Византийский мир : Византийская цивилизация. Том 3 (1950)

В то время как на Западе эти собрания происходили на 3-й, 7-й и 40-й день после похорон, следуя обычаю, заимствованному у иудеев, на Востоке это тройное поминовение совершалось на 3-й, 9-й и 40-й день. Народ навязал Церкви церемонию 9-го дня, которая не оправдывалась никаким библейским прецедентом. Соблюдение 40-го дня, кроме того, не опиралось ни на Библию, ни даже на эллинские языческие обычаи. Опираясь на текст Веттия Валента, писавшего в Антиохии во II веке нашей эры, Франц Кюмон показал, что этот обычай восходит к астрологической религии Вавилона, числа 3, 7 и 40 будучи совершенными числами, отмечающими завершение лунного цикла [90]. Луна – владычица утробной жизни: она регулирует месячные явления здоровья женщин, председательствует при образовании тел и также при их разложении. Обычай тройной службы по усопшим засвидетельствован уже в конце IV века «Апостольскими постановлениями», составленными в Антиохии, которые рекомендуют молитвы и милостыню и допускают поминальные трапезы [91]. Экзегеты, учёные, богословы и прочие, не преминули придумать объяснения этому обычаю, не восходя к его подлинному источнику. Народ верил, что душа усопшего оставалась на земле до 3-го дня, была судима на 9-й день и представала на 40-й день перед престолом Божиим, который назначал ей местопребывание до Воскресения [92].

О трауре, кроме императорского, сведения скудны. Император носил его в белом, а его подданные – в черном; служба 40-го дня отмечала его конец, но частные лица оставляли его уже на 9-й день. Другими знаками траура были: острижение волос, сидение на земле, разрывание одежд [93].

Погребения, кладбища. – Тела усопших помещали в каменные, мраморные, порфировые саркофаги, украшенные или нет скульптурами в зависимости от их общественного положения. Самые величественные – саркофаги императоров, хранившиеся в церкви Святых Апостолов, из которых найдена целая серия [94]. Украшенные чаши с евангельскими сценами предназначались для мучеников, святых и семей высокого положения. Те, что обнаружены в Константинополе, как знаменитый фрагмент из Псамафии [95], малочисленны, тогда как Рим и Равенна дали богатые серии.

Также во все эпохи великие персоны были погребены в монументальных гробницах, помещённых в церквях, как, например, гробница великого коннетабля Михаила Торникия, современника Андроника II, в Кахрие-Джами [96]. Даже обнаруженный в Константинополе в 1914 году, в квартале Гептаскала, гипогей, аналогичный тем, что устраивались в Сирии в честь мучеников [97]. Это была ротонда, вырубленная в сланце и облицованная, диаметром 15 метров. Она была расчленена греческим крестом, который делил её на четыре помещения, прежде покрытые сводами; в столбах были вырублены ниши для размещения саркофагов, пронумерованных греческими буквами, но другие гробницы находились в ямах, и в одной из них был обнаружен монолитный саркофаг из белого мрамора, украшенный на всех четырёх сторонах. Важность этого гипогея, по-видимому, показывает, что он принадлежал монастырю [98].

Гробницы частных лиц, гораздо более скромные, были просто вырыты в земле. В 1935-1937 годах раскопки шотландского университета Сент-Эндрюс под руководством профессора Дж. Х. Бакстера на месте Большого дворца в Константинополе вскрыли рядом с бывшим Императорским монетным двором настоящее кладбище популярного характера, устроенное на этом месте рядом с церковью после того, как Комнины покинули Большой дворец [99].

Гробницы часто отмечались каменными или мраморными стелами, на которых была выгравирована надпись, выражавшая почтение живых к мёртвым. Стела, обнаруженная в Константинополе (район Топ-Хане), показывает под акротериями, соединёнными маленькой аркой, пустой медальон, который должен был содержать портрет усопшего, некоего Амахиса, апотекарного (смотрителя склада) [100] [101], фригийца по рождению, умершего в пятьдесят лет [101]. Медальон из мозаики в Стамбульском музее и эпиграмма Мануила Фила подтверждают обычай украшать гробницы портретом [102].

