Крылатые качели

Надеюсь, не дойдет до того, чтобы я ее начал здесь читать. Она организует мне мысли так, что потом от нее не избавишься, как не избавиться теперь от ее покетбуков, которые заполонили всю страну: вокзалы, поезда, аптеки, магазины, метро и самолеты. Сюда наверняка тоже дошла. Нет, лучше я попрошу таблеток, какие дают Паше, чтобы спать. Просплю сколько положено и выпустят на свободу, хо-хо. Если бы все было так просто, да-а… Когда меня могут выпустить? Все равно, я думаю, курс уже точно пропущу. С Венькой и Левой теперь не получится учиться вместе…

На пороге возникла фигура, немногим уступающая Васильне. Женщина эта смотрела на меня и двигала сухими губами. Скромная прическа “под мальчика”, отсутствие макияжа и маникюра. Как-то сразу создавалось впечатление, что она и в молодости не пользовалась успехом. Я поднялся и кивнул ей, она тоже кивнула. Прошлась по палате, как ходят по острым камешкам, прежде чем зайти в воду. Как и Георгич попеняла Губошлепу на крошки в кровати. Потом на выходе,

как будто что-то вспомнив, обернулась ко мне:

– Как спалось?

Я ответил, что спал до подъема. Она вышла в коридор и закричала:

– Туалет закрыва-а-ается! Гото-о-овимся к завтраку-у!

– Ку-ку! – ответил ей старик, который уже поднялся и как обычно ходил по проходу.

Незнакомый женский голос со стороны коридора кричал мою фамилию. Я вышел из палаты и увидел, что перед столовой открыта дверь с надписью “Процедурный кабинет”, и мне оттуда машет высокая девушка в белом халате. Я зашел в ее кабинет. Она усадила меня на стул у высокой тумбочки, на которой лежала небольшая подушка из розовой клеенки размером с книгу, ловко засучила мне рукав, защелкнула жгут, протерла ваткой и мгновенно наполнила большой шприц моей кровью. Я даже не успел приготовиться к уколу. Процедура извлечения крови на анализ была проделана мастерски, как проделывают сбор-разбор ПМ на скорость. Я заметил, что медсестра была подобна греческой скульптуре Афины-Паллады, то есть крепка, решительна и неумолима.

– Все, иди обратно,– повелела она.

С зажатой на локтевом сгибе ваткой я снова очутился в постели.

Откуда-то прибежал радостный Юрочка и пнул кровать Циркуля.

– Патьку долзен, помнись?

Циркуль стащил с головы одеяло и щурясь как птенец уставился на него. Наконец басом выдавил:

– Кому должен, всем прощаю! Отдыхай!– и замотался в одеяло снова.

– Я те дам, просяю! – не удивился Юрочка и, повернувшись, пнул кровать Губошлепа. Тот не отозвался. Юрочка подошел ко мне и в очередной раз пригласил “куить”. Я решил призвать его логическое мышление:

– Туалет же закрыли.

Юрочка махнул рукой и забрался на свою кровать. Обстоятельства непредолимой силы, оказывается, могли подействовать на его всепоглощающую привычку.

Медсестра с коридора укоряюще закричала:

– Я-то думаю, почему в надзорке так тихо, а это Юрочка опять в шестую бегал! Тебя опять привязывать что ли?

– Не надо, Петъовна! – в ответ прокричал Юрочка, но было видно, что он не особо верит в возможность “привязывания”.

Я заметил, что уже второй раз здесь слышу про эту непонятную процедуру. Куда привязывать то? Никаких приспособлений для этого не было видно, ни колец в стенах, ни крюков. В самом деле, не при Средневековье живем.

Хотя все может быть… По крайней мере, в смирительных рубашках я пока никого не видел. Может, они эти рубашки имеют в виду? В кино про психбольницы я видел такие рубашки, и вообще думал, что в палатах для “буйных” резиновые стены. Надзорка как раз вроде для буйных, а стены как в коридоре и столовой-штукатурка, до человеческого роста крашеная в зеленый цвет, и никакого намека на резину. Вообще все как в обыкновенной больнице, только в палатах нет дверей. Двери только у туалета, умывалки, буфета, процедурной и еще каких-то помещений. Все с замками. Еще три двери, ведущие из отделения: одна напротив столовой, в комнату охраны, еще две сбоку от поста, где заходит смена. Одна из них с широким стеклом-та, что скрывает “передачи”. Вторая непонятно от чего, но не крашеная как все двери в поблекший желтый, а покрытая коричневым дерматином.

