Византийский мир : Византийская цивилизация. Том 3 (1950)

Луи Брейе

Византийский мир : Византийская цивилизация. Том 3 (1950)

Введение.

Излагать во временной последовательности судьбы Византии, описывать трансформации ее политических институтов – это не дает полного представления о месте, которое Византийский мир занимает во всемирной истории своей цивилизацией. Как жили обитатели Империи, каковы были их обычаи, подчас более сильные, чем законы, как они представляли себе жизнь материальную, религиозную, моральную, интеллектуальную, каково было у этого неоэллинского народа, смешанного с чуждыми элементами, развитие науки, литературы, искусства на протяжении веков?

Именно эти факты первостепенной важности и составляют цивилизацию народа. Институты показывают нам историю Государства, его формирования, развития, падения: цивилизация – это история самого народа. Она раскрывает нам его темперамент, его идеал, его жизнь в ее конкретной реальности. Например, история институтов учит нас тому, каков был юридический статус цирковых партий, а также деталям дворцовых церемоний и официальной жизни василевса, или же церковной организации; история цивилизации позволит нам присутствовать на заседании Ипподрома, узнать, какой была частная жизнь обитателей Большого Дворца, а также религиозные практики верующих.

Краузе еще в 1869 году, Хесселиг в 1907, Гельцер (Г.) в 1909, Рансимен в 1933, чтобы назвать лишь некоторых, опубликовали по Византийской цивилизации замечательные книги [1], но они понимали под тем же названием историю цивилизации и историю институтов, причем последняя занимает главное место в их трудах. Фактически, история византийской цивилизации никогда не представлялась отдельно и в целом. Интеллектуальное творчество Византии, ее литература, ее искусство, уже давно стали предметом самостоятельных дисциплин, интерес к которым возрастал по мере новых открытий. История народа, его частной и публичной жизни, его традиционных обычаев, его занятий, культуры его различных классов, еще ждет своего исследования. До сих пор ее знают лишь по детальным исследованиям, затерянным в массе журнальных статей или юбилейных сборников.

В этом третьем исследовании о Византийском мире мы постарались изложить систематически, по крайней мере в общих чертах, эту историю византийской цивилизации. Впрочем, не следует скрывать трудности, которые представляет эта программа. Тогда как источники по хронологической и конституционной истории Византии хорошо сгруппированы, источники по истории ее цивилизации бесконечно рассеяны. Помимо сведений, которые можно извлечь из всех письменных источников, археологические открытия ежедневно обогащают наши знания о внутренней жизни населения. Находка домашних предметов, самых обыденных, может осветить целый ее аспект. Тем более открытия произведений искусства, архивных документов, папирусов, императорских или частных дипломов монастырских библиотек, а также надписей, приносят свидетельства высокой ценности, которые позволяют оценить цивилизаторское творчество Византии.

Прежде чем приступить к этой задаче, было бы несправедливо не признать помощь, предложенную несколькими главами, относящимися к жизни и интеллектуальной экспансии Византии, в вышеупомянутых трудах. С другой стороны, византийское общество было описано с подлинным очарованием в уже давних книгах Огюстена Марра [2], ближе к нам – в восхитительных Византийских портретах Шарля Диля [3] и живописных и колоритных рассказах Гюстава Шлюмберже [4]. В Греции Федон Кукулес начал в «Ежегоднике Общества византийских исследований в Афинах» серию превосходно осведомленных и крайне увлекательных исследований о нравах византийского общества [5]. Нам часто придется ссылаться на эти ценные труды, первые, которые до сих пор начали систематически исследовать эту малоизвестную область.

КНИГА ПЕРВАЯ. Частная жизнь

Глава I. Семья.

Несмотря на новые концепции, обусловленные христианством, античная греко-римская семья осталась в Византии социальной ячейкой. Она образует совершенное общество, состоящее из родителей, детей, свободных слуг, рабов, которые живут под властью отца семейства. Ее автономия утверждается использованием наследственного фамильного имени.

