Крылатые качели

– Я вот тебе! – изредка доносился голос Петровны, которая говорила это строго как бабушка внуку.

Юрочка иногда разбавлял ее реплики вопросом:

– Бабушка пиедет?

Петровна отвечала, что приедет.

Мужик в углу завернулся в одеяло, Губошлеп тоже спал. Идиллия!

Убийцы и насильники предавались утренней неге, а я лежал в их окружении, и ничего не происходило. Я вспоминал все, что я мог знать о психбольных. Среди моих знакомых не было никого, кто подпадал бы под это определение. Я мог вспомнить только одного нашего соседа-Валеру, который иногда орал в своей квартирке матом по ночам, но при встрече был тих и печален. Разумеется, я смотрел “Молчание ягнят”, но место, в котором я теперь находился, никак не походило на эту жуткую тюрьму, а Алексей Николаевич на доктора Чилтона. Я пробежался мысленно по содержанию “Над кукушкиным гнездом”, и снова не нашел аналогий: тут не было негров-санитаров. Да и санитаров не было вовсе. Были санитарки-неповоротливые бабушки, выполнявшие скорее функции нянечек. А ведь у Кизи было описано отделение не для убийц и маньяков, насколько я помнил, там только Макмерфи был на принудительном лечении. Кстати, примерно по такой же статье, что и я! Хо-хо. Ну, на Макмерфи я никак не тянул: тот бы уже со всеми перезнакомился, организовал с Валерой партию в покер, подкатил к той медсестре в процедурном. Да, она красивая… Еще старшая такая интересная… И она тоже никак не тянет на миссис Рэтчед в “Над кукушкиным гнездом”. Хотя, может, это только пока?.. Пока они ко мне присматриваются?..

Хлопнула дверь-по звуку это та, дерматиновая. Послышался голос Светланы Вадимовны, она о чем-то поговорили с Петровной. Потом снова хлопнула дверь. Петровна звала меня.

– Ну что, уважаемый читатель, пойдем,– улыбаясь, тяжело встала она с кресла, когда я подошел,– сказали тебе выдать книжку на выбор.

Я замер от восторга. Наконец-то! Мы прошли за стеклянную дверь, за которой, как я вчера наблюдал, раздавались “передачи”, и слева от нее обнаружился шкап-именно “шкап”, как его называли в старину! Глубокоуважаемый Шкап! В ширину примерно метра два с половиной и доверху, до потолка почти заполненный книгами! И какими! Собрания сочинений Чехова, Достоевского, Толстого, Бунина, Лермонтова, Пушкина, Куприна,Тургенева, Гоголя! Жюль Верн, Дюма, Гюго, Стейнбек, Майн Рид, Хэмингуэй, Золя, Бальзак, Стендаль, Флобер! Некоторых томов в собраниях не хватало, но сколько же было книг в этой библиотеке! Снизу шли книжки с яркими корешками переплетов-современные детективы, боевики и любовные романы. В середине советские авторы: Шолохов, Симонов, Алексей Толстой, Гроссман, Бондарев и еще какие-то мне неизвестные. Это собрание было похоже на то, которое было у нас дома, и которое я видел в квартире тетки, где прописан, мы раньше часто ездили к ней в гости. И такие же собрания книг я видел каждый раз, когда в детстве приходил с родителями к их друзьям.

– Откуда это богатство?– только и смог я пролепетать, когда рассмотрел весь волшебный шкап.

Петровна, очевидно, была довольна произведенным на “москвича” эффектом-мол, и мы тут не лыком шиты, тоже образованные.

– Приносил медперсонал книги, что от родных остались, из дома еще, если переезжали куда. Родственники больным тоже навезли. Вот и собралась такая библиотека. А никто из больных не читает особо, вот Леша Ефремов только, да иногда еще кто соберется почитать, спрашивает. А так пылятся все время.

Надо увидеть этого Лешу! Я заметил еще стопки каких то журналов в самом низу-наверно это “Роман-газета” и “Новый мир”, или как они назывались раньше? В детстве такие стояли стопками на шкафах, а потом их увезли на дачу.

– Ну, выбирай книжку, а то некогда мне тут стоять!– Вырвала меня из сладкого оцепенения Петровна.

Я спохватился и выдернул сверху второй том Чехова. По дороге в надзорку быстро просмотрел оглавление: “Рассказы, фельетоны 1883-1884” . О, как раз угадал! Я побоялся, что в первом томе будет много от составителя, пол книги досужих рассуждений “о творчестве великого писателя, коего мы почитаем за его талант и прочая, прочая, прочая”, что часто встречается в таких собраниях сочинений. Ну, теперь я спасен!

