История души

И вдруг зазвонил телефон. Я вздрогнула, подбежала к нему, протянула руку и мгновенно отдернула ее. Нет, чудес не бывает, и всё же…

– М-да… – едва слышно выдохнула я.

– Приветик! Это Игорь, узнала? – его громкий фальшивый голос вряд ли можно было спутать с другим.

– Да, узнала.

– Я вернулся. Что скажешь?

– Ничего.

– Негусто. Думал, не так встретишь после двухлетней разлуки своего супруга.

– Бывшего, Игорь, бывшего.

– Почему? Мы, помнится, не разведены. И я лично о тебе много думал. Кстати, привез гору подарков.

Думал он, как же! Ни одной строчки, ни единого звонка, зато эти вечные сплетни «по секрету» от бывших общих знакомых о его похождениях… Дурак он, что ли, в самом деле?

– Игорь, я хочу получить развод.

Молчание. Потом:

– Я тебе его не дам, детка.

– Почему?

– Да потому что.

– Ну, что же, тогда я просто ставлю тебя в известность, что подаю документы в суд.

– Ты что, серьезно?

– Серьезнее не бывает.

– Но почему?

– Да потому что.

– Хорошо, хорошо, зачем такие крайности? Давай встретимся, обговорим всё спокойно.

– Тогда завтра, у загса, в десять. И не забудь паспорт.

– Так сразу?

– Да, так.

– Может быть, сейчас поговорим?

– Нет, не о чем.

– Подожди!

– Игорь, я жду звонка. До завтра.

…Нет, больше медлить нельзя. Я сняла трубку. Крутится диск. Палец замер на последней цифре. Я убрала руку. Диск поплыл назад. Сердце мое колотится, рвётся наружу. Но – поздно. Гудок – долгий, пронзительный. Сейчас раздастся щелчок, обрыв, бездна… и его голос… Но гудок продолжается, ему на смену приходит другой, такой же пронзительный, долгий, потом третий, четвертый… Сердце мое замирает, останавливается. Я кладу трубку и прижимаю ледяные пальцы к пылающему лицу.

Часы в холле начинают бить, и я машинально считаю за ними. Восемь. Поднимаюсь, выхожу из квартиры, спускаюсь вниз за вечерними газетами. Запираю дверь и слышу телефонный звонок.

– М-да…

– Привет, это я.

– А, Нинуль, добрый вечер.

– Я к тебе на минутку. Славка вот-вот должен вернуться с работы. Есть новости?

– Как сказать? Существенных нет.

– Зато у меня есть, – Нинин голос смеется, прыгает, и я ощущаю острую радость за нее.

– Отец в этом году делает мне аспирантуру. Это раз. А через неделю жду тебя на наше новоселье. Это два. Ну, как тебе мои новости?

– Здо́рово! Поздравляю! Говорила же тебе, всё придет в свое время, а ты не верила.

– Ну, тогда трудно было даже мечтать о таком!

– Как Слава?

– Хорошо. Сказал, что давно тебя не видел. В самом деле, когда ты к нам соберешься?

– Как пригласите.

– Ладно, тогда на днях будь готова. Да, Мариш, ты московские газеты получаешь? «Вечёрку»[21], например?

– Получаю. А что?

– Может быть, сплетни, но посмотри, на всякий случай, на последней странице справа в нижнем углу.

– Кто-то умер?

– Возможно, но точно не знаю. Ты посмотри, а потом перезвони мне.

Несколько секунд я держала в руках телефонную трубку, в которой раздавались короткие гудки отбоя. Потом вышла в коридор, машинально взяла со стойки «Вечернюю Москву» и вернулась в комнату.

