Сны Лавритонии

– «Тот, кто нырнул и не вынырнул». Правильный ответ – утопленник. Точно не хочешь поиграть в слова?

Она покачала головой.

– Ладно, как хочешь, – вздохнул он. – Ну, что говорил бургомистр в столовой… Ты ведь сама всё слышала. Он разбил людей на группы по двое, а сам куда-то пошёл. Один. Бродил-бродил, и после долгих скитаний обнаружил это глупое животное – без телеги, без дровосека и без сознания.

– Это всё?

– Конечно, не всё. Ещё он спас кузнеца. Но это ведь не имеет отношения к спасению Плима.

– Спас Лисса? Как это? – удивилась Тереция.

– Ну, как сказать… Лиссу почудилось что-то подозрительное на каком-то там холме. Ты же знаешь этого кузнеца. Для него подозрительным кажется даже то, что я разговариваю.

Бомби фыркнул.

– Вот он и полез туда, как дитё в горшок со сметаной – без верёвки, без снегоступов… Да и застрял в сугробе. Бургомистр наш взял да и поднялся следом. Снял его оттуда, а себе ногу повредил. А надо было оставить.

– Бомби, ты сказал «холм»?

Тереция резко выпрямилась, в голосе мелькнуло оживление. Бомби тут же уловил перемену.

– Точно! Тебе это тоже кажется странным? – воскликнул Бомби, воодушевившись.

Тереция нахмурилась и вздёрнула голову:

– Помнишь, ты рассказывал мне про батюшкины ночные метания? – её голос вдруг оживился. – Вспоминай! Когда к нему ночью прискакал человек от короля. Они ещё уехали вместе, и батюшка вернулся только под утро. А потом… потом ты говорил, что он во сне бредил какой-то Лысой горой, будто беда может случиться.

Бомби задумчиво почесал за ухом.

– Про Лысую гору… едва припоминаю. А вот про беду – точно! Ваш батюшка всё время твердит о каких-то бедах. Это у него как масло, которое нужно класть во все блюда.

Тереция спрыгнула с подоконника и подошла к сундуку в углу комнаты. Здесь хранились её воспоминания: детские игрушки, разноцветные стёклышки, ленты, заколки, засушенные цветы, перо неизвестной птицы, молочные зубы… Каждая вещь была по-своему дорога. Но почему-то именно сейчас она вспомнила про футляр.

Она откинула крышку сундука и стала выкладывать содержимое на пол. На самом дне лежал берестяной футляр, перетянутый кожаным шнурком. Почему именно он? Почему именно сейчас? Тереция медленно развязала узел. Листики папирина выскользнули наружу и рассыпались по полу. В уголке каждого выделялся декретный оттиск бургомистра.

Это были рисунки.

Когда Тереция была маленькой, отец нанял для неё няньку – добрую женщину из города, у которой не было собственных детей. Иногда они занимались грамотой, хоть это и не входило в её обязанности. Но больше всего Тереция любила вечерние сказки. Нянька сажала её к себе на колени, брала чистый лист, уголёк… и начинала рассказывать, оживляя историю рисунками.

– Сохрани их. Придёт день, и ты сама поймёшь зачем, – сказала она тогда.

Так у маленькой Тереции появился секрет – берестяной футляр, спрятанный под кроватью.

Время шло. Женщина покинула их дом, а футляр перекочевал в сундук, где оказался забытым. До этого момента. Теперь рисунки лежали на полу, словно ожившие фрагменты прошлого, пробуждая в памяти детские сказки. Тереция опустилась на колени, поставила рядом лампу и начала… Вспоминать!

«Однажды в глубине Лысой горы поселилось зло. Старики говорили, что когда-то она была покрыта лесом, но деревья вдруг начали чахнуть. Лес редел, вымирал – пока не остался лишь голый холм с выступающими валунами. Так гора и получила своё название – Лысая.

Жители деревни обходили это место стороной. Одни шептались, будто в недрах холма прячется чудовище, другие уверяли, что там обосновалась ведьма. А третьи только мрачно качали головой и говорили:

– Лучше туда не соваться, чтобы не узнать правду.

Однако был человек, который проезжал мимо каждый день. Молодой дровосек. Каждое утро он запрягал в телегу осла, ехал в лес и возвращался к вечеру с охапками дров. Так продолжалось много лет. Деревенские привыкли к стуку колёс, к тому, что под вечер на площади появлялся знакомый воз с дровами.