” Что мне снег, что мне зной,

что мне дождик проливной,

Когда второй том Чехова со мной?!” – От избытка чувств перекроил я детскую песенку и завалился на кровать. Взбил подушку и сразу с первой страницы растворился.

После того, как вышел от доктора, я поймал себя на мысли, что хотя сегодня должна была приехать мама, но я не ждал ее как раньше в детстве-непрерывно, страстно, как избавления из страшной сказки. Как-то быстро дошло до всех моих чувств, что я здесь надолго и наилучшим будет, если я изучу здешние законы существования и избегну ненужных потрясений. Все пройдет стороной, и я тогда снова окажусь в окружении Веньки, Левы, мамы. А может и Ленка снова… Хотя Ленке только не хватало с бывшим психом тусоваться. Ну и ладно.

Я успел прочитать первый рассказ, как меня позвала та высокая медсестра Нонна ( или Нина?)

– На свидание,– она произнесла это так равнодушно, что я сначала воспринял это как “до свидания”.

Она лениво вышла из-за поста и повела за ту дверь, где сидела охрана. Там сегодня были другие: двое мужчин в годах, один из них очень цепким взглядом быстро ощупал меня и чем-то щелкнул на столе. Другой заваривал чай в литровой стеклянной банке и на меня не обратил никакого внимания. В соседней комнате, где вчера меня обыскивал Коля, сидела мама. Он набросилась на меня, как будто я пришел с войны, как будто не вчера утром провожала меня после суда. Сдерживая слезы, все оглядывала, стараясь высмотреть жуткие изменения в моем теле и психике, которые неминуемо должны были произойти за сутки в этом загадочном и жутком по ее мнению месте. Наконец, она усадила меня за один из столов и горестно принялась глядеть мне в глаза. Нонна уселась за стул у окна прямо напротив нас и как-будто приготовилась наблюдать. Это было так непривычно и непонятно, что мы в свою очередь уставились на нее. Нонна продолжила смотреть на нас. Наконец, Нонна, поморщившись как от зубной боли, проговорила:

– Я буду присутствовать и наблюдать за вами во время посещения, чтобы не произошла передача больному запрещенных предметов.

Мама поспешно перебила ее:

– Я знаю, мне охранник все уже объяснил: деньги, спиртные напитки, наркотики, острые и металлические предметы нельзя.

– Людям на улице тоже все объясняют, а они все равно нарушают Правила дорожного движения,– все так же устало процедила Нонна,– так что на посещении у нас в отделении присутствует медперсонал.

Мама встрепенулась:

– Девушка, ну Вы что, мне не верите?

– За Верой в церковь, а у нас инструкции и Режим,– видимо, Нонна повторяла то, что уже миллион раз говорила родственникам больных.

– Ну… как же теперь…– мама не знала, как на глазах чужого человека разговаривать со мной,– ведь я не преступница, я-преподаватель в Университете.

Нонна дернула плечом:

– У нас тут тоже как Вы-интеллигентная женщина, приходит к сыну и алкоголь ему таскает. Он уже несколько раз напивался. Срок лечения сыну продлевает, чтобы подольше домой не возвращался, не бил ее.

Мама пораженно застыла. Да и я немного опешил. Интересно как люди живут, оказывается!

– Ну, хорошо, тогда извините, что … – мама не могла подобрать слова, – что…

– Да ничего,– Нонна немного смягчилась и зевнула, прикрывшись ладонью с длинными пунцовыми ногтями.

Мы с мамой снова принялись разглядывать друг друга.

– Мама, тут все как в детском садике,– догадался я, наконец, успокоить маму,– все по часам: подъем, завтрак, процедуры, обед, тихий час, ужин, процедуры, отбой.

– Еще прогулка, когда погода позволяет,– включилась в успокаивание мамы и Нонна.

Мама благодарно глянула на нее.

– Кормят хорошо, только майонез привези.

– Майонез нельзя.– отрезала Нонна.

Я уставился на нее:

– А как же за завтраком…– я осекся, поняв что запрещенный майонез был у больных нелегально.

– Значит, отберем у всех майонез.– заключила Нонна.

Мама спохватилась:

– Не надо ни у кого отбирать, а-а-а как Вас по имени-отчеству?

– Нонна Алексеевна,– представилась та.

Ага, все-таки Нонна, значит.

