скачать книгу бесплатно
– Его величество пригласил желающих…
– На публичное вскрытие.
Парижанин открыл было рот, чтобы возразить, но вовремя передумал и с поклоном отступил на шаг.
– Вы правы, офицер, – поспешно согласился он, – его величество пригласил желающих на публичное вскрытие. Его величество покажет живую русалку, когда соблаговолит.
– Может быть, когда ее приручат, – сказал мушкетер.
Мари-Жозеф бросила в бассейн рыбу. Русалка метнулась вперед, стремясь ухватить ее на лету, подняв брызги, зарычав и щелкнув зубами. Мари-Жозеф стало немного жаль рыбку. Тщетно выискивая взглядом Ива, она вместе с Шартром поднялась по ступеням из клетки, закрыв ее за собой на засов.
Она сделала реверанс королевской семье, поцеловала край роброна мадам и обняла Лотту; та наклонилась и в свою очередь поцеловала Мари-Жозеф в щеку и губы. При этом Лотта старалась не опрокинуть свой фонтанж, множеством оборок вздымавшийся над ее затейливой прической и низвергавший целый каскад лент и кружев по ее спине.
– Доброе утро, душенька, – сказала мадам. – А мы все дивились во время мессы, где же вы.
– Вдруг она все это время пребывала в обществе месье де Кретьена? – весело засмеялась Лотта.
– Тише, дочь моя! – предостерегла ее мадам.
– Пожалуйста, простите меня, – протянула Мари-Жозеф, пытаясь понять, что же так развеселило Лотту.
– Простить вас за то, что вы были избавлены от необходимости слушать самую скучную за последние недели проповедь этого несчастного священника? Дитя, да я просто завидую вам!
Жалобы мадам на версальских священнослужителей всегда расстраивали Мари-Жозеф. Она-то знала: Господь поймет, что мадам не имела в виду ничего кощунственного или еретического, но не была уверена, что мадам правильно поймут другие придворные, в особенности мадам де Ментенон и в особенности потому, что мадам до замужества исповедовала протестантизм. Хотя сама мадам де Ментенон тоже перешла в католичество, отвергнув протестантизм.
– Вам нравится моя прическа? Ваша Оделетт – просто прелесть! – восторгалась Лотта. – Она же окторонка, правда? И где она до сих пор пряталась, почему мы ее не видели?
– Прошу прощения, мадемуазель, она турчанка и присоединилась ко мне, недавно прибыв с Мартиники.
– Она чудесно убрала мне волосы, а еще одним прикосновением совершенно преобразила мои старенькие фонтанжи.
– Я не могу покупать вам новые всякий раз, когда меняются моды, – сухо подытожила мадам, – а меняются они каждый день.
Тут к ним подошел месье, как всегда сопровождаемый Лорреном. Мари-Жозеф присела в реверансе, а когда Лоррен взял ее руку в свои, поднес к губам, поцеловал и задержал чуть долее, чем это полагалось по правилам этикета, сердце у нее учащенно забилось. Она отступила на шаг, удивленная, шокированная и взволнованная его вызывающим прикосновением, а он с улыбкой взглянул на нее из-под полуприкрытых век. У него были очень красивые длинные черные ресницы.
Месье холодно поклонился Мари-Жозеф и повел свое семейство и Лоррена к полагающимся им местам. Месье сел, тщательно расправив полы сюртука.
Шартр развязно опустился на стул рядом с сестрой.
– Мадемуазель де ла Круа, – спросил он, – правда ли, что русалки – людоеды?
– О да, – ответила Мари-Жозеф со всей серьезностью, на какую только была способна, – я уверена, что это так.
– А люди, – вставил Лоррен, – платят им той же монетой.
Заскрипев, залязгав и застонав, ожили фонтанные механизмы. Где-то вдалеке с шумом хлынула вода.
– Значит, его величество близко, – отметила мадам.
«Где же Ив? – в панике подумала Мари-Жозеф. – Если его величество здесь, то вскрытие во что бы то ни стало должно идти своим чередом… А что, если его величество разгневался и явился изгнать меня? Что за вздор, перестань немедля, – принялась она утешать себя. – Кто ты такая, чтобы король лично обрушивал на тебя кару? В крайнем случае он послал бы графа Люсьена, а то и ограничился простым лакеем».