Надписи, вообще очень простые, часто дают лишь имя усопшего, его звание верного и пожелания блаженной жизни.

Таковы многие эпитафии V-VI веков, обнаруженные в Константинополе и в Малой Азии: «Сефнас блаженной памяти, императорский федерат, верный. – Гермиона Феодула Домн, неофитка (недавно крещёная), 20 лет и дева» (Константинополь). – «Место (θέσις) раба Божия Флоренциана и его возлюбленной супруги; они покоятся здесь» (Амасья в Понте). – «Здесь покоится раб Божий Евгенис, скончавшийся в 12-ю индикцию, 12 июня, в субботний день» (Анкира (Анкара), 12 июня 564 г.) [103].

Наряду с надписями, обнаруженными таким образом, много византийских эпитафий дошло до нас через тексты и в частности через «Палатинскую антологию», книги VII и VIII которой содержат исключительно заупокойные эпиграммы, те из книги VIII целиком, кроме одной, составленные святым Григорием Назианзином († 389), те из книги VII принадлежат Агафию Миринейскому [104]. При таком обилии эпитафий есть основания полагать, что это просто игры, салонные стихи, сочинённые в учёных кружках. Что оправдывает это мнение, так это трактуемые темы: Павел Силенциарий пишет эпитафию Гомеру (VII, 4), Агафий – куропатке, съеденной котом (VII, 204). Многие из этих маленьких произведений подражают александрийским поэтам. Наконец, посреди этого христианского общества, в эпоху, когда язычество преследовалось законами, поражает место, которое мифология занимает в этих произведениях. В них речь идёт только об Эребе, Ахероне, Миносе, Парках, обрывающих дни людей, Музах, оплакивающих молодую музыкантшу (VII, 612), а Юлиан Египтянин доходит до того, что умоляет Плутона и Персефону благосклонно принять его друзей (VII, 58).

Однако христианская вера этих авторов, увлечённых языческой мифологией, иногда проявляется неожиданным замечанием. Их эпиграммы, впрочем, перемешаны с произведениями, вдохновение которых чисто христианское: такова эпитафия Диогену, составленная его дядей и тёзкой, епископом Амиса (Самсун) «который своими молитвами доставит ему место в хоре блаженных» (VII, 613); такова эпитафия святому Иоанну Милостивому, патриарху Александрийскому (609-619) его учеником Софронием (VII, 679) [105]. Ясно, что здесь мы имеем дело с реальными эпитафиями, которые могли быть нанесены на гробницах.

Эпиграммы на мифологические темы, впрочем, не представляют ничего исключительного, если учесть образование, которое получали учёные, христиане или язычники, в государственных школах, начиная с Университета Капитолия Феодосия II. Уже давно Отцы Церкви, как святой Василий, признали необходимость для христиан изучения эллинской античности. Поэтому не будет неожиданностью встретить в эпитафиях, сочинённых Григорием Назианзином, те же мифологические реминисценции, те же аллюзии на Эреб, Аид, золотой век, Муз, что и у его преемников VI века. Он доходит до того, что предсказывает осквернителю гробницы, что он будет наказан Эриниями (VIII, 199). Для него это была просто фигура красноречия, и то же было для византийских учёных всех эпох [106].

Эти заупокойные эпиграммы святого Григория, посвящённые его родителям и друзьям, интересны и иногда трогательны, показывая нам, какими могли быть семейные чувства в этом провинциальном обществе Каппадокии. С подлинной нежностью автор говорит о своём отце, до него епископе Назианза, о своей матери, Нонне, чья жизнь и смерть были жизнью и смертью святой, о своей дружбе со святым Василием, и обо всех, кого он знал. Ненормальное число произведений, посвящённых одному и тому же лицу (52 – его матери), мешает нам поверить, что эти эпитафии могли быть выгравированы на гробницах. То же, несомненно, и с эпиграммами, в которых он порицает ритуальные агапы, совершаемые на гробницах мучеников и вырождавшиеся в оргии (VIII, 166-172), а также с теми, что касаются осквернения кладбищ, святотатства, по-видимому, очень распространённого в Каппадокии: вскрытые гробницы в поисках золота, церкви, построенные из камней гробниц. Эти инвективы могли быть нанесены на кладбищах на стелах, но не на гробницах.