Я мысленно повторил все, что запомнил в этом скудном ландшафте. Пригодится. Когда бывал в лесу, старался запоминать ориентиры, как наставлял нас учитель физкультуры Олег Владимирович. Он почему то все время говорил о том, что надо готовиться к какой-то войне и в том числе ему необходимо было зачем то научить нас “ориентироваться на местности”. Научил. Теперь с закрытыми глазами дойду куда надо в отделении, только зачем?

Побег устраивать? Нет уж, хватит глупостей.

Пока завтракала первая партия, я снова пялился в окно. Был погожий денек. Столбы с какими-то птицами на проводах, деревья, сарайки, сугробы, небо – объединились в довольно симпатичную картину. Не хватает здесь какого-нибудь провинциального художника, чтобы запечатлевать эти красоты. Милые, уютные картины, какие висели в той библиотеке возле дома.

Завтрак состоял из толстого диска сливочного масла, куска белого хлеба, пшенной каши и чая. Снова все было как в детском саду. Моя “Теория” начинала находить подтверждение. Вчерашние соседи по столу снова были степенны и задумчивы.

Я снова не решился познакомиться с “Герцогом”, как я окрестил похожего на известного артиста больного. Было лестно сидеть за одним столом с такой величественной особой, наблюдать великолепные манеры, печать долгих раздумий на благородном челе. Как-то даже не приходило в голову, что и он здесь за какое-то преступление. Другого моего соседа я назвал “Педагог”. Он не намазал ловко масло на горбушку как Герцог, а замешал его в кашу.

В целом, я посчитал здешнюю еду сносной, тем более что и дома мне было все равно, чем питаться. Еще я заметил, что некоторые больные перед тем как сесть за стол, получили у парня, который вчера усадил меня за стол с Герцогом, майонез в пакетиках. С майонезом каша, наверно, была вкуснее. А поев, отдавали майонез обратно в помещение с надписью “Буфет”, вероятно, там был холодильник.

После завтрака я расчитывал немного прогуляться с Герцогом по аллеям Версаля, чтобы обсудить новую пьесу Жана-Батиста Поклена, но дороги наши разминулись-я вынужден был повернуть к надзорке.

Немного погодя крикнули на “таблетки”. Снова выстроилась очередь. Снова Циркуль пытался выплюнуть порошок. Таблетки раздавала высокая полная медсестра лет сорока с очень черными пышными волосами, наверно это ее Юрочка назвал “Нона”. Нина или Нонна? Она была сильно накрашена и двигалась плавно и надменно, не так тщательно следила за проглатыванием таблеток как Георгич и Васильна. Всем своим видом “Нона” показывала, что она находится здесь исключительно из милости к присутствующим.

После “таблеток” туалет закрыла на уборку вчерашняя санитарка Семеновна. Я собрался вздремнуть, но меня кто-то позвал. Я вышел и увидел, что дерматиновая дверь открыта и в ней стоит незнакомка лет тридцати пяти, белый халат красиво облегал ее немного полную фигуру. Она подозвала меня рукой, ее светлые волосы красиво качнулись. Я подошел, за дверью оказался маленький коридор с двумя кабинетами, она провела меня в первый, на котором была табличка “Старшая сестра”. Тут было тесно от двух военного вида сейфов, стеллажа с какими-то папками. На столе грозились упасть несколько стопок бумаг.

– Меня зовут Светлана Вадимовна. Ты из Москвы прибыл?– она расчистила себе квадратик на столе и разложила мои документы.

– Да.

– Почему в нашу область прислали? -она настороженно улыбалась.

– Я прописан здесь в городе, после тети осталась квартира, родители прописали. Хотели в Институт Сербского или в Ганнушкина отправить, но потом сюда решили.

– Теперь к нам будут с Телевидения приезжать? – она недовольно прищурилась.

– Адвокат сказал, что лучше подальше от Москвы отправить, чтобы они не ездили-быстрее забудут,– пересказал я надежды Ашотыча.

Она помолчала.

– Ну, смотри…– она еще раздумывала, как ко мне отнестись, покусывая полные губы.– Нам тут не нужны никакие корреспонденты, прознают про наше отделение, а у нас тут: и маньяки, и убийцы, и насильники. Лучше для телевизора не придумаешь.

