Никто кроме нас

– И ваша школа! – перебил с досадой тот, который в толстовке. – И ваш класс. Потому что здесь учится дочь такого героя. Мы посылаем гуманитарку бойцам на фронт, за ленточку, на самый передок и в тыл тоже. И всех вас приглашаем к нам волонтерами. Мы – это волонтерский фонд «Посылки фронту». Но тут обратный случай. Посылка приехала с фронта. Дочери героя СВО – Александре Оловянниковой.

Все разом обернулись на замершую Сашу. Она медленно встала, и застыла у парты. Только глаза её, перебегающие с одного взрослого на другого, засинели ярче.

Коренастый откашлялся и сделал шаг вперед.

– Меня зовут Олег. Олег Иванович, фамилию не называю, позывной Сыч. Я здесь у вас проездом в отпуск из зоны боевых действий. Мы воевали с твоим отцом, Саша. И он спас мне жизнь. И не мне одному. И вот мы на фронте узнали, что тебе на Новый год не достался подарок. По… ошибке наставников… или по другой причине… – Олег обернулся и так выразительно посмотрел на Зинаиду Эдмундовну, потом на директора, что сразу стало ясно происхождение позывного, – в общем, мы, сослуживцы и боевые товарищи твоего отца решили исправить этот… промах. Но прежде чем вручить тебе наш фронтовой подарок, посмотри этот боевой привет от нашей роты. Сёма, подключи.

Олег дал свой мобильник, к нему подключили портативную колонку, которую Сёма вынул из заплечной сумки.

– Дети, давайте все сюда, – махнул рукой Олег.

– А как же урок? – хотела было возразить географичка, но под взглядом директора осеклась.

Детвора не заставила себя просить дважды и тесно сгрудилась вокруг Олега. Двоечник Макар даже умудрился потрогать медали. Одна Саша осталась на месте, как приколоченная к полу.

– Александра, что же ты стоишь, иди сюда, – позвал Сёма. – Вот, становись в самый центр. Это же тебе.

Дети расступились, Саша встала прямо напротив экрана телефона. Включилась запись, и какието бородатые люди с теплыми глазами и широкими улыбками чтото говорили, называя ее по имени, уважительно поминая отца, но что конкретно – Саша не разбирала, в ушах стоял какойто гул, словно в них заложили вату из всей бороды тогдашнего Деда Мороза. Может, это шумели одноклассники, может, прозвенел звонок и шумела вся школа не перемене. А может, волнительный ком встает не только в горле, но и в ушах. Но слова «дорогая Сашенька» и «поздравляем» она всетаки услышала. Как же жалко, что этого не видит и не слышит бабушка!

Подняв уже поблескивающие первой слезой огромные глаза на Олега Сыча, Саша ждала, что нужно делать дальше.

– Вот тебе флешка, тут всё записано. Дома на компьютере посмотришь ещё раз. И бабушке покажи, – словно угадал её мысли Сыч.

– У меня нет компьютера, – чуть слышно пролепетала Саша и удивленно посмотрела на засмеявшихся взрослых. Что же тут может быть смешного, если у ребенка нет того, что давно есть у всех.

– Есть, Сашенька, есть! – Сёма снял сумку с плеча и раскрыл её перед девочкой. Там через пластик поблескивал новый плоский серого металлического цвета ноутбук. Олег вынул его и положил на парту.

– Это наш тебе новогодний подарок. Пусть в марте, зато праздник продолжается. Владей!

– Ого! – зажужжали дети. – Да это же Макбук! Во крутень! Дорогущий! Ну, Шурка, везучая!

Олег выпрямился, медали звякнули друг о друга, все сразу затихли.

– Везенье, дети, здесь ни при чём. Растите настоящими людьми, которые любят свою Родину. И малую, и большую – всю страну. Потому что лучше страны нашей не найдешь. И потому её не победить. И всегда у вас, и ваших детей, и у детей ваших детей будут самые лучшие подарки. Честь имею!

На этих словах прозвенел звонок. Дети окружили Сашу и вместе высыпали в коридор. Мужчины тоже вышли, только директор школы задержался на полминуты. Больше для вынесения выговора не понадобилось – возражений от «классухи» не последовало.

Дарья Кумова. Миракл

В маленьком продуктовом магазине коренастый, почти квадратный Семён в закатанных спортивных штанах и футболке «которую не жалко» крутился вокруг бочки с питьевой водой, набирая воду в пятилитровые баклажки. Множество лишних суетливых движений явно указывало на то, что действие это для Семёна – непривычное.

