носовым платком враз вспотевшее лицо. – Просто чушь какая-то! И главное, у директора на руках скрины якобы нашей переписки, где чётко видно моё имя, а некоторые фото явно сделаны в моей комнате. Вот только я их никому не посылал, клянусь тебе! Да и зачем мне эти школьницы? Телом некоторые из них, может, и выглядят на крутые восемнадцать, но разумом как малые дети!

Он не выдержал и вскочил с подоконника, но в лаборантской особенно не пошагаешь.

– Подожди, успокойся, я тебе верю! И потом, как ты можешь повлиять на результаты ЕГЭ? Такую чушь мог придумать только тот, кто понятия не имеет, как проходит экзамен, человек, далёкий от школы. Вспоминай, с кем у тебя были конфликты в последнее время? Может, ты кого-нибудь обидел, задел? Кто может тебе мстить? – спросила Надя.

От волнения историк переминался с ноги на ногу.

– Да не знаю я! – отчаянно выкрикнул он. – Но родители настаивают на вызове полиции! А им только зацепиться, найдут причину посадить!

– А ну стоп! – прикрикнула Надя. – Ты чего запаниковал? Ты же у нас все законы знаешь! Успокойся и включи мозги! Кто-то очень хорошо умеет пользоваться фотошопом, и я, кажется, догадываюсь, кто! Звонок! Как не вовремя. У меня контрольная работа. В общем, жду тебя сегодня у себя дома, часикам к семи подходи, – скомандовала она. – Думаю, мы найдём решение!

Вечером, дожидаясь Павла, Надя хорошенько поприжала Лизу, зная, что среди детей правду выяснить быстрее, чем проводить собственное расследование.

– Ты знаешь, дочь, что-то мне подсказывает, что ты в курсе всей этой истории с Павлом Александровичем. Я видела, как вы шушукались с девчонками на перемене. Выкладывай, что тебе известно?

Многие родители и не подозревают, насколько хитрыми и изощрёнными на выдумки бывают их дети, поставившие себе цель скрыть свою жизнь от взрослых. Сейчас, когда у каждого ребёнка есть телефон и возможность выхода в Интернет, сделать это стало очень легко. Вот и в их школе существовал тайный, закрытый канал, где они, общаясь друг с другом, репостили смешные видосики, мемы, фотографии, обсуждали новости и продавали ставшие ненужными вещи и учебники. Поначалу канал не представлял собой ничего особенного и, хотя подписаться на него было сложно, существовала целая система проверки. Лизе, благодаря её активному участию в жизни школы, это удалось. Теперь и не узнаешь, кому первым пришла в голову идея высмеивать учителей, но на канале стали появляться фотографии, где с помощью фотошопа у педагогов вырастали рога, копыта и хвосты. Участникам канала это казалось смешным, и они с удовольствием делились на нём подобными фото и видео. Именно с этого канала и просочились фото якобы интимной переписки историка и учениц.

– Понимаешь, мама, это же просто прикол такой, – со слезами на глазах сказала Лиза – мать была шокирована увиденным на канале.

– То есть тебе нравится, что кто-то унижает другого человека и вы все над этим угораете?

– Мам, ну что здесь такого? Твои фото, между прочим, на канале никогда не выставляли, а такой, как Морковка, так и надо! Ты знаешь, что она сегодня выдала на уроке?

– Лиза, мы с тобой договаривались, что обсуждать моих коллег дома мы не будем! Ты лучше скажи мне, кто выложил скрины переписки Павла Александровича?

– Ленка Белкина.

– Лена? – удивилась Надежда. – Вот уж не ожидала!

Одиннадцатиклассница Лена воспитывалась в хорошей семье и, в отличие от своего младшего брата Пети, одноклассника Лизы, была послушной, тихой отличницей, не замеченной ни в чем предосудительном.