Тишина. Слышно, как громко тикают часы и стучит мое сердце. Я села на диван, потому что почувствовала вдруг страшную слабость. Дыхание перехватило, но я развернула газету. Пальцы дрожали, не слушались. Траурная рамка, в ней несколько строчек, – вероятно, об этом говорила Нина. Всё сливается, я никак не могу прочесть. Наконец, разбираю: «…извещают о скоропостижной, безвременной кончине… Стасова Владимира Сергеевича и выражают соболезнования…»

– Нет! – я кричу это вслух, и мне становится жутко от звука собственного голоса.

Потом я больно ударяюсь обо что-то головой и больше ничего не помню.

– Мариша, проснись! Ты же ночью спать не будешь, – я открываю глаза и вижу низко склонившееся надо мной лицо мамы. Я ощущаю острую боль в висках, но заставляю себя улыбнуться ей.

– Давно пришла?

– Да вот только что. Звоню, звоню, а ты продолжаешь спать, – смеётся мама, – и телефон надрывается, а ты и не слышишь.

– Очень устала, – бормочу я.

– Почту брала? От папы ничего? – спрашивает мама.

– Нет, одни газеты. Где-то здесь были…

– Да ты же лежишь на них, совсем как твой дед, – опять смеётся мама, а я чувствую, что больше уже не в силах терпеть эту тупую боль внутри.

Мама встает, берет газеты.

– Есть что-нибудь интересное?

– Да. Нет. Не знаю.

Она качает головой и уходит на кухню ужинать. Я слышу, как открывается холодильник, звякает о плиту кастрюля. Я сижу неподвижно, крепко сжав зубы, и смотрю в одну точку. Почему нет слёз? Упасть бы лицом в подушку, разрыдаться, дать себе волю… В голове у меня шумит.

– Марина, – слышу я взволнованный мамин голос, – иди сюда.

Я встаю, натыкаюсь на кресло, вхожу на кухню, прислоняюсь к двери. У мамы серьезное расстроенное лицо.

– Ты знаешь, никак не могу поверить, – говорит она и показывает мне угол газеты, – вот, читай, Стасов умер…

– Да, знаю, – я чувствую, что если еще раз увижу эти строки в траурной рамке, то не выдержу.

– Странная ты, – слышу я мамин голос, – спрашивала же тебя, есть ли что-нибудь интересное в газетах, так говоришь, нет.

Я молчу и ухожу от нее.

Смотрю на красный телефон с серым диском цифр.

Теперь уже поздно казнить себя, поздно навсегда. И никто, никто никогда не узнает ни того, кем был для меня Стасов, ни того, кем мог бы стать…

Тогда тоже было лето, самые первые, теплые июньские деньки. Курс лекций и занятий в аспирантуре закончился, а экзамены были отнесены на сентябрь. Сказать по правде, я бы с удовольствием осталась в городе – отоспалась, отдохнула, походила бы в театры и кино, а потом уехала в деревню к бабушке. Но Коля устроил мне прекрасную путевку на Клязьму. Сам он поехать не мог, серьезно заболел его отец, но меня уговаривал от всей души так, что, в конце концов, я сдалась, хотя изредка еще случалось пререкаться с ним.

– Коленька, милый, как ты не понимаешь, что я хочу отдохнуть от людей, суеты. А там народ, всё в движении, вечно надо что-то делать, куда-то спешить…

На что он неизменно отвечал мне: – Да ты пойми, в деревню, в глушь, всегда успеешь! А там, на Клязьме, ты ведь не была ни разу. Места сказочно красивые, развлечения на любой вкус. И потом, кто же тебя заставит заниматься тем, что тебе не по душе? Вот увидишь, сама мне будешь благодарна, а нет, так приедешь назад.

Я смотрела в Колины добрые близорукие глаза и чувствовала себя надежно и защищенно. Впрочем, такое ощущение не покидало меня с того самого момента, как мы с ним познакомились перед первым вступительным экзаменом в аспирантуру, когда он предложил мне сесть вместе для «страховки». И, честное слово, я чувствовала себя намного увереннее, хотя мы с ним так и не обменялись ни одним словом.

