И нас качают те же волны

– Совсем необязательно, – попыталась опровергнуть теорию Елены Федоровны Зоя. – При чем тут профессия? Хотя… Мой покойный муж – заслуженный учитель, с нашим сыном тоже не очень ладили. А я – с дочерью, – поколебавшись, честно добавила она.

И тут прозвучал звонок в дверь…

– А чего это ты не открываешь своим ключом? – раздался из прихожей удивленный голос Елены Федоровны.

– Ах, да чтоб в сумке не копаться! Гостьи ушли уже? – влетев в комнату, договорила на бегу Наталья Павловна. – Вы еще здесь? Я думала, вы меня не дождетесь. Простите, ради бога, никак не смогла раньше!

– Ничего страшного, – успокоила Зоя Васильевна. – Мы здесь с Еленой Федоровной чай пили, разговоры разговаривали.

– Это мама любит! Представляю, сколько она вам всего наговорила.

– Ничего удивительного! С тобой разве поговоришь? Я тебе – давай пообщаемся, а ты? «Я, мама, так за день с учениками наобщалась, мне бы в тишине посидеть!» – съябедничала Елена Федоровна.

– Мама, ну давай не будем загружать людей нашими проблемами!

– Ну, давай не будем, – покладисто согласилась мама.

– Мы просто болтали, – вклинилась Людмила Петровна. – Старые люди любят поговорить.

– А мне кажется, молодые люди тоже очень даже не прочь, – насмешливо сказала Елена Федоровна, со значением глядя на «молодых» Зою и Люсю.

Как легко мы допускаем бестактности! Зоя вспомнила, как совсем недавно Люся окрысилась на стажера-полицейского, всего лишь невинно выразившего беспокойство об их здоровье. Поистине, в чужом глазу!..

Зоя поспешила исправить оплошность подруги.

– Не знаю, как молодые, уже не помню, а мы, пенсионеры, и в самом деле не прочь.

– Как же пенсионеры?.. – мигом спалила Зою Елена Федоровна. – А говоришь, по библиотечным делам пришли?

Продолжалось ли действие ударной дозы витаминов или бабулька от природы была умом остра и наблюдательна, но Зоя с Люсей с некоторым опозданием подумали, что с ней ухо надо держать востро.

– Я на пенсии всего-ничего, а помогаю коллегам, так сказать, на общественных началах.

– Чайку?.. – сменила тему Наталья Павловна.

– Спасибо-спасибо! Уже некуда! Да и нам пора.

– Так что там с книгами?

– Ты представляешь, что наш поганец вытворил? – встряла любящая бабушка.

– А я у вас в шкафу увидела «Розу мира»… – не затягивая паузы после рассказа бабушки, вклинилась Зоя Васильевна. Розовея от стыда за интеллигентную хозяйку, она отсекала ей пути к отступлению и возможности соврать, ставя тем самым всех в неловкое положение.

– Ах, вот оно что! – ни капли не смутилась укрывательница библиотечных книг. – Я так полагаю, вы библиотечную книгу узнаете по штампу и номеру? Или вы на глаз определяете уже только по внешнему виду, цвету обложки?

– А еще по шифру и листочку срока возврата, – холодея от запоздалой догадки вдруг начала мямлить Зоя Васильевна, уже не розовая, а пунцовая от стыда. Ей, обнаружившей так быстро похищенную библиотечную книгу, не пришла в голову мысль, что книга может быть собственностью Натальи Павловны. А должна была прийти!.. Радость затмила ей рассудок! Эта квартира обладала странным свойством ставить в неловкое положение приходящих в гости, во всяком случае, их с Милой это уже коснулось.

И тут звонок прозвенел во второй раз, и перед открывшей дверь хозяйкой предстала Мила.

«Лопнуло у Милки терпение – торчать в беседке!» – подумали Люся и Зоя.

– Вот, полюбуйтесь! – сказала Мила и продемонстрировала в высоко поднятой руке золотое обручальное колечко.

– Ой! – воскликнула Наташа, хватаясь за сердце. И закричала: это мое, мое!

– Нет! – твердо ответила Мила. – На этот раз – не ваше!

– Именно на этот раз – мое! – слабым голосом, но насмешливо ответила Наталья Павловна.

– Колись, Натка, чего уж там! – вклинилась Елена Федоровна. – Видно, пришла пора, от людей ничего не скроешь. Да и какая твоя вина, чтобы таиться? И тайна – не твоя, и люди уже поумирали, и девки, чай, не из милиции, не поволокут тебя за сокрытие фактов. Не поволокете ведь, девки? А то, гляди, люди бог весть что подумают! И так уже, наверно, думают!