Но однажды привычный уклад был нарушен…»

Тереция провела пальцами по краям папирина. Поблекшие контуры угля складывались в знакомые образы. Она нахмурилась. На одном из рисунков, в тени деревьев, стоял кто-то очень знакомый.

Внизу послышался бой часов. Тереция вздрогнула, но не сразу поняла, сколько прошло времени. Ночь ещё – или уже утро? Сказка вдруг превратилась в историю. Словно огромная рыба, она вынырнула из глубины памяти и окатила её ледяной волной.

Бомби, раскинув лапы, мирно похрапывал на кровати. А Тереция сидела среди разбросанных листов-бабочек, не в силах пошевелиться. Она медленно обвела рисунки взглядом, будто заново открыла их для себя.

Вот Лысая гора – угрюмая и одинокая, с возвышающимися на склоне массивными валунами. Вот тролли с зубилами и молотками, высекающие что-то в камне. Вот женщина с кошачьими глазами – настороженная и выжидающая. А вот и зло, что таится в глубине горы. С крыльями, мощными, как у хищной птицы.

Всё это лежало перед ней, но один рисунок Тереция держала в руках. Пальцы сжимали тонкую бумагу так крепко, что её края смялись. На рисунке был дровосек. Но не сказочный. Настоящий. Плим. Со своим осликом.

Тепло слёз обожгло кожу. Горячие капли упали на бумагу, оставляя угольные дорожки.

Женщина, что рисовала это… кем она была? Тереция пыталась вспомнить, что было дальше. Но финал уплывал, оставляя в сознании пустоту. Или его просто не существовало? Кем была её нянька, которую, как теперь оказалось, она совсем не знала?

Глава 11: Чужая игра

Великан пришёл в пещеру в тот самый момент, когда на поверхности стих последний отголосок лая собак. Его массивная фигура вынырнула из мрака, и даже слабый свет факелов не мог оживить мертвенную серость его каменной плоти. Он был словно высечен из грубой скальной породы, с глубокими трещинами на сгибах и выступами, напоминающими слои древних пород.

Как только он появился, тролли замерли, а затем рассыпались в стороны, исчезая в тёмных закоулках пещеры. Никто не хотел попасться ему на глаза. Великан не обратил на них внимания. С глухим грохотом он подошёл к котлу, сорвал его с треноги и начал заглатывать горячую зеленовато-серую жижу, словно умирающий от жажды зверь.

Плим невольно напрягся. Что, если жидкость начнёт просачиваться между камнями? Но этого не случилось. Каменные сочленения смыкались плотно, удерживая еду внутри. Великан осушил половину котла, шумно выдохнул, провёл массивной рукой по “губам”, повесил котёл обратно и неуклюже завалился в один из гротов. Он заснул мгновенно.

Плим слушал, как во сне тяжело вздымалась его каменная грудь, и невольно представлял, как в глубине горы сдвигаются массивные каменные плиты, поднимая клубы пыли и раздавливая всё на своём пути. Каждый его выдох был похож на перекат грохочущих валунов в русле бурного потока. За всю ночь великан не шевельнулся. Любой позавидовал бы такому сну. Но утром он вдруг двинулся, и пещеру оглушил гулкий, раскатистый рёв. Плим вздрогнул, отпрянув назад, и вопросительно взглянул на дриаду.

– Не бойся, он всего лишь зевнул, – спокойно сказала она.

– Это и есть Обалдуй? – недоверчиво уточнил дровосек.

– Да, знакомься – дрессированный зверёк старухи.

Обалдуй разогнулся, выбравшись из-под каменного козырька, и тут же привёл в движение всю пещеру. Тролли, будто по команде, стали сходиться к центру. Их было немного – десятка три. Но никакого организованного строя среди них не наблюдалось. Громоздкие, уродливые, нескладные, они пытались выстроиться в подобие боевой фаланги, но получалось плохо. Кто-то неуклюже переминался с ноги на ногу. Кто-то ковырялся в носу. Кто-то чесал под мышкой. Один, у которого изо рта тянулась нить слюны, медленно втянул её обратно, издав при этом чавкающий звук.

Обалдуй зевнул ещё раз. Громкий, тягучий, протяжный рёв отразился от сводов. Тролли притихли.

– Все знают, что делать? – его голос ударил, как раскат грома.

Тролли нервно заёрзали, что, по-видимому, означало «да».

– Тогда с добрым утром! – рявкнул Обалдуй. – Подходим, разбираем инструменты.