Я знала, что Коля любит меня. У нас был единственный разговор на эту тему, и Коля очень удивил меня, когда сказал, что готов ждать долго, сколько я сама захочу. Сначала я не верила ему, теперь верю. Коля знал обо мне много, практически всё: об Игоре, который уже тогда работал за границей и женой которого я оставалась формально, по документам; о моих родителях, которые считали, что любят меня, и при этом совершенно не знали, да и особенно не пытались узнать; о моих старых и новых друзьях, о моих увлечениях и привязанностях. Он знал даже о предстоявшей мне плановой операции на сердце, которую я ожидала и которой в глубине души страшно боялась, хотя не говорила ему ни слова. Но он всё узнал сам, и был в те три больничных месяца самым частым моим посетителем. И теперь я должна была слушать его, как бы ни была против в душе́.

Впрочем, в электричке, которая везла меня в пансионат, я поняла, что, пожалуй, зря сопротивлялась, и Коля, как всегда, прав.

– Девушка, простите, а вы не в «Березовую рощу»? – спросил высокий юноша, который остановился в проходе и с улыбкой разглядывал меня.

– Угадали, – ответила я.

Он быстро устроился у окна, так же быстро познакомился со мной, отрекомендовавшись Шмелёвым Сашей. Вообще, я сразу поняла, что темп жизни у этого молодого человека явно скоростной, он никуда не опоздает. Через пять минут Саша предложил мне перейти на «ты».

Он был дьявольски красив. «С такой внешностью, – подумала я, – только сниматься в голливудских мелодрамах». Так или иначе, серьезной «опасности» Шмелёв не представлял, не мой тип, да и слишком уж старается. «Однако, знакомство может быть весьма полезным», – рассуждала я сама с собой, не забывая улыбаться своему спутнику и смеяться тогда, когда смеялся он. Шмелёв знал пансионат и его окрестности, часто бывал там. А что он за человек, я тогда подумала, что поняла уже минут через десять. В общем и целом, безобидный чертяка.

Я изредка прислушивалась к веселой шмелёвской болтовне, хотя, надо отдать ему должное, он был не только обаятелен, но и остроумен. Шмелёв сообщил мне массу сведений об огромном количестве клязьменских завсегдатаев, к числу которых причислял и себя самого, и всё это мгновенно перемешалось в моей бедной голове. Я даже успела подумать, очень ли Саша обидится, если я попрошу его говорить не так быстро и не так много.

Но, кажется, Шмелёв был умнее, чем я предполагала. После некоторого молчания, которое я восприняла как мирную передышку, он перешел, по его же словам, «к установлению наших личностей», и, так как времени было достаточно, предложил, чтобы мы с ним заполнили устную анкету. Вопросы – любые, ответы – только честные. Я засмеялась.

– Саша, ты просто прелесть!

Он тоже засмеялся, неожиданно быстро обнял меня и поцеловал. Потом, не обращая внимания на мой временно ошалелый вид, продолжал, как будто ничего особенного не произошло.

«Однако, – подумала я, – с ним надо держать ухо востро, а не то не успеешь опомниться, как окажешься в постели!»

Тем временем Саша старательно «заполнял» свою «анкету». На мой вопрос о самых общих сведениях он сообщил, что ему двадцать четыре года, окончил МГИМО[22] и работает в МИДе (позже он очень обрадовался, узнав, что с ним почти коллеги); родители – дипломаты; сегодня и в перспективе – активно холост (тут он выразительно заглянул мне в глаза); привычки и увлечения нормально-обычные – эстрада (особенно тяжелый рок), театр (модернистские постановки приветствуются), весёлые компании на всю ночь напролет, сигареты «Кент»…

Пока Саша легко порхал от одного к другому, я решала для себя важный вопрос: что и в каком количестве мне ему врать, да и сто́ит ли вообще? Решила – не сто́ит.

– А вина я не переношу, – заявил Шмелёв, и тут же, без перехода:

– А где ты учишься?