– Понююхаешь! – под нос себе с чувством протянула баба Галя, подразумевая, что избалованному комфортом россиянину предстоит в полной мере вкусить перчёной жизни Луганщины.

– Чего, бабушка? – мужичок быстро развернулся к ней, всей своей квадратной фигурой выражая готовность помочь старушке.

– Та шо ж творишь?! Прольётся же! – пролаяла баба Галя и неожиданно лихо подскочила перекрыть кран.

Характер у бабки был прескверный. Но при этом она совершенно искренне желала окружающим добра. Поэтому, в красочных выражениях объяснив Семёну, какой он дурак и растяпа, баба Галя помогла россиянину, ничего не разлив, набрать воды по самый краешек баклажек, а затем скомандовала:

– Вон туда поставь! Наташка посмотрит, – Наташей звали смазливую продавщицу магазинчика.

Семён вопросительно глянул на старушку. В ответ она повелительно кивнула на свои две канистры с водой:

– Тут, через улицу.

Крепкому Семёну не составляло особого труда отнести бабушкины канистры, но, глядя на невысокую сухенькую бабу Галю, он удивился:

– Как же это вы сами таскаете?

– А так и тягаю!

– Одна живёте, да?

Изпод старых нависших век поблёкшие глаза бабы Гали послали Семёна с его вопросами неприлично далеко.

Со своим старшим сыном баба Галя не разговаривала с 2014го года, с того дня, как он предложил увезти её к себе в Киев, который скоро заживёт прекрасной европейской жизнью. А младший сын ушёл в ополчение и в 2015м погиб. Невесткавертихвостка через три года не постеснялась второй раз замуж выйти в свои пятьдесят лет. А у внучки давно своя семья в Луганске. Ничего этого баба Галя не рассказала Семёну.

Про самого Семёна она без разговоров всё видела: россиянин, по всему видно – гражданский, а раз гражданский, то из дорожных рабочих, что делают дорогу от Алмазной до Стаханова – кому ещё тут, в Алмазной быть, приехал из Омска, потому что Стахановскую агломерацию отстраивает Омск. Такой теперь порядок, что регионы большой сытой России берут под шефство разбитые города Донбасса. О чём ещё расспрашивать?

Канистры с водой баба Галя отобрала у Семёна перед калиткой своего дома, на корню обрубив его стремление донести их хотя бы до порога.

Её дом был маленьким и довольно обшарпанным. Но, возможно, как раз на фоне этого убогого домишки грядка с холёными сортовыми розами выглядела особенно великолепно. Семён имел неосторожность похвалить цветы.

– Ойой! – насмешливо протянула баба Галя в качестве ответа на комплимент. – Ну стой!

И с тяжёлыми канистрами в руках она медленно поковыляла к хате.

Семён, стоя у калитки, чувствовал себя абсолютно подурацки. Чего он тут стоит? Как будто ждёт от старухи благодарности за совершенно обычную, необходимую помощь. А с другой стороны, уйти – както невежливо, что ли.

Бабушка выползла из дома и, согнувшись буквой «Г», зависла над грядкой.

– Да вы что, не надо! – закричал Семён, когда до него дошло, что она для него срезает свои розы, которые, казалось, единственные добавляют нежных красок в картину обветшалого жилища вредной старушки.

Баба Галя на секунду почти выпрямилась и недовольно махнула рукой.

– Да бабушка, ну хорош я сейчас к мужикам в вагончик с цветами припрусь?!

– Так ты вон, к Наташке воду забирать пойдёшь, и подари, она – баба простая насчёт того самого.

Старушка протягивала Семёну пять длинных полураскрытых роз с лепестками цвета рассветного солнца – розовыми с золотым отливом, и испытующе смотрела. Он, смущаясь, взял розы, и баба Галя колюче улыбнулась, как улыбаются люди, когда им нравится, что они оказались правы, но только то, в чём они оказались правы, эти люди категорически осуждают.

– Да нет! Ято женат! – слишком поздно спохватился Семён, – Мне не надо!

– Нуну, – уже повернувшись к Семёну спиной и ковыляя к дому, посмеивалась себе под нос баба Галя, – не надо ему!

Она сама была замужем два раза и прекрасно знала «кобелячью ихнюю породу».

