В объятиях глициний

Амелия наливала в бокал еще вина, а я все смотрела на нее, пытаясь подобрать слова.

– Как с этим справиться, Амелия? – спросила я, словно ребенок, который искал в ней не только старшую сестру, но и мудрого наставника.

Она устало улыбнулась, сделала небольшой глоток и мягко сказала:

– С этим невозможно справиться. Но можно научиться жить. У нас есть только два выхода. Первый – страдать каждый день, наполняя воспоминания о человеке только трагедией, болью и обидой. Второй – перестать жалеть себя. Вспоминать с благодарностью каждый их день, радоваться, что они прожили свою жизнь, и позволить любви победить боль. Знаешь, Элла, я все больше убеждаюсь, что моя мама была особенной женщиной.

Амелия положила бокал на стол и, чуть отстранившись от меня, посмотрела на горизонт, где угасали последние отблески заката.

– Она родилась 14 февраля, в День святого Валентина. Она встретила настоящую любовь, ту, о которой мечтает каждый человек. Родила меня в день рождения бабушки, словно сделала последний подарок, и ушла, прожив всего один день после родов. Это трагедия, да. Но подумай: за свои двадцать шесть лет она сделала то, на что у одних уходят десятилетия, а у других даже одной жизни не хватает, чтобы все это воплотить. И она оставила после себя яркий след, о котором помнят многие.

Я внимательно слушала ее, ощущая, как ее слова пробирались глубоко в мое сердце.

– Я благодарна ей за все, – продолжила Амелия, ее голос был мягким, но уверенным. – Благодарна за то, что она жила, любила, верила, дышала. За то, что она существовала. Ведь если бы не она, то не было бы меня. А пока я живу, она живет во мне. Это сложно объяснить, но… пока есть хоть один человек, который помнит ее, она остается. Даже если ее больше нет в этом мире.

Она замолчала, давая мне время переварить ее слова. И я поняла: она права. Во всем. Абсолютно. Но одно дело понимать, а совсем другое – жить по этим принципам. Как отпустить боль, которая с каждым днем все глубже врастает в душу? Как начать жить, отпуская из памяти самые счастливые дни в своей жизни, которые больше не вернуть? Как испытывать благодарность, если у тебя, не церемонясь, отняли самое дорогое? Как перестать злиться, если ты остался жить, но смысл твоей жизни был у тебя украден злым роком судьбы?

Я не знала. Не знала, как справиться со своей болью. Но мучить Амелию этой темой мне вовсе не хотелось. Мы всегда избегали языка боли, выбирая вместо него язык радости, любопытства и светлых воспоминаний.

Вспоминая о том, что меня зацепило утром, я решила сменить тему. В голове всплыла мысль о женщине, которая на несколько мгновений отвлекла меня от тягостных мыслей об Адаме.

– Амелия, что ты знаешь о прабабушке Изабелле? Тебе ведь было всего три года, когда ее не стало.

– Прабабушка? С чего вдруг она тебя заинтересовала? – удивленно подхватила Амелия, но, обрадовавшись новой теме, которая не вызывала в ней столь ярких эмоций, она оживленно продолжила. – Я была слишком маленькой, чтобы запомнить ее. Все, что я знаю о ней по рассказам бабушки Нелли – в семье было восемь сестер, но, учитывая медицину того времени, выжили только четыре. Среди них была самая младшая – наша прабабушка Изабелла. Все в семье ее обожали и баловали, и именно это воспитало в ней осознание собственной ценности, а также умение преподнести себя миру. До ужаса чистоплотная, стильная, ухоженная, женственная и в то же время сильная, волевая, строгая и нежная одновременно. Мудрая, тактичная и при этом прямолинейная, гостеприимная и щедрая – она была многогранной личностью. Но, наверное, лучшим словом для ее описания будет «загадочная». Бабушка всегда говорила, что Изабелла была женщиной с большой буквы. И хотя прошло столько лет, как ее нет в живых, нас с тобой до сих пор вспоминают как правнучек Изабеллы Артуровны. Это уже о многом говорит, не так ли?