– Закончила Университет, теперь там же, в аспирантуре.

– Уже аспирантура? Сколько же тебе лет?

– Ты сам как думаешь?

– Сначала больше девятнадцати не дал бы, – я так и не разобрала, что это было, пустой комплимент или правда. Но тогда я просто улыбнулась.

– Ну, у меня еще не тот возраст, который принято скрывать, хотя свое девятнадцатилетие я отмечала четыре года назад.

После того, как Саша выяснил мое семейное положение (а я сказала, естественно, что разведена), установил, что наши привычки, в общем, совпадают, он перешел к области моих привязанностей.

– А твое хобби?

– Затасканное словечко, не люблю его. Если с него снять налёт, то мое хобби – литература, я пишу.

– Стихи или прозу? – Саша вдруг показался мне взволнованным и удивленным, он даже подвинулся ко мне ближе, и я подумала, что вот уж воистину не знаешь, где что найдешь.

– Всего понемногу. В основном, проза – рассказы, небольшие повести, зарисовки быта с натуры.

– Так это же здо́рово! Ты просто молодчина! – Сашины глаза сияли, и мне понравилось, что он не спрашивает, печатаюсь я или нет.

– Ты почитаешь мне?

– Если захочешь.

– Сейчас?

– Нет, конечно, в Москве.

– Почему? Ах, да, прости… Ну, ладно, ничего не поделаешь, придется подождать. А ты всё-таки какой молодец! Вот не думал…

Шмелёв надолго умолк. В сгущавшихся сумерках при тусклом освещении в вагоне всё кругом казалось серым и мрачным, а Сашино лицо – осунувшимся и грустным. И я поняла, что он только внешне «душа нараспашку».

Весь следующий день Шмелёв неотступно следовал за мной. Мы вместе ходили в столовую, потом осматривали окрестности пансионата. Шмелёв показал мне спуск к водохранилищу, где можно было купаться, и даже были установлены кабинки для переодевания, а также несколько старых, рассохшихся скамеек. Я предложила ему пойти в воду, но он отказался, заявив, что я еще не видела бассейна.

Мы вернулись в здание. В коридоре низкий хриплый голос окликнул Сашу:

– Шмелёв? Друг мой, какими судьбами?

Человек, подошедший к нам сзади, был невысок и худ. Небольшие, но умные глаза его показались мне хитрыми и злыми. Я сразу узнала Стасова. Хотя, по правде, в тех фильмах, где мне пришлось его видеть, он был намного интереснее, – фотогеничен, стало быть.

– Володя! Вот отлично! Ну, теперь порядок, скучать не придется, – Саша был искренне рад встрече.

– Познакомьтесь, пожалуйста, это…

– Марина, – сказала я и протянула руку.

Владимир окинул меня взглядом с ног до головы, прищурился. Губы его сложились в усмешку.

– Стасов, – сказал он и сильно сжал мою ладонь.

– Ты давно приехал? – Сашин вопрос заставил его наконец снять с меня свой тяжелый взгляд.

– Что? А… нет, на днях.

– И надолго?

– По обстоятельствам. А вы, ребятки?

Мне отчего-то не понравилось, как быстро Стасов объединил меня со Шмелёвым. Не понравилось мне и то, что Саша при этих словах по-хозяйски положил мне руку на плечи.

– Да тоже пока не знаем.

«А ведь он копирует Стасова», – мелькнуло у меня в голове, и тут же где-то в глубине души возникла резкая неприязнь к ним обоим. Я продолжала улыбаться…

– Пойдем с нами? – предложил Шмелёв.

– Куда? – расслабленные поза и тон Стасова были как будто исполнены презрительного дружелюбия, если такое вообще существует.

– Мы в бассейн.

– А, нет, увольте. Эта дыра, заполненная искусственной водой. Хотя чисто, конечно. Так чисто, что хочется блева… что тошнит.