В комнатке бабы Гали с двух противоположных стен смотрели друг на друга Иосиф Сталин на чёрнобелом портрете и Богородица на старой иконе. Со Сталиным старушка целый день многозначительно переглядывалась, осуждая соседей. А Богородице молилась по вечерам. Баба Галя молилась долго и усердно. Она повязывала на голову чистую, старательно выглаженную косынку, зажигала свечу и брала в руки молитвослов, который в сущности ей был не нужен – одни и те же молитвы баба Галя читала уже девятый год, даже не замечая, что давно стала делать это с закрытыми глазами. Затем, отложив молитвослов, она брала в руки тетрадку, в которой поимённо были записаны все, кого баба Галя считала нужным помянуть в своих молитвах. Заупокойный список занимал четыре страницы. Перед половиной имён стояла приписка «воин». Это были отец бабы Гали, прошедший Великую Отечественную, её сынополченец, его товарищи, соседи и даже незнакомые погибшие военные, про которых ей ктото когдато рассказал. Заздравный список состоял исключительно только из воинов. Это был личный способ бабы Гали делать всё для победы, не отвлекаясь на остальные мелочи.

Утром следующего дня баба Галя пришла в магазин за сдобными булочками. Привозили их два раза в неделю, а разбирали за пару часов. На столе у Наташкиной кассы в обрезанной пластиковой бутылке красовались пять стройных роз необычного золотисторозового цвета.

– Ухажёр? – колюче улыбнулась баба Галя.

Наташка горделиво кивнула.

– Нуну, – едко протянула старушка.

Ковыляя к дому, баба Галя встретила Аннушку – пожалуй, единственную соседку, которой она выказывала уважение. Аннушка была вдовой героя, матерью красавцаартиллериста, продолжившего дело отца. Работала врачом, трудилась волонтёром в детском доме. Единственным её недостатком, по мнению бабы Гали, была страстная любовь к сплетням. Она сама не понимала, что только за эти самые сплетни и прощает Аннушке её невыносимую идеальность.

– У Натахито нашей новый кавалер!

– Ишь ты!

– Дорожник, с Омска. Длинный такой, худющий.

– Длинный? – переспросила баба Галя, вспоминая приземистую фигуру Семёна.

По достоверным сведениям Аннушки именно длинныйхудющий одарил Наташку пятью великолепными розами. А свои розы баба Галя ни с какими другими бы не спутала! Внучка для неё этот сорт из Краснодара заказывала. Название ещё какоето дурацкое – миракл. «Это же поанглийски! “Чудо” переводится!» – смеялась внучка. А бабушке всё равно казалось, что могли бы и покрасивее розу назвать.

Цветы были отрадой старушки. В редкие наезды внучки они вместе усаживались на диван и с внучкиного телефона выбирали подарки для бабушки: луковицы тюльпанов и лилий, кустики роз – и обязательно, чтобы ни у кого в Алмазной таких не было.

Получается, из сказанного Аннушкой следовало, что розы вместе с информацией о сговорчивости продавщицы насчёт «того самого» коренастый россиянин передал какомуто своему соседу по вагончику – длинному и худющему.

Баба Галя снова встретила Семёна спустя неделю в том же магазинчике у бочки с водой. Наполнив баклажку ровно по краешек, Семён в нужный момент ловко закрыл кран и без лишней суеты закрутил крышку. Увидев старушку, он широко улыбнулся:

– Здравствуйте, бабушка! Тоже за водичкой?

В руках у бабы Гали были знакомые Семёну канистры, поэтому, не дожидаясь её ответа, он составил свои баклажки бочком к прилавку.

– Наташ, посмотрите? Я бабушке схожу помогу.

– Галиной Алексеевной меня зовут, – снисходительно бросила старушка.

– Семён, – удивлённо отозвался рабочий, подсознательно считав, что за какието ему самому неведомые заслуги снискал благосклонность заносчивой бабки.

По пути до дома баба Галя расспрашивала Семёна про жену и дочку, одобрительно кивала, чем доставляла ему невероятное удовольствие: он любил рассказывать про своих девочек. Дочку жена назвала Дианой – как принцессу. Правда, росла она папиной любимой бандиткой. А Оля – жена, вечно их окультуривает: таскает по всяким театрам и выставкам.

– Ну а к намто денег приехал заработать, чи шо?

– Да не то, что денег, – замешкался Семён.

