След пророчества

Настоятель склонил голову, погружаясь в чтение. Разговор был закончен. Я поднялась, Агнешка тоже, но когда мы подошли к двери, Ковальский тихо сказал:

– Пани Каминская, останьтесь.

Агнешка бросила на меня быстрый взгляд и вернулась к столу. Я же вышла в коридор, где ждала монахиня, неподвижная, как статуя в нише. Дверь прикрылась, но не до конца. Из щели тут же донесся низкий, стальной голос Ковальского. Он говорил на незнакомом, гортанном языке – вероятно, по-польски. Слов были чужды, но интонация не оставляла сомнений – это был приказ. Резкая, беспощадная. Прозвучало лишь одно знакомое слово, врезавшееся в слух как выстрел: «Россия».

Потом – короткая, покорная реплика Агнешки. И снова голос Ковальского, на этот раз тише, но оттого еще страшнее. Он явно делал ударение на отдельных слогах, словно вбивая гвозди. Послышалось щелкающее слово «артефакт», почти одинаково звучащее на многих языках, и ледяная фраза, которую не нужно было переводить: «…любой ценой».

Я замерла, прислонившись к холодной стене. Мое сердце бешено заколотилось. Теперь было ясно всё. Ковальский нарочно отстранил Трофимова, чтобы подсадить ко мне своего агента. И этот агент получил приказ, в котором сквозила такая угроза, что кровь стыла в жилах.

Монахиняснова меня велапо лабиринтам собора и вскоре мы оказались возле двери кельи, похожей на ту, в которой лежал Трофимов.

– Располагайся, – бросила зрячая, поворачиваясь к двери.

– Мне, что же… сидеть здесь? – остановила я её вопросом. – Я бы хотела прогуляться… Есть у вас сад?

Оставаться в маленькой комнатке с узким окошком не очень-то хотелось.

– Тебя никто не держит, – пожала плечами монахиня и пошла дальше по коридору, слегка шаркая ногами.

– Отлично, – прошептала я вслед зрячей. В сумке из ценных вещей были только документы и карты, поэтому я взяла их с собой, а сумку бросила на узкую кровать. Таро – подарок бабушки, реликвия, завернутая в вышитый платок с запахом мяты. Старинные карты украшала позолота по краям, а на рубашке – всевидящее око в треугольнике, окружённое лавровым венком. Бабушка рассказывала, что её матери карты отдала одна европейская аристократка, которая приехала в Россию вслед за мужем. «Она подарила их моей матери за то, что та спасла её сына от лихорадки травами», – вспоминала бабушка, перебирая карты дрожащими пальцами… С тех пор они передавались по наследству старшей дочери.

– Гадание – это наш хлеб, – любила говорить бабуля, раскладывая карты на выцветшем бархате. – Боярыни, купчихи, даже монашки – все хотят знать: будет ли их мужчина верен, родится сын или дочь. Страх делает женщин сговорчивыми, и мы легко им даем нужные ответы. А они платят за сладкую ложь золотом и серебром.

Бабушкин голос, хриплый от самокруток, звучал как скрип старых дверей. Она учила меня читать не карты, а людей: «Видишь, как дама теребит кольцо? Значит, измена мужа не сон, а явь. А если молится, прежде чем задать вопрос, – боится не будущего, а кары Творца».

Бабушка умерла до того, как меня забрали у матери. Я обязательно бы вернулась в табор, нашла бы способ сбежать из приюта, только мамин подарок – кулон – не показывал мне путь, а это значит, мамы… тоже больше не было.

Я вышла из комнатки и отправилась искать выход. Спустилась по лестнице, которую обнаружила в конце коридора. На первом этаже встретила двух монашек, они и подсказали, как пройти в сад.

Прохладный воздух ласково овевал кожу, и я с удовольствием подставила лицо солнечным лучам после мрачного коридора. Каменные стены навевали неприятные воспоминания о приюте, а здесь, под голубым небом, я чувствовала себя свободной.

Сад оказался ухоженным: дикий виноград красиво оплетал ограду, яблони горбились под тяжестью плодов. Я шла по узкой дорожке, укрытая тенью от веток, и вдыхала сладковатый аромат цветов. Тропинка привела меня к каменной скамье возле фонтана с ангелом. Он держал урну, из которой тонкой струйкой бежала вода. Я села, разложив карты на камне.

Первая карта – прошлое. Я медленно перевернула её… на потертой поверхности был изображен человек, подвешенный за одну ногу среди серых скал. Его руки связаны, а взгляд, устремленный вдаль, отражал не столько смирение, сколько тихую ярость. «Повешенный». Карта словно шептала: «Когда ты обрела магию искателя, то зависла между небом и землей. Потерялась в этом мире. Но ты не жертва, ты ждала, пока время выжжет из тебя все лишнее».