– Нонна Алексеевна, Вы, пожалуйста не отбирайте ни у кого майонез, – просила мама,– ну, это же не наркотик, или тут ваши больные что-то из него?..

– СЭС не позволяет,– ровным голосом пояснила Нонна,– Санитарно-Эпидемиологическая Служба! Список разрешенных продуктов для передач висит вон там,– указала она на стену за мной.

Потом подумала и закончила неожиданным:

– Да привозите, только в тетрадку его заносить не будем.

“Это как-то не по-кафкиански, это вообще “Анти-Кафка” получается”,– недоумевал я не от неумолимости предписаний и инструкций, а от того, как легко монументальная Нонна отказалась от одного из них!

– Спасибо, Нонна Алексеевна!– благодарно прижала руки к груди мама и снова обратилась ко мне,– Ну, рассказывай, что тут? Кто с тобой в палате? Туалет в палате есть? Или вас открывают ночью, если в туалет захочется?

– Да тут и дверей нет в палатах, в туалет когда хочешь идешь.

– Туалет один на всех как в больнице? Ты там долго не сиди с книжкой, как дома,– при Нонне мне стало немного не по себе от таких подробностей.

– Да тут не засидишься, кабинок нет, просто унитазы в ряд.

Мама возмущенно оборотилась к Нонне:

– Как же это? Они на виду у всех так и сидят?

Нонна привычно парировала:

– В армии сидят в рядок и ничего, а тут иначе нельзя: больной не должен оставаться без присмотра. Нарушение безопасности.

– Да что за нарушение то?

– Без присмотра могут быть попытки самоубийства, драки,– Нонна хотела еще что-то добавить, но пощадила маму,– в общем, все ради безопасности больных.

Мама согласно покивала головой и продолжила:

– Илья, а как тут санитары-не слишком строгие?

Я усмехнулся:

– Да я не видел пока никаких санитаров, одни бабушки как наша соседка Раиса Петровна. Санитарки.

Мама вопросительно посмотрела на Нонну.

– Нет у нас никаких санитаров, это только в кино их показывают. Может, только у вас в Москве есть санитары в психбольницах. А у нас иногда в других отделениях бывают санитары, да и то-это местные алкаши, поработают две недели-и в запой. И их увольняют.

Мне все больше казалось, что мы собрались здесь, чтобы поговорить втроем, и мама с Нонной как старые подруги по работе обсуждают мое поведение и условия проживания в детском лагере отдыха. Нонне, видимо, подумалось то же, потому что она немного отвернулась, показывая, что не намерена более участвовать в общей беседе. Мама спохватилась:

– Илья, а больные здесь как себя ведут? Наверно, с утра до вечера кричат и дерутся?

– Нет, мам. Все спокойно, все занимаются своими делами, мне доктор разрешил книги брать-тут отличная библиотека, книг много, почти как у нас дома.

Мама обрадовалась:

– Илья, ты читай побольше, ты раньше так много читал, пока не связался с твоими Венькой и Левой,– мама снова обратилась к Нонне, стараясь представить ей меня в лучшем свете как старой школьной подруге,– ведь он такой домашний был, в школе никогда не хулиганил, не дерзил, с отцом только отношения натянутые. Даже не знаю, как он мог…

Нонна снова смягчилась:

– Да читает пусть на здоровье сколько хочет, мы только “за”! Вот из надзорки выпустят, тогда и телевизор сможет смотреть. В положенное время, конечно.

– Надзорка-это где буйные что ли?– встревожилась мама.

– Буйных у нас нет, мы больных лечим при возбуждении-они успокаиваются. В надзорке,..– видимо, она решила, что “надзорка” звучит слишком пугающе,– в наблюдательной палате лежат больные с обострением и за нарушение режима.

Мама как будто успокоилась и снова оглядывала меня.

– А доктор тут тебя осмотрел? Что сказал? Долго тебе тут придется находиться?

– Алексей Николаевич сказал, что пока экспертиза будет идти, потом скорее всего придется полежать несколько месяцев.

Мама глубоко вздохнула:

– Ну, все как Сурен Ашотович нам сказал, все так.– она обреченно повесила голову.

– Ну, мам, все быстро пройдет, полежу, начитаюсь на десять лет вперед, ну, что ты? – мне снова было стыдно перед мамой и перед “ее школьной подругой” Нонной, которая теперь укоризненно смотрела на меня.

Мама как будто что-то вспомнила:

– А с этим Алексеем… Николаевичем, да? Можно поговорить? – обратилась она к Нонне.