Я напрягся. Циркуль тоже маньяк? И Юрочка? А я так сладко спал сегодня…

– Все тут убийцы?

– Не все, конечно. А те, кто за тяжкие преступления здесь, давно уже находятся на лечении. Но все равно держись со всеми уважительно и не конфликтуй.

– Да я как-то и не собирался, я то не ругаюсь ни с кем.

Она насмешливо посмотрела:

– Миролюбивый какой. А в школе разгромил кабинет.– она в этот момент напомнила мне завуча в моей школе.

Та тоже была строга и очаровательна, когда отчитывала за плохие оценки. Светлана Вадимовна, видимо, уловила мое отношение, потому что снисходительно улыбнулась и подняла бровь.

– Ладно, паспорт и телефон твой будут у меня в кабинете. По четвергам после завтрака сможешь звонить в течение часа. В остальное время даже не проси-не положено.

– Понял.

– Группа инвалидности у тебя есть?

Я опешил. Меня точно считают сумасшедшим!

– Нет, нет никакой инвалидности!

Старшая сестра почему-то с облегчением восприняла это и поднялась:

– Теперь пойдем к доктору, он с тобой побеседует.

Мы вышли в коридорчик, Светлана Вадимовна заглянула в следующий кабинет:

– Алексей Николаевич, вот он.

Я оказался перед сидящим за столом здоровяком лет пятидесяти в белом халате. Небольшая седина, очки, крупный нос. Он внимательно глядел на меня, я спохватился и поздоровался. Он кивнул мне и пригласил присесть на облезлый стул, стоящий по его правую руку. Естественно, я помнил, что сегодня будет встреча с доктором, но все это время не думал, что именно говорить ему, какие каверзные вопросы он может задавать, что будет от этого зависеть.

Мне стало досадно, и я невольно поежился. Врач полистал какие-то бумаги и внезапно спросил:

– Как ночь прошла?

– Нормально, – поспешно ответил я,– спал хорошо.

Врач помолчал и принялся смотреть в окно. Пауза затягивалась, следующий ход был его, но неловкость почему-то ощущал я. В отместку я тоже стал смотреть в окно. Окно выходило на ту же сторону, что и столовая, вид был немного симпатичнее, потому что захватывал побольше елок слева. Между корпусами шла женщина в синем пуховике, из-под которого вылезали полы медицинского халата, за ней плелись двое в телогрейках с какими то надписями на груди. Еще один в телогрейке что-то крикнул им, проходя в отдалении, женщина махнула на него и повернула вправо к торцу нашего корпуса. Дорога была почищена трактором, а наваленный по краям дороги снег был притоптан лопатой и образовывал угловатые брустверы.

– Последний прием алкоголя когда был?– возобновил общение доктор.

Он как будто скучал.

– Вот, когда было это, тогда и последний раз был,– невпопад ответил я и снова поежился.

– Две недели не употребляли?– как будто вытянул из себя доктор и залез в ящик стола.

– Получается так.

Доктор достал авторучку и записал в небрежно собранный журнал сегодняшнее число-я догадался, что это моя “История болезни”. У доктора оказался красивый почерк, но смотреть на то, что он пишет, я посчитал неудобным. Пока он писал, я рассматривал кабинет. На стенах не было ни одного портрета Фрейда, чего я ожидал от кабинета психиатра. Висели кем-то намалеванные морские пейзажи, полка с учебниками. На одном я разобрал название- “Неврозы”. Сзади меня стоял продавленный красный диван, а сбоку несколько стульев, немногим лучше моего.

Доктору потребовался еше материал для записи, и он продолжил:

– Сколько дней или месяцев употребляли алкоголь до этого?

– Несколько дней… дней пять, наверно.– мне было неловко, что доктор принимает меня за алкоголика, которых он видел, наверное, тысячи. Оправдываться же я посчитал глупым, потому что именно алкоголики и оправдываются. Наверное.

– Сколько раз в неделю обычно принимаете алкоголь?

– Иногда один раз, иногда несколько.

– Какие именно напитки?

– Пиво, виски, текила, водка, коктейли.– я заметил на столе томик Чехова с цифрой 8. Захотелось схватить его и унести в надзорку.

– В пересчете на крепкий алкоголь типа водки, сколько максимально употребляли? – доктор, очевидно, проводил давно набивший ему оскомину опрос. Может, уже лет тридцать опрашивает алкоголиков по этой схеме.

Мне стало не по себе, когда я выдал:

– Наверно, около бутылки.