– Ну, хорошо! – тем же слабым голосом, но решительно сказала Наташа. – Но тут уж без чаю не обойтись. Только я сначала корвалолчику приму.

Она вытащила из сумочки косметичку, из нее – пузыречек с универсальным лекарством. Мать зорким взглядом сопровождала каждое ее движение. Люся тем временем уже смоталась на кухню и принесла чашку с водой и, поменьше, – пустую. Отобрала у хозяйки пузырек – руки у той плясали – отмерила двадцать пять капель в пустую чашку, долила водички. Наталья Павловна лихо опрокинула чашку. Потом, взглянув на пребывающую в добром здравии после ударной дозы витаминов Елену Федоровну, поколебалась и накапала десять капель для нее тоже.

Пока Елена Федоровна с Люсей накрывали по новой чайный стол, Зоя, с младых ногтей усвоившая принцип «общественное – прежде всего, личное второстепенно», объяснялась с Натальей Павловной на предмет «Розы мира». Книга и в самом деле оказалась собственностью учительницы, с дарственной надписью, ей подарили коллеги на пятидесятилетие.

– Не понимаю, зачем она ему понадобилась! Антон сроду не увлекался ни мистикой, ни религией, ни серьезной литературой вообще… Разве что для отца… Муж – любитель литературных изысков.

– Почему же он не попросил у вас почитать?

Тень скользнула по лицу женщины.

– Об этом надо у него спрашивать. Возможно, раз уж пришел в библиотеку, воспользовался случаем. Почему бы не взять библиотечную книгу?

– Не так все просто… Книга ценная, находится в читальном зале. Работала у нас одно время на преддипломной практике студентка библиотечного колледжа – девица с большим ветром в голове. Никакой ответственности, все ей по барабану, кроме мальчиков. Скорее всего, ваш сын воспользовался своим мужским обаянием, уболтал ее, парень он у вас видный, а она знала, что скоро от нас уйдет, с нее взятки гладки. Я по почерку и по срокам вижу, что ее работа.

Ох, лукавила Наталья Павловна! Зоя Васильевна, уже немножко посвященная в историю болезненного семейного вопроса, понимала, что парню было легче охмурить легкомысленную девицу, чем попросить у матери книгу для отца. Юношеское самолюбие бродит извилистыми тропами.

– Знаете, что? Берите мой экземпляр взамен библиотечного. Можно ведь это как-то оформить?

– Оформить несложно, но как же?.. Ведь это подарок коллег, с дарственной надписью! Память…

– Зоя Васильевна, когда-то в ходу была фраза «сын за отца не отвечает». Но родители всю жизнь отвечают за детей. Все, что делают их дети, и чего они не делают – вина и заслуга родителей. Что я вам говорю прописные истины! У вас есть дети?

– Сын и дочь.

– У вас никогда не было повода огорчаться или стыдиться за них?

Зоя вынуждена была признать, что такие поводы были.

– А память… Память – да, жалко, хорошие слова коллеги написали. Учительница литературы стихи сочинила. Ничего, я их перепишу на открытку!

– Нет, это будет уже не то… Знаете что, Наталья Павловна? У нас в библиотеке ксерокс, я вам их отксерокопирую на открытку, и автографы сохранятся!

– Буду очень признательна!

Как и процесс чаепития, и общий труд, порывы великодушия тоже сближают, и хочется быть все великодушнее и великодушнее!

* * *

– Угощайтесь, – сказала Наталья Павловна, когда расселись опять за столом. Зоя-то с Люсей уже пошли по второму кругу, а Милу чаем никто не угощал. А потому рука ее, повинуясь безусловному рефлексу, рванулась к тарелке с нарезаным аппетитными кусками свежайшему румяному лавашу, принесенному хозяйкой, и не менее аппетитным кусочкам брынзы, которую Мила обожала.

А Наталья Павловна все мялась, не зная, с чего начать.

– Ладно, Натка, – пришла, наконец, ей на выручку мать. – Давай я начну. В конце концов, это я с Ольгой дружила, и от меня ты сама все узнала. Я – первоисточник! – напомнила она о своем амплуа.