– Знаешь, глядя на ее портрет, я чувствую боль, скрытую за маской силы. Что-то в ее взгляде тревожит, словно она несет невидимую тяжесть, ранящую изнутри, и это вызывает острую боль в груди. Но я не понимаю, что именно. Вроде бы она жила в красивом доме, муж относился к ней как к королеве, дочери и внуки ее обожали, знакомые восхищались и уважали. Но что-то в ней было такое… что-то, что напоминает… меня, – смущенно закончила я. Пока эта мысль была лишь в моей голове, она не казалась абсурдной, но как только я произнесла ее вслух, нелепость предположения заставила меня покраснеть от пят до ушей. Сильная, волевая женщина и хрупкая, сломленная я… Где здесь сходство?

– Ты ведь знаешь, что она потеряла прадеда Георгия всего в сорок лет? – неуверенно продолжила Амелия, чувствуя, что вступала на опасную территорию, и одно неверное слово могло снова напомнить мне о пережитой утрате. Я не готова была делиться своими чувствами по поводу потери любимого мужа… Я еще не была готова. В знак согласия, чувствуя тяжелый ком в горле, я просто кивнула.

– Это была невыносимая потеря для нее. Прабабушка казалась такой стойкой, волевой, но только дочери знали, в какую глубокую депрессию поглотила ее эта трагедия. Она не хотела выглядеть слабой и беспомощной, чтобы ее жалели. Ей не нужно было сострадание. Ей нужен был только муж. Но она понимала, что ничто и никто не может вернуть его. Зачем показывать свою боль посторонним, если это не изменит ничего? Хуже самой трагедии может быть только постоянное напоминание о ней в глазах других людей. Но смерть следовала за ней по пятам: прабабушка пережила смерть родителей, мужа, всех сестер и даже свою внучку Шушанну… Это событие подкосило ее здоровье, но она никогда не сдавалась, потому что всегда было ради кого жить, ради кого улыбаться, даже когда сама судьба ломала ее, как могла…

–Ты думаешь, она была счастлива? – продолжала я задавать свои наивные вопросы.

– Этого я не могу сказать, но знаю, что она до последнего боролась за свою жизнь. Значит, она знала, какова ее цена. Прабабушка не раз стояла на грани жизни и смерти, но, вопреки всем безутешным предсказаниям врачей, она героически выкарабкивалась на радость дочерям и внукам.

– Знать бы еще, как ей это удавалось? – неожиданно вырвалось у меня, оголяя все мои мучения.

– Если бы я только знала, милая. Может, тебе удастся разгадать эту загадку? – подхватила Амелия, протягивая мне свои изящные руки, которые манили в теплые и крепкие объятия.

Изабелла

– Надолго ли ты уезжаешь, Изабелла? Где решила остановиться? Кто-нибудь из подружек поедет с тобой в Джермук? А как нам с тобой держать связь? Кому звонить? – Эльвира завалила меня вопросами, не давая вставить ни слова.

– Ты больше мамы переживаешь за нее, – весело подхватила Джулия, искоса наблюдая за реакцией Эльвиры.

– А что мне за нее переживать? – вмешалась мама, стоявшая у плиты и варившая самый вкусный кофе на свете. – Она у меня самостоятельная, умная и мудрая девушка. Все будет хорошо, – произнесла она с таким спокойствием, будто речь шла о самой обычной прогулке.

Как же мне будет не хватать этих уютных женских посиделок… Теплый аромат кофе, легкий гул разговоров, звонкий смех детей и то непередаваемое семейное тепло, которое будто струилось из самих стен нашего дома.

– Я уезжаю всего на три месяца, поэтому не переживай так сильно за меня, – попыталась я успокоить Эльвиру, хоть ее забота и согревала мое сердце. – Еду одна, остановлюсь в доме у милых стариков, которые сдают его студентам. Как связаться с вами, я всегда найду способ.

– А вот где спрятались мои девочки, – раздался знакомый баритон папы, который шел на запах свежесваренного кофе.

– Изабелла, ты у меня такая молодчина. Моя целеустремленная девочка, – с гордостью произнес он, присаживаясь к нам за уютный круглый стол. – После практики ты станешь учительницей русского языка и литературы. Для меня будет большая честь быть твоим первым учеником, – добавил папа, улыбаясь так, словно действительно представлял себя за школьной партой.

– Не поздно ли ты решил за ум взяться? – с ласковой улыбкой подколола мама, наливая кофе в изящные белые чашечки из фарфора.

– Учиться никогда не поздно, дорогая, ни-ког-да, – весело откликнулся он и с аппетитом откусил большой кусок горячего яблочного пирога, воздушный аромат которого так и манил к себе.