Тролли по одному приближались к Обалдую. Тот молча выдавал каждому кирку, зубило, кувалду и мешок. Получив инструменты, они, не задерживаясь, уходили в тёмное отверстие в глубине пещеры.

– Куда они идут? – Плим наблюдал, как последний тролль исчезает в темноте.

– В штольню, – ответила дриада. – Эта пещера – всего лишь вход в бесконечные лабиринты подземелья.

– И что же они там делают? Добывают драгоценные камни?

Женщина задержала взгляд на провале, в который ушли тролли. В её глазах промелькнуло что-то странное – не то отвращение, не то усталость.

– Если бы драгоценные камни… – тихо сказала она. – Ты будешь удивлён, когда узнаешь. Для этого-то я им и нужна. И, как мне кажется, для этого старухе нужен ты.

Плим непроизвольно выдохнул. Уже хорошо. Значит, хотя бы в котёл меня никто не собирается кидать.

Обалдуй подошёл к котлу, поднял с пола грубо выструганную плошку, зачерпнул ей вязкую, жижу и протянул Плиму.

– Ешь! – рявкнул он.

Плим заглянул внутрь. Он-то думал, что тролли питаются чем-то вроде бульона из вываренных шкур… Но из центра тёмной жижи на него уставился глаз. Мутный, обрамлённый клочьями шерсти. Крыса? Нет, крысиный был бы поменьше. Отвратительно. Но голод уже давно тянул нутро ледяными пальцами. Плим стиснул зубы, взял плошку и отхлебнул.

На вкус варево было ещё гаже, чем на вид. Горькое, постное, отдающее гнилью и землёй. На языке прилипли мелкие хрящики, в горле застрял длинный волос. Но еда – это сила. Он заставил себя глотать, раз за разом, пока плошка не ополовинилась. Волосы, попадавшие в рот, он сплёвывал, стараясь не смотреть. Дриада наблюдала за ним. Наконец, Плим протянул плошку Обалдую.

– Благодарю, – произнёс он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Просто отменная гадость.

– Ешь ещё! – великан не спрашивал, он приказывал.

Плим стиснул зубы. Сказать «нет»? Тогда Обалдуй просто зальёт это ему в глотку. Он заметил, как дриада приподняла уголки губ. Первая улыбка за всё время. Плим глубоко вздохнул и снова поднёс плошку к губам. Вонючая жижа раздирала нёбо, на зубах скрипели крошки раздробленных костей. Что-то липкое и длинное стекло на пальцы – он даже не хотел знать, что. Желудок свело от отвращения, но он не остановился. Через минуту плошка была пуста. На дне остались зубы, осколки костей и спутанные волокна. Глаза внутри не было.

– Можно это оставить на завтра? – Плим аккуратно поставил плошку на пол.

Не ответив, Обалдуй шагнул к дриаде и протянул к ней пальцы-обрубки. Женщина отшатнулась.

– Только не дёргай. Позволь, я сама.

Обалдуй задержался на мгновение, затем убрал руки. В следующий миг её волосы – густые, с холодным зеленовато-голубым отливом – затрепетали, медленно высвобождаясь из древесного плена. Великан размотал цепь на её запястье, и подтолкнул к тёмному входу, за которым скрылись тролли. Дриада устало качнулась и, обессилено переставляя ноги, двинулась вглубь туннеля.

Голос зазвучал в голове Плима – словно ветер, шепчущий сквозь ветви деревьев.

– Дровосек, скоро ты окажешься на поверхности. Не наделай глупостей. Те, кто мог бы тебе помочь, сами в сговоре.

Её голос словно прокладывал путь в его сознании, оставляя холодный след.

– То, что я тебе сейчас покажу, должно тебя убедить.

*****

В ту же секунду Плим оказался на вершине холма, залитого лунным светом. Кажется, ранняя весна или, может, её середина. Воздух был пропитан прохладной свежестью, благоухал распустившимися подснежниками. Где-то в зарослях, нарушая ночную тишину, звенела самозабвенная трель зарянки. Внизу, среди деревьев, колыхались десятки огненных языков. Между стволами двигались тёмные фигуры с факелами. По склону, в окружении королевских солдат, поднимался человек.

Когда эскорт достиг вершины, Плим узнал в человеке бургомистра. Рыжий толстячок двигался быстро, но нервно, озираясь по сторонам. Он прошёл сквозь Плима, будто тот был тенью, и остановился возле громоздкой конструкции, накрытой парусиной.