4. Семейная собственность

Собственность, определённая римским правом и императорским законодательством, была экономической основой семьи. Отец не был, вообще говоря, её единственным обладателем (приданое, вдовья доля, эмансипированные дети и т.д.), но он один был правомочен составлять акты, её касающиеся: завещания, дарения, аренды, освобождения рабов и т.д. Именно по этим актам и особенно по завещаниям мы можем составить представление о семейных состояниях. К сожалению, дошедшие до нас свидетельства касаются только крупных состояний, но позволяют по крайней мере представить себе ресурсы менее состоятельных семей.

Святой Григорий Назианзин, который никогда не был женат, составил своё завещание до июля 381 года, пока в Константинополе заседал второй вселенский собор. Его имущество состояло из рабов, которых он освобождал, из земельных владений, отцовского поместья в Назианзе, скотоводческой территории, богатой стадами и кобылицами, и двух других поместий, из которых одно он уже отдал, а другое продал; из одежд из грубой шерсти, шелка, сукна, туник (стихари), плащей (паллиев), завещанных диаконам и мирянам [107]. Его движимое состояние состояло из 135 золотых солидов, распределённых между несколькими легатариями, но эта сумма представляла лишь малую его часть, как показывают ренты, завещанные его родственнице Рессине и предназначенные позволить ей жить с двумя девушками в загородном доме [108].

Преамбула новеллы Юстиниана показывает, каким могло быть в VI веке состояние члена сенаторского класса [109]. Речь идёт о завещании Иерия, vir gloriosissimus, исполнение которого вызвало трудности между наследниками. Это его четыре сына, Константин, Анфемий, Каллипий, Александр, носящие титул vir clarissimus. Старший, Константин, пользуется преимуществом и получает отцовский дом в Константинополе, другой дом в Антиохии и загородное поместье In Copariis. Трое других получают только загородные поместья, загородные виллы сельского характера, с их принадлежностями: господские дома (praetoria), хозяйственные постройки (aedes), лавки и мастерские (officinae), сады, цистерна, манеж (hippodromus). Им запрещено отчуждать эти поместья, которые они должны передать своему потомству, и если один из них умрёт без детей, его доля перейдёт к его братьям. Кроме того, кодициллом, Иерий постановляет, что поместье Копария, завещанное Константину, перейдёт к сыну последнего, Иерия, который будет эмансипирован после смерти завещателя. В этих распоряжениях можно видеть желание обеспечить семье постоянные и неотчуждаемые блага.

В VIII веке богатой семьёй была семья Феофана Исповедника. Его родители, Исаак и Феодота, владели островом в Эгейском море с многочисленными крепостными. Ему было три года, когда умер его отец, который был назначен стратигом фемы Эгейского моря. В десять лет, следуя практике, отмеченной выше, он был обручён с богатой наследницей, Мегало, на которой женился, достигнув восемнадцати лет, чтобы повиноваться своей матери. Но оба супруга поступили каждый в монастырь, и Феофан удалился в монастырь Полихнион, который входил в его наследство, потом основал другой в Калониме, на земле, которая также принадлежала его отцу. Мы имеем здесь пример семейного состояния, основанного частично на секуляризации монастырей в виде харистикиев [110].

Другие семейные состояния, особенно после возрождения морской торговли в X и XI веках, были обязаны спекуляциям.

Такова была судьба Михаила из Атталии, который сам рассказал свою собственную историю в «Диатаксисе» (завещательном распоряжении), которое он составил для своих благотворительных учреждений [111]. Он родился в Атталии в первой четверти XI века от родителей довольно скромного положения. Позже он должен был отказаться от своей доли наследства в пользу своих братьев и сестёр и даже давать им помощь. Около 1034 года он приехал завершить своё образование в Константинополь.

