Византийский мир : Византийская цивилизация. Том 3 (1950)

С другой стороны, первые три Комнина – военные люди, чаще находящиеся в лагерях, чем в Константинополе; они окружены своими многочисленными родственниками, братьями, племянниками и т.д., которым раздали высшие должности, отсюда – большая сердечность между василевсом и его подчиненными и более простая жизнь, чем при дворе македонских императоров.

Дворец Влахерн. – Наконец, событие, важность которого нельзя преувеличить, – это оставление Алексеем Комнином святилища императорской религии, Большого дворца, и перенос двора во дворец Влахерн, расположенный в глубине Золотого Рога, на высоте, откуда господствовали над городом и сельской местностью и чья внешняя стена сливалась с Большой стеной. Роскошный дворец Текфур-Сарай, с так богато украшенным фасадом, должен был входить в его ограду, но он известен главным образом по описаниям Одона Дейльского, историка короля Франции Людовика VII, который получил там гостеприимство в 1147 году, и Вениамина Тудельского, Гийома Тирского и других путешественников [333]. Монах-богослов Иосиф Вриенний произнес перед императором между 1416 и 1425 годами двадцать одну речь о Троице в различных залах этого дворца, номенклатуру которых дают его манускрипты [334].

Свидетельства единодушны относительно великолепия его апартаментов, украшенных росписями, «где золото сияет повсюду», его большого двора, вымощенного мрамором: «Не знаю, – говорит Одон Дейльский, – что придает ему больше ценности или красоты, утонченность искусства или богатство материала». Особенно восхваляли Большой Триклиний из порфира, где состоялся собор 1166 года [335], после которого манускрипты Вриенния упоминают императорские апартаменты (койтон), отличные от приемных покоев, церковь Святых Апостолов, триклиний Илии и Секретон дворца [336]. Испанец Перо Тафур, видевший этот дворец около 1439 года, находит его плохо содержащимся, кроме императорских апартаментов, где государи, впрочем, жили в тесноте [337] [338].

Дворец Влахерн, когда Комнины поселились в нем, был для них более приятной, комфортабельной резиденцией, чем Большой дворец, со своим лабиринтом апартаментов и приемных залов, накопленных веками: в этом отдаленном пригороде они наслаждались более здоровым воздухом, большей безопасностью и вели более простую и приятную жизнь. Большой дворец от этого не переставал быть святилищем императорской монархии. Именно оттуда василевс всегда отправлялся в Святую Софию в день своей коронации, и именно там, в зале Хрисотриклиния, Мануил Комнин торжественно принял короля Иерусалима Амори в 1171 году, хотя и приготовил ему роскошное гостеприимство во Влахернах [338].

Жизнь Алексея Комнина. – Алексей Комнин проживал во Влахернах с момента своего воцарения (1081). Он собрал там Сенат в 1083 году и провел собор в Большом Триклинии в 1086 году [339]. В его домашней жизни наблюдается любопытное смешение этикета и непринужденности.

Дежурный евнух входит в спальню василевса до его пробуждения, нищие приближаются к ней, не будучи остановлены, и враг василевса проникает туда, чтобы убить его: лишь благодаря хладнокровию служанки он не может совершить свое преступление [340]. В отношениях с иностранцами Алексей держался традиционной пышности и соблюдения этикета [341], но в своем дворце он вел настоящую семейную жизнь, и там не наблюдается ни малейшего следа затворничества женщин. Императрица и ее дочери – у постели больного Алексея, и Анна Комнина служит арбитром между врачами, мнения которых расходились [342].

Хотя Алексей – один из самых деятельных императоров, правивших Византией, он располагал многочисленным досугом, когда жил в Константинополе. По совету своих врачей он предавался физическим упражнениям, ездил верхом, играл в поло на манеже дворца и страстно любил охоту [343]. Проснувшись, он играл в шахматы с некоторыми из своих родственников [344]. Он содержал зверинец, в котором находился лев [345]. Он присутствовал на играх в Ипподроме, и именно на одном из этих зрелищ он простудился и заработал болезнь, которая должна была его унести [346]. Наконец, он находил время читать и изучать, особенно богословие, и с заботой занимался школой, которую он основал близ церкви Святого Павла для детей военнопленных или небогатых семей [347]. Следуя его примеру, принцы и принцессы читали греческих авторов, любили богословские дискуссии и иногда имели своего штатного поэта [348]. Эрудиция старшей дочери Алексея, Анны Порфирородной, не была, следовательно, изолированным фактом, хотя и доведенным до исключительной степени.