Я старалась держаться стойко, ведь три месяца должны были пролететь, как один долгий день. Но мысль о разлуке с семьей причиняла мне острое, почти физическое чувство боли. Целых девяносто дней без одобрительного взгляда мамы, ее мудрых советов, папиных вдохновляющих цитат и бесконечной заботы сестер. Как выдержать этот долгий разрыв, когда твой дом – это не просто место, а твоя крепость, где каждый голос, каждый взгляд и каждый аромат пронизаны любовью?

Мы всегда были счастливы жить рядом друг с другом. Каждый свободный момент старались проводить вместе, собираясь за большим родительским столом. Мама всегда накрывала его с особым вниманием к деталям, будто принимала у себя особ из королевских семей: расставленные аккуратными рядами тарелки, изысканные угощения, блестящие бокалы, кружевные салфетки и декорации из подручных средств. Папа наполнял вечера оживленными разговорами, придумывая затеи и шутки, смешившие нас до слез. А мы с сестрами делились новостями, обсуждали успехи детей, моду, работу и всякие мелочи.

Но отказаться от практики ради привязанности к семье? Это было нелепо. Я была достаточно взрослой девушкой, и мне нужно было собраться с духом, взять себя в руки и сделать еще один шаг на пути к своей мечте – стать учителем, который вдохновлял и менял бы жизни людей.

– Я решила сменить образ перед поездкой. Мне надоели эти длинные черные волосы, которые невозможно усмирить, – неожиданно для всех заявила я, прерывая веселый гул сестер.

Эта мысль давно крутилась у меня в голове. Носить такую тяжелую копну волос в жарком влажном армянском климате было сущим испытанием. Но каждый раз я откладывала этот момент, словно предчувствуя, что столь кардинальное перевоплощение будет встречено неоднозначно. Родные всегда ценили естественность и вряд ли обрадовались бы подобной идее. Однако предстоящая поездка дала мне толчок к переменам. Я хотела войти в эту новую главу жизни обновленной, улучшенной версией себя.

– Так чего же мы ждем? – тут же подхватила инициативу Джулия. Ее глаза озорно заблестели. – Я сбегаю за краской, и через тридцать минут наша милая Изабелла превратится в роковую красотку.

– Моя девочка и так прекрасна, но если у тебя есть желание, почему бы и нет? Тебя все равно ничего не испортит, – с одобрением сказал папа, допивая свой горячий кофе.

Их мгновенное согласие удивило меня. Я ожидала хотя бы капли сопротивления. Но, кажется, родные решили поддержать меня во всем, чтобы облегчить предстоящую разлуку. Даже мама, которая всегда выступала против окрашивания волос, поднялась со своего места и, молча роясь в ящике, достала ножницы, которыми обычно подравнивала нам кончики.

К смене моего имиджа подошли с неподдельным энтузиазмом. Джулия сосредоточенно смешивала краски, пытаясь создать тот самый идеальный оттенок, который, по её мнению, лучше всего гармонировал бы с моей светлой кожей. Эльвира, действуя под чутким руководством мамы, аккуратно состригала длинные пряди. Папа, словно в своем маленьком театре, спокойно сидел на диване и с улыбкой наблюдал за хаосом, развернувшимся вокруг.

Если бы я осмелилась на это раньше, то, вероятно, не доверила бы столь важное событие им. Но, видя, сколько радости этот процесс приносил моей семье, я успокоилась и начала просто наслаждаться происходящим. Мои длинные черные кудри лежали, словно густые тучи, окружившие наш уютный маленький мир. Мне даже стало приятно думать, что вместе с этой тьмой я избавилась от всего плохого в жизни. Тридцать минут волшебства – и изящные руки Джулии и Эльвиры завершили мое преображение. Когда я взглянула в зеркало, то увидела перед собой совершенно нового человека. Эта прическа настолько мне понравилась, что я поняла: буду носить ее до конца своих дней. Я вошла в своё новое, светлое будущее с каштановыми волосами чуть ниже лопаток, которые стали символом моего перерождения.

**

Расставание с семьей далось мне чрезвычайно тяжело, но я старалась сосредоточиться на целях своей поездки, чтобы отвлечься от угнетающих мыслей. Путь до Джермука казался бесконечно долгим: каждый поворот дороги, каждая мелькнувшая за окном горная вершина напоминали мне о предстоящих месяцах одиночества. Однако я и представить не могла, что душевные муки окажутся лишь вершиной айсберга испытаний, ожидающих меня в новом месте.