– Это она? – спросил он у провожатого, человека в чёрном плаще, на руке которого выделялась повязка с золотой вышивкой в виде птицы – знак королевского вестового.

Ответа не последовало. Вестовой молча шагнул к ткани и сдёрнул её. Под ней оказалась клетка.

Плим увидел, как бургомистр отшатнулся. Внутри, сгорбившись, сидела женщина. Бледная, с длинными спутанными волосами, она выглядела неестественно спокойной, как будто осознавала неизбежность своего положения.

– Вы привезли нам беду! – выдохнул бургомистр, хватаясь за голову. – Неужели нельзя было решить проблему другим способом?

– Нельзя! – отрезал вестовой. – Эта женщина представляет угрозу для двора. Вам же она ничем не угрожает.

– Но её пение… – начал было бургомистр.

– Из пещеры оно не просочится наружу. К тому же за ней будет установлен постоянный надзор.

Бургомистр снова метнул взгляд на клетку, потом на солдат.

– И кто же этот надзиратель? Неужели эти молодчики? – он кивнул в сторону охраны. – Тогда боюсь, ваше предприятие не останется в секрете надолго. Конечно, люди из деревни вряд ли сунутся на холм, но ведь нельзя же запретить им ходить в лес. Думаете, ваших надзирателей никто не заметит? В своих красных мундирах они как мухоморы на белой простыне! Да о чём я вообще говорю? Они обнаружат себя гораздо раньше, когда отправятся в деревню за бочонком эля.

Вестовой тяжело вздохнул.

– Господин бургомистр, умерьте свой пыл. Давайте пройдём в дом, и я вам всё объясню.

– В дом? В какой ещё дом? Откуда здесь взяться дому?

Вестовой скривил губы, явно недовольный излишним любопытством бургомистра.

– Вот видите, даже вы не знаете всех своих владений, а простолюдины и подавно. По эту сторону холма живёт старая женщина-отшельница.

Бургомистр замер, обводя взглядом тёмный, безжизненный склон.

– Здесь? Отшельница? – он состроил гримасу, будто вестовой только что сообщил, что на холме растут ананасы.

Они начали спускаться. Солдаты подняли клетку и двинулись следом. Плим, словно призрачная тень, скользил за процессией.

В хижине, которую дровосек видел накануне, у грязного зеркала стояла знакомая старуха, изучая своё отражение. Казалось, она разглядывает себя впервые, как незнакомку. Она водила пальцами по глубоким морщинам, натягивала кожу на щеках, мрачно смотрела на складки у глаз.

Бургомистр откашлялся и, подчеркнуто официальным тоном, поздоровался. Старуха не отреагировала. Даже ухом не повела.

– Итак, – вестовой бросил на неё холодный, почти брезгливый взгляд, – эта женщина будет держать ситуацию под контролем.

Бургомистр выкатил глаза. На его лице ясно читалось: «Ты рехнулся?»

Старуха наконец оторвалась от зеркала, повернулась и… Сказала? Нет, скорее прошипела:

– А получше тела не нашлось?

Бургомистр застыл, челюсть отвисла. Он что, ослышался?

– Всё что есть, – невозмутимо отозвался вестовой. – Не нравится – можем пересмотреть условия договора.

Старуха фыркнула, бросила на него короткий, насмешливый взгляд и вышла из хижины, оставляя после себя затхлый запах старого пота, прелой одежды и тлена. Бургомистр ошеломлённо уставился на вестового.

– Она что, белены объелась? Какое ещё «лучшее тело»? – пробормотал он, продолжая коситься на дверь.

– Будем считать, что объелась, – лениво протянул вестовой. – Так вот, возвращаясь к нашему разговору. Эта женщина позаботится о том, чтобы приказ Короля касательно дриады исполнялся безукоризненно.

– Дриада будет жить здесь? – бургомистр нахмурился.

– В хижине? Нет. Её место в пещере. Где она и проведёт остаток своих дней.

Бургомистр недоверчиво хмыкнул.

– Остаток дней? Вы же не думаете, что эта старая карга переживёт молодую, полную сил дриаду?

Вестовой тяжело вздохнул.

– Хорошо. Строго между нами! Эта старая карга переживёт всех нас. Да и вообще-то, отшельница, которая здесь жила, должна быть благодарна, что её телу дали шанс… Как бы это сказать?.. Ещё пожить на этом свете. Вы понимаете, о чём я?

– Конечно, понимаю. Вы ели белену на пару с этой… чокнутой!

