Агата

Вопрос настоящести происходящего со мной появился у меня не так давно, когда я задумалась о смерти. Как-то на уроке литературы в начале этого учебного года Вера Николаевна рассказала нам о Наде Рушевой, девочке, которая умерла в 17 лет, даже не успев окончить школу, и оставила после себя двенадцать тысяч потрясающих рисунков. Это был конец урока, когда основная тема была уже закончена, и Вера Николаевна, по своему обыкновению, давала нам что-то интересное вне программы. Благодаря ей, русский язык и литература были моими любимыми предметами.

Прошлым летом в издательстве «Ирфон» вышли книги, которые не переиздавались много лет. Среди них «Мастер и Маргарита» Булгакова. Книгу можно было купить только по макулатурным талонам, а у нас как раз скопилось килограммов двадцать старых газет и журналов, которые мама выписывала и читала в неимоверных количествах. Я не спешила их сдавать, в ожидании, что появятся какие-нибудь дефицитные книги, хотя и был соблазн купить очередной томик детективов моей тёзки, Агаты Кристи. И как оказалось не зря выжидала – в числе первых ухватила «Мастера», не без некоторой давки в очереди, конечно.

Я только недавно закончила читать книгу, когда Вера Николаевна в конце урока вдруг начала о ней рассказывать и показывать иллюстрации Нади Рушевой. В тот момент меня потрясло, как глубоко девочка, умершая за год до моего рождения, прониклась книгой. Невозможно было оторваться от её черно-белых набросков, где в нескольких линиях оживали и проживали себя невероятные персонажи булгаковской феерии. Тогда я впервые всерьёз задумалась, зачем дана нам жизнь, какой в ней смысл? Одни живут до самой старости, и от них остаются только фотографии в семейных альбомах. А другие мелькнут быстро и ярко, как метеор, сгорая в атмосфере, но долго ещё продолжаются в памяти человечества.

Рисунки Нади Рушевой, дочки русского художника и тувинской балерины, сделанные порой на случайных клочках бумаги, хранятся в крупных художественных музеях и фондах. «Я их заранее вижу… Они проступают на бумаге, как водяные знаки, и мне остаётся их чем-нибудь обвести» – так Надя описывала свой процесс рисования. После этого я задумалась, а стоит ли мне становиться художницей, действительно ли у меня есть талант? Пока ничего выдающегося я не сотворила, хотя преподаватели хвалили. Есть ли что-то в моей жизни, в чём я могла бы стать метеоритом, сгорая без остатка? А если уже завтра я умру, так же внезапно, как Надя, не успев сделать ничего большого? Тогда зачем она нужна была, эта жизнь, в чём смысл? Почему мои мечты не идут дальше простого обывательского счастья? И только горы напоминают иногда, что есть что-то за пределами мещанского «дом, дерево, сын».

Вдруг, прямо у моего носа, в обрамлении разлетающихся осколков мыслей, возникла рука Игоря. Он помог перевалить через последнюю скальную полку на небольшое плато, где все упали на землю отдышаться и немного прийти в себя, после сложного подъема. Так мы делали всегда, готовясь к кульминации встречи с Папулей.

Преодолев последние пятьдесят метров, мы остановились на вершине. Пока шли, я специально смотрела только под ноги, чтобы оставить вкусненькое напоследок. И вот теперь, положив руки друг-другу на плечи, мы молча вдыхали необъятное. И не осталось ничего: ни мыслей, ни переживаний, ни друзей, ни меня. Только горы, до самого горизонта вздыбившие землю; снежные пики, протыкающие плотное как мармелад иссиня-фиолетовое небо; и теплый ветер, любопытно обнюхивающий незваных пришельцев. И никакая плата за это невесомое состояние слияния и единства с мирозданием не была бы высока. Я бы ни о чем не пожалела, если бы последний миг жизни наступил сейчас – невозможно уже наполниться больше, невозможно чего-то желать, всё есть в этом мгновении объятий с манящей ввысь вечностью. Почему так не может быть всегда?

***

Мы пробыли на Папуле часа два. В основном молчали. Потому что подходящих слов, для выражения охвативших нас чувств не было, а других говорить не хотелось, чтобы не расплескать до краев наполненное бытие.