– Ага, она в Пал Саныча втрескалась ещё в девятом классе, а он её бортанул, сказал, что ей подрасти нужно. Вот Петя и помог ей с фото, – доложила дочь.

– Насколько я помню, твой Петя ни черта не смыслит в фотошопе. Это ты ему помогла?

– Я, – Лиза покаянно опустила голову. – Но ты же сама меня учила, что друзьям нужно помогать!

– Да уж, помогла, нечего сказать! Ладно, сейчас придёт Павел Александрович, и будем разбираться. Иди, поставь чайник и садись за уроки! – приказала Надя, думая о том, как изменились детские шалости. В её детстве пух тополиный поджигали, а современные дети фотожабы рисуют. Теперь и не знаешь, что на самом деле страшнее.

Павел, с дежурным тортиком в руках, пришёл вовремя, но немного растерялся, хотя в квартире Надежды уже бывал. Пока хозяйка хлопотала на кухне, он быстро осмотрелся в комнате, куда его проводили. Внимание привлекло висевшее на стене большое зеркало в богатой раме.

– Откуда оно у тебя? – спросил он у хозяйки, поглаживая ладонью деревянные завитушки.

– От соседки досталось, можно сказать, перешло по наследству.

– Красивое очень, старинное, с хорошей энергетикой. Такие висели в богатых, купеческих и дворянских, домах, и дамы, промокая лоб платочками, с восхищением рассматривали себя в отражении.

– Да вы романтик, Павел Александрович, – Надя улыбнулась. – Но не о зеркале же вы пришли поговорить? Идём на кухню? Лиза в своей комнате делает уроки, хотя подозреваю, что опять сидит в телефоне, но нам нужно кое-что обсудить.

– Теперь понятно откуда ноги растут, – Павел отпил из кружки с чаем, рассматривая фотографии на ученическом канале, и продолжил: – Надо же, затейники какие. Как презентацию к уроку приготовить, то они не умеют, а здесь – пожалуйста. А я-то думаю, чего Пётр ко мне в гости зачастил? Я в свободное время люблю самолеты собирать, сейчас разные конструкторы есть и макеты, вот и у него любовь к ним внезапно проснулась. Главное, я с ними после уроков этим делом занимался, домой никого не приглашал, а он настырный такой, пару раз явился. Теперь понятно: фото квартиры нужны были, для достоверности.

– Ну ты особо его не ругай, ради сестры парень старался.

– А, – махнул он рукой, – ты лучше скажи, что мы будем делать с каналом? Расскажем администрации – твоя дочь пострадает, не простят ей, что слила информацию, но и молчать нельзя, этак они совсем распояшутся.

– Директору в любом случае сказать придётся, а там посмотрим. Лиза у меня крепкая, отобьётся, да и хорошим уроком будет для неё – всё тайное обязательно становится явным.

– Сама как? В школе не поговорить, всюду уши. Если помощь нужна, ты маякни, я всегда готов…

– Я справляюсь, Паша, спасибо, – перебила его Надя, и на кухне повисла долгая, неловкая тишина.

Через неделю от канала учеников не осталось и следа: скандал раздувать не стали, просто выяснили владельца и, используя техподдержку сервиса, заблокировали. Родителям сделали внушение, детям погрозили издалека пальцем – а что в нынешних реалиях можно с ними сделать? Павел Александрович был реабилитирован в глазах общественности, и никто не узнал от него, откуда он выведал про канал. Ребята кивали друг на друга, ища среди своего предателя, но полная анонимность в Интернете сыграла с ними плохую шутку – невозможно было выяснить, кому принадлежат те или иные никнеймы.

Школа благополучно прошла через экзамены и широко шагнула в лето. Учителя облегчённо сбросили с себя тяжёлые твидовые пиджаки и обязанности и с головой окунулись в отдых. Надя с дочерью проводили лето в Язовке, мучаясь от жары в духоте своей маленькой квартиры, но даже короткую поездку к морю они не могли себе позволить – Андрей алименты не платил, а зарплаты Надежды Григорьевны едва хватало на простую, без изысков жизнь.

