Зеркало истины

Вечером Владимир засобирался было в свою амбулаторию, но Даша его не пустила – в Троицу вечером из дома старались не выходить, «чтобы не поймали русалки, черти и лешие».

– Ты же образованная женщина, учительница, – сердился он, – а в сказки веришь как маленькая!

– Что ж поделать, миленький, вот такая я уродилась! А ты лучше с родной женой побудь, не убегут твои животные. Если что, фельдшер присмотрит.

Владимир подумал, вздохнул да сбросил с ног сапоги и повесил на крючок старенький картуз. Ласковые объятия молодой жены показались ему сейчас важнее амбулатории.

– Тятя завтра за вениками собрался, ты бы подсобил ему чутка, – попросила она, прижимаясь к Владимиру.

– Сам не могу, в уезд поеду, а помощника своего пошлю, не останешься без веников-то, – ответил он, обнимая Дашу.

– Когда жить по-человечески станем? – спросила она, чуть отстранившись, и посмотрела мужу в глаза. – Ведь если не тятя, давно бы ноги протянули с голоду. Ты ведь, окромя работы своей, и не видишь ничего!

– А вот и станем! Верю, что скоро всё переменится к лучшему! А пока идём спать, душа моя, поеду пораньше, путь не близкий.

Уже в постели шепнула она мужу, засыпая:

– Про веники не забудь! – но Владимир её не услышал.

Наполненный эмоциями дневного гуляния за городом, он уже крепко, похрапывая, спал.

– Бедовый мой, – вздохнула Даша, отгоняя рукой запевшего в воздухе комара.

Уездный, богатый купеческий город Шадринск был больше Далматово и стоял на перепутье торговых дорог. Имелась здесь прядильно-ткацкая фабрика братьев Бутаковых, сельскохозяйственная мастерская, женская гимназия, реальное училище и учительская семинария, в которой училась Даша. Большая часть города была деревянной, но дома располагались не как попало, а по плану улиц, компактно. На солнце блестели железные крыши Никольской, Спасо-Преображенской и Флоро-Лаврской церквей, а большинство каменных зданий были выкрашены зелёной малахитовой краской. Это был строгий, не лишённый обаятельности и уюта, маленький городок. Сюда-то Владимир Петрович и приехал по делам.

В дополнение к церквям и казённым учреждениям в городе было много лавок, а Михайловская площадь уже не вмещала всех желающих торговать во время ярмарок. Возле одной из лавок и спешился Владимир Петрович, оставив извозчика, нанятого для поездки в Далматово, под тенью раскидистого дерева. Захотелось ему сделать Даше приятное – купить красивый полушалок.

В лавке, располагавшейся на первом этаже каменного дома, никого не было, и даже колокольчик, висевший у двери, не известил хозяина. Владимир не спеша прошёл к прилавку и рассматривал привычные товары, нужные для хозяйства. Пряности, бакалея, образчики разной муки и крупы в ящиках, кули с овсом на полу, чай, табак, постное масло.

Цены в таких лавках были небольшие и доступны почти всем и, главное, хозяин охотно отпускал в долг, потому что, как правило, знал своих покупателей лично. Нередко в таких лавках цеплялись языками женщины, пришедшие за покупками, и тогда в разговор включался хозяин, имевший от этого свою выгоду. Пока женщины трендели о своём, он за разговорами успевал их обвесить или взять под шумок с них денег больше. Хитрые лавочники прикрепляли к весам зеркало, и пока хозяюшка рассматривала себя в отражении, продавец мудрил с весами и подсчитывал, сколько нужно заплатить. Как правило, сумма получалась больше, чем положено, и, хотя разница была небольшой, к концу дня набегало прилично.

Помещение лавки было весьма тесным, прилавок и шкафы с товаром располагались буквой «П». Напротив окон, в простенке, висело большое зеркало в тяжёлой деревянной раме, украшенной завитушками. Оно казалось столь неуместным, что Владимир Петрович несколько раз мигнул, чтобы убедиться, что зеркало ему не мерещится. Вдруг ему почудилось, что в глубине стекла мерцают огоньки и двигаются какие-то фигурки.

– Что изволите? – раздался голос продавца, маленького юркого мужичонки лет тридцати, выскочившего из подсобного помещения.

– Мне бы полушалок, – растеряно ответил ему Владимир и, мельком глянув на продавца, продолжил рассматривать зеркало.

– Пожалуйста, всё для вас. Вот с набивным орнаментом, с вышивкой шёлком имеется, а это шёлковые и шерстяные из Павловского Посада Богородского уезда Московской губернии, они подороже будут. Сами понимаете, доставка. Выбирайте, что глазу нравится, – предложил он.

– Скажите, а вот это зеркало? Оно продаётся? – с волнением спросил Владимир.

– Никак нет-с, зеркало старой хозяйке принадлежало, Ефимии Кондратьевне, – ответил продавец, тут же теряя интерес к покупателю – понял, что гость явно ничего не купит.

