В никуда и обратно, если повезёт

– А у меня есть? – прошипел он. – Ты понимаешь, что меня сюда вытащили без спроса? Без согласия? Без возвратного билета?!

Она молчала.

– Я не герой, Аурелия, – сказал он тише. – Я просто хочу…

– Я тоже…

Леха замер.

Что-то в воздухе изменилось. Незаметно. Исподтишка.

Как будто кто-то повернул ручку невидимого термостата – и камера стала теплее.

Не жарко. Не душно. А именно… уютно, что, по его внутреннему уставу, было тревожнее, чем крик «Ритуал завершен!».

Он почувствовал, как что-то дрогнуло в пространстве.

Медленно – очень медленно – Принцесса покраснела. Не как от стыда, не как от злости – а как человек, которому стало… неловко хорошо.

Леха в ужасе моргнул.

– Э… не-не-не-не-не.

Она сделала шаг ближе.

– Ты… правда не понимаешь, да?

– Я все понимаю, – сказал он, пятясь. – Я просто делаю вид, что нет, чтобы пророчество передумало.

Глаза Принцессы блестели. Щеки – горели, как будто она начала прямо сейчас исполнять тот самый предсказанный дрог.

– Я думала, ты будешь другим. Грубым. Ослепленным яростью. Но ты… – Она сделала паузу. – Ты живой. Настоящий. Полный боли и смеха. Это… красиво.

– Нет, это ужасно, – прохрипел он, глядя на нее, как на костер, в который кто-то сейчас вот-вот бросит бензин.

Он отступил. Ногу соскользнула. Он чуть не сел в ведро с грязной водой – возможно, с разумом.

– Так, стоп. Это не сцена. Это камера. Темница. Тут пахнет плесенью и крысой, которая, возможно, имеет право на голос.

Она остановилась. Посмотрела на него с каким-то странным выражением. Как будто реально прониклась. Как будто что-то в ней щелкнуло.

А в воздухе – потепление. Атмосферное. Зловещее. Как начало ромфанта, в котором он оказался по ошибке.

– Нет. НЕТ. – Леха замахал руками. – Я не герой. Я не «другой». Я просто человек, который застрял в сценарии, и хочет вылезти через окно. Не надо. Не влюбляйся. Я… сломан. Я воняю фаерболом. У меня… моральная аллергия на чувства.

Принцесса сделала шаг назад. Вздохнула.

– Тогда мне точно не повезло.

Она развернулась, не глядя, и пошла к двери.

Пауза. Перед выходом – короткий взгляд через плечо.

– И все же… что-то в тебе есть.

– Это грибной табак, – буркнул он. – Он дает эффект загадочности.

Дверь закрылась.

Он остался один. Все снова стало обычным: холодным, пустым, полумертвым. Но ощущение пророческой неловкости повисло в воздухе.

Он сел. Обнял себя за плечи. Вдохнул.

– Господи… – прошептал он. – Я только что пережил предромантическую сцену.

Он уставился в потолок.

– Вот оно. Настоящее зло.

И долго, очень долго не мог уснуть.

Он только начал проваливаться в полуобморок – тот самый, в котором не сны, а просто серая звуковая каша и слабая надежда не проснуться, – когда…

Дверь снова скрипнула.

– НЕТ, – сказал он сразу. – УЙДИ. Я НЕ БУДУ ЕЩе РАЗ ЖИТЬ ЭТУ СЦЕНУ.

Но это снова была она.

Принцесса.

Только теперь – без капюшона, без позы благородной страдалицы, и, кажется, немного в панике.

– Вставай, – прошептала она, быстро захлопнув за собой дверь. – Быстро.

Леха моргнул.

– Я же говорил: если ты вернешься с попыткой поцелуя – я сам выпрыгну из окна.

– Закрой рот, Леха.

Он послушно встал. Когда женщина, обладающая личным драконом, говорит тебе «закрой рот», ты… закрываешь.

Она подошла к стене и, не сказав ни слова, нажала на камень в углу.