Мануил Комнин. – Двор Алексея и двор Иоанна Комнина сохраняли некоторую суровость, которая исчезла при правлении Мануила (1118-1143), отмеченном триумфом в Византии западных мод и идей. Помимо официальных церемоний, которые при его правлении приобрели очень большой блеск, его личные занятия были многообразны, и разнообразие его вкусов обескураживает. Прежде всего военный человек, он сам обучал своих солдат и носил копье и щит такие тяжелые, что даже Раймунд Антиохийский с трудом мог управляться с ними [349]. Он особенно любил турниры по-французски, в присутствии дам двора, и иногда спускался на арену [350]. Он играл в долгие партии в поло со своими придворными [351] и имел страсть к охоте на диких зверей с ястребом, соколом и даже прирученными леопардами [352].

Однако этот человек действия имел настоящую склонность к литературе и наукам. Он читал сочинения по географии, тактике, естественным наукам и астрологии. Он был сведущ в медицине и хирургии: он лечил своего шурина императора Конрада III, заболевшего во время крестового похода 1148 года; и на охоте в окрестностях Антиохии в 1159 году король Иерусалима Балдуин III вывихнул руку, Мануил сошел с лошади и, к изумлению всех, сделал ему необходимую операцию [353]. Напомним, наконец, что он был увлечен богословием и сочинял труды, которые читал на синодах и чья смелость пугала его современников [354].

Официальной жизни дворца Мануил предпочитал пребывание в своих загородных домах на Пропонтиде, где сменялись празднества, перемежаемые пиршествами, концертами, танцами, выступлениями жонглеров и мимов. Никакой этикет не царил на интимных трапезах, которые Мануил принимал со своими братьями и кузенами, трапезах, оживленных выходками его фаворита, великого логофета Иоанна Каматера, способного одним глотком осушить огромную чашу из порфира, которая датировалась со времен Никифора Фоки и содержала 5 литров вина. Эти попойки иногда перерастали в ссоры, и однажды случилось, что василевс был ранен ударом шпаги, пытаясь разнять дерущихся [355].

Династия Ангелов. – Исаак Ангел и Алексей III представляют жалкую фигуру по сравнению с Комнинами: они едва ли думали о чем-либо, кроме как ускользнуть от официальной жизни. Исаак жил главным образом в великолепном дворце, который велел построить себе на острове в Пропонтиде. Он жил там, окруженный своими наложницами и шутами, которых допускал одновременно с императорскими принцессами: за его столом речи были самыми вольными [356]. Проявляя еще меньше интереса к делам Империи, Алексей III был полностью праздным, занятый исключительно своими удовольствиями и растрачивавший государственную казну на их удовлетворение. Вынужденный в 1202 году отправиться на подавление восстания в Малой Азии, он оставил преследование его главаря, укрывшегося у султана Икония, отослал свои войска, остановился в Брусе и организовал увеселительную поездку по Пропонтиде. Весь двор собрался на императорской галере, где сменялись игры, пиршества, танцы, концерты. Затем, в момент, когда корабль приближался к Константинополю, его захватил сильный шторм, и он укрылся в Халкидоне. Оттуда василевс и его гости сумели добраться до одной из гаваней Большого дворца, где и разместились. Алексей хотел вернуться во Влахерны, но его астрологи предупредили его, что положение планет неблагоприятно. Он следовательно ждал, ведя веселую жизнь и устраивая игры в Ипподроме. 4 марта было объявлено ему как счастливый день при условии отъезда до восхода солнца. В назначенный час корабль стоял на якоре, и императорская семья собиралась сесть на него, когда произошло землетрясение. Несколько человек были ранены, и один кубикуларий был поглощен землей: корабль, тем не менее, отплыл и доставил василевса во Влахерны по Золотому Рогу [357].

