Секреты Марго

Я опустила голову, чувствуя, как горячая волна стыда и отчаяния накрывает меня. Не смела поднять взгляд на Тихона.

– Нельзя тебе, Маргоша, сейчас рыпаться, – голос Тихона стал тише, почти умоляющим, но от этого прозвучал ещё убедительнее и больнее. – Если найдут тебя, то просто убьют, понимаешь? Убьют, и даже костей не соберёшь. А я тебя в детстве не для этого с помойки подобрал, когда ты там чуть не замёрзла, и не для этого в детдом отвёл, и каждый день потом приходил на свидания, принося тебе конфеты и сказки. Я не для этого тебя растил, чтобы хоронить! Да и денег у меня нету на твои похороны! Подохнешь как собака в канаве, и никто тебя искать не будет!

Я ещё больше наклонила голову, прижимая подбородок к груди. Осознание, понимание и неприятие происходящего обрушились на меня всей своей тяжестью. По щеке скатилась одинокая, обжигающая слеза, а за ней другая, и ещё. Мне было невыносимо больно, обидно до слёз, но я не знала, как так получилось, как я вообще, чёрт возьми, попала в такую отчаянную ситуацию. Наверное, и вправду, как сказал Тихон, я была абсолютно бедовая Маргоша, неисправимая идиотка, которая вечно влипает в дерьмо.

Тихон тяжело вздохнул, протёр лицо шершавыми руками, словно стирая усталость и раздражение.

– Марго, – сказал дед, его взгляд, когда я рискнула поднять на него глаза, был абсолютно серьёзен, пронзительный и требовательный. – Сиди сейчас дома. Никуда носу не высовывай. Я схожу в магазин, куплю тебе одежды, потому что то, что есть у тебя, придётся выкинуть. Она вся в крови, я её не смогу отстирать, да и ты даже мылом не сможешь,

– А стиралки я не увидела,– я промямлила в ответ, не поднимая глаз.

– Нет, Марго! – отрезал дед, его голос был уже открыто злой, низкий и рычащий, а лицо нахмурилось, превратившись в каменную маску. Его явно я в данный момент очень сильно раздражала, и каждое моё слово только подливало масла в огонь. – Всё, можешь пойти в мою комнату. Там есть старый телевизор, сиди, смотри. И не вздумай шастать по квартире, а то вдруг что-то зацепишь.

– Извини, Тихон, – попыталась я снова, цепляясь за последнюю надежду, – я смогу завтра поехать на гонки, я к ним готовилась…

– Нет, Марго! И мы с этим закончили! – Его голос не терпел возражений, словно выстрел в тишине. – Я принесу тебе вещи, куплю еды, а дальше поеду пытаться решать твои проблемы. Сам. Без тебя. Всё! Посуду помой, чтобы не воняло, полы помой, чтобы следов не оставлять, никуда не лезь, никому не звони. Телевизор в зале сиди смотри. Дверь никому не открывай, даже если будут ломиться!

– Но… – попыталась возразить я, чувствуя, как гнев начинает подниматься во мне.

– Нет, Марго! Тихо сиди, не раздражай меня! – резко пресёк он мои слова, и в его глазах блеснула такая решимость, что я мгновенно умолкла.

Тихон тяжело встал со стула, почти не глядя на меня, отправился в коридор, натянул свою старую, видавшую виды обувь, накинул лёгкую ветровку и, не говоря больше ни слова, закрыл дверь за собой, оставив меня одну в душной тишине квартиры.

В этот момент слёзы продолжали капать по моим щекам, оставляя влажные дорожки на коже. Я не понимала, нет, отказывалась понимать, как я могу быть настолько неладная и бедовая, как сказал Тихон, – слова его до сих пор звенели в ушах. Встав со стула, я словно в забытьи, повинуясь катренным командам, вымыла всю посуду, отскребая засохшие остатки еды. Затем протёрла старенький, пропахший старостью стол, и дальше даже не заметила, как, погружённая в полуавтоматическое состояние, начала приводить всю кухню в порядок.