Вестовой устало выдохнул. Бургомистр действовал ему на нервы.

– Я хочу сказать, что эта старуха – не совсем старуха. Только её тело.

– Она что, ведьма? – брови бургомистра взлетели вверх.

– Да нет же! – раздражённо рявкнул вестовой. – Послушайте, наконец! Есть вещи, о которых я не могу говорить, и вам просто следует… доверять Королю.

– Конечно! Я всегда доверяю Королю, но согласитесь…

Вестовой с грохотом ударил кулаком по столу.

– Вот и доверяйте! – отчеканил он. – А теперь вы вернётесь в свою деревню и будете держать рот на замке. Всё, что от вас требуется, – быть начеку. Я не говорю, что что-то случится, но следите, чтобы особо любопытные носы оставались там, где им положено оставаться.

Он выдержал паузу и понизил голос:

– Даже если кому-то взбредёт в голову лезть на холм, знайте, здесь есть кому встретить незваных гостей. Я говорю про нашу отшельницу. Остальное вам знать не нужно. Управляйте своей деревней… и спите спокойно.

*****

Всё это время Плим наблюдал за разговором, невидимый, бесплотный, словно призрак. Он видел, как дриада сидит в клетке, слышал каждое слово, чувствовал напряжение в воздухе. Но стоило ему моргнуть – и весенняя ночь рассыпалась, исчезла, оставив после себя только холод камня и тяжесть цепей на запястьях.

Он снова был в пещере.

Плим стиснул зубы. Можно ли понять такие вещи? Возможно ли это принять? Теперь он знал наверняка – никто не придёт его спасать. Живой дровосек стал бы угрозой для тех, чьи секреты стоили слишком дорого. Бургомистр… этот напыщенный рыжий таракан сделал всё, чтобы сбить собак со следа.

Плим не знал, сколько длилось видение. Минуту? Час? Но пришёл в себя как раз вовремя. Из тёмного прохода напротив с грохотом вывалилась массивная фигура Обалдуя. Он подошёл, звеня каменными суставами, навис над Плимом и молча снял с него цепи.

– У тебя назначена встреча.

Плим вскинул брови.

– Да неужели? И с кем же?

Обалдуй не ответил. Просто сгреб дровосека в свои каменные объятия и, не тратя времени на церемонии, потащил в глубину пещеры.

Плим ожидал увидеть очередной тёмный коридор, но впереди вместо этого замаячил деревянный каркас. Они вышли в просторный зал, где среди выступающих из каменного пола брёвен висела странная конструкция – массивная клетка с толстыми переплётами прутьев. К ней тянулись верёвки, исчезающие где-то в непроглядной темноте под потолком.

Обалдуй рывком распахнул дверь и втолкнул Плима внутрь. Затем шагнул следом, с глухим щелчком захлопнул решётку и крепко ухватился за массивное колесо, закреплённое в центре. Клетка дёрнулась, скрипнула и начала подниматься.

– О, это уже другое дело, – весело сказал Плим. – А я-то боялся, что нам придётся скакать по ступеням. Раз-два – к вечеру, гляди, были бы на месте.

Обалдуй молчал. Только его дыхание – тяжёлое, с шумным каменным скрежетом – выдавало напряжение.

Когда клетка достигла вершины, дневной свет полоснул по глазам. Плим зажмурился, втянул голову в плечи, прячась от пронизывающего ветра. Он моргнул несколько раз, привыкая к освещению. Пейзаж был знакомым, но… странным. Всё вокруг выглядело почти так же, как он помнил, но эту часть холма покрывали глубокие провалы, занесённые снегом. Будто землю здесь тщательно перетряхивали в поисках чего-то ценного.

«Вот где они дёргают берёзы, – пронеслось в голове. – Весь холм пропололи».

Обалдуй распахнул дверцу. Озираясь, Плим выбрался наружу.

Они приблизились к хижине. Великану, чтобы войти, пришлось бы согнуться втрое, а то и вовсе ползти. Едва коснувшись двери мизинцем он постучал.

Глава 12: Каменная армия

Старуха сидела в кресле напротив остывшей печи. В доме царил пронизывающий холод, как в покинутом жилище, где давно не разжигали огня. На окнах серебрился тонкий слой инея, стекло дребезжало при каждом порыве ветра. Занавески, задубевшие от холода, висели неподвижно.