Наивно надеясь на скромный, но уютный уголок, я была ошеломлена видом моего нового места обитания: обшарпанные серые стены, затхлый запах сырости, грязные скрипучие полы, кровати с прогнутым матрасом, старая, почти развалившаяся мебель. Ванная была покрыта ржавчиной, кухня выглядела как поле сражения, а цветы на подоконниках – как солдаты, давно павшие в этом бою. И, конечно, компанию всему этому безобразию составляла местная живность, которая мгновенно вывела из равновесия эстета внутри меня, привыкшего к комфорту и уюту.

Зайдя в свою комнату, я ощутила приступ отчаяния. Вспомнив наш уютный и безупречно чистый дом, мне захотелось бежать отсюда без оглядки. Мне никогда не доводилось ни то что жить, а даже видеть настолько скудное пространство для проживания. Однако слабость – не мой путь. Целых три месяца жить в этом убогом месте, я бы не выдержала, поэтому пришлось начать с малого – с собственной комнаты.

Усталость с дороги исчезла, уступив место решимости. Я принялась за работу: желтоватое от бесконечных стирок постельное белье сменилось на свежее, белоснежное, заботливо упакованное мамой. Истерзанные шторы были сняты с карниз и приговорены к пожизненному заключению в чулане, а на их месте появилась новая тонкая тюль, которая была удачно запрятана в шкафу. Безжизненный цветок на подоконнике был тщательно осмотрен, сухие листья отрезаны, земля вновь ощутила на себе живительную влагу, а уставший от жизни цветок воспрянул духом при виде столь приятных изменений. На столе появилась красивая белая скатерть, способная скрыть его недостатки, а на ней мой любимый сборник стихов С.А. Есенина. Полы были тщательно вымыты и намазаны до блеска мастикой, а дырявые стены обклеены постерами с цитатами великих писателей. Запах ванили из разложенных по комнате пакетиков переборол затхлый дух старости, а пауки и их соседи были переселены на улицу.

Четыре часа усилий – и комната преобразилась. Теперь здесь было светло, чисто, почти уютно, насколько это было возможно. Конечно, это место не стало моим домом, но на три месяца я вполне могла бы стать его хозяйкой.

На душе стало легче. «Может, всё не так плохо, как мне показалось вначале?» – подумала я, усаживаясь за стол и бережно перелистывая страницы своего конспекта. Завтра мне предстоял первый волнительный день в школе в качестве преподавателя.

Волнение было настолько сильным, что в целях успокоения души я четыре раза прогнала полный сценарий урока, представляя, как представлюсь ученикам, что именно скажу, как донесу тему. Что, если они зададут странные вопросы? Как усмирю самых неугомонных?

Мои размышления прервал тонкий, мягкий голос у дверей:

– Изабелла Артуровна, это вы?

На пороге стояла худенькая, изящная женщина лет пятидесяти. Она была в лёгком синем костюме, идеально подчёркивающем ее серо-голубые глаза. Каштановые волосы были собраны в аккуратный пучок, а коричневая сумка и до блеска начищенные туфли завершали ее безупречный образ.

С первого взгляда она вызвала у меня симпатию, хотя я и не могла предположить, насколько судьбоносной станет эта встреча.

– Да, это я. Проходите, пожалуйста, – ответила я, встречая своего первого гостя.

– Меня зовут Раиса Армановна. Я директор школы, где вы будете проходить практику. Решила лично с вами познакомиться и поприветствовать, – сказала она, присаживаясь за стол.

– Это очень мило с вашей стороны, Раиса Армановна. Не хотите ли чаю? – предложила я, немного смущенная ее обходительностью.

– Нет, спасибо. Я ненадолго. Смотрю, вы тут все привели в порядок. Очень похвально – комната выглядит теперь гораздо уютнее, – улыбнулась она, обнажив белоснежные зубы.

Меня покорила ее доброжелательность и искренность.

– Ладно, вижу, вы готовитесь к завтрашнему дню. Это тоже похвально. Жду вас завтра к восьми утра. И не переживайте, если что-то пойдет не так – я всегда готова помочь, – произнесла она и, открыв сумочку, достала деревянную коробку конфет в форме книжки, на которой был изображен розовощекий юноша в костюме восемнадцатого века.