Открыла старый, гудящий, словно раненый зверь, холодильник и, морщась от запаха, выкинула из него все старые, протухшие продукты, от которых шёл невыносимый смрад. Попыталась отмыть застарелую грязь, которая, казалось, въелась в каждую щель и трещину, став единым целым с поверхностью. Это было безумно тяжело, въевшаяся грязь не поддавалась, но потихоньку, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром, мне удавалось с этим бороться, возвращая некогда утраченную чистоту.

Дальше я переключилась на кухонный гарнитур. Он был старого, тёмно-коричневого, почти чёрного деревянного цвета, с облупившейся краской и поскрипывающими дверцами, которые с трудом открывались. Нет, вы не подумайте, это не было какое-то изысканное, дорогое дерево, доставшееся по наследству. Это была абсолютно старая, дешёвая кухня, ещё, я думаю, советских времён, словно сошедшая с картинок прошлого.

Затем, пройдя в комнату Тихона, которая была чуть просторнее кухни, я открыла скрипучий шкаф на небольшом балкончике, который выходил прямо из его комнаты. Там, среди старых тряпок, я нашла старое металлическое ведро, видавшую виды швабру и потрёпанную, но ещё пригодную для использования тряпку. Налив воды в ведро, я добавила туда щедрую порцию хлора, и раствор тут же наполнил воздух едким, резким запахом, от которого запершило в горле. Хорошо вымочив тряпку, я накинула её на швабру и начала намывать полы, методично двигаясь по комнате.

Квартира тотчас же заполнилась резким, пронзительным запахом хлора, который заглушил все остальные запахи. – Хах, как в больнице, – усмехнулась я про себя, чувствуя, как этот запах временно вытесняет из головы тяжёлые мысли. – Надеюсь, хлор не прожжёт этот старый линолеум, он ведь и так на ладан дышит. Или хлор прожигает всё-таки линолеум? – задумалась я, и эта мысль на мгновение отвлекла меня. Но как обычно, я не стала застревать или развивать эту тему, погружаясь в рассуждения о химических свойствах, а просто продолжила выполнять монотонными, механическими движениями мытьё полов, позволяя физической усталости и запаху хлора заглушить внутренний голос страха и отчаяния.

Я была абсолютно не хозяйственная девушка. Да, я могла разобрать байк до последнего винтика и собрать его обратно, словно конструктор, починить любой двигатель, заставить работать самые безнадёжные механизмы. Я хорошо танцевала, ощущая ритм каждой клеточкой тела, могла бы даже исполнять сложные акробатические трюки на пилоне, удивляя зрителей своей пластичностью и силой. Но я абсолютно была не хозяйственная и, признаться честно, совсем не женственная в привычном понимании этого слова.

Да, у меня были красивые, огненно-рыжие, пламенные волосы, которые каскадом спадали по спине, доставая до самой попы. Они ложились большими, упругими кудрявыми локонами, как водопад, и переливались на свету, словно живой огонь. Мои волосы были похожи на пышный, пушистый хвост лисицы, добавляя мне какой-то диковатой, необузданной прелести. Белая, почти мраморная кожа, на которой легко проступали веснушки, худощавое, почти модельное телосложение с длинными конечностями, небольшая, едва заметная грудь и скромная попа, эстетичные, утончённые черты лица, которые могли бы принадлежать древней статуэтке, но огромные, бездонные зелёные глаза, способные пронзить насквозь и видеть что-то такое, что другим было недоступно.