На обратном пути прорвало. Мы пели и дурачились, рискуя свалиться с очередной скальной стенки, но море было по колено и горы по плечо, мы были пьяны без вина, а потому бесстрашны и сумасбродны. Наконец тропа выбралась из изломов скал и потянулась серпантином по не слишком крутому склону, и Майкл от широты душевной с облегчением грянул «Вместе весело шагать по просторам». Все расхохотались. Внизу, на другом берегу реки показался наш лагерь. По прямой до него было метров триста, но по тропе топать вдвое больше. И вдруг случилось странное. Без видимых причин меня отбросило на землю выше по склону. Когда через несколько секунд я огляделась, стряхивая пыль с оцарапанных ладоней, автоматически выброшенных вперёд для страховки, увидела, что Леший, который шел впереди и как раз пересекал каменную осыпь, катится по ней вниз к реке. Остальные тоже так или иначе потеряли равновесие.

– Спокойно, ребят. Это землетрясение, – крикнул Игорь, который замыкал цепочку. – Не двигайтесь, толчок может повториться.

– Балла четыре, не меньше. Леший хитрец, решил коротким путем добираться, – пошутил Муха, отряхивая штанину.

Уже было ясно, что Лешему ничего не угрожает, осыпь была довольно пологой, и ему удалось оседлать крупный камень, на котором он благополучно и ехал к месту назначения.

– Интересно, сможет затормозить перед рекой? – озадачился Майкл. – Спорим, искупается?

Земля подо мной снова задвигалась, вначале как-будто вздохнула, а потом затряслась мелкой дрожью. Я впервые переживала землетрясение на открытой местности – раньше они заставали меня в помещении, и были настолько привычными, что даже толком и не удивишься. Ну люстра шатается, посуда в шкафу звенит, ерунда, два-три балла. А так вот, чтобы с ног сбивало – первый раз. И была в этом какая-то исконная жуть и беспомощность перед стихией. В животе образовалась невесомость, которая выталкивала к горлу тошнотные волны страха. Я сглотнула, часто задышала и стало полегче.

Леший тем временем почти достиг берега и пытался выбраться с движущейся осыпи, чтобы его не затащило в реку – хоть март и был тёплым, ледяная купель всё ещё не казалась такой желанной, как в летнюю жару. Внезапно раздался громкий треск и гул. Откуда-то сверху сорвался огромный кусок скалы и летел, кувыркаясь, прямо на Ромку. Я закричала. Все закричали, но он не слышал нас, сражаясь с силой, которая ещё упорнее несла его в реку после второго толчка. Всё у меня внутри заледенело, будто там разлился фреон, мир стал каким-то плоским. Исчезли звуки. Беспощадная глыба из папье-маше в картонных декорациях гор, окутанных первобытной тишиной, прыгала вниз, как хищная зверюга в погоне за добычей. В какой-то момент мне показалось, что ее траектория после очередного прыжка чуть сместилась в сторону от Лешего, и затеплилась надежда, что она проскочит мимо. Он наконец нас услышал и поднял глаза. Даже с такого расстояния я увидела, как они стали огромными и наполнились ужасом. На последних метрах у реки глыба заслонила от меня Лешего и со всего маху врезалась в воду.

Звуки вернулись вместе с оглушительным всплеском. Лешего на берегу не было. Майкл, Игорь и Муха уже мчались вниз прямо по щербатому склону к месту падения глыбы. Я поняла, что всё еще кричу, и Ниссо тоже. Мы переглянулись и понеслись по тропе. Каким-то образом я могла одновременно смотреть под ноги и видеть, как мальчики достигли реки, мечутся в ней, поскальзываясь на камнях, зовут Лешего, всматриваются в воду. Вдруг Муха вскрикнул и показал куда-то вперед по течению. Через пару минут я увидела, как они вытаскивают Лешего на другой берег, где чуть поодаль от реки был наш лагерь. Склон стал более пологим и ровным, и я, спрыгнув с тропы, чтобы срезать путь, с разгона вбежала в воду. Поскользнулась и упала, погрузившись на мгновение с головой, где-то на четвереньках, где-то ползком, сопротивляясь напористому бурному течению, выбралась на другой берег. Холодная вода вернула мне способность трезво мыслить. Я подумала, что Леший, наверное, захлебнулся, и инструкция по спасению утопающих, которую нам вдалбливали на уроках ОБЖ, кинолентой пронеслась у меня в голове. Ребята тащили Лешего подальше от реки – на каменистом берегу положить его было негде. Но каждая секунда была дорога.