– Это вам, маленький подарок, – поставила она коробку на стол и изящной походкой направилась к двери.

– Спасибо большое, но я не могу принять такой щедрый подарок, – смутилась я.

– Можете, еще как можете. До завтра, Изабелла Артуровна! – мягко, но уверенно сказала она, закрывая за собой дверь.

Когда Раиса Армановна ушла, мне стало теплее на душе, поскольку она вселила в меня веру, что я смогу полюбить это место. И я действительно смогла, но только благодаря другому знакомству, кардинально изменившему мою жизнь…

***

Меня всегда восхищала способность великих авторов так искусно и глубоко передавать чувства своих героев, что читатель невольно начинает переживать их любовные метания. Преданность Джульетты, чувственность Анны Карениной, самоотверженность Татьяны Лариной, лучистый оптимизм Наташи Ростовой, неукротимая воля Скарлетт О'Хары и мучительная привязанность Кэтрин Линтон – все эти образы, будто вырезанные из облака чистейшей любви, увлекали меня в мечты о возвышенном и прекрасном. Но, несмотря на эти грезы, я никогда не стремилась воплотить их в собственной жизни. Мне казалось, что истинная любовь – это драгоценный дар, недоступный каждому, а порой и вовсе не предназначенный для меня.

Ожидала ли я, что когда-нибудь моя собственная жизнь станет напоминать мозаичный пазл, сложенный из историй моих любимых литературных героинь? Конечно, нет. Ведь трагичность любви очаровательна только до тех пор, пока ты можешь перелистнуть страницу и вернуться в реальность. Но трагедия, заключённая в действительности, не имеет никакого оттенка прекрасного, а, наоборот, начинает окрашивать в мрачные оттенки даже самые любимые эпизоды твоей жизни. И всё же, как я поняла позже, для того чтобы трагедия оставила яркий след в сердце, она должна пропустить счастье впереди себя. А моё счастье было поистине огромным…

За две недели в Джермуке я всё больше сближалась с Раисой Армановной, женщиной, которая, казалось, видела меня насквозь. Её уважение ко мне было основано на трёх китах: ответственности, порядочности и любви к книгам. Она искренне верила, что я должна остаться здесь, в городе, чтобы отточить свое мастерство преподавания.

Дом Раисы Армановны, утопающий в мягком свете, был словно уголок сказки. Просторный и уютный, он прятался за высокими яблонями, чьи ветви с благоговейной щедростью усыпали землю налитыми солнцем плодами. Каждый день после уроков наши неторопливые шаги вели нас к этому оазису покоя. Здесь, в тени зеленых крон, мы собирались, чтобы разделить чашку ароматного, с нежным привкусом корицы кофе и обсудить повседневные мелочи, которые обретали удивительную значимость в этой обстановке.

Когда вечер опускался на город, к нам присоединялся ее муж, Генрих Владикович, человек редкой доброты и неутолимой жажды знания. Он был преподавателем истории и обладал невероятным даром превращать сухие факты в живые картины прошлого. Его голос словно переносил нас в другие эпохи, знакомя с величайшими личностями и их судьбами. Эти часы уюта, разговоров и воспоминаний наполняли мое сердце теплом. Это был не просто отдых, это был мой личный островок покоя, где тоска по дому таяла, как первый снег под весенними лучами солнца.

Мы устраивались на деревянной качалке в уютной веранде, укутывались в мягкие пледы и наслаждались горячим чаем с тонкими нотками бергамота и сушеных яблок. Рядом слышалось журчание водопада – "Волосы русалки", как его называли местные. Этот звук был то ли мелодичным, то ли печальным, было сложно понять.

Однажды Генрих Владикович предложил нам отправиться к водопаду, чтобы показать его поближе. Это место, возвышающееся над ущельем семидесятиметровым каскадом воды, поразило меня своей нежной красотой. Но в звучании водопада было что-то щемящее, будто он плакал о чём-то потерянном. Генрих Владикович рассказал легенду, которая словно ожила в шуме падающей воды. Дочь местного князя полюбила бедного пастуха, чье единственное богатство было его любящее сердце. Но их любовь наткнулась на жестокую стену отцовского гнева. Князь проклял дочь, превратив ее в русалку. В отчаянии она бросилась в реку с обрыва, а ее длинные волосы остались висеть на скалах, превращаясь в струи воды. Эта трагедия проникла в мое сердце, заставляя задуматься о том, почему настоящая любовь так часто становится жертвой предрассудков и жестокости.