Со всем этим интересным, казалось бы, внешним набором черт я не была женственной и, как мне самой казалось, совершенно непривлекательной в традиционном смысле, не умея и не желая подчеркивать то, что было дано природой. Я носила исключительно джинсы – старые, выцветшие, часто с дырками на коленях, – и бесформенные футболки, купленные где-нибудь по акции за три копейки. Моим любимым бельём были простые трусы шортиками и спортивные лифы, которые не стесняли движений. Кроссовки я вообще могла годами не менять и ходить в одних, пока они не развалятся буквально на ходу, превратившись в лохмотья. Сумки я не любила – они слишком сковывали мои движения, цеплялись за всё и постоянно мешались под рукой. И вообще, я предпочитала всё брать по скидкам или распродажам, а лучше – в секонд-хендах, где можно было найти вещь в хорошем состоянии, но максимально бесплатную или почти даром.

Но была у меня действительно одна дорогая вещь, одна-единственная ценность, в которую я вложила всю свою душу, все заработанные гроши и бесконечные часы кропотливого труда. Своего железного коня, мотоцикл, я купила у одного напыщенного мажора. Это был типичный богатый избалованный сынок, которому надоела очередная дорогая игрушка. Как-то раз он привез его к нам в гараж, где я с парнями чинила мотоциклы для подпольных, нелегальных гонок. Этим мы начали заниматься, когда мне стукнуло шестнадцать, и подобралась у нас тогда невероятно сплочённая и хорошая группа – умелых, целеустремленных и, главное, таких же одержимых скоростью и мотоциклами, как и я.

Не знаю, что он там с ним делал, этот мажор, чем он так его умудрился угробить, но железный конь был буквально убит, превращен в груду мятого металла, ржавых болтов и горелых проводов. Скажи нам тогда, что чинить его придётся больше недели, и мы бы не поверили, потому что на первый взгляд казалось, что это металлолом. А цену за эту ржавую рухлядь он заломил нереальную, словно продавал произведение искусства, а не груду хлама. Ну я и решила, что уговорю его продать, ведь это был мой шанс, возможность построить что-то свое. Включив все женские флюиды, которые, к моему удивлению, ещё не умерли в моём организме под слоями грязи, пота и машинного масла, я заставила этого парня продать мне коня. Он, к моему изумлению, поддался, и я, скрипя зубами, но с горящими глазами, отдала ему почти всё, что у меня было, до последней копейки.

Чинили мы моего железного красавца долгих четыре месяца. Это были месяцы упорного, изнурительного труда. Каждый вечер после шабашек, каждую свободную минуту я пропадала в гараже, склонившись над двигателем, копаясь в масле, заменяя изношенные детали, прикручивая новые, вдыхая терпкий запах бензина, раскаленного металла и пота. Ведь моей единственной мечтой, моим смыслом жизни были только гонки, ничего больше не имело значения, ни одежда, ни друзья, ни даже личная жизнь. И вот, когда мне исполнилось восемнадцать, я совершила свою первую, настоящую гонку. Ощущение скорости, когда мир вокруг сливается в единую размытую полосу, когда мощный мотор рычит под тобой, словно дикий зверь, а ветер свистит в ушах, заглушая все мысли, все страхи и все сомнения, – это стало моей истинной болезнью, моей всепоглощающей страстью, моим единственным смыслом существования. Скорость, безумный адреналин, абсолютная свобода и полный контроль над машиной – это всё оказалось намного лучше секса, намного глубже, чище и реальнее любого другого удовольствия. В тот момент, когда я мчалась по трассе, обгоняя соперников, я была по-настоящему жива. Только тогда я чувствовала, что существую, что я чего-то стою.