Каждую осень Плим с матерью промазывали щели оконных рам пчелиным воском, так что зимой в их доме не сквозило, а печь ласково гудела ночами, наполняя комнаты мягким теплом. Здесь же всё звенело от мороза, было глухо и неприветливо. Хозяйка была самой сутью этого холода. Старуха наблюдала за Плимом через зеркало. Она медленно скребла узловатыми пальцами по подлокотнику кресла, оставляя неглубокие борозды.

Плим не собирался первым начинать разговор. “Ты меня пригласила – ты и говори.” Но старуха тоже молчала. Она намеренно тянула паузу, давила на него тишиной, давая понять, кто здесь хозяин. Это был не просто молчание – это был приказ: смотри, жди, подчиняйся. Наконец она заговорила.

– Тебя вчера искали.

Дровосек кивнул. Время изображать удивление ещё не пришло.

– С собаками. Чуть было не поднялись на холм. Были так близко.

Плим едва не ляпнул, уж не сам ли бургомистр возглавил поиски, но вовремя осёкся. Скорее всего, старуха уже догадалась, что он слышит дриаду. В конце концов, он сам проговорился об этом на лестнице, когда упомянул пение. Мысль эта его не радовала.

Плим попробовал успокоить себя: «Ну и что? Я ведь не сказал, что слышал слова. Только звук, мелодию, дребезжащий напев… Или нет? Я мог сказать больше?» В голове всё путалось. Он слишком сильно приложился тогда об стену, и теперь не мог быть ни в чём уверен.

– Ты помнишь, что сказал мне там, на лестнице? – кресло повернулось вместе со старухой.

Теперь, когда их взгляды встретились напрямую, а не через отражение в зеркале, у Плима появилось чувство, что его пришпилили булавкой, как мотылька к дощечке. Её водянистые глаза с жёлтыми прожилками смотрели прямо в его мозг.

– О, крутящееся кресло, – Плим напрягся, но заставил себя говорить ровно. – Очень удобно. Да, я помню. Помню, что позволил себе одно неосторожное слово – «ведьма». Признаю, был неправ. Готов принести искренние извинения и отправиться домой. Кстати, ущерб за разбитую лампу можешь вычесть из стоимости дров.

Старуха перестала скрести подлокотник. Плим заметил на её руках струпья – белёсые, потрескавшиеся, словно хлопья высохшего крахмала. Что это? Что-то вроде линьки после превращений?

– Забудем про «ведьму». Я не в обиде. – Её голос был бесцветным. – Но ты сказал, что слышал слова песни.

Плима будто обдало кипятком. Он действительно так сказал? В памяти всплыло удивление дриады: «Никто не может слышать моего пения! Ты особенный». Но он ведь слышал. Не просто мелодию – слова. Неужели в этом всё дело? Неужели именно поэтому он стоит сейчас здесь, под этим ледяным взглядом, пытаясь оправдаться? В чём?

«Не наделай глупостей», – предупреждала его дриада. Хотел бы он знать, что теперь считается глупостью, а что – здравым смыслом. Может, самым благоразумным решением будет треснуть старуху чугунком по голове? Хотя нет, тогда следующим пунктом плана придётся шагнуть в «крепкие объятия» каменного великана. Выход только один. Изображать удивление и всё отрицать, даже если уже сболтнул лишнего.

– Да, припоминаю. Я слышал что-то похожее на пение. Думаю, это было простое завывание ветра в тростнике.

Он изобразил простодушную наивность, широко раскрыв глаза. Такой святой невинностью он легко очаровывал девушек в деревне. А старуха… Чем она не девушка?

Но нет. Не прокатило. Она ему не поверила – это было видно не только по глазам, но и по напряжённой неподвижности, по тому, как её пальцы сново начали царапать подлокотник. По тонкому, медленному кивку, в котором не было ни капли согласия.

– Эту ночь ты провёл рядом с ней. Теперь ты знаешь, кто пел.

Старуха задумчиво оттопырила нижнюю губу и причмокнула.

– Странно, что её голос пробился наружу. Но ещё страннее, что его слышишь ты.

– Что слышу? – Плим вскинул брови.

– Не прикидывайся, дровосек, – её губы сжались в тонкую полоску. – Это быстро выведет меня из терпения.

– О, если вы про ту женщину из подземелья, у которой я пытался узнать дорогу наверх, так она же немая. Сколько я ни пробовал её разговорить… – он состроил удивлённую гримасу, с нажимом выговаривая слова, словно сам не верил в свою удачу. – Постойте… Не может быть! Если вы говорите, что она поёт, значит… значит, она не немая?!