Он не был героем. Если бы к нему подошли, протянули автомат и спросили: «Пойдёшь?» – Семён бы согласился. Не потому, что хотел, а потому что просто должен был бы согласиться. Но его спросили только, поедет ли он делать дорогу. И Семён поехал.

Изпод старых нависших век поблёкшие глаза снова испытующе смотрели на него.

– Просто, – Семён окинул взглядом разбитую улицу, – нужен ведь.

Он неловко улыбнулся. И в этой улыбке баба Галя увидела то, что Семён больше всего на свете хотел скрыть: здесь, в её относительно спокойной Алмазной, в целых шестидесяти километрах от линии соприкосновения, этому крепкому сибиряку было страшно.

И старушка неожиданно мягко повторила:

– Нужен.

Вечером она, как обычно, зажгла свечу, повязала наглаженную косынку, взяла молитвослов в руки и, закрыв глаза, зашептала «Отче наш». Затем она нараспев прочитала Псалом девяностый и Молитву Кресту, молитвы Александру Невскому, Сергию Радонежскому, Георгию Победоносцу, ИоаннуВоину. Не открывая глаз, она взяла в руку вложенную между страниц маленькую заламинированную икону Архистратига Михаила – предводителя небесного воинства. Эту икону когдато священник подарил её младшему сыну. На оборотной стороне была написана молитва, которую воинам положено читать перед сражением. Баба Галя читала её от их имени, на правах матери. Потом следовал длинный канон Богородице. Наконец, она взяла в руки тетрадку, поимённо помянула покойных, перекрестилась три раза и принялась за живых:

– Спаси и сохрани, Господи, воина Андрея, воина Александра, воина Константина, воина Вадима, воина Алексея, воина Петра, воина Екатерину, воина Михаила, воина Артёма, воина Николая, воина Максима, воина Ахмеда, воина Баура, – независимо от вероисповедания в её представлении они все были Христовым воинством, – воина Димитрия, воина Ивана… Этот список был длинным. Закончив, баба Галя, как будто извиняясь, улыбнулась Богородице и добавила: – раба божия Семёна.

В три часа ночи Семён почемуто проснулся. Страшно захотелось курить. Осторожно, стараясь не потревожить присвистывающего во сне соседа – длинного и худющего кавалера Наташи из продуктового, он слез с верхней полки двухъярусной кровати и тихонько просочился в дверь. Вязкая южная ночь была чуть приправлена запахом дорожного битума, но природный её аромат сочной, входящей в расцвет жизненной силы, листвы уверенно брал верх. Семён выдохнул сизый табачный дым в густочёрное бархатное небо, и разглядывая яркие, как будто из детского мультика про белых медведей, звёзды, бесцельно побрёл прочь от вагончиков, в которых крепко спали его уставшие товарищиработяги. Вдруг огромное чёрное небо со страшным грохотом раскололось пополам. Казалось, что прямо из этой небесной расщелины вниз на Семёна обрушилась не пойми как там оказавшаяся земля. Звёзды вспыхивали и потухали, а затем наступила темнота.

В маленьком продуктовом магазине обсуждали ночной прилёт по бытовому городку омских дорожников.

– Ну не суки, а? Люди мирные, приехали строить!

– Тю! Они по больницам лупят, а ты говоришь!

– Знать бы, какая мразь навела!

Наташа молча старательно натирала прилавок, поджимая дрожащие губы. Баба Галя осторожно подошла к ней.

– Наташ, твойто жив, не знаешь?

Наташа чуть вздрогнула, ещё сильнее сжала губы и замотала головой.

– Охохох, – тяжело выдохнула старушка.

– Там воронка прямо на месте вагончиков, где они ночевали. Кирюха, Светкин малой, бегал смотреть уже, – сдавленно проговорила девушка, – говорят, вроде скорая увозила когото, раненых.

– Куда ж повезли, к нам, в Стаханов, чи в Луганск? Узнать, вдруг уберёг Господь?

– А я – кто? Жена? Родственница? – продавщица снова принялась натирать и без того чистый прилавок. – Кто мне скажетто?

– Да, не скажут, – понурилась баба Галя.

Прошёл год, и снова зацвели розы. В розарии Омского дендрологического сада Оля увлечённо слушала экскурсию, пока её муж с дочкой бессовестно перешёптывались и хихикали.

– А маме бы понравилось, если бы ты для неё розу украл?

– Нет, маме бы не понравилось.

– А мне бы понравилось.