И вот уже двадцать лет я – Маргоша, та самая Маргоша, которая заражена гонками до мозга костей, для которой рёв мотора и головокружительная скорость были всем на свете. Но как и многие говорили, девушка я была крайне бестолковая, наивная дура, не умеющая просчитывать риски. Захотела лёгких денег, быстрого выхода из нищеты, да не на тех людей нарвалась, не там искала приключений и возможностей. Познакомилась с парнем, Виталиком, начали встречаться, а он оказался наркоторговцем, и, что хуже, свёл меня не просто с теми, а с теми самыми людьми, от которых следовало держаться подальше. Свёл-то, конечно, с теми, с кем надо было для дела, но наркоту я парню отдала – сама продавать не хотела, да и не умела, понимая, что это не моё. А он, походу, подставил меня по полной программе. Теперь ни наркоты, ни денег, а только труп, дымящиеся развалины, пролитая кровь, и моя собственная жизнь, висящая на волоске. И Тихона подставила под удар, втянула его в это дерьмо, из которого, казалось, нет выхода.

Только вот один вопрос мне не давал покоя, сверлил мозг, словно заноза в мозгу: откуда Тихон знал этого чувака, Томаса? Ведь он к нему обращался по имени, знал его. Может, он тоже замешан в этом грязном бизнесе? Или это его давние, забытые дела вдруг всплыли на поверхность? Все эти мучительные рассуждения роились, словно злые осы, в моей голове, отравляя каждый вдох, пока я с Божьей помощью и внутренней молитвой, переходящей в беззвучный стон, пыталась отмыть этот пол. Получалось это у меня, честно говоря, из рук вон плохо, поскудно, оставляя разводы, но я старалась, оттирая каждое пятно с упорством маньяка, надеясь, что вместе с грязью сойдёт и часть моего груза.

Закончив это ужасное испытание, когда каждый мускул ныл от непривычной работы, а тело ощущалось чужим и измождённым, я, наконец, уселась в кресло-качалку Тихона. Оно жалобно скрипнуло под моим весом, словно протестуя, но оказалось на удивление удобным и мягким после твёрдого дивана. Закинув ногу на ногу, чувствуя, как ослабевает напряжение в конечностях, я потянулась за пультом и, включив старенький, потрепанный телевизор, принялась бессмысленно щёлкать каналы, пытаясь найти хоть что-то, что отвлечёт мой разум.

По телевизору, как назло, ничего интересного не шло. Сплошная скучная болтовня дикторов, бесконечные повторы старых, поблекших фильмов и навязчивая реклама, от которой хотелось выключить звук. Только маленькая, едва заметная строчка новостей, бегущая внизу экрана, словно тайное послание, привлекла моё внимание: "Крупный пожар в заброшенном складе. Причины выясняются. Ведётся расследование."Это был тот самый пожар, который мы устроили, стёрший в пепел наши следы. И больше ничего – полная тишина вокруг, нарушаемая лишь тихим жужжанием старого кинескопа. Так, под негромкое, убаюкивающее бурчание телевизора и монотонное мерцание экрана, я и задремала, погружаясь в зыбкую, тревожную дрёму, полную обрывков кошмаров и неясных образов.

Глава 3

Проснулась я от обволакивающих, умопомрачительных запахов, доносившихся из кухни. Запах жареной картошки, шкворчащего сала, свежего хлеба – всё это разом ударило в нос, пробуждая в одно мгновение. Протерев глаза тыльной стороной ладони, я встала с дивана, который клялся и божился сломаться под моими движениями, и направилась туда, словно ведомая невидимой, но очень мощной силой голода. На кухне, у старой газовой плиты, дед Тихон, склонившись над старой, видавшей виды сковородочкой, поджаривал картошку с аппетитно шкварчащим салом. Картошка тихонько ворчала и шипела, покрываясь золотистой корочкой, а вкусные, дурманящие запахи разносились по всей маленькой квартирке, наполняя её уютом и каким-то давно забытым теплом.

– Му-му-му-му-му, какая вкуснота! – протянула я, не в силах сдержать животного восторга, предвкушая предстоящий завтрак.

– Садись, Маргоша, – сказал мне старик, не отрываясь от плиты, его морщинистое лицо было сосредоточено.

Я бездумно плюхнулась на стул всем своим весом, и тот жалобно скрипнул, угрожая развалиться. – Эй ты, дурная! – прикрикнул он на меня, резко повернувшись, и в его глазах мелькнула озорная искорка. – Ты так сломаешь все стулья в этом доме!