1. Фамильные имена

В Константинополе изначально бытовали два разных обычая: эллинская традиция, которая заключалась в том, чтобы обозначать каждого человека личным именем, за которым следовало имя его отца или предка: Демосфен Демосфенов, Феофраст Феодоров и т.д., но которая допускала ещё с античности добавление прозвища [6]; и римский обычай, сохранявшийся латинскими переселенцами в городе, основанном Константином, и включавший преномен: Пётр, номен гентилиций: Марцеллин, когномен: Феликс Либерий (VI век) [7]. Именно с этой эпохи появляются новшества. С одной стороны, номен гентилиций, который носили вольноотпущенники, исчезает [8], и единственное имя иногда сопровождается указанием страны происхождения [9]. С другой стороны, распространяется использование прозвищ. Сначала они имели лишь индивидуальное значение, как показывают выражения, их обозначающие: Συμεὼν ἐπικλην Σεμίδαλις, Γελάσιος τῷ πώνυμον Θράκης [10], но уже с тысячного года они начинают становиться наследственными, и большинство семей отличаются именем, которое принадлежит только им [11].

Изначальный обычай (индивидуальное имя, за которым следует имя отца) сохранился, но имя отца сопровождается словом poulos (сын): Аргиропул, Стратопул и т.д. [12]. Как и на Западе, преобладают прозвища народного происхождения, подчас вульгарные, закреплённые на века: уродства: πλατυπόδιος (плоскостопый), χειλῆς (толстогубый), Κεφαλᾶς (большеголовый) [13]; недостатки: φαλῆς (обжора); физические черты: μαῦρος (чёрный) [14], λευκός (белый), πυρρός (рыжий); уменьшительные от крестильных имён: Николитце, Феофилитце, Грегорас; названия животных: αἴλουρος (кот), πάρδος (леопард), χοῖρος (свинья); названия профессий: Палеолог (παλαιολόγος) было бы синонимом торговца старьём, а Фока – изготовителей глиняных очагов, φωκία [15].

Это соответствие между процессом образования фамильных имён в Византии и на Западе интересно тем, что показывает в основе европейский характер византийского общества, несмотря на восточные влияния, которые оно испытало. В Азии и, в частности, у арабов не наблюдается этой эволюции, благоприятной для семейной автономии.

2. Помолвка и брак

Законным источником семьи является брак, преобразованный христианством, которое придало взаимному согласию двух супругов значение таинства. Известно, с каким трудом Церковь навязала германским народам, утвердившимся на Западе, свою концепцию нерасторжимости таким образом заключённого союза, в то время как Азия сохраняла многожёнство. В Византии гражданский закон, признававший развод по взаимному согласию, расходился с церковным законодательством, которое в конечном счёте взяло верх на практике. На папирусе VI века читается договор о разводе между Фл. Каллиником и Аврелией Кирой, которые приписывают своё несогласие злому демону и договариваются иметь совместную опеку над своим сыном Анастасием [16]; но впоследствии гражданский закон создал множество препятствий этой практике [17].

Важнейшим нововведением, обязанным Церкви, стала приданная законная сила помолвке, благословлённой священником. Её необоснованный разрыв одной из сторон карался денежными штрафами и духовными наказаниями [18]. Отсюда возникли странные злоупотребления: семьи обручали малолетних детей из интересов, и даже гражданский закон должен был запретить обручать ребёнка до семи лет, тогда как законный возраст для брака был двенадцать лет для девочек, четырнадцать для мальчиков [19]. Согласие заключалось письменными хартиями, если речь шла о несовершеннолетних. На Кипре помолвленные приносили клятву на реликвиях перед свидетелями; они также обменивались крестами или маленькими реликвариями, ἐγκόλπια, в залог своего согласия [20].

Из источников следует, во-первых, что, следуя совету святого Иоанна Златоуста, родители спешили женить своих детей [21], во-вторых, что браки, свободно согласованные обоими супругами, были крайне редки. Они готовились втайне от заинтересованных, обязанных повиноваться отцовской воле, и существовали даже посредники, главным образом женского пола, которые брались за плату, регулируемую законом, устраивать браки [22].

Свадьба. – В назначенный день свадьбы семьи рассылали приглашения, от которых сохранились формулы [23]. Важной церемонией было украшение брачной комнаты накануне свадьбы. Она завешивалась роскошными гобеленами, в ней выставлялись драгоценные предметы, в то время как хоры пели подходящие случаю песни [24].