Период Никеи и Палеологи. – В столь активном существовании никейских императоров, которые, когда не были в походе, проводили свои дни, занимаясь делами, не было места ни для многочисленных церемоний, ни для удовольствий и развлечений.

Они, по крайней мере, находили время для развития просвещения и организации школ [358].

После возвращения Константинополя торжественные церемонии возобновились, но очень сокращенные. В большие праздники процессии в Святую Софию стали более редкими, и службы совершались внутри дворца, председательствуемые чаще протопаппасом, чем патриархом [359]. Обеднение императорской казны объясняет упрощение парадных пиров, где император, уже не возлежа на ложе, а сидя за столом, один ест в присутствии сановников, которые стоят вокруг него и получают согласно своему рангу золотое или серебряное блюдо, которое они должны возвращать после церемонии [360]. Такое же упрощение для аудиенций, которые происходили два раза в день и где сановники вводились по иерархическому порядку без иной церемонии [361].

Василевс, следовательно, располагал большой частью дня для занятий государственными делами и удовлетворения своих личных вкусов. Михаил Палеолог восстановил сиротский приют при церкви Святого Павла, основанный Алексеем Комнином, сам руководя его администрацией, требуя себе отчетов об учебе, приходя в определенные дни на занятия и раздавая награды [362].

При Андронике II государство переживает финансовую нужду. Государь ведет умеренный и упорядоченный образ жизни; его стол скромен и немудрен: часто главным блюдом является кусок говядины. Андроник легко переносил голод и жажду. Он проводил ночи в молитвах, много читал и писал и сам отвечал на памфлеты, направленные против его правительства. Он создал при Императорском дворце Академию, которую возглавлял и где в определенные дни собирались литераторы, обсуждавшие вопросы всякого рода и, в частности, науки. Никифор Григора представил там проект реформы юлианского календаря. Именно по этой модели основывались итальянские академии Ренессанса [363] [364].

В отличие от своего деда, Андроник III (1328-1341) был солдатом, сам командовал своими войсками, приученный к физическим упражнениям, с выраженным вкусом к турнирам по-французски, где сам ломал копья. Несмотря на скудость казны, он сохранил роскошную охотничью свиту, которую Иоанн Кантакузин должен был упразднить

[364].

После него Империя, истощенная двумя гражданскими войнами и османскими нападениями, борется за свое существование и теряет все свои ресурсы. Драгоценности короны в залоге в Венеции; при коронации Иоанна Кантакузина (1347) фальшивые камни украшают императорские регалии, и оловянные блюда заменяют золотую и серебряную посуду [365]. Последним Палеологам едва ли было время или средства давать празднества; но до самого конца они придают наибольшее значение сохранению определенного этикета, что не мешает им принимать проезжих иностранцев с простотой и сердечностью, как показывают отношения испанца Перо Тафура с Иоанном VIII [366]. И они не потеряли вкуса к литературе: они уделяют часть своего досуга покровительству литераторов и высшему образованию. Мануил II (1391-1425) был не только покровителем гуманистов, таких как Георгий Схоларий, Гемист Плифон, Виссарион, но и сам был одним из последних и самых замечательных писателей Византии [367].

Таким образом, свидетельства, охватывающие тысячелетнюю историю, показывают, что все императоры без исключения вели, наряду с официальной жизнью, более или менее насыщенной церемониями в зависимости от эпох, домашнюю жизнь, которая не должна была сильно отличаться от жизни высшей аристократии.

КНИГА ВТОРАЯ. Городская жизнь

Глава IV. Жизнь в Константинополе.

1. Город.

Будучи одновременно европейским и азиатским, Константинополь в средние века был связующим звеном между двумя мирами. В ту эпоху, когда городская жизнь на Западе почти исчезла, когда жители древнего Рима замыкались в античных руинах, превращенных в крепости, Константинополь был единственным городом христианского мира, который заслуживал название столицы, единственным, чье население, под защитой своих долгое время неприступных стен, смогло создать самобытную цивилизацию, которая сияла в византийском мире и за его пределами.