Ольга родом с Южного Урала, родители ее всю жизнь прожили в Челябинской области, в маленьком городке. Родители – коренные уральцы – дальше Челябинска никуда не выезжали и упокоились на старом городском кладбище среди многочисленной родни. Когда бы пришел ее час, нашлось бы и ей там местечко. Да судьба распорядилась так, что пришлось ей умереть в чужих краях и лежать в соленой поволжской земельке, среди чужих людей.

Из близких родственников со стороны мужа на старом кладбище нашла свой последний приют только его бабушка – Чумаченко Евдокия Тихоновна.

Дуся Тонконогова (в девичестве – Вохминцева) была тридцатипятилетней вдовой с тремя дочерьми-малолетками на руках, когда в их рабочем городке объявился хохол Иван Чумаченко. Случились это году в тридцать третьем. Он устроился учеником токаря на напилочный завод, а учительницей его выпало быть токарю Дусе Тонконоговой. Роман их начался сразу же. Оба были видными, из первого десятка не выкинешь. Правда, она была старше на два года и имела трех детей (муж погиб под поездом по пьяной лавочке), но Иван в свои тридцать три года не имел никакой специальности, приличной зарплаты и своего жилья да еще и с легкими был у него непорядок, все кашлял. Иван сразу предупредил, что не туберкулез, избили его сильно, когда-то в банду его внедряли, оказывается, он в органах работал. (Где конкретно – не уточнял, не любил подобные разговоры и расспросов не допускал, но Дусе понятны стали и его угрюмость, и отсутствие всякой специальности в таком солидном возрасте).

Так что их брак, зарегистрированный через год, ни для одной из сторон не был мезальянсом, хотя некоторым одиноким бабенкам таковым и казался. Еще через год родился сын, Алексей, последний ребенок Дуси и первый – Ивана. Жили они, можно сказать, хорошо. Главное – Иван не пил. Дусю, человека веселого, компанейского, хлебосольного, удивляла его нелюбовь к застольям, праздничным компаниям, встречам с родственниками, даже к обычным мужским посиделкам-перекурам. Молчалив был молодой муж, все дома и дома, что-то мастерит, управляется по хозяйству или в огороде, или читает газету. И подруг Дусиных постепенно отвадил. В остальном все было хорошо, ни жену не обижал, ни детей, дочки сразу же папой его стали называть, а Алешу любил без памяти.

Когда началась война, Ивана тоже призвали, хоть и кашлял – не туберкулез же. Накануне ухода, после ночных прощальных объятий, закурил и, помолчав, сказал:

– Не знаю, вернусь ли… Хоть и не передовая, но пуля – дура, и от судьбы не уйдешь. Спасибо тебе, ты была мне хорошей женой. Тяжело тебе будет с детьми… Никогда тебе не говорил, видно, пришло время. Портфель мой помнишь?

– Какой портфель?.. А-а-а, ну да, помню. Только я его сто лет не видела, думала, ты выбросил его.

Когда Иван переехал к ней в дом, приданое у него было – всего-ничего: старенький чемоданчик с бельишком и старый же, потрепанный, облезлый рыжий портфель, который потом незаметно куда-то делся.

– Нет, не выбросил… Он здесь, под кроватью.

– Где под кроватью? Ни разу не видела!

– Раньше не видела, теперь увидишь.

– А где же он был раньше?

– Где был, там уж нет. Да и ты, как меня проводишь, убери его куда подальше, а как нужда припрет, достань. Для детей ничего не жалей, сбереги их.

– А что там такое, в портфеле?

– Увидишь! Спасибо тебе еще и за то, что не любопытничала, как остальные бабы: не совала нос, куда не следует, не приставала с расспросами, не обшаривала карманы.

Что правда, то правда: Дуся была напрочь лишена женского любопытства по части того, что ее напрямую не касалось, и порой даже досадовала на себя за отсутствие у себя этой черты. Это случалось, когда подруги обсуждали какую-то громкую историю, а она выглядела полной дурочкой, будучи абсолютно не в курсе.

Утром едва не проспали, забывшись после бессонной ночи коротким сном. Обнимая жену в последний раз у калитки, Иван стиснул ее так, что косточки хрустнули, и сказал тихо:

– Люблю тебя, всегда любил. Тебя мне Бог послал, хоть я в него и не верю. Но он, наверно, все-таки есть. Одно знай: чужой крови на мне нет. – Усмехнулся:

– До сих пор не было. А остальное… Бес попутал… Но, видно, грехи мои мне простились, раз тебя мне подарили.

И ушел. И больше не вернулся.

А Дуся, отплакав, стала жить дальше, как все: работать, тянуть детей, пустила на постой эвакуированную семью.