– В пересчете на водку пол литра? – уточнил доктор.

– Да,– я принял независимый вид, когда окончательно понял, что теперь я алкоголик не только для доктора, но и для Истории болезни.

– Бывало ли так, что после приема большого количества алкоголя Вы наутро не могли вспомнить некоторые события, происходившие во время опьянения?– продолжал он добивать меня.

– Да, бывало.– я посчитал, что терять уже особо нечего и решил побравировать. Принял декадентскую позу, то есть постарался расположиться на облезлом стуле как можно непринужденнее.

Доктор откинулся немного назад и оценил то, что он понаписал обо мне. Я рассмотрел его внимательнее. Лицо его в этот момент стало одухотвореннее, он мне напоминал теперь физика со старого плаката, который в тяжелых, модных на тот момент очках любуется на модель то ли атома, то ли Вселенной, крутящейся у него на раскрытой ладони. Только у того физика была короткая борода без усов, а Алексей Николаевич чисто выбрит. Черная челка, посеребренные бачки, глубокие характерные складки на щеках, волевой подбородок-доктор был весьма импозантен.

Доктор остался, по-видимому, доволен написанным и продолжил:

– С утра похмеляетесь?

Я обрадовался и выложил козырь:

– Ни разу не похмелялся. Или не опохмелялся, не знаю, как правильно.

– Почему не похмелялись?– все так же монотонно.

– Не видел необходимости,– продолжал я крыть карты доктора,– с утра чувствовал себя хоть и не очень хорошо, но довольствовался лишь минеральной водой.

– Хм, довольствовался, надо же!– Доктор впервые заинтересованно поглядел мне в глаза. Его, кажется, немного взбодрил этот устаревший глагол.

Я почуял, что ухватился за какую то ниточку и призвав свою память, начал импровизировать:

– Поутру maman посылала к лавочнику, и я довольствовался двумя бокалами сельтерской воды, после чего шел к завтраку. Завтрак в нашей семье был по-английски скромным, то бишь подавали яйца, сваренные всмятку, овсянку и гренки. После чего я одевался и ехал в Университет. Ехать приходилось на пролетке, потому что papa наш весьма строгих правил и не позволял брать экипаж.

Доктор расхохотался. Большое его тело упруго задвигалось. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и чуть распустил галстук. Наклонил голову и глядел теперь иронично на мою особу. Было видно, что его так и подмывает принять мою игру и сморозить что-либо в стиле: “Любезнейший, а после Университета Вы, я полагаю, приказывали ехать к “Яру”? ” Но Алексей Николаевич сдержался и вернулся к моей истории:

– Не похмелялись, то есть, непрерывно алкоголь не употребляли? Так, что не было периодов полного отрезвления?

– Нет, с утра был трезвым, и до вечера алкоголь не пил. Были как-то три дня на даче с друзьями, пили все эти дни, но и тогда как-то до послеобеденного времени не хотелось выпивать.

Доктор полистал какие-то отпечатанные листы и спросил:

– По результатам анализа крови у Вас были обнаружены каннабиоиды.

– Употреблял в тот день помимо алкоголя и “траву”, кто угостил, не помню.– выложил я уже не раз сказанное.

Доктор помрачнел:

– Меня не интересуют Ваши каналы снабжения. Это не моя компетенция.

Доктор снова глядел на меня свысока и холодно. Он задал еще несколько вопросов по поводу психического и физического здоровья моих близких и дальних родственников. Про школьные годы, травмы головного мозга, инфекционные заболевания. К счастью, на все эти вопросы я мог ответить, что ничего необычного и опасного не было.

– Страхи бывают? – он перешел, наконец, к самому, как мне подумалось, главному.

Я посчитал, что от этого будет зависеть мое лечение, и потому ответил:

– Нет, не бывают.

– Какое настроение обычно: повышенное, плохое, нейтральное?

– Чаще обычное настроение, иногда повышенное, если есть повод.

– Бывают ли такие дни, когда не хочется ничего, лучше лежать и ни с кем не общаться?

– Нет, я общительный, такого не бывает.

– В день, когда Вами было совершено правонарушение, сколько Вы выпили алкоголя?

– Около бутылки сухого вина, потом около бутылки пива, несколько рюмок водки.

– Это Ваше обычное количество алкоголя? – доктор был все так же бесстрастен.

– Мы отмечали День рождения друга, было весело, потому не следил за количеством.