– Тихон, ты купил мне вещи? – поспешила я спросить, чтобы сменить неловкую, но забавную тему и узнать главное.

– Да, Маргоша, купил вещи, купил продукты, – кивнул он, ставя сковороду на стол. – Узнал, как у нас с тобой обстоят дела. Сейчас поедим и поговорим, всё обсудим.

Положив передо мной целую горку золотистой, румяной картошки на сальце, которая буквально истекала ароматным жирком, Тихон тут же поставил рядом кружку с горячим, крепким чаем и щедрый ломоть свежего хлеба. Я не стала его дожидаться, не церемонилась, а принялась всю эту вкусноту уплетать за обе щеки, жадно, без всяких церемоний, словно ела в последний раз.

– Какая быстрая, – сказал Тихон, наблюдая за мной, его губы растянулись в лёгкой улыбке. – Ты хоть жуй, не глотай! Подавишься ещё.

За столом опять воцарилась тишина, плотная и ощутимая. Лишь цоканье вилок и ножей о тарелки, мои жадные вздохи и редкое кряхтение Тихона нарушали нашу утреннюю тишину, создавая странный, но уютный аккомпанемент завтраку.

Закончив есть, Тихон тяжело вздохнул, вытер губы рукавом и посмотрел на меня. Его взгляд, до этого спокойный и даже немного отеческий, стал серьёзным, пронзительным, словно он пытался заглянуть мне прямо в душу, увидеть каждую мысль.

– Маргоша, этот твой ухажёр по телефону звонил тебе? – спросил он, его голос был необычно ровным, почти безжизненным, и именно эта ровность заставила меня мгновенно напрячься, предчувствуя что-то недоброе, что-то, что нарушит хрупкое спокойствие утра.

– Ммммм… – протянула я, пытаясь вспомнить, хотя утро казалось таким далёким, окутанным дымкой тревоги. – Честно говоря, я даже его не доставала из кармана джинс. Всё утро было занято делами: убралась, как ты мне сказал, вымыла пол, кухню, а дальше включила телевизор, да и немножко задремала.

– Ну, молодец, Маргоша, молодец, – в голосе старика послышалась зловещая, почти рычащая нотка, которая никак не вязалась с похвалой, скорее наоборот, звучала как предвестник беды. – Послушай, я тут ходил, узнавал, – он замолчал, подбирая слова, его взгляд потемнел, – и у нас проблемы. Очень большие проблемы. Тебя искали. И у «принца» твоего искали тебя, чтобы он горел в аду, собака поганая!

– Тихон, ну ты чего?! – простонала я, чувствуя, как ледяной холод страха прокрадывается по спине, и желудок сжимается в тугой узел. Я не понимала, к чему он клонит, но каждое его слово отдавало неотвратимой угрозой.

– Да ничего, Марго, ничего, – сказал мужчина, произнося слова по слогам, чеканя каждое, словно вбивая гвозди в крышку гроба. Его взгляд был жёстким, как кремень. – Он подставил тебя. Подставил тебя очень по-крупному, накинул на нас обоих такой груз, что не разгрести. И теперь мы торчим и деньги, и товар, и собственную жизнь.

– Тихон, что значит "мы"?! – Мои глаза расширились от шока и возмущения, и я резко подалась вперёд, оттолкнув тарелку так, что она звякнула о стол. – Ведь влипла я одна в эти проблемы! Я! Это не значит, что ты будешь мне помогать выходить из этой ситуации!