Семён попытался строго посмотреть на дочку, но тут же заулыбался, встретившись с её хитрыми блестящими глазами.

– Ну одну!

– Диана!

– Ну смотри, какие клёвые!

Он повернул голову. На стройных стеблях красовались головки роз с золотисторозовыми, словно солнце на рассвете, лепестками.

– Пап! – Диана осторожно подёргала отца за рукав, – папа!

За год Семён почти полностью восстановился после тяжёлой контузии, но иногда «зависал», когда к нему неожиданно возвращались воспоминания. Девочку это всегда пугало. Она легонько ущипнула его за руку.

– Ты опять?

Семён похлопал глазами, как будто только что проснулся, обнял дочку и шёпотом прочитал название сорта на справочной табличке около куста:

– Миракл…

Александр Сурнин. Один день

из книги «Блокадные были»

Быть строителем дома – значит быть в состоянии строить дом.

Аристотель

Будильник изобрели садисты. Алик всегда был в этом уверен, а в последнее время ещё раз убеждался каждое утро. И немудрено – он забыл, что такое ранний подъём, немало лет проработав на дому, где рабочее место было в двух шагах от спального – какой тут мог быть будильник? Никогда в жизни. Проснулся, глазки раскрыл, поднялся, нажал на кнопку и пошёл умываться. Вернулся, а компьютер уже загрузился – всё, вот ты и работаешь. А в последние недели всё сломалось. В город пришла война.

Сначала эту войну лицемерно называли АТО. Антитеррористическая операция. И в первые дни это казалось нелепым и смешным. Все говорили: ну какие здесь террористы? Хотят их найти – пусть поищут, побегают по полям и успокоятся. И действительно, пришедшие войска поначалу бегали по полям. А потом стали заходить в города. Один раз люди вышли навстречу танкам, встали у них на пути и остановили. И разжалобились при виде голодных, грязных и уставших пацанов. Накормили их, напоили и отправили назад, в расположение. То же повторилось и на второй раз. А в третий раз по мирным людям был открыт огонь. И в одночасье пришло понимание того, что это уже не игрушки, что это уже война. Гражданская война.

Пару недель после референдума Алик изумлённо смотрел по сторонам, впитывая в память всё происходящее, а потом сказал себе, что когда начинают убивать твоих друзей и земляков, нельзя оставаться в стороне. Нужно чтото делать. Друг Васюня к тому времени уже уехал в Россию. Нашёлся человек, предложивший ему работу именно по его специальности – ландшафтному дизайну. И Васюня немедленно уехал, и жену забрал с собой. А мама его уезжать отказалась. У Алика же в связи с войной пошли перебои с работой, что вполне понятно. А его деятельная натура требовала оторвать задницу от стула и заняться чемто полезным. И с этим намерением он однажды поднялся и пришёл в здание исполкома, ставшее штабом народного ополчения. Пришёл просто так, без какихто конкретных предложений, на общих основаниях. А войдя в кабинет коменданта города, оторопел – за столом сидел человек, которого он называл другом детства, с которым учился в одной школе. И ещё со школьных лет этот человек имел репутацию надёжного и справедливого мужика.

«О как, – сказал себе Алик. – Хорошие люди здесь обосновались. И главное, свои. А всякие козлы в интернете кричат во всю глотку, что здесь исключительно заезжие российские наёмники. Засланные казачки. Пограбить приехали. А здесь свои. Будем знать».

В действительности Алик давно не верил ни интернету, ни городским слухам. Сказать, что они были сильно преувеличены, значило ничего не сказать. Поскромничать. Он верил только своим глазам, и призывал к этому всех окружающих. К примеру, буквально за пару дней до прихода в штаб, услышав сплетню о том, что по здешнему базару ходили чеченцы с автоматами, он насмешливо спросил говорившую:

– А что, у них на лбу было написано, что они чеченцы? Или ты их об этом спрашивала?

Вразумительного ответа не последовало, и тема была закрыта. Поздоровавшись с комендантом как со старым товарищем, Алик сказал:

– Я не знаю, чем могу быть здесь полезен. У меня болят ноги, поэтому я не боец. На войне быстро гибнет тот, кто медленно бегает. Но тем не менее… вот визитка с перечнем всех моих специальностей. Посмотри и скажи – нужен я тебе или нет.

Комендант заглянул в визитку и тут же ответил:

– Так ты помимо всего и компьютерщик? И полиграфист? Конечно нужен!