Надя купила брошенный старый дом с участком и не без помощи Павла превратила землю при нём в небольшой огородик, где росло всё необходимое. Стоял дом в дальнем углу села, но дорога к нему пролегала мимо дома, который они строили с Андреем. Когда Надя проходила мимо, каждый раз сердце её замирало от боли, но, к счастью для неё, она ни разу не встретилась ни с бывшим мужем, ни с его новой супругой.

К августу ночи стали темнее, холоднее, звезды ярче, а от небольшой речушки, протекавшей через село, поднимались белые, плотные шапки тумана, расползаясь по улицам. Надя спала неспокойно, видя очередной сон, крутилась в постели, хотя, казалось, было не от чего.

* * *

Акулина с утра турнула дочь на сход жителей, который определял день хмелевания. Обычно он выпадал на пятнадцатое августа, в день Успения Божьей Матери, храмового праздника в Далматово.

Рос хмель в наволоках между Исетью (по левому её берегу) и Течей. Ни один житель города до определённого сходом дня не смел сорвать ни листочка хмеля. Но как только этот день наступал, город словно вымирал – жители уже накануне перебирались в наволоки, чтобы с раннего утра приступить к сбору. Целые семьи, с топорами, косами и крюками, пологами и мешками, прихватив с собой еду, отправлялись на заранее облюбованное место, передаваемое от отца к сыну. Хмель использовали для заквашивания теста, кваса, для варки пива, продажи. Заготовить нужно было много, чтобы хватило на целый год.

Вот и Ксения с мужем и детьми прибыла на свой наволок, оставив Акулину на хозяйстве. Жеребец, купленный мужем Ксении на ярмарке, громко заржал, увидев на их участке маленькую кобылку, запряжённую в телегу. Незнакомые мужички споро обрывали хмельные шишки, что было строжайше запрещено – до дня хмелевания заготовлять растение было нельзя.

– Это что же получается, уважаемые? На чужом участке да в нарушение правил охальничаете? Да на этом наволоке ещё мой дед хмелевал! – возмутился Степан Епифанович Мылтасов, муж Ксении, разворачивая коня, чтобы позвать на помощь других далматовцев.

Прибывшие мужики связали виновных по рукам и ногам, а общественный суд, быстро собранный по горячим следам, решил: лихоимцев привязать к их же телеге до окончания хмелевания, а собранный урожай отдать Мылтасовым – за причинённый урон. Пока разбирались с охальниками, уж и вечер подоспел, вокруг запалили костры, в ожидании утра готовили еду, выпивали.

Акулина смотрела с высокой белой стены на огни костров, слышала песни молодежи, звуки балалайки, ржание коней, наслаждалась открывшейся ей картиной и звёздной ночью, ветром приносящей хмельной запах.

Наспех отужинав, Мылтасовы устроились под телегой. Ксения, рассматривая звёзды, думала о том, что завтра зазвенят топоры, мужики начнут срывать с деревьев лианы с мягкими гроздьями, женщины будут обрывать кисти, а детишки раскинут на траве полога, собирая урожай, и будут набивать мешки духмяным богатством. Часам к десяти утра все пособятся, и потянутся в город телеги, гружённые хмелем, в сопровождении молодёжи верхом на конях, а дома хмель оберут, высушат в печке или на полатях, и медовый хмельной дух поселится в каждом доме.

– Не спится, люба моя? – сильной рукой Степан подтянул жену к себе, прижал к своему горячему телу. – Озябла? – шепнул он, и от его голоса мурашки разбежались по женскому телу.

Ксения оглянулась: сыновья сидели у соседнего костра, младший весело выплясывал под балалайку.

– Хороший завтра будет день, быстро управимся, – муж пощекотал её усами, приноравливаясь, чтобы поцеловать в нежную шею.