Тот щелкнул. Что-то внутри зашевелилось. И прямо в полу – за лавкой – медленно, с мучительным скрипом, открылась крышка люка.

– Это… – Леха указал пальцем. – Это что, секретный ход?

– Нет, это бассейн. Конечно, потайной ход. У нас такие во всех темницах. На случай, если кто-то… должен исчезнуть.

– Ага, – протянул Леха. – Вот и началось.

– Бери. – Она сунула ему в руки свернутый пергамент. – Карта. Ведет через канализацию и тупиковую шахту до Главного Тракта. На юго-запад. Через мост. Потом в лес. Потом болота.

– Отлично, – сказал он. – Все, чего я хотел в жизни – это побег из темницы, дерьмовая карта и болота. Осталось только сжечь кого-нибудь по дороге – и я снова в норме.

Она стояла рядом. Не смотрела на него.

– Я не могу просто… отпустить тебя. Это государственное преступление.

– Ага. Пророческое сердце и уголовный кодекс, все как положено.

– Но я знаю, что если ты останешься – тебя уничтожат. На суде… они уже решили.

– А ты?

Она молчала. Потом тихо выдавила.

– Я не знаю…

Он смотрел на нее. И в какой-то момент… чуть-чуть дрогнул. Только внутри. В том месте, где у него раньше была вера в людей. Или селезенка.

– Я тебе не скажу спасибо, – предупредил он.

– И не надо, – бросила она. – Просто уходи. Пока не передумала.

Он вздохнул, уже спускаясь в люк.

– Только пообещай…

– Что?

– Что это не… не романтический жест.

Она склонила голову.

– Это акт стратегической измены интересам короны.

Он кивнул.

– Вот теперь по-нашему.

И нырнул вниз. Прямо в темноту, где пахло тухлой легендой, сыростью и будущим.

Глава 6: Лунное просветление

Канализация приняла его без лишнего пафоса – без грозного эха, без магического ветра, без предупреждения от старого седого привратника. Просто хлюпнула в него вонью, сыростью и темнотой, как будто мир решил окончательно обозначить свое отношение. Люк над головой захлопнулся с таким звуком, будто кто-то сказал: «Ну все, теперь ты в дерьме официально.»

Леха сел на корточки, чихнул от затхлости и вытянул перед собой карту. Если это, конечно, можно было назвать картой. На драной, влажной тряпке кто-то неровной рукой вывел стрелки, кресты, пару загогулин и две надписи: одна гласила «не сюда», другая – «если дошел досюда, молись». Учитывая все прочее, последняя казалась самой честной.

– Отлично, – пробормотал он. – Вот и вся романтика побега. Подземелье, канализация, путеводный лоскут с запахом гнили и ощущением, что даже крысы бы свернули обратно.

Он поднялся, опираясь на влажную стену, и медленно пошел вперед, старательно наступая только на те участки пола, которые не выглядели как слизь с планами на будущее. Канал был тесным, кривым и явно построен либо сумасшедшим, либо энтузиастом со странным чувством юмора. Света не было вообще, только редкое люминесцентное поблескивание мха на стенах, похожего на недопитый эль, забытый в бочке лет на сто.

Леха свернул за угол. Тут же уперся в тупик.

– Прекрасно. Один шаг – и я уже никуда не иду.

Он развернулся, вернулся назад, свернул в другую сторону – снова тупик, только теперь с капающей сверху дрянью, напоминающей слизь или застарелое сожаление. Он выругался. Плюнул. Вернулся к развилке и пошел третьим путем, не сверяясь с картой – карта вела к нервному срыву быстрее, чем к свободе.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем он заметил, что идет кругами. Те же лужи, та же надпись на стене: «кыш отсюда». Та же вонючая тряпка на трубе.

– Я не заблудился, – буркнул он. – Я просто… не знаю, где был, и не узнаю, где снова. Это не блуждание. Это… другое.