– Прошу извинить меня. Мадам, мадемуазель…
Мари-Жозеф сделала книксен. Придерживая подол бархатной амазонки, она бросилась к выходу из шатра.
В голову ей закралась ужасное сомнение. А вдруг Ив ожидал, что она напомнит ему, на какой час назначено вскрытие? Вдруг она опять подвела его, уже второй раз за день? Ей следовало вернуться во дворец еще час тому назад. Если она побежит за Ивом сейчас, то его величеству придется ждать, а это немыслимо. Сама она не могла приступить к вскрытию: она обладала для этого достаточными знаниями и сумела бы его провести, но так выставлять себя на всеобщее обозрение было бы совершенно неуместно.
«Спрошу мушкетеров», – решила она и тут чуть было не столкнулась с графом Люсьеном, но успела вовремя остановиться и сделать ему реверанс.
– Займите свое место, мадемуазель де ла Круа, – велел он, а потом быстро, но внимательно оглядел шатер, проверяя, не предстанет ли взору его величества нечто такое, от чего он был обязан избавить монарха.
– Но я… Мой брат…
Вслед за графом Люсьеном в шатер вошел квартет; он жестом указал музыкантам, где им надлежало встать, чтобы музыка изливалась прямо на монарха. Они расположились, где было приказано, заиграли вразнобой, настраивая инструменты, нашли верный тон, и вот уже шатер наполнили стройные, гармоничные звуки.
– Отец де ла Круа явится в свое время, – объявил Люсьен.
Мушкетеры вновь развели полог шатра. Фанфара трубача громогласно возвестила о начале действа и появлении короля.
Его ввезли в трехколесном кресле-каталке двое глухонемых лакеев. Пораженная подагрой ступня его величества возлежала на подушке. Одесную монарха выступал Ив, а тотчас за ними в шатер слуги внесли портшез мадам де Ментенон.
Торжественная музыка стихла; квартет заиграл какую-то мажорную мелодию. Ив жестикулировал, говорил и смеялся, словно перед ним был не король, а сверстник, иезуит, занимающий то же положение, что и он.
Граф Люсьен с поклоном отступил в сторону. Мари-Жозеф скользнула к стенке шатра, чтобы не оказаться на пути у его величества, и присела в глубоком реверансе. Все члены королевской семьи встали. Зашуршали шелка и атласы, зазвенели портупеи, зашелестели перья на шляпах. И аристократы, и простолюдины склонились перед монархом.
Его величество принял знаки благоговения и преданности как должное. Лакеи бросились убирать из первого ряда королевское кресло, освобождая место для трехколесного кресла-каталки. Носильщики опустили наземь рядом с ним портшез мадам де Ментенон. Занавеси по бокам портшеза не шелохнулись, однако окошко слегка приоткрылось.
– Корабль лег на другой галс так быстро, – говорил Ив, – что матрос через леер кубарем полетел на верхнюю палубу и приземлился прямо на… – Ив замялся, а потом произнес, обращаясь к приоткрытому окошку мадам де Ментенон: – Прошу прощения, ваша светлость, я слишком долго пробыл среди неотесанных моряков. Я хотел сказать, что он приземлился в сидячем положении и не разлил ни капли своей порции спиртного.
Король усмехнулся. Из портшеза мадам де Ментенон не донеслось ни звука.
Король милостиво позволил дамам королевской крови сесть, улыбнулся брату и соблаговолил предложить ему кресло.
– Сегодня утром я весьма опечалился, не увидев вас, отец де ла Круа, – вновь обратился к Иву его величество. – Я бываю весьма разочарован, если мои друзья не присутствуют при моем утреннем пробуждении.
От смущения у Мари-Жозеф запылали пунцовым румянцем щеки и шея. Она невольно шагнула вперед, решив во что бы то ни стало взять вину на себя. Граф Люсьен потянулся и удержал ее за руку.
– Я должна сказать его величеству… – прошептала она.
– Сейчас не время отвлекать его величество.
– Прошу прощения, ваше величество, – сокрушенно произнес Ив. – Из-за страстного желания тщательнее подготовиться к вскрытию, чтобы провести его возможно лучше, я лишил себя счастья созерцать церемонию вашего пробуждения. С моей стороны это было непростительной бестактностью.