Я с восхищением быстро взглянула на Стасова. Неожиданно-резкая оценка Владимира мне понравилась, но встретившись с ним глазами, я увидела в них удивившую меня злость.

– Л-л-ладно, привет, – процедил Стасов, – опекай девочку, – и пошел от нас, чуть прихрамывая, не дожидаясь Сашиного ответа.

Когда я спускалась по лесенке, ведущей в прозрачную зеленовато-голубую воду, Саша уже ждал меня внизу и протянул мне руку. Мы плавали молча несколько минут, то и дело на кого-нибудь натыкаясь, – народу было больше, чем достаточно.

– Как тебе Стасов? – спросил Саша.

– Я совсем не знаю его, – мне не хотелось говорить на эту тему, но Саша, как видно, меня не понимал.

– А первое впечатление?

– Талантливый задерганный неврастеник, – резко ответила я.

Саша такого не ожидал.

– Ну, это ты уж слишком!

Ему явно хотелось выложить мне всё, что он знал об этом «популярном» человеке.

– Он, конечно, хам перворазрядный, но ведь гений! Да, да, не улыбайся так скептически. И не нравиться он не может! Видела бы ты, как в прошлом сезоне по нему бабьё с ума сходило. А он всё чин чином, крутил только с одной. Ну, правда, и выбирал соответственно, не на один же час! – Саша засмеялся, а я поняла, что с завтрашнего утра буду искать себе другую компанию.

– Извини, – сказала я Шмелёву, – устала, хочу пойти отдохнуть.

– Я провожу, – сразу отозвался он.

«Чёрт возьми, – мелькнуло у меня в голове, – недурно, он, кажется, даже ночи не собирается дожидаться».

В пустом коридоре Саша крепко обнял меня. Я без улыбки смотрела на него.

– Что-нибудь не так? – он был искренне удивлен.

– Всё не так.

– Не понял, поясни.

– Слушай, Шмелёв Александр, поклонник Владимира Стасова, – я почувствовала, как во мне волной поднимается холодная ярость, – во-первых, ты уберешь свои лапы (он сразу опустил руки и смотрел на меня так, словно решал – разыгрываю я его или говорю серьезно); во-вторых, шёл бы ты… составить компанию своему кумиру; ну, и в-третьих, ко мне больше подходить не советую!

– Марина, да ты ничего не поняла!

– Слишком хорошо поняла тебя, «человек-загадка». А теперь уходи!

Шмелёв сделал несколько медленных шагов, потом обернулся и бросил мне: – Идиотка!

Я захлопнула за собой дверь. Во рту стоял неприятный привкус. Поморщилась. Конечно, гадко получилось, но не спать же с этим наглецом…

До вечерней синевы я просидела в комнате. Голова у меня была пустая. Потом решила спуститься к автоматам и позвонить домой. Я смыла всю косметику, подняла заколкой наверх волосы. Может, потом сходить на водохранилище? На всякий случай, надела под платье купальник.

Внизу, как на переговорном пункте, – столпотворение. Не поймешь, за кем занимать очередь. Я постояла немного, а затем направилась к выходу.

Днем Шмелёв показывал мне дорогу к спуску, и теперь в сумерках я пыталась найти ее сама. Я шла по тропинке, посыпанной гравием, и слышала, как он шуршит у меня под ногами. Нужное мне место нашла не без труда, в темноте я всегда хуже ориентируюсь. Но, увидев старые скамейки, поняла, что пришла.

Вечер был удивительно приятный. Я набрала в руки воды, теплой и почти черной. Хотела сначала посидеть в одиночестве, но вдруг заметила неподалеку темную фигуру. Подумала о Шмелёве. Его мне меньше всего хотелось видеть. Быстро сняла платье, босоножки и вошла в воду.

Мне нравилось плавать одной, когда кругом такая тишина и воздух темно-синий, зримый, весомый. Было тепло, вода мягко обнимала меня, и я чувствовала странное умиротворение.