– Можно, я его приглашу, тем более, посещение скоро закончится, сегодня долго не можем, в отделении без меня только одна медсестра, санитарка и буфетчица. Скоро телефоны будем выдавать, надо наблюдать за больными.

– А они у вас без телефонов?

– Да, выдаем только на один час по четвергам. Требования безопасности.

Мама не решилась требовать объяснений по поводу безопасности телефонов. Нонна оценила это и миролюбиво предложила:

– А Вы приезжайте по выходным-если больной хорошо себя ведет, можно и полчаса, и больше посидеть тут. Только приезжайте не в “тихий час”, а до обеда. И перепишите себе разрешенные продукты из списка.

– Спасибо, Нонна Алексеевна,– мама благодарно поглядывала на нее и на список надо мной.

– Давайте я запишу, что Вы привезли в передаче,– Нонна встала и подняла с подоконника тетрадку с разноцветной обложкой.

Мама вытаскивала из пакета вареную колбасу, сало, кусок копченого мяса, упаковку нарезанного сыра, окорочков куриных копченых, палку копченой колбасы и батон в нарезке. Я застыл от удивления: именно этот список мне постоянно цитировал старик из надзорки. Он что-ясновидящий? Я отогнал эту безумную мысль, а Нонна принялась фиксировать все продукты в столбик напротив моей фамилии и сегодняшнего числа. Записывала также их примерный вес и количество. Еще мама привезла чай в пакетиках, печенье и конфеты. И пластиковую кружку! Красота! Наверно, Ашотыч надоумил.

– Хлеб не привозите в следующий раз-у нас его полно.– посоветовала она маме, закрыв тетрадку, – а теперь давайте я позову доктора, а ты, Илья, простись с мамой и иди в отделение.

Мы с мамой обнялись и я, взяв пакеты с передачей, не оборачиваясь вышел из комнаты. В комнате охраны охранник щелкнул чем-то на столе и замок на двери в отделение загудел.

– Чо встал то, открывай, замок сгорит!– резко подогнал меня охранник, и я дернул дверь на себя.

За мной в отделение зашла Нонна, обогнала меня и на ходу бросила:

– Пакеты на пост,– и ушла через дерматиновую дверь.

Больные оживленно кучковались у поста. Я отдал пакеты сидящей в кресле Петровне, та оторвалась от какого-то журнала и показала кивком головы, чтобы я их поставил на стол. Взял только кружку, пачку чая и пошел в надзорку, а Петровна с оханьем воздвиглась из кресла и по-утиному заторопилась с моим пакетом за стеклянную дверь. Потом показалась Нонна, за ней вышел доктор и скрылся в направлении комнаты охраны. Минуты через три он зашел обратно. Я забеспокоился, что мама, наверно, теперь выйдет на улицу и будет ждать, что я покажусь в окне, как в детстве, что я помашу ей из окна больницы, где я лежал с отитом, а я ей даже не сказал, что окно моей палаты на другой стороне. Я подошел к выходу из надзорки и попросил разрешения подойти к окнам напротив поста, где стоял тропический лес.

– Да иди, только растения не повреди, аккуратнее, а то тебя Вероника потом проклянет,– отпустила меня Нонна.

Тут же забыв про невероятную Веронику, я осторожно пробрался через маленькие джунгли и встал перед широким окном, как и все окна здесь, зарешеченным. Было почти одиннадцать утра, ясный денек бил прямо в лицо, между корпусами Больницы проходило оживленное движение: в сопровождении женщин-медиков различной комплекции по натоптанным дорожкам туда-сюда скользили больные обоих полов, утепленные в бушлаты и ушастые цыгейковые шапки. Некоторые покрикивали, остальные шли молча, уставившись под ноги. Никто не любовался на по-праздничному украшенные снегом ели и сосны. В гору взобрался длинный автобус.