Бессчетны свидетельства, подтверждающие всеобщее восхищение, объектом которого был Константинополь. Эффект, который его великолепие производило на иностранцев, всегда превосходил всё, что они могли себе представить. Все сходятся в этом, начиная с варварских вождей IV века [368] и вплоть до крестоносцев 1095 [369] или 1204 года [370].

Часто цитируют свидетельство Виллардуэна о потрясении суровых западных рыцарей при виде огромного города, с высокими стенами,

« которыми он был окружен со всех сторон, и тех великолепных дворцов, и высоких церквей,… и длины, и ширины города ». Они не могли поверить, что в мире существует другой город, столь же могущественный. « И знайте, что не было ни одного столь отважного человека, у которого бы плоть не содрогнулась ».

Для Робера де Клари никогда не видели столь прекрасного города, ни во времена Александра, ни во времена Карла Великого,

« и я не думаю, что где-либо находилось столько богатств, сколько нашли в центре Константинополя. И сами греки свидетельствовали, что две части богатств мира были в Константинополе ».

Слава Константинополя проникла в Китай, где его смешивали с Империей, называя в китайских текстах фу-ин (Город), а не тхун (Государство) [371]. Для самих греков Константинополь был Городом по преимуществу, или Императорским Городом, Царьградом русских [372].

Но самая прекрасная хвала, которая была написана об этом несравненном городе, датируется кануном его падения: это хвала Мануила Хрисолоры в письме, написанном Иоанну VIII (1425-1448), свидетельство тем более трогательное, что оно показывает, вопреки старому мнению, насколько глубоко мыслящие греки чувствовали опасность, которая угрожала им и всему миру [373].

Писатель напоминает о расположении города, который смотрит на два континента и является точкой соединения северных и южных морей, подлинными императорскими вратами ойкумены. Его порт – величайший в мире и может вместить неисчислимое количество кораблей. Он окружен венцом стен, сравнимых с вавилонскими, обрамленных многочисленными башнями, замечательными своей высотой, и, если бы каждая была изолирована, она уже была бы предметом восхищения. «Два могущественных и мудрых народа, один из которых обладал тогда Империей, а другой правил ею прежде, оба преуспевшие во всех искусствах и одаренные благородными устремлениями, римляне и эллины, создали этот город с помощью других народов и выбрали место, которое позволяло им повелевать всей вселенной. Природа, казалось, приготовила мраморный остров для его строительства [374]».

Хрисолора затем с удовольствием описывает его великолепные памятники, его триумфальные колонны, его портики, его дворцы, его ипподромы, его арсеналы, его военно-морские станции, окруженные стенами, его башни, построенные в волнах, его акведук, его цистерны со сводами, иногда поддерживаемыми лесами колонн, его многочисленные бани, его общественные фонтаны. Он превозносит красоту его окрестностей, προάστεια, чьи здания соперничали в великолепии с городскими. Наконец, он упоминает этот непрерывный город, который простирается от Галаты и Скутари до Понта Эвксинского [375].

Преобразования города. – К сожалению, это описание уже не соответствовало времени, когда писал Хрисолора, но напоминало о уже далеком прошлом. До катастрофы 1204 года ни один иностранный народ еще не смог прорвать ограду Феодосия II, дополненную в последующие века новыми укреплениями. Поврежденный землетрясениями, пожарами и беспорядками, Константинополь, однако, сохранял монументальный облик, который он обязан реконструкциям Юстиниана и его преемников, вплоть до времени Комнинов, когда город достиг своего наибольшего процветания.

Но разграбление 1204 года нанесло ему смертельный удар, и небрежение крестоносцев, которые оккупировали его в течение шестидесяти лет, завершило его разрушение. Путешественники XIV и XV веков, посетившие его, араб Абуль-Фида [376], испанцы Клавихо и Перо Тафур, показывают обезлюдевшие центральные кварталы, покрытые руинами, с большими садами и даже засеянными полями. Церковь Святой Софии возвышается среди ветхого квартала, цистерны засыпаны и засажены виноградниками, Большой дворец превратился в пустырь [377], и на нем устроилось кладбище для бедняков [378]. Сам Мануил Хрисолора в конце своего письма упоминает исчезновение многочисленных портиков, которые прежде позволяли обойти весь город, укрываясь от грязи и солнца, и исчезновение бесчисленных статуй, которые украшали здания и от которых остались лишь основания [379]. Сам Ипподром был в значительной части разрушен.