В портфель она заглянула в тот же день. В нем были несколько писем – от родителей Ивана и его сестры, единственном ее письме, в котором она сообщала о смерти родителей, был значок ВЧК – на фоне красного знамени профиль Дзержинского – и был небольшой тяжеленький мешочек – кисет, доверху наполненный золотыми кольцами, брошками, ожерельями. Кольца были разных размеров, обручальные и перстеньки с камушками разных цветов. Одно большое обручальное кольцо, тяжелое, толстое, видно, что мужское, было с гравировкой. Лизанька – Никита было выгравировано на внутренней поверхности. У Дуси захолонуло сердце. Все последующие дни она ходила как пришибленная и все думала, думала. Не в тайге жила – слышала об обысках, расстрельных командах… Кем был ее любимый Ваня? Откуда это богатство у него? Не зря ведь прятал его. Понятны стали и его угрюмость, и его нежелание общаться с людьми, и нелюбовь к спиртному – боялся за пьяный дурной язык.

Был один-единственный случай, когда он хорошо набрался в гостях у Дусиных дяди с тетей на серебряной свадьбе – не пойти было нельзя. Назревала, как водится, драка, – в разгар застолья начались внутрисемейные разборки, и Дуся Ивана утащила домой, поскольку с удивлением отметила желание мужа поучаствовать в акции. Иван ушел, но дома добавил и, сидя за накрытым женой на скорую руку столом в одиночестве, произносил нескончаемый монолог, а точнее, диалог. В диалоге этом один участник был пристрастным и грозным обвинителем, другой – обвиняемым, несущим жалкий оправдательный лепет. Дуся и не вслушивалась в этот пьяный бред, но, снуя туда-сюда, убрать-принести, кое-что слышала, а теперь память ей услужливо напомнила.

– Я один такой, что ли? – вопрошал обвиняемый. Не я, так другой!.. У воды быть, да не замочиться!

Она могла сколько угодно изводить себя мыслями и догадками, но поделиться ни с кем не могла: позор на всю оставшуюся жизнь и на все их племя, да и с точки зрения закона для всех это плохо кончилось бы. Муж-мародер, хотя она всеми силами души искала ему оправдание. Может, он за эти побрякушки кому-то жизнь спасал? Тоже ничего хорошего, но ведь простой деревенский парень, голь перекатная, не устоял перед искушением. И если его поймали на мародерстве, то почему не расстреляли? Нашлись заступники или поделился награбленным с влиятельным человеком? И как умудрился сохранить остальное? Она даже представить не могла те обстоятельства, в каких пришлось побывать ее Ване! Судя по наградному значку, муж ее был на хорошем счету на своей службе.

Но и не выбросишь же этот проклятый мешочек – воплощение крови и подлости. Вернется Ваня – разберемся. Только бы вернулся! И Дуся оставила в портфеле письма и значок и поставила его за футляр со швейной зингеровской машинкой: вроде бы и глаза не мозолит, но и в доме присутствует. Мешочек же засунула в старый отцовский кирзовый сапог, что валялись в сарае, и, дав себе мысленно клятву не прикасаться к нему ни при каких обстоятельствах, постаралась о нем забыть. И забыла, до поры, до времени.

Устроить мужу допрос и выяснить историю драгоценностей Дусе не пришлось. Похоронка пришла в конце первого года войны. Уральские богатые леса обеспечивали грибами-ягодами, озера – рыбой, земелька – знатной картошкой, но Дусе надо было тянуть четверых детей. Она тянула, сколько могла, но настал час, когда пришлось вспомнить о проклятом мешочке и наказе мужа сберечь детей.

Завпроизводством в столовой, у которого морда едва не трескалась, так что сразу было понятно, что именно по этому адресу стоит обращаться, согласился купить у Дуси принесенные ею колечко и брошку, якобы мамины, за продукты. Потом пришел черед еще двух колечек, якобы мужем дареных. Но вскоре завпроизводством куда-то делся, пришлось искать другого покупателя. Это было и хорошо, потому что сошли старые легенды о мамином наследстве и мужниных подарках. К концу войны и по истечении трех первых послевоенных лет мешочек почти опустел. Но, даже когда подросшие дочери одна за другой повыскакивали замуж и поразъехались, мать ни одной из них на свадьбу не подарила ничего из оставшихся украшений. Не хотела она передавать им в наследство чужое несчастье.