– Воистину непростительной, – любезно подтвердил его величество. – Но на сей раз я прощу вас – при условии, что вы явитесь на церемонию моего пробуждения завтра утром.
Ив поклонился, и король улыбнулся ему. Мари-Жозеф вздохнула с облегчением, но от сознания собственной вины ее не переставала бить дрожь.
Внезапно мадам де Ментенон громко постучала в окно своего портшеза.
– Я также ожидаю увидеть вас на мессе.
– Нет нужды упоминать об этом, ваше величество.
С глубокой благодарностью Ив склонился перед монархом.
Граф Люсьен тихо произнес на ухо Мари-Жозеф:
– Вы должны убедить своего брата в необходимости…
– Он знает, сударь. Это всецело моя вина, – перебила его Мари-Жозеф.
– Но спрашивать будут с него.
– Вы тоже не присутствовали на мессе, – вставила Мари-Жозеф, уязвленная критикой в адрес брата. – Может быть, его величество пожурит и вас.
– Не пожурит.
Граф Люсьен прохромал по полу шатра и встал на полагающемся ему месте подле монарха.
Все это время музыканты исполняли какую-то ненавязчивую мелодию. Русалка защебетала в такт, ее трели влились в их мотив, производя странное, волшебное впечатление.
– Мари-Жозеф! – позвал ее Ив. – Мне нужна твоя помощь.
Она поспешила на его зов меж рядами кресел и заняла свое место у секционного стола.
– Хорошо, – сказал он. – Ты готова?
– Я готова.
Хотя ее задел его властный тон, она ответила спокойно, признавая всю справедливость такого обращения. Она торопливо направилась к ящику с принадлежностями для рисования. В нем хранилась бумага, угольные и пастельные карандаши. Сухой уголь зашелестел у нее под пальцами. В монастырской школе на Мартинике ей не дозволялось рисовать; в Сен-Сире у нее не было времени упражняться. Она надеялась, что окажется на высоте и не посрамит исследований брата.
– Уберите лед! – велел Ив.
Два лакея ковшами стали счищать лед и слой абсорбирующих опилок с секционного стола, открыв взорам окутанное саваном тело. Другие лакеи стояли рядом, держа большие зеркала под таким углом, чтобы его величество мог видеть всю процедуру, не вытягивая шею. В анатомическом театре Парижского хирургического коллежа с большим удобством разместилось бы большее число зрителей, но здесь, в Версале, комфорт его величества затмевал любые соображения.
В конце первого ряда Шартр не сводил взгляда с Ива и Мари-Жозеф, подавшись вперед и боясь пропустить хоть одно слово из уст Ива, хоть одну деталь процедуры, хоть одну подробность зрелища. Он встретился глазами с Мари-Жозеф, словно бы в задумчивости говоря: «А ведь это я мог счистить лед. Это я мог бы держать зеркало».
Мари-Жозеф с трудом подавила смешок, представив себе, как удивил бы Шартр придворных, если бы взялся за лакейскую работу.
– Щедрость и великодушие его величества, предоставившего средства для моей экспедиции, позволили мне обнаружить место, где ежегодно собираются последние русалки, – начал Ив, – и изловить двух. Создание мужеского пола сопротивлялось до последнего и предпочло смерть. Русалка женского пола выжила, ибо лишена такой воли к свободе.
Тут участники квартета, солируя, стали вести мелодию поочередно, и вдруг, снова заиграв слаженно, воспарили на небывалую высоту, дерзко нарушив правило, согласно которому в присутствии короля обыкновенно исполнялась размеренная музыка. Мадам, сама весьма незаурядная музыкантша, шепотом ахнула, приникнув к уху Лотты; даже его величество взглянул на участников квартета. Скрипач сбился от ужаса. Музыканты никак не изменяли привычную пьесу.
Это пела русалка.
«Словно птица, – подумала восхищенная Мари-Жозеф, – пересмешник, который может подражать всему, что слышит!»
Скрипач вступил снова. Голос русалки взмыл над мелодией, а потом словно бросился под ее поверхность, в глубину. Мягкий рокот ее голоса поразил Мари-Жозеф в самое сердце, заставив ее на мгновение похолодеть.