До берега оставалось метров двадцать, когда я увидела, что рядом с моей одеждой кто-то сидит на скамейке. Я вышла из воды чуть поодаль. И узнала Стасова. На нем были обтрепанные джинсы и ковбойка. Меня он заметил, когда я подошла почти вплотную и стала доставать из пакета полотенце.

– Как вода? – спросил он.

– Хорошая.

Я вытерлась, прошла в кабинку для переодевания снять мокрый купальник. Оделась, вынула из волос заколку. И вдруг почувствовала озноб.

Стасов сидел всё так же, опершись локтями о спинку скамьи.

– Вот так водопад! – глухо сказал он и, заметив, что я не поняла его, пояснил: – Это про твои волосы.

Я промолчала, сложила вещи в пакет и собралась уходить.

– Уже пор-р-ра? – резкое, дробное «р» заставило меня вздрогнуть, но голос Стасова, такой же низкий, хриплый, был менее насмешливым, чем днем, когда он встретил меня со Шмелёвым.

– Не тор-р-ропись, – предложил он, – посидим.

Я постояла, потом села рядом. Он коснулся рукой моего плеча, и я слегка отодвинулась.

– Сбежала от Сашки? – Стасов повернулся ко мне, и я смогла разглядеть его лицо – лицо уверенного в себе, преуспевающего мужчины.

– Да.

– А ты всегда так много говоришь? – поинтересовался Стасов.

– А вы всегда «тыкаете» незнакомым женщинам? – тихо спросила я.

– Скажите, пожалуйста! – стасовскую интонацию разобрать было трудно. – Эх ты, «незнакомая женщина» дошкольного возраста!

Я молчала. Спорить с ним, доказывать что-то мне не хотелось. Убеждать таких людей вообще бесполезно.

– Обиделась? – голос Стасова прозвучал очень нежно.

Я подняла на него глаза и увидела, что он пристально смотрит на меня.

– Нет. Но, если вам не трудно, говорите мне, пожалуйста, «вы».

– Если мне не трудно… – повторил за мной Стасов, – да в том-то вся и штука, что трудно, ужасно трудно эдакой пигалице говорить «вы»!

Я поднялась. Разговор мне не нравился, как не нравились и хитрые, прищуренные глаза этого человека, которого я представляла совсем иным. Стасов тоже поднялся и взял меня за плечи. Он был одного роста со мной, и его глаза пришлись на уровне моих. «Начинается», – с тоской подумала я. Но Стасов меня удивил. Он только нажал на мои плечи и опять усадил меня.

– Набери килограммов пять, тогда будешь совсем в моем вкусе, – в голосе его звучала прежняя издевка.

Я молчала.

Стасов прочистил горло, хмыкнул и сказал: – Прости, привычка.

Я чувствовала себя по-идиотски, потому что не знала, что делать, как говорить с ним. Но и уйти я отчего-то уже не могла.

Стасов взял меня за подбородок, я резко высвободилась.

– Тебе без косметики намного лучше, – сказал он как ни в чем не бывало.

– Что мне лучше, я сама как-нибудь решу, с вашего позволения, – отозвалась я.

– Ай-яй-яй! – Стасов прищелкнул пальцами. – Как нехорошо дерзить взрослым. Ты куда удачнее исполняешь роль маленькой невинной девочки.

«Нет, надо кончать», – подумала я, встала перед ним. Стасов поднял голову и смотрел на меня исподлобья каким-то мутным взглядом.

– А вам, Стасов, – спокойно сказала я, – больше подходит естественность, а не роль озлобленного циника.

– Сядь, пожалуйста, и не сердись, – в его низком красивом голосе мне послышались новые ноты. Неожиданно Стасов расхохотался, но смех его прозвучал невесело и быстро смолк.

– Откуда тебе-то знать, что именно для меня, а что нет? Слушай, а может, сама разрешишь говорить тебе «ты»?

