скачать книгу бесплатно
Он пожал плечами:
– Не важно, лишь бы шум не беспокоил его величество.
Лакеи сняли импровизированные занавеси и вернули их на боковые стенки шатра.
– Она так горевала, – протянула Мари-Жозеф. – Плыви ко мне, русалочка. Тебе не больно? Ты не ранена?
Русалка молча подплыла к Мари-Жозеф. Та выпустила рыбку в воду. Русалка метнулась к ней, схватила ее перепончатыми руками и проглотила не жуя.
– Какая она проворная!
– Но, несмотря на все свое проворство, попалась в сеть.
Мари-Жозеф бросила ей еще одну рыбу. Русалка с силой ударила хвостом, наполовину выбросилась из воды и схватила рыбу прямо в воздухе, а потом снова нырнула в фонтан, хрустя рыбьими косточками и плавниками.
– Но ты же говорил, что тогда они совокуплялись, от страсти позабыв обо всем на свете…
– Я не хочу обсуждать это!
Под поблекшим загаром стало заметно, как Ив вспыхнул до корней волос.
– Но…
– Я не буду обсуждать со своей сестрой, только что вышедшей из монастырской школы, блудодеяние, даже совершаемое животными!
Резкость Ива удивила ее. В детстве они обсуждали все. Конечно, в детстве они ничего не знали о блудодеянии, людском или зверином. Может быть, он и до сих пор ничего не знает и его смущает собственная неосведомленность, или, наоборот, знание истинной природы совокупления испугало его так же, как в свое время в монастыре и Мари-Жозеф.
Она поймала последнюю рыбку и протянула ее русалке на ладони, без сачка. Русалка подплыла и замерла в нескольких саженях от нее. Рыбка забилась в ладони у Мари-Жозеф.
– Ну, плыви сюда, русалочка, милая русалочка. Смотри, какая рыбка.
– Рррыбка, – выдохнула русалка.
Мари-Жозеф ахнула от восторга:
– Она разговаривает, как попугай!
Она выпустила рыбку прямо русалке в руки. Русалка с хрустом прожевала ее и нырнула в глубину.
– Я приучу ее…
– Сидеть тихо? – спросил Ив.
– Не уверена, – задумчиво сказала Мари-Жозеф. – Вот если бы я знала, что? ее печалит. Она так горевала… Я сама чуть не расплакалась.
– Если бы ты расплакалась, никто бы и не заметил. А вот плач русалки докучал его величеству. Пойдем, нам пора.
Пока Мари-Жозеф собирала в ящик принадлежности для рисования, он закрыл дверцу на цепочку и запер на засов. Она достала из-под стопки листков тот, на котором зарисовала голову русалки с нимбом из стекла и золота.
– А это что? Откуда взялось стекло? И позолота?
– Не знаю, должно быть, она нашла в фонтане разбитую бутылку и отслоившиеся листики позолоты со статуй.
– Их положила туда живая русалка? Для этого она и убегала вчера ночью? Но зачем?
Ив пожал плечами:
– Русалки – как вороны. Тащат к себе все, что блестит.
– Похоже на…
– Ни на что это не похоже.
Ив вырвал листок у нее из рук, скомкал его и поднес к огнепроводному шнуру. Бумага загорелась. Нимб вокруг головы мертвого водяного почернел и съежился. Ив бросил рисунок Мари-Жозеф в плавильный тигель и сжег.
– Ив!..
Он только улыбнулся:
– Пойдем.
Он взял ее руку, положил на сгиб своего локтя и повел ее прочь из шатра.
За их спинами русалка негромко пророкотала:
– Рррыба…
Глава 6
Мари-Жозеф просунула руки в проймы нового придворного роброна, который Оделетт держала, присборив, у нее над головой.
Увидев этот чудесный синий атлас, украшенный серебристыми кружевами, Мари-Жозеф тотчас перестала жалеть об испорченном желтом шелке. Это платье принесла одна из служанок Лотты; Оделетт совершила небольшое чудо, ушив его и обновив отделку.
Корсаж на китовом усе и юбка плавно скользнули вниз, скрыв рубашку на тонких бретелях, корсет, чулки, парадную нижнюю юбку и юбку исподнюю. Оделетт застегнула крючки, отвела полы, чтобы приоткрыть парадную нижнюю юбку и ловко расправила оборки.
Мари-Жозеф испытывала к Лотте несказанную благодарность. Подарок мадемуазель позволял ей присутствовать на приеме в честь папы римского, одетой как подобает.