Он уже собрался отдохнуть – присесть у стены и отдаться апатии – как вдруг услышал звук. Сначала легкое чавканье. Потом – царапанье. Потом – плавное, тяжелое шлепанье по воде, как будто кто-то с мозгами, но без стыда.

Он замер. И заметил движение.

В конце тоннеля, за бликом от слизня, что-то шло. Огромное. С вытянутым телом, с влажным блеском на боках, с усами, которые были видны даже в этой темноте. Глаза – два круглых огонька, без света, но с каким-то мерзким внутренним смыслом.

Крыса.

Не просто крыса – массивная, как телега, с хвостом, достойным личного герба. Она не неслась, не рычала, не визжала. Просто шагала, как будто знала маршрут лучше него.

– Ты, мать твою, из министерства сюрпризов? – спросил Леха в пространство. – Или это тутожитель, и я нарушил границы?

Он отступил. Крыса не реагировала. Она свернула в соседний проход, прошла вдоль, потом появилась сбоку, всегда где-то рядом, не приближаясь, но и не теряя его из виду. Леха чувствовал – она не просто здесь, она проверяет его.

Он ускорил шаг. Она тоже.

Он свернул. Она появилась чуть позже, из другого туннеля.

– Чудно. Значит, я в сопровождении. Избранный и его персональный ужас. Спасибо, пророчество. Спасибо, блядь, судьба.

Где-то впереди показалась решетка. За ней – дрожащий свет, слабый, но реальный. Леха рванул вперед, прошел сквозь два колена, прыгнул через мутную жижу и наконец ухватился за крышку люка.

Она поддалась.

Он вылез. Выдохнул. Захлопнул за собой железо и… остался сидеть на влажной траве. Ночь. Лес. Воздух как после грозы. Холодный, сырой, но – настоящий.

Он оглянулся. На внутренней стороне крышки, царапинами, кто-то вывел:

«Сбежал, ведьмин сын?.»

Он усмехнулся.

– Однажды я найду вас всех. И заставлю нюхать собственные пророчества.

Он встал. Развернул карту. Посмотрел. Снова.

И понял: он не знает, где находится. Судя по отметке «ГЛАВНЫЙ ТРАКТ» с огромной стрелкой – он точно не там.

Леха как раз ругался, когда заметил что-то странное.

Огонь появился неожиданно – не как угроза, а как облегчение. Сквозь ветви и сырые листья пробивалось ровное оранжевое свечение, которое не бросалось в глаза, а будто звало: иди сюда, у нас тихо.

Леха вышел на небольшую поляну, заросшую мхом, и замер.

Костер. Палатка из старой ткани. И мужчина. Седой, как будто сгорел изнутри и остался жить. Сидел, будто сидел давно, и еще посидит, если нужно.

Он даже не обернулся. Только сказал:

– Ты пришел. Ну, хоть кто-то приходит, кроме снов.

Леха стоял, медленно переводя дыхание. После канализации, леса, крысы и пророческих намеков – это место казалось ненастоящим.

Слишком спокойным. Слишком теплым.

– Если ты демон, предупреждай. Я уставший, но могу в глаз дать.

Старик усмехнулся. Не громко. Не ехидно. А так, будто знал, как это – хотеть дать в глаз кому угодно.

– Садись. У нас не принято стоять между огнем и небом.

Леха сел. Медленно. Осторожно. Костер потрескивал, но не угрожающе – как добрый старик, который просто хотел поговорить. Воздух был пропитан дымом, мхом и чем-то еще… сладким, едва уловимым. Что-то фейское. Не прямое – скорее, воспоминание о пыльце.

Старик достал трубку, набил.

– Болотница. Сорт мягкий. Спать не даст, но дышать станет легче. – Протянул Лехе. – На вдох. Без мыслей.

Леха взял. Затянулся. Медленно. Ощутил, как дым растекается внутри, не обжигая, а… убаюкивая. Он положил трубку рядом, вытянул ноги и откинулся назад – прямо на сухой мох. Голова – на собственную ладонь. Веки – тяжелее. Небо – ясное.