Он был женат дважды, и одна из его жён принесла ему имущество в Родосто; кажется, у него был только один сын, Феодор, который был императорским нотарием. Став известным юристом и дельцом, он нажил состояние финансовыми операциями и стал таким образом независимым. Его имущество состояло главным образом из многочисленных доходных домов. Он построил несколько, приносивших ему большие доходы, на земле, унаследованной от его супруги, в Родосто, которое было разорено землетрясениями и вражескими набегами. Этот квартал, расположенный к западу от города, был рядом с очень процветающим портом, посещаемым венецианцами. Будучи в милости при Михаиле VII, анфипат и судья Дрома, он получил в 1074 году полное освобождение от налогов для своих владений, расположенных в Родосто и окрестностях [112].

Более скромное состояние, но предполагавшее довольно большую обеспеченность, было у Феодора Карабаса, вероятно, женатого священника, чьё завещание, составленное в 1314 году в присутствии восемнадцати священников местности, где он жил, и двух монахов монастыря Перивлепт, сохранилось [113].

Будучи женатым дважды, он отдал детям от первого брака приданое их матери и разделил своё имущество между второй женой, детьми и несколькими приёмными сыновьями. Его состояние состояло из шести одно- или двухэтажных домов по соседству с монастырём Перивлепт, находившихся в совместном владении с его племянником Иоанном Атталиотом, а также других жилищ, среди которых одно – с двором, где находились колодец и водоём, два других – с общим двором, и ещё одно – одноэтажное с купольной крышей и колоннами. Кроме того, ему принадлежали виноградники, стада рогатого скота и овец, вино в его погребах, пшеница и просо в его амбарах, повозка (κουβαλητήριον), осёл, вёдра для черпания воды из колодца, котлы, сундуки для шерстяной одежды, четыре шёлковых покрывала, два нагрудных реликвария из серебра, позолоченный серебряный пояс стоимостью 8 номисм, два золотых кольца и два серебряных, сумма в 52 дуката и, наконец, залоговые обязательства на сумму 17 номисм под два дома.

Если, как предполагалось, это завещание деревенского священника, оно свидетельствует о настоящей зажиточности. Без сомнения, эти многочисленные дома должны были быть загородными жилищами, а повозка – телегой, необходимой для ведения сельского хозяйства. Однако здесь присутствует и господский дом, украшенный колоннами и увенчанный куполом. Обстановка скромная, и никакие книги не упоминаются. Примечательно, что денежная сумма указана в венецианских дукатах, которые в то время ценились выше, в ущерб имперской монете.

Эти немногие свидетельства о семейной собственности показывают, что зажиточные городские сословия охотно приобретали загородные поместья, которые обеспечивали их припасами. С другой стороны, можно видеть, что доходные дома были многочисленны в городах уже в XI веке, что позволяет предположить, что мелкая буржуазия и бедные классы проживали в квартирах, которые сдавали им владельцы, и часто – спекулянты.

Глава II. Материальная жизнь.

После того как мы описали семейную жизнь, отношения между её членами, обычаи, соблюдаемые для празднования событий, отмечавших её существование, необходимо собрать свидетельства, которые информируют нас о первостепенных потребностях этих маленьких обществ: жилище, костюме, пище, с более или менее выраженными элементами роскоши в зависимости от социальных условий.

1. Жилище

Хорошо сохранившиеся дома базальтового региона Центральной Сирии, оставленные их жителями перед арабским нашествием и окончательно заброшенные, остались нетронутыми, и большинство из них датировано по эре Селевкидов греческими надписями. Построенные из великолепной кладки с чистыми швами, с галереями, крытыми балконами, террасами, подземными кухнями, просторными конюшнями, они свидетельствуют о широкой и богатой жизни, но с их толстыми стенами, прорезанными редкими окнами на улицу, они не могут дать нам точного представления о византийском жилище [114]. Вся жизнь дома сосредоточена вокруг внутреннего двора, который обрамлён квартирами в несколько этажей. Единственная дверь на улицу предваряется небольшим крыльцом, с одной стороны ограниченным башней, которая служит жилищем для привратника, с другой – помещением, предназначенным для гостей [115]. Это почти расположение монастыря. На улицах с портиками, распространённых в Сирии [116], дома не составляли единого целого с галереями.