– Дура ты, Маргоша! Как была дура, так и осталась дурой! – рявкнул он, и его глаза полыхнули настоящим, неприкрытым, обжигающим гневом, а морщины на лбу стали глубже, словно вырезанные камнем. Он тяжело ударил кулаком по столу, заставив пустую посуду вздрогнуть, и подался вперёд, его голос сорвался на хриплый шёпот. – Я помог убить этого придурка, вытащил тебя из-под ножа, когда кровь уже хлестала! Добил эту мразь, чтобы он не мучился и не смог наболтать лишнего! И в итоге стер наши следы кровавым, всепожирающим пожаром, который лизал небеса! Мы влипли, девочка, влипли вместе, по самые уши, так глубоко, что ни черт, ни бог не вытащат! Я не смогу тебя теперь бросить, понимаешь?! Не смогу! Мы в одной лодке, и она тонет! Да и если бы даже не был замешан, не бросил бы… Глаза Тихона на мгновение смягчились, и в голосе послышалась почти надломленная нежность. – Привязался я к тебе, Маргоша, привязался, как к собственной дочери. И теперь мы оба в дерьме.

– Скажите, Тихон, – тут я перебила мужчину, не в силах больше сдерживать вопрос, который грыз меня всю ночь, – а откуда ты знаешь, как его зовут? Томаса? Ведь я тебе не говорила его имени.

После этой моей фразы Тихон очень сильно напрягся. Я увидела, как запульсировала вена у него на шее, прямо под челюстью, а лицо моментально осунулось, глаза стали жёсткими, колючими и далёкими, словно он ушёл куда-то глубоко в себя, в самые тёмные уголки своей памяти. Тут мужчина резко, с грохотом, отодвинулся от стола, стул с визгом отъехал назад, и он встал, направляясь к выходу из кухни, словно пытаясь сбежать от моего вопроса, от чего-то невидимого, но очень страшного.

– Тихон! Стой! Ты куда?! – закричала я, вскакивая со стула, который едва не упал, и делая шаг к нему, чувствуя, как внутри нарастает паника.

Он не остановился, даже не повернулся, его спина оставалась прямой и напряжённой. – Еду я приготовил, Маргоша, ты покушала. Пакеты вон стоят в коридоре, посмотри с одеждой. А я пойду. У нас ещё есть дела, которые нужно решить. Очень срочные дела.

– Почему ты не можешь ответить на мой вопрос?! – Я стояла посреди кухни, растерянная и напуганная, чувствуя, как паника подступает к самому горлу, перекрывая дыхание.

Но Тихон резко распахнул дверь, ведущую в коридор, с грохотом, который эхом разнёсся по всей квартире, и, не говоря больше ни слова, вышел, оставив меня одну в звенящей тишине и нарастающем смятении.

Честно говоря, я была очень сильно удивлена такому поведению мужчины. Он всегда мне пытался всё объяснить, помогать, брать под своё крыло, оберегать от опасностей этого мира, а тут он даже не захотел и слова сказать в ответ, не попробовал прояснить ситуацию. Я не понимала, в чём проблема, почему он так резко захлопнулся. Ну, я, конечно же, понимала, что у нас есть проблема, я была не дурой. Я понимала, что мы совершили убийство, и из-за этого нас ждёт очень серьёзный срок, тюрьма, потеря свободы, прощай, моя жизнь, мои гонки! Но я совершенно не понимала, откуда он знает этого человека, Томаса, и как он завязан с этим миром. Может, он и сам приторговывал наркотой? – задумалась я, и эта мысль, словно ледяная игла, кольнула меня, порождая новое, неприятное сомнение в человеке, который только что спас мне жизнь.

Помыв посуду за собой и Тихоном, чувствуя, как тёплая вода смывает не только жир, но и остатки утреннего покоя, а запах хлора щиплет ноздри, я схватила пакет с новой одеждой и, не оглядываясь, направилась в свою комнату, которая казалась временным убежищем, единственным местом, где можно было скрыться от вопросов и страха. Достав из кармана джинсов телефон, который вибрировал и пиликал всю ночь, но я игнорировала, я увидела десять пропущенных звонков и несколько сообщений от моего парня, Виталика. Мой взгляд скользнул по его имени, и в груди поднялась волна такой тошнотворной брезгливости и отвращения, что я даже не стала открывать, просто проигнорировала, словно это был обычный спам. Также увидела звонки от него. Но одно сообщение от моего друга и человека, который всегда помогал мне участвовать на гонках, моего давнего напарника и единственной отдушины, привлекло моё внимание. Я, естественно, открыла его. И там лишь была написана одна фраза: "Гонка сегодня в 9 вечера. По деньгам приз будет супер. Приезжай, я тебя зарегистрирую".