– Окстись, охальник, – ругнулась Ксения, улыбаясь в темноте, – этих бы поднять, а у тебя одно на уме.

Звёзды подмигивали им с неба, совершенно так же, как беспокойно спящей Наде, которая во сне ощутила щемящую нежность, потребность любить и желание делиться этой любовью с другими.

Именно после этой хмельной ночи понесла Ксения и в положенный срок родила дочь, названную Дарьей, в честь матери Степана. Жизнь неспешно текла, как вода меж берегов Исети, взбрыкивая по весне разливной волною, подтапливая поля и дома далматовцев.

Сам город прочно стоял на купеческих, промысловых, торговых ногах, наращивая пузико с ярмарочных гуляний. Имелись в Далматово промышленные, торговые предприятия, обеспечивающие не только город и его округу, но и горнозаводский Урал, и даже далёкую, и от того кажущуюся чужой, Москву.

Мещанка Наталья Ивановна Зайцева содержала салотопенное и свечное производство, правда сама в силу возраста не работала – всем заправлял любимый сын Дмитрий, с помощником. По меркам того времени, предприятия стоили двадцать пять рублей, что позволяло Наталье Ивановне и её сыну жить безбедно.

Купцы второй гильдии Понамарев и Иванов изготовляли пряники, а крестьяне Долгановы и Кудряшовы держали портняжные заведения – все они работали самостоятельно, без привлечения работной силы.

Имелось в городе чеботарное, овчинное дело, в больших количествах присутствовали торговые лавки, винные погреба и даже питейные заведения, которые держали как купцы, так и солдатская жена, и крестьянин, прибывший в Далматово из Нижнегородской губернии. Последние уж очень раздражали Ксению, которой не раз приходилось забирать оттуда мужа, пристрастившегося проводить вечера в компании мужиков.

– Иди, Даша, за тятей своим, полдни скоро, он опять у Нахратова в питейном ошивается, – посылала Ксения дочь за Степаном в один из жарких, ветреных июльских дней 1909 года.

Восемнадцатилетняя Дашутка засмеялась было, но, наткнувшись на суровый взгляд шестидесятилетней Акулины, сникла. Акулина жила вместе с ними после того, как ушёл из жизни муж, а его лавка перешла по наследству отцу Даши.

– Больно весела ты, девонька, – укорила Дашу бабушка. – Не к лицу это девице на выданье. Поспешай за отцом, дела неотложные его ждут, успеет ещё наклюкаться!

Даша согласно кивнула и быстро вышла из дома, боясь получить ещё одну лекцию от бабушки о том, как надобно вести себя незамужней девице. Порою Акулина была невыносима, зудела, словно жирная, осенняя муха, талдыча одно и тоже. Несмотря на свой приличный возраст, она по-прежнему была полна сил и активна, пела в церковном хоре и умудрялась давать уроки в местной школе, заменяя порою занедужившую Ксению.

Семья владела лавкой, закрытой сейчас по причине отсутствия хозяина, а Даша готовилась к учительству, пойдя по стопам бабушки и матери. Детей она очень любила – вот и сейчас, не удержавшись, присоединилась к стайке детишек, игравших в «бирюльки» в тени монастырской стены.

Игра увлекала и детей, и взрослых своей простотой. Суть её была такова. Брали от шестидесяти до ста палочек длиной в десять сантиметров и клали их в мешок. Мешочки были разные, иные разукрашенные шитьем и вышивкой, но в основном простые, холщовые. Да и палочки могли быть в виде разных фигурок. Затем палочки высыпали на ровную поверхность, и они ложились неравномерно, кучкой, и задача игроков была – по очереди поднять свою палочку крючком так, чтобы палочки, лежащие рядом, не шелохнулись. Если пошевелил – ход пропускаешь. А побеждает тот, у кого палочек после разбора кучи останется больше.