Мари-Жозеф гадала, разрешат ли ей приблизиться к папе и поцеловать его перстень. Конечно нет; этой милости удостоятся лишь избранные придворные. И все-таки она увидит его, а она ведь на это даже не надеялась, так как визит папы во Францию был чем-то неслыханным.
«Он добр, – думала она, – он добр и свят. Когда его святейшество и его величество заключат перемирие, они исцелят мир от всех бед и всякого зла».
Оделетт внесла новый фонтанж, украшенный остатками тех кружев, что пошли на платье, и несколькими последними лентами Мари-Жозеф.
– Ты не успеешь его на мне заколоть, – посетовала Мари-Жозеф, – а не то я опоздаю к мадемуазель.
Оделетт с неохотой отложила замысловатый головной убор и причесала Мари-Жозеф совсем просто, украсив ее волосы одним-единственным искусственным камнем.
Оделетт вздохнула.
– Вот если бы король пожаловал вам настоящий бриллиант, мадемуазель Мари, – сказала она. – Ведь всем известно, что у вас нет ничего, кроме фальшивых украшений.
– Всем известно, что у меня нет денег, – сказала Мари-Жозеф. – Если у меня вдруг появится бриллиант, все начнут судачить, откуда он взялся.
– Но они же все занимают деньги: у короля, друг у друга, у торговцев. Занимают и глазом не моргнув.
Оделетт опустила пуховку из овечьей шерсти в баночку с пудрой. Она хотела бы припудрить своей хозяйке обнаженную шею и декольте, но потом передумала.
– Нет, – задумчиво произнесла она, – иначе пудра скроет голубоватые вены и никто не заметит, как вы белы.
Поднялось целое облако мучнистой пудры. Мари-Жозеф чихнула.
– Хорошо, – согласилась она, – значит, я и так достаточно бледна.
Тогда Оделетт припудрила себе лоб, щеки и шею, испещрив безупречно гладкую смуглую кожу белыми пятнами.
– Вы – самая красивая женщина при дворе, – сказала Оделетт. – Все принцы поглядят на вас и скажут: «А кто эта прекрасная принцесса? Я во что бы то ни стало женюсь на ней, а турецкий посланник пусть женится на ее прислужнице!»
– Оделетт, ты просто прелесть, – рассмеялась Мари-Жозеф.
– Почему бы и нет? – мечтательно протянула Оделетт. – Так ведь всегда бывает в сказках.
– Принцы женятся на принцессах, а Турция вряд ли направит посланника во Францию.
Хотя Франция и Турция воевали против общего врага, король едва ли считал турок союзниками. В прошлом его войска не раз брали турок в плен и продавали в рабство. Так случилось и с матерью Оделетт.
– Благородные господа скажут: «Кто эта девица из колоний, дурнушка, провинциалка? Я бы никогда на такой не женился, разве что за ней дадут огромное приданое!»
Оделетт принесла Мари-Жозеф остроносые туфли на высоких каблуках, и Мари-Жозеф надела их.
– Теперь вы – само совершенство, мадемуазель Мари. Вот только волосы у вас убраны слишком просто.
Мари-Жозеф смотрела на бледное отражение в зеркале, почти не узнавая себя.
Мари-Жозеф и Оделетт торопливо зашагали по захламленным, дурнопахнущим чердачным коридорам. Оделетт несла фонтанж, точно затейливый торт с кремовой башенкой.
Они спустились по бесконечным узким лесенкам и наконец добрались до королевского бельэтажа. Вытертые ковры и темные переходы сменились полированным паркетом, пышными гобеленами, резьбой и позолотой. Дворец изобиловал великолепными произведениями искусств, и потому его величество всегда был окружен красотой. Почти все предметы, к которым прикасался его величество, были изготовлены во Франции, и благодаря августейшему покровительству французское искусство и ремесла вошли в моду во всех европейских столицах. Даже враги Франции воздвигали дворцы по образцу Версаля.
Во дворце Мари-Жозеф часто беспомощно застывала перед картинами, утонченное мастерство и прелесть которых представлялись ей как художнице недосягаемыми. Она восторгалась живописью Тициана и Веронезе, словно чудом. И сегодня с трудом заставляла себя не задерживаться перед их картинами.
В покоях Лотты лакей возвестил о ее приходе.
– Мадемуазель Мари-Жозеф де ла Круа.
Он распахнул одну створку двойной двери:
– Прошу вас.
Лотта вырвалась ей навстречу из целого облака разноцветного шелка, атласа и бархата и стайки фрейлин, блиставших лучшими нарядами и изысканными драгоценностями.