– Муха, на колено его, на колено, – кричала я, стараясь перекрыть шум бурлящей воды. Тяжелая мокрая одежда мешала бежать, в ботинках хлюпало. Казалось, чёртовы камни никогда не кончатся.

Он обернулся на меня, не понимая, чего я хочу.

– На колено животом переверни… на колено… животом, – господи, кричала ли я так ещё когда-нибудь в жизни? Казалось, вместе со звуком из меня вылетают лёгкие.

Вроде понял, остановил ребят, встал на одно колено, а на другое уложил Лешего. Подбегая, я увидела, как вдруг побледнели стоявшие ко мне лицом Майкл и Игорь. Буквально стали пепельно-серыми. Заглянула через плечо Мухи. Леший лежал на его колене, обмякший, как тряпичная кукла. На затылке зияла огромная рана, из которой торчали клочья мокрых волос, осколки костей, между которых подрагивало что-то студенисто-розовое. «Разве оно не серое?» – равнодушно и буднично подумала я, сползая на землю.

***

Я раскачивалась и скулила, сидя на камне у траурно-черного кострища. Жалобно и одиноко как бездомный больной щенок. Так мне было немного легче, и я не знала, как перестать. Смутно помню, как ребята унесли Ромку, как Ниссо, заливаясь слезами уговаривала меня встать и пойти в лагерь. На мне всё ещё была мокрая одежда, я дрожала от холода и краем сознания понимала, что надо переодеться. Но я не могла пойти в палатку. Там в спальнике с перебинтованной головой лежал Ромка. Мёртвый.

Подошла Ниссо с полотенцем и сухой одеждой: красные глаза, опухшее от слёз лицо.

– Пойдем в лесок, переоденешься.

Я встала и, всё также скуля, пошла с ней. Парни что-то тихо обсуждали чуть в стороне.

– Девочки, нам надо собраться и действовать четко и слажено, горевать будем потом, сейчас нам бы отсюда выбраться – сказал Игорь, когда мы вернулись. – До темноты часа два. Если вы пойдете быстро, то успеете дойти до кишлака пока светло. Расскажите там, что произошло, пусть мужчины идут нам на помощь. А мы с ребятами соберем вещи, сложим их тут – позже заберем. И понесем потихоньку Ромку, – на этих словах я непроизвольно сделала прерывистый глубокий вдох – предвестник новых рыданий, – но под взглядом Игоря взяла себя в руки.

– Вы из кишлака идите к геологам, – продолжил он. – Дорога там хорошая, доберетесь и по темноте. Фонарики возьмите. Звоните от них домой… Наверное, дяде Гере твоему, Агатик. Расскажите всё, он мужик опытный, сам решит, что делать.

***

Мы молча и быстро щли к кишлаку. Движение и ясная цель помогали мне зацепиться за действительность, вытащить себя из ватной, душной темноты горя. Тропа обогнула выступ склона, и я не сразу поняла, что не так.

– Дервиш, – сказала Ниссо.

Дервиша не было. На противоположном склоне, где раньше возвышалась заметная издали каменная фигура, сейчас осталась только нижняя часть его «юбки». Остальное грудой обломков лежало у подножия. Дервиш покинул эти места, и в них пришла беда, как и было сказано в легенде. Я вспомнила, как прошла мимо Ромки, когда он звал меня присесть рядом на привале. Как стебались про него с Ниссо и Мухой. Мне захотелось умереть вместе с ним, потому что невозможно было пережить этот стыд, за который больше не у кого попросить прощения. Я остро осознала огромную брешь в сердце, в том месте, которое принадлежало Лешему. Оказывается, ему принадлежало очень большое место – брешь была размером со вселенную. Теперь так и ходить мне с дырой в груди до конца моих дней, ведь уже больше не у кого попросить прощения. Как оказывается важно, жизненно необходимо иметь возможность просить прощения, как больно и безысходно знать, что больше никогда не сможешь. Никогда… Громада этого бескомпромиссного слова вдруг обрушилась на меня всей своей мощью и неотвратимостью. Я побежала, помчалась по тропе, прочь от этого слова, а оно дышало мне в спину, сверлило затылок пристальным взглядом, хватало за руки. «Никогда, больше никогда…» – шипело оно в ухо зловещим шепотом.