Сын женился рано, на соседской девочке. Жили на одной улице, учились в одном классе, поженились, едва Оля окончила педучилище, а Алеша – геологоразведочный техникум. О том, что жена беременна, Алексей узнал, будучи на службе в армии. Вадика первый раз взял на руки, когда приехал на побывку. Может, потому и чувств особых к ребенку не испытывал, что не пришлось быть с ним с первых дней его жизни. А может, уж таким его создал Бог.

Странным он был, ее Алешенька, из породы неприкаянных шатунов. Про таких еще русские классики писали. Все ему было не мило, все куда-то стремился, в думах пребывал. Не то за больную совесть отца ему расплачиваться приходилось, не то профессия геолога сделала его неприкаянным бродягой, не то слишком ранний брак и отцовство.

Оля с Дусей жили ладно, в полном согласии, растили Вадика, пока его папа колесил по свету в поисках непонятно чего. Периодически он возникал в их жизни, звал Ольгу переезжать в очередную обетованную землю, где молочные реки и кисельные берега, да жена наотрез отказывалась. Но и не разводилась. Может, был у нее кто-то на стороне, свекровь не знала, и знать не хотела: лучшей невестки она не желала, внука любила без памяти. К тому времени две ее дочери умерли, третья жила на Сахалине, и получалось, что роднее Ольги у нее и нет никого. А потому именно ей она и поведала свою тайну о мешочке в кирзовом сапоге. Кое-что там еще оставалось. Вадик рос, а на отца, романтика-бродягу, надежд особых не было. А учительская зарплата велика ли?

Вадику уже было восемнадцать, когда Ольгу вызвали повесткой в суд на предмет развода с Чумаченко Алексеем Ивановичем, от которого поступило исковое заявление, присланное из поселка Тавда Свердловской области. Развод не нанес душевной травмы, а принес чувство определенности и облегчения. Потом умерла свекровь, а родителей Оля похоронила давно. Однажды сын решил навестить армейского друга, жившего в Астраханской области, давно звавшего его на знаменитую волжскую рыбалку. Навестил, да и подзадержался там. Уехал в июне – вернулся в июле, а возвратившись, «порадовал» мать известием: женился.

– Мама! – прервала плавный рассказ дочь, – К чему эта хронология!

– А и правда, – против обыкновения охотно согласилась мать, – увлеклась малость.

На каждый гневный материнский аргумент Вадик выдвигал логический контраргумент. Два дня знакомы с невестой? Вы с отцом с пеленок были знакомы, тебя это застраховало от неудачного брака? Не сообщил? Свадьбы не было, только регистрация, с другом отметили, а с родителями посидят, когда мать переедет с ним на жительство в Артюховск (!). Тебя родители благословляли, счастливее ты от этого стала? И потом, это был удар молнии, любовь с первого взгляда, жена – умница и красавица, упускать такую – себя не уважать. Сама увидишь, когда переедем, у всех ведь все по-разному, Бог пары сводит! И вообще, мам, ты же у меня умница, всегда меня понимала, неужели на этот раз не поймешь?

Ольга роптала для порядка, все не как у людей! На самом деле Вадику уже давно пора было обзавестись семьей. Она уже переживать начала – не вырос ли сын шатуном, перекати-поле в папеньку, никак не мог себе девушку выбрать по нраву.

И возраст у Ольги был уже солидный, и на подъем она всегда была нелегка, и жизнь прожила по принципу «где родился, там и пригодился», но решилась на переезд, тем более, что сын сообщил о беременности молодой жены.

– Так Оля и оказалась в наших краях… – закончила рассказ Елена Федоровна.

– А кольцо? – хором воскликнули подруги.

– А кольцо… Вадим все никак не мог найти свое место в жизни, то за одно хватался, то за другое, – вставила реплику до сих пор почти молчавшая Наталья Павловна. Фантазер и прожектер, видно, отцовские гены давали о себе знать. Чего только не перепробовал: и ООО «Народные умельцы» организовывал, изделия из чакана плели, и козью ферму заводил, и колбасный цех открывал – ничего не клеилось.

– У всех, что ли, сразу клеилось? – рыкнула мать. – Терпения не хватало. И крепкого тыла у него не было!

Подруги опять про себя подивились: в лице тещи Вадим имел надежного адвоката.

– Мама!

– Что «мама»?

– Давай не будем при людях! – жестко сказала дочь.

– Ой-ой-ой! «При людях»! Да этих людей другие добрые люди, та же подруженька твоя заклятая Верка, если еще не просветили, так уж обязательно просветят, стоит им только захотеть!