Можно подумать, что без моего разрешения он не обращается со мной, как с ребёнком…

– Если вам это доставит удовольствие.

– Мне знаешь, что «доставит удовольствие»? – Стасов взял меня за руку.

– Если ты тоже обойдешься без своего «вы» в мой адрес и будешь звать Володей.

– Хорошо, я постараюсь.

Стасов провел моей ладонью по своему лицу. Это было немного неожиданно. Потом он отпустил мою руку и сказал:

– Я, кажется, обознался на этот раз. Прости грешного, девочка.

– Нет, не прощу, – я сама не знала, почему ответила ему так.

– Всё верно, – Стасов встал, сделал несколько шагов в сторону, потом вернулся назад.

– Так ты, значит, не с Сашкой? – спросил он.

– Нет.

– А с кем?

– Сама по себе.

Кажется, ему это понравилось.

– Ну, правильно. Сашка – сволочь. А ты мне нравишься.

– А вы мне – нет, – я не ожидала, что буду с ним резка.

Стасов улыбнулся.

– Нравиться должны хорошенькие женщины. Вроде тебя, – назидательно изрек он.

– Благодарю, – усмехнулась я.

– Ты Шмелёва давно знаешь?

«Дался ему этот Шмелёв!» – подумала я.

– Нет, молчи, сам скажу. Ты училась с ним вместе.

Я покачала головой.

– Всё куда проще. Прилип в поезде, я решила, безобидный чертяка, а вон оно как обернулось, – я радовалась, что мой голос звучит ровно и спокойно, потому что внутри у меня что-то стучало, прыгало.

– Здо́рово приставал? – в голосе Стасова мне послышалась прежняя насмешка.

– Не беспокойтесь, справилась.

– Умница! Теперь уж я не позволю, чтобы всякие там Сашки к тебе клеились, так и знай.

И хотя он, кажется, говорил от сердца, я не смогла сдержать усмешки.

– В опеке не нуждаюсь. Найдите занятие поинтереснее.

Я думала услышать от него в ответ очередную колкость, но Стасов молчал. Его лицо, привлекательно-волевое, некрасивое, было развернуто в профиль. Мне вдруг стало жаль его.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Двадцать три года.

– А мне…

– Умножить на два, – закончила я за него.

– Верно, – он грустно улыбнулся одними губами.

– Учишься, работаешь?

– Пока в аспирантуре.

– Специальность?

– Экономист-востоковед.

– Ничего себе!

Потом, после некоторого молчания:

– Стало быть, Сашкина коллега.

– Послушайте! – я зло посмотрела на него и замерла, – глаза! Глаза теперь были другие, добрые и близкие.

– Послушайте, – еще раз, уже мягче повторила я, – а что, если мы оставим вашего Шмелёва как тему для разговора навсегда?

– Моего Шмелёва… – пробормотал он, – да еще навсегда… Почему, собственно, моего? Я, что, родил его, воспитал?

– Нет, – улыбнулась я, – но вы о нем всё время говорите. Давайте найдем другую тему.

– Ты думаешь, найдем?

– Ну, если постараться…

Я уже не чувствовала себя маленькой девочкой. И мне было интересно с ним.

Помолчали.

– Расскажите мне о своей работе, – попросила я и, увидев его неподдельное удивление, удивилась сама. – Что, это так странно для вас, говорить о своей работе?

– Нет. Просто ты первая женщина, которая задает мне подобный вопрос…

Помолчав немного, он начал вдруг быстро и сбивчиво говорить о том, что ему не дают ролей, принимался и бросал на полуслове объяснять, почему именно не дают, нарисовал мне отвратительно-мерзкую картину театральной «кухни», растолковал, каким образом бесталанные подонки выходят в «народные артисты», и многое, многое другое. Я тогда не могла его понять. Мне казалось, что он опять надел маску и разыгрывает передо мной очередную, не лучшую свою роль…