С каждым днем мое чувство привязанности к Раисе Армановне и ее мужу становилось всё сильнее. Я любила проводить с ними свое свободное временя, чувствуя себя частью их маленького мирка. Чем больше я их узнавала, тем сильнее восхищалась. Раиса Армановна была не только опытным педагогом, но и человеком с огромным сердцем. Ее альтруизм заставлял заботиться о каждом, кто ее окружал. Именно благодаря этой ее черте я познакомилась с человеком, который стал самым важным в моей жизни – с Георгием.

Все началось с одного злополучного дня, когда весь город погрузился в темноту из-за отключения электричества. Холод пробирался сквозь многослойные одеяла, леденя не только тело, но и душу. Мыши, словно чувствуя себя хозяйками ситуации, шуршали и пищали в углах комнаты. Ветер беспардонно врывался сквозь щели в окнах, наполняя комнату холодной властью, а тьма, словно живое существо, поглощала все вокруг, пробуждая фантазии и страхи.

Свечи закончились, и единственным спасением от этого хаоса было скорее уснуть, чтобы не слышать гнетущий скрежет ветра и грызунов. Именно тогда я впервые осознала, как неожиданно жизнь может выстроить мост между самым обыденным днем и событиями, которые навсегда изменят твою судьбу…

– Изабелла, ты спишь? – раздался мягкий и заботливый голос Раисы Армановны.

Я, погруженная в сонное забытье, уже не была уверена, что различаю реальность и собственные грезы. Холод проникал повсюду, несмотря на то, что я укуталась с ног до головы, словно пытаясь отгородиться от безжалостного ветра, терзавшего комнату. Решив, что это всего лишь плод моего воображения, я предпочла проигнорировать голос и продолжить лежать неподвижно.

– Уснула бедняжка… Генрих, ты сможешь донести ее на руках? – вновь услышала я тихий голос Раисы Армановны.

С трудом осмыслив реальность происходящего, я медленно высунула голову из-под одеяла. Какое облегчение – это была не фантазия. Передо мной действительно стояли Раиса Армановна, освещающая комнату дрожащим пламенем свечи, и Генрих Владикович, протягивающий мне свое теплое пальто.

– Изабелла, извини за нашу нетактичность, но сегодня так холодно, да еще и электричество отключили. Мы решили забрать тебя к себе домой, даже если ты будешь сопротивляться, – прошептала Раиса Армановна с нежной улыбкой.

– Да, дочка, тут и правда довольно жутковато. А эти крысы… Ты обязана пойти с нами, – добавил Генрих Владикович с отеческой ноткой в голосе.

Я была так благодарна им за заботу и настойчивость, что без колебаний согласилась.

Дома меня ждал настоящий оазис уюта. В комнате для гостей была аккуратно застелена чистая белоснежная постель, на тумбочке стояла дымящаяся кружка горячего какао, а на кровати меня ждали мягкие шерстяные носочки, готовые согреть мои мерзлые ноги. Забота и внимание тронули меня до глубины души. Как только я погрузилась в мягкие объятия кровати, сон моментально забрал меня в свои сети. Эта ночь стала лучшей за все время моего пребывания в этом городе. Рядом были добрые, любящие люди, а неприветливый матрас, который был жестче камня, оставляя за собой ссадины, в этом доме казался нежнейшим зефиром, заживляющим все мои раны.

На следующее утро меня встретили за изысканно накрытым столом. Голубая скатерть, переливающаяся на утреннем солнце, перекликалась с цветом ясного неба. На столе стояла сервизная посуда "Мадонна", словно специально предназначенная для торжественных случаев. Прозрачные бокалы ловили солнечные лучи, отбрасывая игривые отблески на стены. Аромат свежего хлеба и выпечки витал в воздухе, перемешиваясь с нотками домашнего персикового компота. Я не могла оторвать взгляда от омлета с помидорами и свежей зеленью, которые были выращены в саду хозяев. В довершение этой симфонии вкуса на столе красовались несколько сортов сыра с пряными травами.

Прошлая ночь с ее ледяным ужасом и темнотой, казавшейся безразличной к судьбам людей, теперь была лишь плохим воспоминанием. Ее сменила теплая солнечная утренняя идиллия, обещающая день, полный света и радости.