Не знаю, о чём я думала в этот момент. Моя голова просто отключилась от всех проблем, от страха, от Тихона, от Виталика, от всего мира, превратившись в ватный комок, способный воспринимать лишь одно – зов трассы. Единственное, что я ему ответила, почти дрожащими пальцами, не раздумывая ни секунды: "Я буду". Это был не выбор, а инстинкт. Единственный способ хоть на время сбежать от реальности, от этого давящего страха и вопросов, на которые нет ответов. Только там, на мотоцикле, на скорости, я могла чувствовать себя живой и свободной.

Вытряхнув из пакета всю одежду на диван, я запустила руки внутрь и принялась шарить, рассматривая, что же мне купил Тихон, словно пытаясь найти в этих вещах хоть какую-то зацепку, хоть что-то, что объяснило бы его странное поведение. В пакете, помимо ожидаемых вещей, находились новые чёрные кроссовки, пара чёрных джинсов, упаковка трусов-шортиков и спортивных лифов – всё, как я обычно носила, без намёка на женственность или изящество. Но затем моё внимание привлекло кое-что неожиданное: четыре водолазки под горло чёрного цвета и несколько пар смешных разноцветных носков с разными животными. Лисы, панды, еноты – целый зоопарк.

– А вот это смешно, – хихикнула я, звук моего смеха показался чужим в тишине квартиры, рассматривая носки и вертя их в руках. Даже в такой ситуации Тихон умудрился добавить что-то забавное, что-то от его старого, чудаковатого "я".

Скинув с себя старую, пропахшую дымом, кровью и ужасом одежду, которая теперь казалась отвратительной, как кожа, которую хочется содрать, я достала и надела новые трусы, спортивный топ, джинсы и одну из чёрных водолазок. Ткань ощущалась непривычно чистой, свежей, словно второй шанс. – Жаль, куртки хорошей нет и средств защиты, – пробормотала я себе под нос, чувствуя, как адреналин уже начинает покалывать кончики пальцев, – но думаю, перехвачу у друга. У него всегда найдётся что-нибудь подходящее.

Одевшись, я расчесала свои длинные, огненные волосы, которые обычно свободно струились по спине, и собрала их в низкий, тугой хвост у самой шеи, чтобы было удобно надевать шлем. На дне пакета я нашла ещё одну заботливо купленную для меня вещь – новую зубную щётку, в крошечной, запечатанной упаковке.

И наконец, почистив зубы как человек, ощущая непривычную, почти забытую свежесть во рту, я отыскала у Тихона мятую бумажку с ручкой. Быстро нацарапав на ней несколько строк, без объяснений, без оправданий, просто констатацию факта, я оставила ему небольшое послание. Я знала, что он будет зол, будет ругаться и, возможно, места себе не найдёт от беспокойства и гнева, но ничего не могла поделать. Адреналин уже бил в моей крови, словно электрический ток, заставляя сердце бешено колотиться, а дикое, всепоглощающее желание выиграть деньги, которые были нам так сейчас необходимы, чтобы выбраться из этой грязной, смертельно опасной задницы, всё это просто затуманило мой разум, оставив лишь одну цель – скорость и победу. Оставив записку на самом видном месте, я прикрыла за собой дверь и, словно мышка, бесшумно выскользнула из дома, растворяясь в суете и предвкушении единственного места, где я чувствовала себя по-настоящему живой.