Мама показалась из-за правого торца нашего корпуса, остановилась и принялась высматривать меня. Я уже хотел еще раз просить медсестер отпустить меня к тем окнам за столовой, но мама решила пойти поискать меня как раз туда, где надо. Я облегченно перевел дыхание и принялся махать ей. Она подошла ближе и заметив, очевидно, какое-то движение в моем окне, остановилась и, приложив руку к шапке, увидела меня. Тоже замахала, тревожно улыбаясь. Мы махали еще некоторое время, потом опомнились и просто смотрели друг на друга. Почему-то комок подкатил к горлу, я не мог понять, жалко ли мне маму и то, что она необоснованно тревожится за меня, или мне жалко себя. Потом я показал маме на свое левое запястье, мол, уже пора идти и замахал ей. Она замахала и закивала. Я показал ей, чтобы она первая отвернулась и уходила. Она махнула еще раз и пошла, оглядываясь. Я повернулся и уже раздвинул широкие листья, как уловил какое то движение: справа от меня между большим горшком и окном притаился коренастый больной с широким лицом, который пытался тихонько оторвать кусочек от разлапистого листа. Он тоже заметил меня и бешено задвигал бровями. Я выбрался из зарослей и ушел в надзорку. Лег на кровать и ощутил давно забытое чувство: как будто уже всех забрали родители, а я сижу одиноко за столом в каким-то конструктором и поглядываю на дальнюю дверь раздевалки, через которую все никак не идет мама. Я останусь навсегда в этом хорошо натопленном, ярко освещенном помещении, в общей спальне возится воспитательница Светлана Сергеевна, которая, это понятно, живет здесь-в детском саду. Она добрая, но она не мама. И даже папа не заберет меня. И бабушка.

Из грустного оцепенения вырвал крик Петровны:

– Телефо-о-оны-ы! Телефо-о-оны-ы!

Я вскочил, потом решил сначала понаблюдать за процессом получения телефонов, чтобы не попасть впросак. Больные, видимо, жаждали телефонов не в пример больше, чем таблеток, потому что сразу же организовали толчею у поста. Жанна и Петровна принялись кричать на них, призывая к порядку. Потом, когда наиболее рьяные получили от них обещание вовсе остаться без телефонов до следующей недели, организовалось подобие очереди и Жанна начала заносить в листок фамилии, а Петровна рыться в большой коробке на столе. Валера и его татуированный спутник первыми обзавелись черными трубками и быстро ушли. Мое внимание привлек коренастый мужчина лет сорока, немного выше среднего роста, с тусклым взглядом и глубокими вертикальными морщинами на щеках, который обошел очередь и негромко сказал Петровне:

– День добрый, Анна Петровна!

Та оторвалась от коробки с телефонами:

– Здравствуй, Гриша!

– Как здоровье?

– Спасибо, ничего. Какой у тебя?

– Эриксон, вон в левом углу.

Петровна выдала ему телефон, сказала Нонне:

– Моргунов-телефон, симка.

Та записала. Мужчина поблагодарил и, скользнув по мне взглядом, ушел за Валерой.

Больные потихоньку расходились, получив телефоны, включали их и звонили. Отделение наполнилось радостными голосами:

– Мама, мама, батя, бабушка, мама, папочка, мама, дочка, мама! Это я! Как делишки, как здоровье, как вы?

Губастый, пока стояла очередь, приплясывал сзади и со всеми о чем-то пытался договориться. В основном от него равнодушно отмахивались. Получив свой телефон, Губошлеп ворвался в надзорку, чуть не сбив меня, и затараторил в трубку:

– Папа, здравствуй! Привези мне колбасы! И тушенки еще, ну не свиной, а говяжьей, я суп буду делать.

Циркуль, который никак не мог до кого-то дозвониться, мрачно бросил ему с кровати:

– Дебил, какой суп?

Я подошел последним:

– Тоже звонить будешь?– Петровна, видимо, устала от гомона и была немного раздражена.

Выдала мне мой телефон, в коробке остались один аппарат и какие-то пластмассовые кусочки. Я позвонил маме:

– Мама, ты не успела на автобус? Я видел, как он уезжал, когда ты выходила.

– Да, Илья, уехал. Ну, ничего, мне тут женщина такая хорошая встретилась, она наоборот только приехала к сыну сюда. Говорит, что они каждый час от Города до Поселка ходят. Подожду, тут в первом здании у ворот есть диванчики, вот еще внутри часовня есть, написано. Вот она, только сейчас закрыто. Я запишу расписание, в следующий раз приеду, не пропущу.

– Мама, ты устала?

– Нет, немного не выспалась просто. В семь утра электричка, три часа ехали, потом от города на такси полчаса. Теперь хоть знаю, куда ехать, а мы с папой потом приедем на машине.

– Мама, прости, что… Ты теперь из-за меня будешь мучаться, ездить сюда… И папа…

– Ну, что уж теперь. Поездим, только ты не устраивай ничего больше. Доктор ваш хороший такой, все мне рассказал, я его номер взяла, Ашотыч, Сурен Ашотович просил узнать, будет ему звонить.