В день свадьбы гости облачались в белые одежды, которые древний обычай делал обязательными [25]. Жених, νύμφιος, в сопровождении музыкантов, приходил за невестой, νύμφη, которая появлялась великолепно разодетой и с нарумяненным лицом. Он приподнимал ей вуаль, ибо предполагалось, что он видит её впервые. Тогда начиналась свадебная процессия. Среди факельщиков, певцов, игроков на кимвалах невеста, окружённая своими женщинами, родителями, друзьями, медленно направлялась к церкви, в то время как на её пути из окон сыпались розы и фиалки [26]. Основными обрядами были венчание обоих супругов и обмен кольцами. Обычно венцы держал поручитель, паранимф, который в императорских браках простирал балдахин из драгоценной ткани над головами брачующихся [27].

Видно, что, за исключением религиозной церемонии, античные обычаи сохранились. Так, невеста входила в дом своего супруга в сопровождении музыкантов и певцов, но под влиянием Церкви религиозные песни часто заменяли народные гименеи [28]. Равным образом, свадебный пир был неотделим от брака, но оба пола ели отдельно. По крайней мере, столы ломились от всей драгоценной утвари, какой располагала семья, и эпиталамы не умолкали до ночи. Супругов затем провожали в брачную комнату, и утром после свадьбы родители и друзья приходили будить их, распевая подходящие случаю хоры [29].

Договоры и дарения. – Брачующиеся связывались либо устными обязательствами, либо письменными договорами, составленными нотариусами перед свидетелями, особенно с XI века. В соответствии с римским правом, муж не мог отчуждать приданое, но должен был передать его своим наследникам [30]. Оно состояло не только из недвижимого имущества, но и из золотых монет, мебели, рабов, иногда даже хлебных пайков анноны. Со своей стороны, муж делал жене дарение, которое составляло её вдовью долю, если она овдовеет, и которое часто состояло из драгоценностей и других предметов [31].

3. Семейная жизнь

Византийская семья всегда имела вид монархии в миниатюре, хотя законы ослабили отцовскую власть, ставшую простой властью защиты [32]. Под влиянием христианства социальное положение супруги было значительно поднято. От Юстиниана до Комнинов законы обеспечивали ей эффективную защиту, запрещая временные союзы, сокращая число случаев развода и воздавая почести браку [33]. Ничто не любопытнее в этом отношении, чем лирические излияния Льва VI в преамбулах его законов о святости брака и о красоте церемониала, сопровождающего свадьбу [34]. Но брак подразумевает равенство состояний, а не властей. Женщина, говорит тот же государь, должна помнить, что она создана из ребра Адама и быть для мужчины лишь союзницей, лишь помощницей. Это он – главный член, «глава единого тела», образуемого браком [35].

Эта подчинённость супруги не отличается от западных представлений той же эпохи; но есть черта, которая разделяет две цивилизации, и это – затворничество византийских женщин в гинекее, иногда под охраной евнухов. Правда, древняя Греция уже знала разделение полов, и евнухи не были неизвестны в Риме. Тем не менее, византийская семья более восточная, более азиатская, чем семья греческой античности. Сама Церковь, конечно, строго регламентировала отношения между двумя полами, но запреты, подобные тем, что издал Трулльский собор 692 года, относились к внешней жизни, а не к организации семьи [36]. Как справедливо сказано, нравы оказались сильнее законов.

Без сомнения, поражает очень свободное поведение императриц и принцесс крови во все эпохи. Достаточно вспомнить примеры, подобные Афинаиде Евдокии в V веке, Феодоре при Юстиниане, Склирене, фаворитке Константина Мономаха, принцесс при дворе Комнинов, которые свободно беседовали с учёными, поэтами, врачами. Но, когда они выходили, их лицо не менее было закрыто вуалью; они не появлялись ни на торжественных пиршествах, ни даже, с определённого времени, в императорской ложе Ипподрома [37]. Их случай, впрочем, был исключительным, и нравы были гораздо суровее у частных лиц [38].

Само собой разумеется, что в Византии, как и повсюду, существовали семейные пары, в которых супружеская власть не весила много перед женской волей. Таков был союз Феодора Продрома, голодного поэта, женатого на женщине из хорошей семьи, которая принесла ему хорошее приданое, с домами, золотом, серебром.