– Гришка! – раздался зычный голос, и в лавку вошёл хозяин. – Принимай товар, да глазами гляди – коли что попортишь, не сносить тебе головы! Шибче шагай, а я пока за прилавком постою. – Что тут у вас? – уже шёпотом спросил он продавца, кивая на замершего подле зеркала покупателя.

– Так вот, зеркалом интересуются, полчаса как замерши стоят, купить желают-с, – ответил Гришка, быстро ретируясь под суровым взглядом хозяина.

– Матушки моей зеркало, – пояснил он Владимиру, подходя к нему и становясь рядом. – Приданое её. Она сама-то не из местных была, за отца моего, царство ему небесное, взамуж из-за безысходности пошла. Из всего богатства только зеркало это. Берегла его пуще жизни своей, говорила, что оно особенное. Из всех, кто в лавку заходил, только вы на него внимание обратили, остальные покупатели словно и не видят его вовсе. А матушка, уходя, просила отдать его тому, кто цену спросит и захочет купить. Так что сымай его и владей, видать, тебя оно дожидалося! – решительно сказал он.

– Да куда же его мне, у нас и изба малёханькая, да и как его до Далматова везти? – засопротивлялся Владимир, когда магия зеркала его отпустила.

– А то не моя забота. Я просьбу матушки выполнил, а там как знаешь. Гришка! – закричал лавочник в открытую дверь. – Зеркало сыми да помоги покупателю до телеги донести! – скомандовал он и улыбнулся вновь зашедшим покупателям – краснощёким, хихикающим меж собой, горожанкам.

Укутав в дерюжку своё приобретение, Владимир Петрович отправился домой.

В следующее после Троицы воскресенье отмечали далматовцы Яичное заговенье, так как с понедельника уже начинался Петровский пост. В этот день собирались всем городом на берегу Исети, варили на костре яйца. Играли с ними, катая по желобкам, как на Пасху. Стреляли по яйцам, лежащим на жерди, проверяя свою меткость. Здесь же пытались попасть длинной палкой по корчаге с яйцами. Если попадали – что случалось редко – корчагу разбивали и черепки разбрасывали по воде. Качались прямо на берегу на качелях, играли в лапту, мужики меж собой боролись. Повсюду на берегу жгли костры.

Прислушиваясь к крикам, доносившимся с берега Исети, Даша напряжённо всматривалась в привезённое мужем зеркало. Оно её пугало. Каждый раз она вздрагивала и зябко ёжилась, когда взрывы хохота врывались в избу. Странный подарок, что уж тут говорить, и не поспоришь – разве против мужика пойдешь?

«Лучше бы полушалок мне привёз», – торощилась она про себя, ругая мужа. Повесить подарок было некуда, и она прислонила его к стене напротив кровати и, засыпая, прижимаясь к горячему плечу мужа, чувствовала холодную стынь зеркала.

«Завтра же уберу подальше», – подумала она, проваливаясь в сон.

* * *

Сон был настолько реальным, что Надя застонала, почувствовав схватки, как и роженица в её сне.

– Тужься, милая, тужься, – прохладные руки обтёрли мокрое от пота лицо, спрятали за ушко выпавшие из косы волосы. – Ещё немного, поднатужься! – сказал голос, и Надя напряглась, стараясь вытолкнуть из себя нечто.

– Ну вот, – сказал тот же голос. – Можешь пока отдохнуть, потом последом займёмся.

– Кто? Кто у меня родился? – обессиленно спросила Надя, и потеплевший голос сказал: – Мальчик у тебя, да такой ладный!

– Володе, Володе скажите! – попросила роженица.

– Да уж сказали, – усмехнулся голос, – вон он, под оконцем пляшет от радости.

– Пляшет? Это хорошо, это по-нашему! – ответила молодая мамочка, проваливаясь в небытие.

Надя резко проснулась, села, в панике ощупывая себя, и облегченно обвалилась обратно на подушку – поняла, что никаких родов у неё не было и она просто увидела сон.

– Опять прошлое увидела? – шевельнулся рядом с ней Павел, включая ночник над головой. – Что на этот раз?

– Даша родила! Мальчика! – с улыбкой ответила ему Надя, глядя на щёку с отпечатавшимися следами от подушки.

– Та, что учительница?

– Ага!

– Странные у тебя сны, целая история с продолжением. Признавайся, что употребляешь? – пошутил Павел, притягивая Надю к себе.

– Ну, Паша-а, – протянула она, нежась в его объятиях. – Это же просто сон.

Она и сама не поняла, как оказалось, что Павел стал жить с ними. Когда она вдруг поняла, что любит его? Тогда, когда он сидел рядом на конкурсе Лизы и громче всех хлопал её успеху? Или когда грубо приказал Тамаре Петровне не приближаться к ней ближе, чем на сто метров, и пообещал кары небесные, если она скажет хоть одно худое слово про Надю? А может, когда они копали картошку в огороде у мамы или чистили снег у неё во дворе? Может быть, в ту минуту, когда он сидел рядом с ней и держал её за руку из-за того, что она внезапно затемпературила и слегла? Кто может точно сказать время и место, когда ты вдруг осознаешь, что в твою жизнь пришла любовь? Нет такого слова, жеста, взгляда, которые скажут тебе об этом. Просто ты однажды смотришь на человека и понимаешь, что любишь и любима. И тогда становится неважным, как и когда это произошло, ведь ты просто становишься счастливой.