Я хотел проговорить с мамой все оставшееся время, чтобы как-то занять ее время до автобуса, но заряд был почти на исходе, а я еще должен был позвонить Веньке. От того, как ответит мне Венька, будет зависеть очень много. Даже слишком много. Зависело то, будет ли у Веньки и Левы в будущем общее важное дело со мной. Или они пойдут дальше без меня.

– Мам, батарея кончается, ты привези мне в следующий раз зарядку, пожалуйста.

– Да, Илья, забыла совсем, я же видела ее вчера. Привезу с папой. Ну, давай, пока. Держись.

– Да, мам, пока, – промямлил я и добавил непривычное,– целую.

Тут же перезвонил Веньке. Тот ответил не сразу.

– Илюха, привет, старик!– Венька взял это старорежимное обращение от своего отца-известного журналиста,– как ты там?

– Да нормально, обживаюсь.– Я так был рад его услышать!

– Где ты находишься? Мама твоя не хочет сообщать адрес, говорит, что по нашей с Левой милости ты “оказался в окружении криминальных психов”. Мы то думали, что ты после суда на штраф попадешь только и на возмещение ущерба. Ты там действительно в какой то психушке?

Я замялся.

– Ну, это в общем такая большая психбольница, а я в одном отделении тут, которое для больных на принудительном лечении.

– Это как?

– Ну, я сам еще не понял точно, это вроде преступники, которые психически больные,– я понизил голос, чтобы усатый и старик, которые сейчас никому не звонили, не услышали, что они психически больные,– Они тут лечатся или вроде того.

– А, ну потом разузнаем. Что ты там делаешь? В смирительной рубашке ходишь?– Венька изо всех сил пытался то ли развеселить меня, то ли не знал, как теперь со мной, психом, держаться. Мы не виделись с ним с того самого вечера. Потом только перезванивались, пока я был на домашнем аресте.

– Не видел никаких смирительных рубашек. Мне доктор сказал, что я был в “состоянии патологического опьянения”,– вспомнил я определение своего недуга, стараясь уверить Веньку, что я вовсе не псих, что я такой же, как раньше.– И я, в общем, только в этом состоянии был невменяемый, а в остальное время-нормальный.

Венька помолчал, потом решился:

– Ты скажи адрес, мы с Левой приедем в выходные. Тут же не очень далеко?

Я назвал адрес, сказал, что автобусы ходят каждый час.

– Ты что, какие автобусы? – Вальяжно протянул Венька,– Лева довезет! Домчит за миг!

– А разве ему папаша тачку отдал уже?– удивился я.

– Ну, после твоего бенефиса Лева только вчера его уговорил. Мы вчера уже гоняли.

Я вспомнил эти гонки по Москве. Разноцветные линии фонарей и рекламных щитов, Лева застыл за рулем, хохочущий Венька, а Ленка со мной сзади. Ее глазищи разливаются вокруг меня, запах ее волос, шеи и губ-она не любила духи. Да, она и так прелестно пахла…

” Она не любила духи,

А теперь вокруг петухи…”– сложилось в голове.

– Приезжайте с Левой! Только до двенадцати или после часа, а то в обед не выпустят к вам.

– Приедем, Илюха! Что тебе привезти? Апельси…– закончился заряд батареи.

Я отнес телефон Петровне и пошел в туалет. Там никого не было. Помыл руки и замер перед окном. Оно было когда-то замазано белой краской, кое-где через царапины на ней чуть угадывалось небо. Надрывался большой вентилятор в левом верхнем углу, непрерывно очищая воздух. Вентилятор был закрыт ячеистой стальной сеткой, ржавой, но еще вполне крепкой. Я засмотрелся на бешеное вращение лопастей, стоял так с минуту, наверное. Они как будто разогнали мысли, оставив голову пустой и легкой.

Сзади открылась дверь.

– А, Двоечник! Замерз?

Я обернулся-это был тот татуированный парень, который ходил с Валерой. Он с вызовом глядел на меня. Я постарался придать себе независимый вид и, не удостоив его вниманием, двинулся к выходу. Парень задержал меня за рукав:

– Чо, мамка богатый баул притаранила, а, москвич?

Я вспомнил выражение лица, которое всегда было у Димки Пирогова-злобного хулигана в нашем классе и процедил его же слова:

– А тебе какая разница?

И с тем же независимым видом пошел к двери. Я шел и ждал, что парень крикнет мне в след что-то насмешливое, потому что был не уверен, что на моем лице правильным образом была отыграна мимика Пирогова, но сзади только надрывался вентилятор. Навстречу уже заходили курильщики.