Совсем другими являются византийские дома, которые мы знаем по изображённым памятникам, таким как бордюр мозаики Якто, обнаруженной в 1932 году и изображающей здания и частные дома Антиохии V века [117]. Вместо того чтобы быть изолированными от улицы, они прорезаны окнами, длинными прямоугольными проёмами, иногда даже сквозной галереей, которая напоминает устройство дома в Серджилле (Центральная Сирия). Каждый дом носит имя своего основателя. Тот, что назван ΤΟ Λεοντίου, дом Леона, имеет зелёный фасад, прорезанный двумя прямоугольными дверями: он покрыт двускатной крышей из красной черепицы и украшен колоннами, несущими архитрав. Дом Ардабура более значительный: это здание из красного кирпича с окном с решётками того же цвета. Двускатная крыша заканчивается подобием пирамиды. С левой стороны находился длинный зал, скрытый более мелким строением, и видны два купола. Ардабур проживал в Антиохии как magister militum per Orientem (450-457). Он владел домом под Константинополем, на мысе Состене, приобретённым у Иериуса, завещание которого мы упоминали [118].

У подножия холма близ Антиохии, покрытого террасными культурами, посреди свежего пейзажа с горизонтом гор, раскопки обнаружили руины роскошной виллы III века, перестроенной двести лет спустя. Её просторные залы и двор с экседрами были вымощены прекрасными мозаиками, несколько из которых – на золотом фоне [119]. Это был настоящий дворец восточного типа, состоящий из двух частей, разделённых центральным коридором, с одной стороны – личные апартаменты, с другой – большие приемные залы.

Все эти богатые жилища не могут дать нам представления о жилище средних классов. В больших городах возводились дома в пять этажей (исключительно в семь и девять) уже с V века. Эти этажи сдавались внаём небогатым людям, и часто между жильцами возникали трудности. Цец жалуется на соседей, которые из-за прорыва труб сливали хозяйственные воды по лестнице [120].

Примерно с IX века дом зажиточной буржуазии, в два или три этажа, строится либо из чередующейся кладки кирпича и бута, либо из камня, покрытого штукатуркой, часто полихромной, как это видно на мозаике Якто; мрамор используется только во дворцах. Главный фасад, выходящий иногда на улицу с портиками, может быть украшен у основания крыши и на выступающих карнизах, разделяющих этажи; нависающие балконы позволяют смотреть на улицу [121]. Окна прямоугольные или арочные, снабжены маленькими стеклянными квадратами, вставленными в гипсовые рамы; они обычно забраны решётками. Крыши плоские или двускатные. Оба вида покрытия смешиваются в изображениях городов на мозаиках или росписях рукописей [122], и, как в Сирии, купола венчают важные дома.

Входная дверь, полной арки или прямоугольная, часто состояла из железных створок, обитых гвоздями с крупными шляпками. На фасадах богатых домов также можно было видеть внешние каменные или мраморные лестницы, которые вели к двери в виде люка, открывающейся снизу [123]. Видно, что, несмотря на необходимые предосторожности, византийский дом больше не был изолирован и в стороне от жизни города, но имел, как и западные дома в XII веке, широкие проёмы во внешний мир. Об этом свидетельствуют правила застройки, запрещающие захват общественной дороги [124].

Внутри помещения располагались на различных этажах вокруг большого зала, триклиния, расположенного на первом этаже или на втором, но высота которого была равна высоте самого здания. Это была приёмная, предназначенная для мужчин. Гинекей находился на одном из верхних этажей. Колонны поддерживали этажи и крыши; они были из мрамора или дерева, в зависимости от достатка жителей. Кроме того, придавалось большое значение украшению: пол, вымощенный мрамором или мозаикой, стены, облицованные мрамором или украшенные светскими или священными росписями, кедровые потолки и т.д. Комнаты иногда разделялись только деревянными перегородками [125]. В народных домах они перекрывались деревянными конструкциями, балки которых связывались тростником. Современник Евстафия Фессалоникийского, Педиадита, описывает печальное состояние хижин крестьян Корфу, крыша которых сделана из тростника, связанного парами с помощью трав. Пол этих бедных домов был из утрамбованной земли, усыпанной ракушками, а в домах среднего достатка – из дерева или кирпича [126].