Внешний вид византийского города. – За исключением нескольких более или менее обезображенных церквей и центральной части Ипподрома (площадь Атмейдан), византийский город был почти полностью скрыт турецкими постройками: частными домами, большими мечетями, общественными зданиями. Полвека назад его реконструкцию можно было предпринять лишь с помощью текстов: хроник и литературных произведений, рассказов путешественников, анонимных компиляций X века, подлинных археологических путеводителей под названием «Patria Konstantinoupoleos» [380], полных топографических, исторических, легендарных сведений о кварталах и зданиях.

К этим ценным свидетельствам сегодня можно добавить свидетельство самой почвы, благодаря многочисленным раскопкам, которые стали возможны после больших пожаров с 1918 года. Поскольку турки строили свои дома (большинство деревяные) на руинах византийских зданий, удалось обнаружить не только фундаменты, но и важные фрагменты построек, в частности на месте Большого дворца, в квартале Манганы, в Гепдомоне и т.д. [381]. От Старого Сераля и Министерства юстиции, которое находилось напротив Святой Софии, до Золотых ворот простирается непрерывное поле раскопок, подлинный «археологический парк», который хранит еще много секретов [382].

Именно эти открытия позволили одному из самых активных исследователей, Эрнесту Манбури, восстановить план в рельефе и план местности византийского Константинополя [383]. Город включал, с одной стороны, низкие части: побережье Пропонтиды и берега Золотого Рога, с другой стороны, высокие части: вершины холмов, изрезанные впадинами. Жители могли строить свои дома только на ровных участках, отсюда устройство террас, причем засыпанные склоны поддерживались стенами, сами подпертыми аркадами, которые часто скрыты турецкими постройками. Стены подпорные могли достигать 14 метров толщины, например, над Золотым Рогом. Таким образом, между Форумом Тавра и морем обнаружили пять больших террас, расположенных уступами по высоте и сообщающихся лестницами.

Многие здания были построены на цистернах (например, церковь Памакаристос, Фетие-Джами, XIV регион). Раскопки показывают, что фундаменты стен достигали влажного девонского слоя почвы, и это оправдывает мнение Малалы, согласно которому город был построен на сваях.

План местности был планом эллинистического города с расположением, аналогичным Приене или Пергаму: большие направляющие линии, между которыми открывались менее широкие улицы, узкие переулки и площади. От Форума Тавра расходились две большие дороги, образующие Y, одна ветвь вела на запад, к Золотым воротам, другая – на северо-восток, к церкви Святых Апостолов [384]. Как и Приена, Константинополь был построен амфитеатром.

2. Население

Численность. – Численность населения менялась на протяжении веков, в зависимости от превратностей судьбы Империи. Естественно, в источках нельзя найти точных цифр, но некоторые хорошо установленные ориентиры позволяют делать приближения.

Согласно Notitia Urbis V века, город включал 322 vici (улицы), 4 388 domus (господские дома), 20 общественных пекарен, 120 частных пекарен. Не упоминается, как в Риме, insulae, доходные дома, окруженные четырьмя улицами, и можно спросить, следует ли под domus понимать аристократический особняк. Как бы то ни было, цифра в 25 жителей на domus, часто предлагаемая и которая дала бы 109 000 жителей, кажется слишком заниженной, если учесть большое количество слуг и рабов, которые жили в этих домах. Нужно считать по меньшей мере 500 000 до 600 000 жителей [385], и речь Фемистия, произнесенная в ту же эпоху, показывает быстрое увеличение населения, которое задыхалось в тесной ограде Константина [386]. Оно превысило бы миллион в эпоху Юстиниана [387], но цифра в 70 000 иммигрировавших варваров, которую дает Прокопий, кажется относительно небольшой [388]. Меры, принятые Юстинианом, чтобы очистить город от провинциальных сутяг и авантюристов всех мастей, которые стекались туда толпами, позволяют предположить весьма многочисленное временное население [389]. Окрестности также были густо заселены. В 617 году авары увели 270 000 пленных, взятых в пригороде [390].