– И что от меня будет требоваться?

– Как что? Работа в штабе. Штаб, дорогой мой, это прежде всего куча бумаг. Очень важных и не очень важных. Но все они – нужные. Вот и будешь заниматься делопроизводством за компьютером. Здесь собрались сплошные бойцы, а мне нужен штатский человек, который отвечал бы за документацию. Никакой военной романтики, обычная рутина. К такой работе ты готов?

– А я что, так похож на романтика? – хмыкнул Алик.

– Ну тогда завтра к девяти утра жду тебя здесь.

– Буду, – согласился Алик и шагнул к двери.

– Постой, – задержал его комендант. – Давай определимся сразу с твоим позывным.

– А что определяться… Погремуху нужно принять?

– Это на зоне погремухи, – заметил комендант. – У военных позывные. Говори, как называть тебя будем.

– А что меня называть, – не задумываясь, произнёс Алик. – Сам погляди – вы тут все бойцы, военные, а я штатский. Вот тебе и позывной – Штатский. Как Шостакович. Он тоже форму не носил.

– Годится, – одобрил комендант. – Моё имя тоже можешь забыть. Здесь я Якут.

– Очень приятно, – ехидно хмыкнул Алик. – Похож… Значит, до завтра?

– Да, к девяти добирайся.

Вот тут Алик поневоле завёл на утро будильник. Впервые за много лет.

Будильник действительно изобрели садисты. Оторвавшись от сна в непривычную рань, Алик умылся (спасибо, что опять появилась вода), оделся, наскоро выпил кружку чая и вышел на улицу.

Улица была пугающе пустынной – транспорт который день подряд не ходил, да и частники предпочитали лишний раз не выезжать. После нескольких попаданий снарядов в маршрутки люди старались не высовываться из домов без дела. На работу – и с работы. Если была работа.

Не проявляя никаких эмоций, Алик зашагал по проезжей части в нужном ему направлении.

Через несколько минут за спиной послушался шум одинокого мотора. Алик не отвернул в сторону и не обернулся – машина остановилась сама.

– Куда идёшь, браток? – послышался вопрос водителя.

– На площадь, к исполкому.

– Заходи, подвезу.

Алик сел в салон и спросил водителя:

– Что нового?

– Да ничего. С утра тихо, а ночью – сам слышал.

– Да уж слышал…

Дорога за беседой обо всём и ни о чём заняла минут пятнадцать. Выходя из машины, Алик сунул было руку в карман, спросив, сколько с него причитается, и услышал в ответ:

– Ничего мне не нужно. Останься жив.

Это могло бы показаться странным или невероятным только тому, кто не видел войны. В осаждённом городе произошла переоценка ценностей. И на первом месте оказалась ценность человеческой жизни. А деньги… что деньги. Самого важного на них не купишь. Так стоит ли пытаться урвать лишнюю копейку? У великого русского поэта Геннадия Жукова была строчка, как будто по этому поводу и написанная:

А сколько скопить нужно денег, чтоб выстелить гроб?

Я не думаю, чтоб эта строчка была прочитана всеми жителями осаждённого города, но люди жили именно по такому принципу. Это война.

Зайдя в кабинет, Алик поздоровался с комендантом здания штаба, носившим позывной Шериф, с которым они делили кабинет на двоих, и спросил:

– Что хорошего?

– Да всё то же, – ответил Шериф. – Задержанных всех успеешь оформить?

– Много принято? – поинтересовался Алик.

– Достаточно, – вздохнул Шериф с огорчением.

Его огорчение можно было понять. До войны он работал в милиции, имел звание капитана, а во время осады пришёл в штаб ополчения и сказал: «Бо2льшая часть моих ребят уже здесь, и мне без дела сидеть негоже. Я к вам». И был назначен комендантом здания штаба. У него было множество обязанностей, и одна из них – содержание арестованных. А это непросто даже на первый взгляд, ибо каждый арестованный – как дитя малое. Каждому нужно отвести место, каждого нужно накормить, напоить, вывести на работу, встретить с работы, пересчитать и не дать возможности скрыться или улизнуть от исполнения наказания. Каждый задержанный становился его личной головной болью. Не говоря уже о том, что он отвечал за жизнь и здоровье каждого. Это работа нелёгкая и неблагодарная. Алик мог только посочувствовать ему, что он мысленно и сделал, после чего включил компьютер и занялся первоочередными делами.