– Ну что вы, Елена Федоровна! – сконфузились подруги. – Зачем это нам?

– А-а-а! – махнула рукой тетя Лена. – Чего вы тут передо мной выпендриваетесь? Я жизнь прожила. Или вы не бабы? Или я не женщина?

– А кольцо, – опять продолжила Елена Федоровна, – когда Ольга на Вадькины многочисленные начинания остатки дедова наследства спустила, продать не смогла. Во-первых, рука не поднималась – имена на кольце, как будто живые люди к ней взывали, а во-вторых, она уже знала историю Лизы Тиханович и Сергея Белькова, На Заречной же поселились, первым делом сводили ее теремком полюбоваться. Ее это совпадение сильно поразило, вспомнила, что свекровь говорила, будто бы муж ее где-то на Волге в ЧК служил. Дело прошлое, и не ее грехи, а вот не смогла! Только когда парнишка наш к ним переселился, спрятала кольцо от греха подальше, Антошка мог сдуру и позариться на него, не работал ведь нигде, по большей части. Я спрашивала: куда? Она смеялась: уж такое надежное! Шпионы прячут, а мужик ни за что не полезет. Теперь вспомнилось: на подоконнике у нее вечно пустой горшок стоял, с землей, а ничего не посажено. Спрошу – почему ничего не посадишь, отмахнется:

– Посажу! Пусть стоит, хлеба не просит!

Вот она его в цветочный горшок и спрятала, а Тошкина жена, видно, не заморачивалась, не высыпала землю из горшка, сунула отросток прямо так.

Наталья Павловна встала, прошла к серванту, открыла дверцу и вытащила из вазочки кольцо. Подошла и, секунду помедлив, положила его на стол.

Это было кольцо из горшка с глоксинией – массивное обручальное старинное кольцо солнечного желтого цвета – из червонного золота.

… И не столь давно минувших

Присутствующие воззрились на Милу с немым вопросом. Она положила рядом с первым кольцом принесенное ею – точную копию, но уменьшенную. Даже на беглый и непрофессиональный взгляд они были, как говорится, из одного гнезда птенцы. Зоя взяла второе кольцо, рассмотрела внимательно и протянула его Наталье Павловне.

– Да я прекрасно знаю это кольцо и что там выгравировано на внутренней стороне, – сказала та. – Дело в том, что его мне подарил накануне отъезда Сергей Бельцов. Это кольцо его бабушки.

Если бы в этот момент в комнате каким-то чудом оказались внуки Людмилы Ивановны или внучки Людмилы Петровны, они бы решили, что их бабули с подружками захотели поиграть в «море волнуется», но в силу преклонного возраста с фантазией у них явно наблюдается напряг. Трое, не сговариваясь, изобразили одну фигуру – застыли с открытыми ртами и вытаращенными глазами, что, надо полагать, должно было изображать крайнюю степень удивления. Остальные две бабули не застыли, потому что водили, или просто одна из этих двух не хотела играть.

– К-к-как?.. – зазаикалась Мила.

«Эти зареченцы точно Милку заикой сделают, подумала Люся обеспокоено. – Раньше за ней такого не водилось».

– Как какнешь, так и кучка, – не замедлила Елена Федоровна. По-видимому, это была крылатая фраза, расхожий ответ на все случаи жизни у зареченцев, даже давно сменивших местожительство.

– Мама!

– А?

– Ну что ты, ей богу! Прямо как Катя Мокрова!

– Само вырвалось! Сенсации, доча, надо дозировать. Видишь, человек заикаться начал.

– Ну что ж, еще чайку? – вздохнула Наталья Павловна.

* * *

– Мы дружили с детства втроем, – сказала Наталья Павловна.

– Вчетвером, – подкорректировала Елена Федоровна. Она ни на минуту не забывала о своей роли первоисточника и, исторической правды ради, строго придерживалась фактов.

– Вчетвером, – поправилась Наталья Павловна, – Коля Чернов, Сережа Бельцов, Вера Симонова…

– Теперь – Бажина», по мужу, – вставила Елена Федоровна.

– И я…

Дружили, росли, взрослели. Детская дружба Наташи и Николая переросла в любовь.

– В армию его провожала, обещала ждать, переписывались, – Наташа вздохнула. – Не сложилось. И у Сережи с Верой не сложилось…

– А как оно могло сложиться, если Серега тоже в тебя был влюблен? – возразила Елена Федоровна. – Вера-то была очень даже не против того, чтоб сложилось!