Я был уверен, что доктор спросит, слежу ли я обычно за количеством. Но он не уточнил.

– Как Вы оказались в школе, помните?

– Нет, я помню, что мы гуляли-гуляли по улицам, потом провал, и очнулся я уже в камере в Милиции.

– Никаких воспоминаний, смутных даже, не приходило после этого?

– Нет, как отрезало все. Я потом пытался много раз вспоминать, что было, но ни секунды не могу припомнить.

Я не врал, у меня в памяти как будто произвели “монтаж” кинопленки-вырезали кусок, а оставшееся склеили. Так что у меня возникла картина того, как я гуляю с друзьями, а потом открываю глаза в незнакомом помещении, на потолке гудит длинная лампа, окно с решеткой, две кровати без белья, унитаз. И до сих пор отчетливо помню, как мне было омерзительно плохо.

– Вы учились в школе, в кабинете которой Вы устроили погром?

– Да. С первого класса. В прошлом году закончил.

– Какие отношения у Вас складывались с одноклассниками?

– Обыкновенные, как у всех, наверно. С одними дружил, с другими не очень.

– С учителями?

– Учителя хорошие в основном были, не конфликтовал.

– Какие предметы в школе давались с трудом?

– Математика, наверно. Ну, не с трудом, а так, неинтересно было. Приходилось напрягаться. Геометрия еще. И физика.

– Какие предметы нравились?

– Литература, Русский, Музыка.

– Физкультура как?

– Как все, нормативы сдавал.

– Свидетели показали, что Вы во время погрома в кабинете кричали: ” На, фашист, стирай!”. Кого Вы могли иметь в виду?

Меня уже спрашивал об этом психиатр в Москве. Но я не мог ничего связать с этим даже приблизительно.

– Я не знаю, что я имел в виду, когда кричал.

– Ну, возможно, среди Ваших знакомых был некто по прозвищу “фашист”, или придерживающийся таких взглядов? Одевающийся как эти… молодежная субкультура… Скинхеды, да?

– Нет, среди моих знакомых никого, кто подходил бы под это определение, не было.

– А среди тех, с кем Вы могли конфликтовать?

– Я ни с кем не конфликтую, не знаю, кто бы это мог быть.

Доктор написал уже целый лист и перешел на второй.

– Вы вот говорите, что Литературу любили в школе, а почему, в таком случае, разгромили кабинет Русского языка и Литературы?

– Не знаю вообще, как так получилось. Я и с учительницей Литературы хорошо общался, вообще ее все в классе любили. Она в шоке была, когда узнала, что я наделал… Мне рассказывали.

– Сами Вы как оцениваете свой поступок?

Я был искренен:

– Мне непонятно, как так вышло. Я от себя такого не ожидал никогда. Если бы тот прохожий не снял на камеру, что я творю в кабинете, я не поверил бы. Стыдно очень и до сих пор непонятно, как я мог.

– Когда Вас по телевизору показали, что почувствовали?

– Стыдно…

– Родители Ваши чем занимаются?– доктор любил менять тему, видимо, так он “ловил” тех, кто ему врал.

– Мама-преподаватель в том Университете, где я учился, отец-инженер-конструктор на заводе.

– Как обычно спите? Сколько часов? Ложитесь ли в одно и то же время?

– Ну, по-разному бывает, иногда засиживаюсь до трех ночи, иногда вечером ложусь.

Доктор, видимо, выяснил уже все, что хотел, потому что поставил подпись и перелистнул несколько листов и выбрал страницу с заголовком “Лист назначений”.

– Я назначу Вам на ночь легкий препарат, если Вы не сможете заснуть или почувствуете тревогу, обратитесь к медперсоналу, и Вам выдадут его. И утром будете получать капсулу другого препарата, посмотрим, как Вы будете себя чувствовать.

Я похолодел: неужели меня все-таки ждет дурдом и я теперь псих?

– Доктор, а что, я теперь буду пожизненно лечиться? Я – больной?