Вскоре его лень и недостойное поведение окончательно её взбесили; когда он возвращался пьяным, она била его и бранила; она дошла до того, что закрыла перед ним дверь дома. Однако, как честная женщина, она вела своё хозяйство, заботилась о своих детях, сама ткала свои платья из льна и хлопка, пока её недостойный супруг бегал по кабакам. Она горько упрекала его за то, что он никогда не делал ей подарков, не дарил новое платье на Пасху, заставлял её слишком часто поститься и довёл свой дом до разорения [39].

Фактически, общественное мнение было неблагоприятно к женщине. Не говоря уже о насмешках, о народных пословицах [40], она вообще плохо изображалась в литературе. Кекавмен пишет, что опасно быть в плохих отношениях с женщиной, но ещё страшнее быть её другом, особенно если она хороша собой, ибо тогда приходится бороться с тремя противниками: дьяволом, прелестью и околдовывающими речами [41]. У самих женщин не было очень хорошего мнения о своём поле. Для Кассии, которая, однако, так хорошо отпарировала глупый комплимент Феофила [42], женщина – это бедствие, даже если она красива; но если она безобразна, это для неё худшая участь [43]. Анна Комнина сама имеет невысокое мнение о женщинах: они хороши, говорит она, как плакальщицы, из-за их лёгкости проливать слёзы, но серьёзные дела их не касаются. Они подобны продырявленным сосудам, когда речь идет о хранении секрета. Она считает свою мать и свою бабку Анну Далассину исключительными и хвалит Ирину Дуку, оказавшуюся в опасности быть захваченной турками, за то, что она не проявила никакой трусости, как обычно делают женщины [44]. Совершенно посредственная поэма, Зерцало женщин, устанавливает женскую порочность на основании Библии, светской литературы и народных пословиц [45].

Неудивительно поэтому, что образование женщин часто оставалось без внимания и почти всегда уступало мужскому. Учёных женщин, которых можно назвать в Византии, мало: Анна Комнина, самая замечательная, едва ли имеет соперниц [46]. В буржуазии образование девочек сводилось к рукоделию и чтению Священного Писания, с некоторыми начатками грамоты [47].

Дом был обычным театром деятельности женщин, и они выходили из него очень редко. Михаил из Атталии, описывая землетрясение, рассказывает как о ненормальном факте, что на улицах видели женщин, «потерявших всякую стыдливость» [48]. В своём доме Феоктиста, мать Феодора Студита, женщина суровая, скромная и сдержанная, всегда одетая в тёмные цвета, управляла твёрдой, но грубой рукой тремя сыновьями и дочерью, переделывая их воспитание, чтобы хорошо их воспитать, и учась даже ночью [49].

Если женщинам приходилось выходить из дома, они покрывали голову цветной вуалью, которая обрамляла верхнюю часть лица и спадала сзади, изгибаясь спереди [50]. Патрикий Константин, сам воспитывавший свою дочь Феофано, запрещал выпускать её без сопровождения многочисленных слуг [51]. Одним из поводов для таких выходов были, помимо богослужений, посещения общественных бань, которые были теми же, что и у мужчин, но открывались для каждого пола в разное время. Этот обычай был настолько укоренён, что купальные костюмы входили в приданое невест [52].

Далеко не ослабев, это затворничество женщин всё ещё практиковалось в последние дни Византии. Франческо Филлельфо, секретарь венецианского посольства в Константинополе в 1420 году, писал, что гречанки говорят на более чистом языке, чем их мужья, потому что они никогда не общались с иностранцами и даже со своими соотечественниками. «Они никогда не выходят, кроме как ночью и с закрытым лицом, в сопровождении слуг, когда идут в церковь или навестить самых близких родственников» [53].