– Мадемуазель де ла Круа! – воскликнула она, обняв Мари-Жозеф, потом отступила на шаг и оглядела ее с головы до ног.
– Годится, – вымолвила она делано строгим тоном, подражая мадам.
– Благодарю вас, мадемуазель.
Мари-Жозеф присела в реверансе перед мадемуазель и другими дамами, несравнимо превосходившими ее знатностью, богатством и положением.
– Сегодня было так интересно! – Лотта слегка взбила юбку Мари-Жозеф, чтобы изящнее смотрелись оборки. – Но, бедняжка Мари-Жозеф, вы не вымазались рыбьей требухой?
– Нет, мадемуазель, только чуть-чуть запачкала пальцы углем.
– Это ваша знаменитая Оделетт? – спросила мадемуазель д’Арманьяк, прославленная красавица сезона. Кожа у нее была бледная, словно фарфоровая, а кудри – светло-русые, цветом напоминающие золотистое молодое вино.
Дамы столпились вокруг Оделетт, не в силах оторвать взор от ее рукоделия. Лотта завладела новым фонтанжем. Его замысловатая, в оборках, башня вздымалась над ее головой чуть ли не на полсажени, а ленты пышным каскадом низвергались на спину. Мадемуазель д’Арманьяк принесла еще серебряных лент, в тон нижней юбке Лотты, и Оделетт вплела их в каркас фонтанжа.
– Чудесно! – воскликнула Лотта. – Какая ты искусница!
Она обняла Мари-Жозеф, подарила Оделетт золотой луидор и выплыла из своих покоев, сопровождаемая целой толпой фрейлин, среди которых Мари-Жозеф совсем затерялась.
В апартаментах мадам перед ними распахнули обе половинки высоких резных дверей. Этого требовало высокое положение мадемуазель. В передней перед ней присели в реверансе фрейлины мадам. Лотта с улыбкой им кивнула. Но, не успев дойти до личных покоев матери, она вдруг обернулась:
– А где мадемуазель де ла Круа? Мне нужна мадемуазель де ла Круа!
Мари-Жозеф сделала книксен. Лотта клюнула ее в щеку, подхватила под руку и прошептала на ушко:
– Вы готовы предстать перед моей мамой?
– Я безгранично ценю вашу матушку, – искренне сказала Мари-Жозеф.
– А она любит вас. Но иногда она бывает такой скучной и надутой!
Спальню мадам освещала одна-единственная свеча. Мадам что-то писала за столом, закутавшись в широкий шлафрок. Огонь в камине потух. В покое было сумрачно и холодно. Мари-Жозеф сделала глубокий реверанс.
Мадам оторвалась от письма и отложила перо.
– Лизелотта, душенька моя, – произнесла она, – подойди-ка поближе, дай на тебя поглядеть.
В семье мадам и мадемуазель принято было величать одним и тем же ласкательным именем.
Встревоженные реверансом Мари-Жозеф, из-под полы шлафрока мадам выскочили две собачки. Истерически затявкав, они принялись шумно носиться по комнате, стуча лапками и царапая коготками паркет. В любом углу посетителя охватывал застоявшийся запах их испражнений. Собачки, словно ожившие кучки ветоши, запрыгали вокруг Мари-Жозеф, теребя ее нижнюю юбку.
Не дожидаясь, когда мадам позволит ей встать, она невольно отпрянула, чтобы не получить лапкой в лицо, и украдкой легонько пнула Георгинчика Старшего. Престарелый песик тявкнул чуть громче, попытался было, клацнув зубами, схватить ее за юбку, утратил к ней всякий интерес и заковылял прочь, обнюхивая пол и пыхтя. Вторая болонка, по кличке Георгинчик Младший, подобострастно последовала за ним. Даже по сравнению с Георгинчиком Старшим он был песиком невеликого ума.
Мадам встала, обняла Лотту, нежно потрепала ее по щеке и чуть отошла, чтобы как следует ее разглядеть.
– Твой роброн стоит целое состояние, Карусель его величества всех нас разорит, – но в этом платье ты прелестна, оно тебе очень к лицу.
Низкий вырез сильно обнажал великолепную грудь Лотты; сизый атлас, серебристые кружева и бриллианты подчеркивали голубизну ее глаз. Пышущая здоровьем, плотная, бодрая и добродушная, Лотта пошла в своих немецких предков с материнской стороны, тогда как ее красавец-брат со всеми его достоинствами и недугами был Бурбоном до мозга костей.