Доктор закрыл Историю болезни и постарался говорить с участием, но отчеканивая каждое предложение:

– То, что Вы натворили, я предполагаю, было в состоянии так называемого Патологического опьянения. В этом состоянии человек является невменяемым, то есть не подлежит уголовному преследованию. По окончании этого состояния человек обычно вменяем и дееспособен. И если Вы в отделении что-нибудь совершите, Вы будете считаться вменяемым. И будете нести наказание как обычный преступник. Пока же мы проведем экспертизу, по результатам которой Вам будет выставлен окончательный диагноз, а уже Судебные органы решат, где и как Вы будете либо нести наказание, либо лечиться принудительно. Я советую Вам вести себя хорошо, соблюдать режим отделения, не создавать конфликтных ситуаций с другими больными, не грубить медперсоналу. Вы вчера при поступлении подписали “Согласие на лечение в Психиатрическом стационаре”.

Я вспомнил, что вчера я действительно что-то подписал, но машинально, не выясняя, что именно.

– Доктор, а если я откажусь от лечения?– предпринял я попытку хоть как-то защититься.

Доктор поморщился и зачитал по памяти какой-то абзац:

– В таком случае, согласно Закону о психиатрической помощи Российской Федерации, его части, касающейся недобровольного помещения в психиатрический стационар, будет собрана комиссия из нескольких врачей-психиатров, которая выяснив Ваше состояние и руководствуясь Определением Суда на направление на стационарную психиатрическую экспертизу, примет решение о недобровольном помещении Вас в данное отделение. Я понятно выразился?– с некоторым превосходством завершил он.

Крыть нечем-понял я. Обилие официальных терминов непреодолимой стеной отделило меня от привычного мира, и я совсем пал духом.

– Сколько мне присудят здесь находиться?

– Суд не дает конкретного срока, который Вы будете здесь находиться,– доктор снова смотрел в окно, его мысли витали где-то, а я слышал лишь четкое и неумолимое,– Время нахождения в отделении зависит от Вашего психического состояния, то есть от того, как Вы будете себя здесь вести. Если не будете проявлять агрессии, гнева, отказа от пищи, нарушения сна. От того, как сложатся Ваши отношения с другими больными и медперсоналом. Если сможете регулировать свое поведение, то сможете вернуться домой месяцев через шесть.

Доктор закончил мягко, даже как бы с участием, но в тоже время отстраненно. Как и тысячи раз до меня.

В голове у меня крутилось столько всего, что я не знал, что сказать. Вообще, все оказывалось именно так, как и говорил Ашотыч, но тогда все это мне казалось не относящимся ко мне, нереально далеким.

– Если вопросов больше нет, можете идти отдыхать,– заключил доктор и я снова отметил это часто употребляемое здесь предложение “отдохнуть”.

Уже на пороге я спохватился:

– Алексей Николаевич, ко мне мама сегодня, наверно, приедет. Вы разрешите привезти ей в следующий раз несколько книг?

Доктор чуть подумал и с некоторой гордостью произнес:

– У нас в отделении есть довольно хорошая библиотека. Я скажу медсестрам, чтобы Вам разрешили брать по одной книге. Но при нарушении режима Вы будете лишены этого. Понятно?

Я обрадовался и поблагодарив его, вылетел из кабинета. Я чуть не подпрыгивал от восторга: не придется ждать еще неделю, уже сегодня я смогу отгородиться от циркулей, стариков и юрочек, от всего этого вентиляторно-табачного сообщества, буду читать, быстрее пройдет время в надзорке!

– Тебя выписали что ли уже?– притворно удивилась на мое появление Петровна, когда я проходил мимо поста. Видимо, я так сиял, что она сразу поняла мое состояние.

– Нет еще. Доктор сказал, что разрешит мне брать книги из библиотеки Вашего отделения.

– Хоть кто-то почитает, а то стоят книги просто так.– равнодушно проговорила Петровна и продолжила заполнять журналы.

Блин, а может, вчера еще разрешили бы книжку какую-нибудь взять? Видимо, в этом здесь не было никакой привилегии, читать могли все, но, скорее всего, в силу культурного развития, не считали нужным. Интересно, что тут за книжки? Какие-нибудь наподобие “Жизнь вора” или “Прыжок акулы”, “ГРУ против ЦРУ”, “Ограбление по-питерски”, “Зомби из ЧК”? Что еще могли тут читать?

Я рассуждал так лежа в кровати, закинув руки за голову, и все в надзорке уже не казалось таким удручающим. Циркуль копошился в подушке и негромко напевал какой-то простой мотив, старик ходил по проходу и рассуждал о хлебе насущном, усатый и полный, сидя на кровати, вели неспешный разговор про особенности современных теплиц, словно соседи по даче. Юрочка стоял в проеме и дурашливо изображал, что сейчас несанкционированно покинет надзорку.