От парусины, немедля наполнив шатер, распространился едкий запах противогнилостного раствора и жуткий сладковатый смрад разлагающейся плоти. Месье поднес к лицу ароматический шарик, понюхал его, а затем, подавшись вперед, протянул начиненный гвоздикой апельсин своему августейшему брату. Его величество принял средство от вредоносных испарений, кивнул в знак благодарности и поднес ароматический шарик к носу.
– Сначала я проведу макроскопическое вскрытие и рассеку кожу, связки и мышцы русалки.
Словно не замечая музыки и невыносимого зловония, Ив откинул парусину.
Песнь живой русалки смолкла.
Русалка мужеского пола была еще более безобразна, чем пленница фонтана, черты лица были грубее, а волосы, светло-зеленые, спутанные, неровными прядями ниспадали на плечи. Безобразие морской твари не удивило Мари-Жозеф, ей и прежде случалось ассистировать Иву при вскрытии лягушек, змей, грязных крыс, мерзких, скользких червей, акул, ощерившихся редкими острыми зубами в адской ухмылке.
Однако ее удивил нимб вокруг головы водяного, расходившийся словно солнечными лучами и сложенный из осколков стекла и обломков позолоченного металла. Она зарисовывала облик удивительного создания машинально, как будто рука повиновалась непосредственно ее взгляду. Вот на листе появились очертания головы, спутанные волосы, лучи битого стекла, чередующиеся с полосками скрученной позолоты.
Ив небрежно смел осколки стекла и фрагменты металла, как случайный мусор. Он приподнял прядь русалочьих волос. Из нее выпала позолоченная металлическая стружка. Ив отбросил ее прочь вместе с сором.
Выглядывая из-за края фонтана, меж прутьями решетки, живая русалка принялась вздыхать и посвистывать.
Мари-Жозеф просунула запечатлевший нимб русалки набросок под стопку чистых листов и приступила к следующей зарисовке.
– Господь наделил этих тварей волосами, – продолжал Ив, – дабы они могли укрыться в скоплениях водорослей. Они пугливы и любят уединение. Они ловят мелкую рыбу, но, без сомнения, питаются по большей части бурыми водорослями.
Мари-Жозеф проворно зарисовывала сбившиеся колтунами волосы, кое-где неровные, словно их стригли, массивную челюсть, острые клыки, выступающие из-за нижней губы.
– Когда вы наконец разрежете эту тварь, стоит поджарить несколько кусочков на пробу, – изрек монсеньор.
– С вашего позволения, монсеньор, – поклонился Ив великому дофину, – это невозможно. Труп был заспиртован не для употребления в пищу, а для анатомирования.
– Без сомнения, если эту тварь замариновали, нам уже не ощутить ее истинного вкуса, – заметил Лоррен.
– Постарайтесь не потерять аппетита до пира в моих покоях, монсеньор, – сказал его величество, которого подобные шутки вовсе не забавляли.
Все замолчали и, подобно королю, постарались не отрывать взгляда от водяного или его зеркального отражения.
Ив взял скальпель и рассек тело твари от грудины до лобка.
Живая русалка пронзительно вскрикнула.
Музыканты заиграли громче, тщетно пытаясь заглушить ее крики.
– Кожа у русалки грубая, точно выдубленная, – как можно громче продолжил Ив. – Ее назначение – защищать русалку от таких хищников, как акулы, киты и гигантские спруты. Ваше величество, должно быть, заметили, что самая толстая кожа у русалки на хвосте, там она похожа на настоящие доспехи, а это, в свою очередь, доказывает, что главная защита от хищников для русалки – спасение бегством.
Живая русалка пронзительно вскрикнула, и у Мари-Жозеф дрогнула рука, оставив на бумаге неровную угольную линию. В глазах у нее неожиданно помутилось.
«Не от голода же она кричит, – подумала Мари-Жозеф. – Русалка, что случилось? Я же слышу эту печаль. Но я не могу подойти к тебе. Я должна остаться здесь и зарисовать вскрытие».
Она закончила рисунок, изображающий голову мертвой русалки. Стоявший подле нее слуга быстро забрал его и приколол к доске за ее спиной, чтобы весь двор мог его увидеть. Она протянула руку в надежде остановить слугу, но было уже поздно.
Она изобразила морскую тварь с открытыми большими темными глазами, почти лишенными белков, с расширенными зрачками. На лице русалки застыло выражение скорби и страха.
Мари-Жозеф вздрогнула, но поборола волнение.