Причины депопуляции. – На деле ничто не было более непостоянным, чем численность этого населения, которое периодические бедствия сокращали (землетрясения, чума, пожары, беспорядки, сопровождаемые резней, и пробелы заполнялись иммигрантами по доброй воле или силой) [391].

Распределение жителей внутри ограды было, впрочем, очень неравномерным. Наибольшая плотность была на побережьях, вдоль Золотого Рога и Пропонтиды, в квартале Псамафия, вблизи Месы и Форумов, в районе семи холмов. В VII веке население переместилось в квартал Влахерн, включенный в ограду Ираклием, и за Золотой Рог, в пригороды Скиков. Напротив, долина Ликоса, чье течение было подземным, никогда не была густо заселена; она казалась благоприятной для монастырских оснований, как основание Липса в X веке и восстановленное Феодорой, вдовой Михаила VIII Палеолога, для монахинь [392].

Однако, вследствие новых бедствий, таких как чума 1076 года, сопровождавшаяся голодом [393], численность населения, по-видимому, была гораздо ниже в 1204 году. Виллардуэн, рассказывая о пожарах, имевших место в апреле этого года, говорит, что сгорело больше домов, чем есть в трех самых больших городах Франции. Между тем, население Парижа в ту эпоху составляло бы 100 000 жителей [394]. Во всяком случае, в Константинополе должно было быть меньше 500 000, и никогда после реставрации Михаила Палеолога он не смог восстановить свою прежнюю численность. Он был, кроме того, опустошен новыми бедствиями, самым ужасным из которых была Черная смерть, свирепствовавшая в городе в течение двух лет (1348-1349) [395], и новыми эпидемиями, которые унесли много жертв в 1416 и в 1447-1448 годах, накануне самого завоевания [396]. Во время осады 1453 года значительная часть города была пустынна, но нельзя принять свидетельство флорентийского купца Тетальди, который сокращает до 36 000 самое большее число его жителей, если верно, что Мехмед II взял 60 000 пленных. Критовул оценивает в 50 000 число рабов обоего пола [397].

Элементы населения. – Во все эпохи это население было частично космополитичным. Конечно, масса состояла из греков, считавшихся автохтонными, но, как во всех больших городах, многие из этих «византийцев из Византии» происходили от провинциалов или даже иммигрировавших иностранцев [398], которые не медлили, уже со второго поколения, пропитаться местным духом, проявлять определенную гордость от рождения в городе, присваивать себе титул politikon в противоположность thematikoi (провинциалам). Отсюда вкус к шутке и сатире, который встречается во всех столицах, где публичные деятели редко щадятся. В Константинополе эта насмешка проявлялась во все эпохи, от шуток, которые осаждали императора Маврикия, до шуток, жертвой которых был Михаил Стратиотик, прозванный Старым [399] [400].

Отмечали также их домоседский нрав, вызванный подлинным увлечением своим родным городом. Пселл никогда не выезжал из него до шестнадцати лет: он никогда не видел стен и тем более сельской местности [400].

Среди иммигрировавших иностранцев самыми многочисленными во все времена были армяне, которые бежали от преследований персов и позже арабов, или были движимы амбицией войти в императорскую иерархию [401]. Любопытное свидетельство их усилий эллинизироваться – это греко-армянский глоссарий в форме разговорника, обнаруженный на греческом папирусе из Файюма первой половины VII века [402].

Именно в последней четверти IX века хлынули иностранцы, либо чтобы поступить на службу в императорскую армию, либо для коммерческих предприятий. Вероятно, после первого русского нашествия в 860 году купцы из Киева получают первое поселение [403], перенесенное впоследствии в пригород Святого Мамаса, где в X веке были допущены болгары [404].