И луна. Две.

Одна – побольше, теплая, янтарная. Другая – будто вырезана из льда. Висели рядом, как глаза того, кто смотрит на тебя сверху – без осуждения, без ожидания. Просто смотрит.

– У вас тут всегда две? – лениво спросил он.

– Когда ты смотришь вверх – да. Когда вниз – их больше.

– Спасибо, дед. Теперь я не спать, а считать буду.

И никто, абсолютно никто, не просил Леху спасать мир.Они молчали. Старик курил. Леха слушал. В этом месте даже ветер казался вежливым – он шевелил ветки, но не дул. Звезды не мигали, застыв в благоговении момента.

Он поднес к губам флягу, стоявшую рядом. Вода? Или нет. Что-то слабое, с ноткой трав и чего-то едва шевелящегося. Выпил. Почувствовал тепло. Даже улыбнулся, но только внутри.

– Я так устал, – сказал он тихо. – Даже не от дороги. От этого всего. От того, что ничего не кончается. От вечного «дальше».

Старик кивнул. Не как мудрец, а как человек, который тоже шел долго.

– Когда ничего не кончается – начинаешь завидовать тем, кто не начинал.

Леха хмыкнул.

– Это философия? Или просто скука?

– Это усталость, не требующая названия.

Он закрыл глаза.

Костер трещал. Мох под головой был мягким, воздух – ровным. Впервые за долгое время не было боли. Не было тревоги. Не было внутреннего крика. Трубка действовала как надо.

Было небо. Две луны. Чужой дым. И чувство, что если не сейчас – то никогда больше не отдохнет.

Он задремал. Не всерьез. Не глубоко. Просто отпустил, как отпускают поводья после долгой дороги.

А костер все горел.

И старик сидел рядом. Как будто охранял покой того, кто очень долго никому не нужен.

Он лежал, раскинувшись на мху, словно мир на пару часов дал отгул. Костер трещал в такт дыханию. Воздух был теплым, густым, с легкой сладостью – как будто кто-то подмешал в дым не только болотницу, но и каплю пыльцы, ту самую, что сводит границы между "было" и "будет".

Леха не спрашивал, но подумал. И, как это часто бывает в таких местах, мысли вышли вслух сами:

– А это… точно легально? Пыльца, я имею в виду. Ее же вроде как… запрещено.

Старик усмехнулся, не глядя.

– Запрещено? А кто нам запретит?

Он выдохнул клуб дыма, теплого, вязкого, идущего не вверх, а в сторону, будто выбирал себе путь.

– Огромная синяя гусеница, сидящая на грибе? С вопросом «кто ты такой»?

Леха прищурился. Легко. Медленно.

– Угу… она, кстати, курила неплохо. Я бы с ней покурил. По-человечески.

– Так, может, ты уже и куришь с ней, – пробормотал старик, – просто она теперь не гусеница, а ты не Леха. Мир тут такой. Меняется. Все время курит сам себя.

Он молчал. Дым висел в воздухе, превращаясь в фигуры, которые никто не просил интерпретировать. Кольца распадались на фразы. Змейки тянулись к луне. Где-то вдали завыл филин или проклятая флейта – Леха не разобрал.

Он улыбнулся краешком губ, не открывая глаз.

– Тогда я прошу, чтобы на этот раз все было без гусениц. Без дверей. Без чаепитий и хреновых королев.

Старик вытянулся на боку. Рядом. Не ближе. Не дальше.

– Увы. Мы уже в чаепитии, просто вместо чая – дым, а вместо шляпника – ты.

Они лежали, как будто два сна, случайно столкнувшихся в реальности.

Леха чуть хмыкнул.

– Ну тогда я требую сахар. И сжечь кого-нибудь. Ради баланса.

Старик не ответил. Просто выдохнул в сторону неба – туда, где две луны медленно уходили за горизонт, как два забытых вопроса. А Леха закрыл глаза. Совсем.

И, прежде чем сон сдвинул ему разум, подумал:

А ведь все не так уж и плохо. Пока никто не спрашивает, кто он такой.