Надя выключила ночник и потеснее прижалась к Павлу. Точно так же, как девушка Даша из её снов. Любовь в своих небесных чертогах, составляя списки счастливых людей, задумчиво покрутила в руках гусиное перо, быстрым росчерком которого связала и объединила женские судьбы в одно целое, отделив их друг от друга на столетие.

Перед началом работы летнего лагеря при школе, всех, кто по приказу директора в нём работал, погнали в Далматово на медосмотр. Муторное дело эти медосмотры: толком ничего не организовано, пока анализы сдашь, пока всех врачей пройдешь, УЗИ, маммографию, флюорографию сделаешь – кучу времени потеряешь и нервы в больнице оставишь.

Уезжали на школьном автобусе с утра, брали с собой воду и перекус, потому что перед анализами есть было нельзя, а после них искать кафе или бежать в магазин некогда.

Надя плохо переносила автобус, особенно школьный: расстояние между креслами небольшое, рассчитанное на детей, ноги некуда всунуть, а ехать ни много ни мало пятьдесят километров – измучаешься, пока удобное положение примешь. Хорошо, что дорога новенькая, асфальтированная, а раньше яма на яме была, пока до города доедешь, растрясёт так, что ног не чувствуешь. А начальство, как назло, то совещание в районе для педагогов придумает, то открытые уроки, то на концерт пригласит, иной раз прямо с уроков. Вот и сегодня, несмотря на хорошую дорогу, Надю укачало, подступила тошнота, голова закружилась. Еле доехала, списав недомогание на то, что не позавтракала.

Сдав анализы, педагоги распределили нужные кабинеты между собой, чтобы занять очередь друг за друга, иначе медосмотр в один день не пройти. Наде достался женский врач, гинеколог, очередь в кабинет которого змеилась до конца коридора. Оптимизация дошла и до их больницы – теперь смотровой кабинет объединили с кабинетом гинеколога. Обреченно встав у стены, выкрашенной суровой тёмно-синей краской, она принялась покорно ждать, рассматривая дурацкие плакаты, каких в больницах всегда полно.

Очередь тихо гудела, женщины обменивались мнениями: у кого лучше рожать, в какой детский сад стоит вести ребёнка, и как они планируют организовать встречу новорождённого дома. Рядом с Надей стояла молоденькая девушка, девочка совсем, смешливая, с забавными веснушками на красивом лице. Стоять ей явно было тяжело – большой живот, опухшие ступни ног, видневшиеся в сланцах, – но она не теряла присутствия духа и умудрялась шутить.

– Вам, наверное, тяжело стоять? – сочувственно спросила её Надя, пристраиваясь рядом.

– Ничего, это я на вид страшненькая, – улыбнулась девушка. – Но чувствую себя вполне сносно. Я по записи, – пояснила она, – приехала рано, рейсовый автобус ходит только утром и вечером, приходится вот приспосабливаться. А вообще я привыкшая, в магазине работаю, в нашем, сельском, там за день мешков и ящиков натаскаешься, к вечеру спины не чувствуешь.

– Что ж вы тяжести сами носите?

– А кто же ещё, у нас помощников нету.

– А хозяин, что же?

– А что хозяин? Поставщики товар привезут, на пол сгрузят, а ты разбирай, фасуй, да покупателей успевай-обслуживай! У нас с напарницей договор: как товар приходит, мы сразу в магазин идём, и неважно, на выходном ты или занята – одной несподручно всё делать.

– Нет, всё-таки я поищу вам стул, – не вытерпела Надя и пошла по коридору, выискивая свободные места на кушетках.

У окна, под большим фикусом, ей удалось найти стул. Ни у кого не спрашивая, она принесла его новой знакомой.

– Спасибо, – девушка осторожно села и с наслаждением вытянула ноги. – Боже, как хорошо. Думала, умру, – призналась она. – Меня Маша зовут.

– А я Надежда.

– Ой, смотрите, место на скамейке освободилось! – воскликнула Маша. – Садитесь скорее!

Свободное место оказалось как раз возле стула Маши, и они продолжили разговор.

– Душно здесь, – пожаловалась Надя.

– Ага, и по́том пахнет! Я, как забеременела, сразу запахи все стала слышать, прям отчетливо так: муж чуть пшикнется после бритья, а меня всю выворачивает. Вот и теперь чувствую, кто чеснока наелся, а кто с утра подмышки не вымыл.

– Ой, а я помню, когда с дочерью ходила, тайком от мужа и свекрови известку со стены отколупывала, – засмеялась тихонько Надя, чтобы не мешать остальным женщинам вокруг.

– Что, свёкры суровые были? – спросила Маша.