Евнухи. – Наиболее характерной чертой положения женщин было использование евнухов, единственных мужчин, допущенных в гинекеи. Известна их преобладающая роль в Большом Дворце и в государстве вплоть до XII века, но гораздо менее – место, которое они занимали в частных домах [54]. Ввозимые в большом количестве с Кавказа, они стоили очень дорого, и суровые законы запрещали кастрацию детей и рабов, рождённых в Империи, но их частое обновление показывает, что эти законы очень плохо применялись [55]. Можно следовательно заключить, что евнухи должны были быть довольно многочисленны, по крайней мере в богатых семьях [56]. Общественное мнение, впрочем, было к ним неблагоприятно, и они были объектом грубоватых шуток, которые сохранили для нас народные пословицы и сатирические пьесы, как, например, «Месса Евнуха» – пародия на божественную службу, где показывают священника, выдающего свою дочь замуж за евнуха [57].

Слуги и рабы. – В зависимости от социального положения господина и помимо евнухов, домашнее хозяйство включало ещё довольно большое число слуг обоего пола, свободного или вольноотпущенного состояния, иногда настоящих паразитов, напоминающих римских клиентов, и собственно рабов. Во все эпохи проповедники: святой Иоанн Златоуст в V веке, Исидор Фессалоникийский в XIV веке, – восстают против тщеславия знатных, которым для жизни нужно столь многочисленное обслуживание или которые важно вышагивают с показной роскошью по городским улицам в сопровождении свиты льстецов и паразитов [58]. Даже столь скромное хозяйство, как у Феодора Продрома, состоявшее из двух супругов, четверых детей и старой матери, имело не менее пяти слуг и кормилицу [59].

Рабство не переставало существовать до конца средних веков, но, по сравнению с римским рабством, оно смягчилось в законах [60] и на практике. Освобождения рабов рассматривались как благое дело; Григорий Назианзин по своему завещанию освободил всех своих рабов [61]. В IX веке Феодор Студит запрещает использование рабов в монастырях [62], но не везде обстоит так же, ибо святая Феодора Фессалоникийская жертвует монастырю, куда она вступает, 100 золотых и трёх рабов [63].

Без сомнения, рабство в конце концов стало рассматриваться как ненормальное состояние, но хотя законодательство всё более облегчало освобождения, никто никогда не говорил о его уничтожении. Господин сохраняет над рабом свою абсолютную власть и может безнаказанно его наказывать. Феоктиста, о которой шла речь, хорошо обращалась со своими служанками, но не прощала им ни одной провинности и сопровождала свои внушения пощёчинами, потом, охваченная раскаянием, она на коленях просила у них прощения [64]. Не все господа имели такие же угрызения совести, как показывает история брата святой Феофано, который ударил раба с такой силой, что сам упал без чувств [65]. Далеко не исчезая, рабство на Востоке было более процветающим, чем когда-либо, в конце средних веков. В XI веке крупные землевладельцы обладали тысячами рабов и делали из них воинов [66]. Непрерывные войны питали работорговлю. Так, альмогавары, восставшие против Империи, продавали в рабство своих многочисленных греческих пленников, которых купцы из Барселоны приходили покупать в Фивах в Беотии [67]. В 1448 году, возвращаясь из Константинополя, Перо Тафур вёз с собой рабов, купленных в Каффе [68].

Дети. – Событие семейное по преимуществу, рождение ребенка, сопровождалось практиками и обычаями античного происхождения, более или менее преобразованными христианством. Существовали средства, чтобы облегчить зачатие, странные снадобья, не лишённые опасности, магические операции или филактерии [69]. Астрологи предсказывали пол ребёнка и составляли его гороскоп при рождении [70]. Повитухи, вообще без медицинских знаний, но хорошо снабжённые суеверными рецептами, председательствовали при родах [71]. Новорождённого ребёнка погружали в ванну и пеленали бинтами, как показывают «Рождества» Христа, Богородицы, Предтечи. Бинты, φασκίαι, должны были быть шерстяными, и ребёнок освобождался от них лишь через сорок или шестьдесят дней [72]. Вопрос о грудном вскармливании обсуждался в Византии, как и в других местах. Серьёзные люди, как Евстафий Фессалоникийский, жалуются, что матери отдают своих детей кормилицам, и Пселл в «Похвале своей матери» передаёт молитву, желающую новорождённому никогда не сосать другой груди, кроме материнской [73]. Использование рожка тоже не одобрялось. «Житие святого Феодора Тирона», по рукописи X века, показывает молодого вдовца, вынужденного самому воспитывать своего сына кашей из пшеницы и ячменя с добавлением воды и мёда, налитой в сосуд в форме стакана. При первых зубах он давал ему пшеничный хлеб, смачивая его губы белым вином, потом мягкие фрукты и овощи, но он не вкушал никакого мяса, пока не окреп полностью [74].