Но Леха, как обычно, проснулся будто секунду спустя.

Спина болела, рот пересох, но в голове – тишина. Никаких пророчеств, видений, фей, бардов, принцесс и чаепитий. Только мох под щекой и остаток костра, в котором дымилась трубка.

Только луны обволакивали поляну своим двойственным светом.

Он сел, почесал затылок.

– Вот и все. Пережил. Не влюбился. Не взорвался. Никого не сжег. Почти скучно.

Повернулся – и понял: деда нет.

Только пустая палатка, свернутая брезентная тряпка и брошенная кружка.

Может, ушел. Может, испарился. Может, и не было никого. Леха уже почти поверил, что все придумал, как вдруг…

Голос.

– Лицом к земле! Не двигаться!

Леха, как опытный профессионал, вжался в ближайший куст, задом наперед, без пафоса, без звуков, но с выражением "я ветка".

На поляну высыпала стража. Четверо. Все с латами, пиками и явным отвращением к ночным походам.

И между ними, прикрученный к древу реальности ремнями, стоял… ОН.

Дед.

Философ. Проводник. Страж мыслей.

Только теперь – с глазами, как две капли настоя из пыльцы, с мантией, заляпанной болотом, и выражением лица "я не в себе, бегите".

– Я просто хотел поговорить с природой! – кричал он. – Я видел пророчество! Оно дышит дымом! Оно дрожит! Оно горит!

– Тебя предупреждали, – устало буркнул один из стражников. – Ни грамма пыльцы в границах провинции. Даже если ты "просветлен".

– Я не пыльцеман! Я пил воздух! Я нюхал Луну!

– Ага. Все, завязывай. В камеру. Опять.

Его закинули на телегу, как слишком драматичный мешок картошки.

Один из солдат обернулся к кустам.

Леха замер, затаив дыхание.

– Странно… – пробормотал тот. – Вроде тут кто-то еще был. Следы второго.

– Ладно. Если это пыльцевой глюк – сам вылезет через пару дней.

Они ушли.

Леха вынырнул из кустов. Медленно. Глаза прищурены. Мох на волосах. Паутина на коленке.

Тишина вернулась.

– Ну конечно, – сказал он. – Великий мудрец оказался просто торчком с поэтическим уклоном.

Он прошел к костру. Осталась только трубка и кружка. Понюхал – сразу отшатнулся.

– Мда. Я еще с ним философствовал. А ведь почти вжал слезу, блядь.

Он вздохнул.

– Ладно. Пора в болото. Вонять уже начал заранее – значит, путь верный.

И пошел.

А как человек, который знает: если кто-то говорит загадками у костра – проверь, не пыльцеман ли он.

Лес тянулся, как старый плед – то мягкий, то колючий, с влажными пятнами и запахом сырости, который въедался в одежду, кожу и мысли. Леха шел молча, не потому что не хотел говорить, а потому что любые слова сейчас казались лишними. Все, что он мог бы сказать, он уже произнес про себя десятки раз: принцессе, деду, короне, карте – каждому из них он мысленно высказал все, что думал, и теперь просто бредил вперед, ориентируясь по чуйке, деревьям и глубинной ненависти ко всему кустарнику в этой провинции.

Карта, заткнутая в боковой карман, перекручивалась и жалась при каждом движении, будто сама стыдилась своей бесполезности. Леха ее больше не разворачивал. Он понял, что в этом лесу карта – это скорее моральная поддержка: ты знаешь, что у тебя есть план, даже если он написан пьяной курицей на спине лягушки.

Он пересек неглубокий овражек, поднялся по насыпи и вышел на ровный участок, поросший мхом. Здесь, в полутени между двух древних сосен, было особенно тихо. Даже птицы не нарушали этот моховой покой.

Именно в эту тишину что-то резко врезалось сбоку – будто ее порвали пополам.

Жаба.