Во многих домах, как и в монастырях, существовала комната, предназначенная для отопления (μαγειρείον), помимо кухни, где очаг, расположенный очень низко, топился дровами. Иногда имелась печь для выпечки хлеба. Дым выходил через квадратные трубы [127]. Наличие уборных во всех домах засвидетельствовано законами и многочисленными писателями [128].

Наконец, дом был окружён хозяйственными постройками, которые показывают практический дух жителей, заботящихся о своих удобствах и располагающих многочисленной прислугой. Это был, прежде всего, двор, который выходил на улицу и сообщался другой дверью с вестибюлем: он был достаточно просторным, чтобы в нём можно было заниматься верховой ездой. Посередине находился колодец или цистерна. Затем следовал сад, в котором иногда находились частные бани. Конюшни и даже хлева имелись в самых бедных домах [129].

Благочестие жителей проявлялось в многочисленных изображениях креста на стенах, на дверях и даже на крышах, но соборам пришлось запретить изображать его на полу [130]. Благочестивые надписи находились на стенах вестибюля [131]. Несколько важных жилищ имели частную часовню [132], и самые скромные семьи имели свой иконостас, молельню, где были развешаны святые образы [133].

Все сведения, данные писателями, подтверждаются устройством старых домов, части или руины которых ещё сохранились. Так, господский дом в Мелнике (Македония), который датируют X веком, построен из чередующейся кладки, бута и кирпича, образующих геометрические фигуры. Он ограничен квадратной башней, приспособленной для обороны. Внутри большой зал занимает всю высоту здания, и вокруг него расположены два этажа боковых комнат. Окна – в виде полной арки, и видны остатки каменной лестницы [134].

В Мистре руины дворца, обитаемого деспотами, показывают на втором этаже зал, занимающий всю длину здания, с высотой, вдвое большей, чем на первом этаже; посередине устроена апсида для трона; стены из каменной кладки покрыты штукатуркой; фасад был украшен балконами, а окна были в виде полной арки [135]. Другие дома, существовавшие до турецкого завоевания, были найдены более или менее перестроенными, в Константинополе (дом близ Кум-Капу с крытым балконом и сводчатыми залами на всех этажах, дома в Фанаре, один из которых был занят венецианским балли) [136], и в Трапезунде (довольно схожий с мельникским, с четырёхскатной крышей и большим залом, впоследствии разделённым на две комнаты) [137]. Дворец высокого сановника описан нам его основателем, Феодором Метохитом, великим логофетом Андроника II. Этот чудесный дворец, который включал часовню и был окружён восхитительными садами с бьющими водами, проведёнными с большими затратами из огромных резервуаров, находился в центре великолепного и обильного поместья. Но Феодор, скомпрометированный в войне между Андроником II и Андроником III, увидел свой дворец разрушенным по приказу победителя в 1328 году [138].

2. Мебель

Мебель, которая наполняла апартаменты, известна нам главным образом по изображениям, часто трудным для датировки, ибо та или иная картина XI или XII века, воспроизводящая интерьер, может быть копией древнего оригинала. Более того, в изобразительных искусствах эпохи Палеологов отмечается систематическое введение античных архитектур и аксессуаров.

Прекрасная работа генерала де Бейли «Византийское жилище» представляет целый репертуар рисунков мебели, сидений, столов, шкафов, различных предметов, извлечённых из мозаик или росписей рукописей всех эпох [139]; на них можно ссылаться лишь с осторожностью и по возможности проверять их свидетельства данными писателей или дошедшими до нас предметами.

Очень красивая настенная мозаика церкви в Дафни (конец XI века), сюжет которой – Рождество Богородицы, изображает роскошный интерьер аристократического дома [140]. На ней видна кровать, покрытая богатым занавесом с историями. Роженица наполовину укутана в вышитое покрывало. Служанка размахивает над её головой веером из перьев [141], и две её подруги, великолепно одетые, приносят яства в чашах. Акушерка, с полотенцем на руке, льёт воду из кувшина в медный таз, где погружён только что родившийся ребёнок.

В некоторых описаниях речь идёт о встроенных шкафах, выдолбленных в стенах, τοιχαρμάρια, и их примеры найдены в домах Хаурана и в Константинополе, во дворце Текфур-Сарай, в виде ниш [142].