Ребёнка вели в церковь для крещения через неделю после рождения, по крайней мере с VI века, времени, когда крещение детей больше не ставилось под сомнение и даже было сделано обязательным [75]. Обряд всегда заключался в троекратном погружении, но есть доказательства, что крестили обливанием уже в VI веке и даже, возможно, ранее [76]. Прежде чем совершить крещение, священник нарекал ребёнку имя, выбранное крёстным отцом, который стоял рядом со своим крестником, с зажжённой свечой в руке. Предпочтительно выбирали имя святого или праздника (Епифаний, Пасказий), или добродетели (София, Элпис) [77], или подразумевающее божественную защиту (Феофилакт, Феодор, Феодора). Суеверие иногда вмешивалось, и прибегали к зажжённым свечам, к которым прикрепляли имена: та, что гасла последней, давала ответ оракула [78].

После окончания крещения с большой пышностью возвращались домой, иногда с зажжёнными свечами, распевая гимн: «Во Христа крестился еси» [79].

Первое воспитание. – Оно происходило для обоих полов в гинекее. Феоктиста держала там своих сыновей до семи лет и сама их обучала [80]. Мать Пселла, Феодота, поступала так же. Она запрещала служанкам рассказывать ребёнку фантастические истории, полные ужасных монстров, но сама рассказывала ему, а также его сёстрам, эпизоды из Библии, которые восхищали детей во все времена: Исаак, повинующийся своему отцу, Иаков, благословлённый Лаваном, потому что он слушался свою мать, младенец Иисус, покорный своим родителям в доме в Назарете. Пселл запоминал все эти истории и проявлял такие счастливые способности, что его отправили в школу в пять лет, и он вышел из неё в восемь, уже способный выучить наизусть «Илиаду» [81]. Более скромно, большинство детей учили басни Эзопа.

Но учёба и рассказы чередовались с игрой. По словам святого Иоанна Златоуста, мальчики играли с тележками, осликами или лошадками из глины, домиками из земли и камней. Бабки, мячи, систры, свистки, флейты, волчок также имели большой успех. Игра в пять камешков (πενταλίθα), из схолии Цеца, есть не что иное, как наши «классики». У маленьких девочек были куклы (νιννία, νύμφαι) из воска, обожжённой глины, гипса, которых они одевали с величайшей заботой [82]. В текстах никогда не упоминается о физических упражнениях или буйных играх, но наши сведения далеко не полны. Вкус византийцев к охоте и, как будет видно далее, к верховой игре, соответствующей современному поло, позволяет предположить, что, по крайней мере в высших классах, тренировка в этих упражнениях должна была быть ранней.

Похороны и культ мёртвых. – Хотя римский закон, запрещавший погребения в черте городов, был отменён только Львом VI [83], он давно уже не применялся, и желание покоиться рядом с телами святых умножило число кладбищ вокруг церквей [84].

…Похороны и культ мёртвых.

С другой стороны, погребальные обычаи, соблюдаемые с рвением во всех классах, всё ещё несли печать языческой античности. Таков был обычай плакальщиц по найму, растрёпанных женщин, которые пели или декламировали заупокойные стихи (мирологии), составленные заранее. Это театральное проявление горя происходило, вероятно, в самой церкви, и толпа иногда присоединялась к нему; затем, прежде чем гроб уносили, присутствующие, по приглашению совершающего обряд, подходили отдать усопшему последнее целование [85].

Того же происхождения можно отнести и другие обычаи [86], но самый важный, принятый Церковью, заключался в собраниях в определённые дни родных и друзей вокруг могилы усопшего, чтобы возобновить причитания и принести пожертвования, иногда пироги [87], в то время как в Сирии и Армении продолжали, несмотря на увещевания духовенства, закалывать быков и овец на могилах [88]. Пселл, возвратившись неожиданно в Константинополь, застал своих родных и друзей собравшимися таким образом на кладбище, вокруг могилы его сестры, о смерти которой он не знал [89].