Не декоративная, не мультяшная. А огромная, тяжелая, мускулистая, с глазами, как набухшие янтарные пузыри, и прыжком, от которого земля слегка подалась.

Она налетела молниеносно, как будто ждала в засаде. Леха успел только повернуться, прежде чем получил удар лапой в скулу – глухой, мясистый, с легкой хрустящей нотой.

Он пошатнулся, но не упал – тело сработало само. Правая – в сторону, уклон. Левая – в челюсть. Удар получился хлесткий, резкий, как срыв злости.

Жаба попыталась повторить – но он уже поднырнул под ее движение, вложил вес в плечо, ударил в бок, заставив тварь захрипеть и отступить.

Она прыгнула – он пригнулся. Она шлепнула лапой по воздуху – он уже был под ней, за ней, резким движением держа ее за горло, сжав, как будто хотел выдавить из нее все болота разом.

Драка длилась не дольше десяти секунд, но в ней было столько сжатой ярости и инстинкта, что казалось – прошел целый бой.

Он выронил жабу. Та, хрипя, отползла в тень. Несколько раз квакнула на нецензурном языке и скрылась в кустах.

Леха остался стоять. Сердце билось в горле. Лицо горело от удара.

Он сплюнул на землю, провел рукой по щеке, где, возможно, уже начала расплываться синяя тень.

– Сказочное королевство, – тихо выдохнул он. – Напал в лесу, получил в морду, ушел с обидой. Прекрасная дипломатия.

Леха шел, тяжело дыша, как после бега в броне. Лес будто сделался гуще – воздух стал плотнее, шаги отдавались в груди, а тень за каждым деревом казалась продолжением только что отгремевшей сцены. Левая скула ныла. Плечо саднило. На губах – привкус крови и мха.

Каждый шаг был как удар по земле: с хрустом, с весом, с ощущением, что в следующий раз точно кто-нибудь снова полезет в драку – и пусть попробует.

Он споткнулся о корень, выровнялся, выдохнул резко, почти со стоном, и, не поднимая головы, пробормотал:

– Охуевшая жаба…

Болото постепенно отступало, уступая место редким соснам и влажной траве, которая цеплялась за ноги, словно уговаривала не идти дальше. Воздух стал гуще, спокойнее, будто каждый вдох проходил сквозь тонкую вуаль. Даже звуки изменились – лес шептал уже не ветками, а чем-то древним, приглушенным, будто слушал за каждым шагом.

Леха не сразу понял, что тропа закончилась. Она не прервалась резко, не обрывалась у пропасти – просто растворилась, перешла в наст, по которому ступаешь неуверенно, словно по полу снывшегося дома.

И тогда он увидел ее.

Хижина стояла прямо в воде, на длинных деревянных сваях, чьи основания скрывались в тумане. Она казалась старой, но не покинутой – наоборот, в ней чувствовалась жизнь, собранная веками: каждая трещина в доске, каждая связка трав под крышей – не случайны. Из маленьких окон лился теплый свет, неровный, будто колебался вместе с дыханием самой хижины. Где-то внутри медленно тлел огонь. Было слышно, как потрескивает что-то в очаге. И как будто – как будто звучал голос. Тихий. Женский. Поющий без слов.

Он остановился у воды и приглянулся.

Не было ничего. Только странная, почти детская тишина внутри – та, что приходит, когда не знаешь, что будет дальше, но чувствуешь, что уже перешел черту.

Лестница, ведущая к двери, выглядела хрупкой, но ни одна доска не скрипнула под его шагом. Все происходило слишком тихо. Даже собственное дыхание казалось здесь чужим.

Он остановился у порога. На миг – просто стоял, слушая, как звенит внутри.

Дверь – открылась сама. Без скрипа. Медленно. С уважением.

Изнутри пахло теплыми травами, древесным дымом и чем-то сладким, как поздний мед. В воздухе висела пыльца, но не та, что дурманит, а как свет от лунной дорожки – почти незаметный, серебристый, мягкий.

Он шагнул внутрь.

И в тот же миг – дверь за ним закрылась.