Всё так и есть. Я стала другой… и пусть приют принес много боли, там я получила знания и стала ближе к своей мечте.

Вторая карта – настоящее. Ладонь невольно дрогнула, когда я открывала её. «Башня». Чёрные тучи разорвались вспышкой молнии, осветив каменную громаду, которая рушилась, словно карточный домик. Фигурки людей падали в бездну, их крики застыли в воздухе, смешавшись с грохотом камней. Что может означать эта карта? Предательство? Внезапные перемены? Или мои собственные стены… треснули? Я больше склонялась к переменам. Интуиция подсказывала – Ковальский нарочно отстранил Трофимова, чтобы отправить со мной своего агента. Настоятель – хитрый маг, у него своя игра, интересы… Многие хотят заполучить опасный артефакт. Я считала, что его необходимо уничтожить, чтобы избежать беды в будущем. Жаль, что Мишанин отдал другой приказ.

Третья карта – будущее. Я на мгновенье замерла, прежде чем перевернуть её. «Смерть». Всадник в черных доспехах мчался на белом коне сквозь поле, усыпанное опавшими листьями. Его флаг с чёрной розой хлопал на ветру, а за спиной, на горизонте, уже всходило солнце – нежное, как лепесток пиона.

«Обещание», – подумала я, и губы сами растянулись в улыбке. Пусть рушился привычный мир и за его обломками ждало неизведанное, но страха я не испытывала. Это как приглашение – сжечь мосты и ступить в реку перемен, где вода холодна, но чиста. Будущее не терпит оков – оно рождается в пламени, где пепел прошлого становится почвой для тех, кто осмелится вырасти снова. Означало ли это, что я вновь обрету пару? Карты, как всегда, дали туманный ответ. Но в нем сквозила надежда. Выбор есть всегда… Я знала.

Я еще недолго посидела в тишине сада, а потом решила осмотреть собор. Монахиня же сказала, что я свободна в своих перемещениях. Поднялась, отряхнула плащ, карты убрала в карман к документам и направилась к выходу.

Собор возвышался в конце аллеи под лучами полуденного солнца. Его каменные стены, выстроенные из тёмно-серого кирпича, казались почти чёрными в тени, но на освещённых участках мерцали мелкими кристалликами известняка. Готические арки, устремлённые в небо, отбрасывали длинные тени на брусчатку пустой площади, создавая причудливый узор. Витражи играли всеми оттенками радуги, и я поспешила к собору, чтобы увидеть, как солнечные лучи превращают внутреннее пространство в калейдоскоп света.

Химеры над главным входом, с раскрытыми пастями, в дневном свете выглядели не столько устрашающе, сколько величественно. И я задержалась на пару минут, чтобы внимательно их рассмотреть. Детализация скульптур поражала: каждая чешуйка на крыльях, каждый клык в пасти были чётко видны.

Дверь собора оказалась массивной и внушительной. На её поверхности проступили следы времени – небольшие царапины, сколы и трещины. Я прикоснулась к металлической ручке, украшенной готическими узорами, ощутила шершавую поверхность под пальцами, а затем решительно нажала на нее. Дверь тихонько скрипнула и медленно открылась. Я шагнула вперед, и тут же полумрак собора ласково окутал меня запахами воска и ладана.

Внутри дневной свет создавал удивительную атмосферу. Своды, уходящие ввысь, казались ещё более грандиозными, а игра света и тени придавала интерьеру мистическую обстановку.

Мои шаги разносились тихим эхом, пока я шла к статуе Творца. Он протягивал руки, будто ждал, чтобы обнять меня и выслушать. Я опустилась перед ним на колени:

– Ты всё знаешь… я молю лишь об одном, чтобы мы были вместе. Я не боюсь боли, стерплю всё… пусть это будет моей платой…

Перед глазами возник образ Эриха, каким я его запомнила – мальчишкой в грязной, но дорогой одежде, с синяками на лице, а потом образ сменился на фотографию, где на меня смотрел мужчина с черными таинственными глазами.

Шорох сутаны за спиной отвлек от мыслей, и я оглянулась. Монахиня стояла в луче света, её лицо – бледное, как пергамент, – казалось вырезанным из старой иконы.

– Я не хотела мешать твоей молитве, но настоятель просит твои документы.

– Зачем? – слишком резко спросила я, поднимаясь с колен.

– Чтобы привести их в порядок, и ты смогла отправиться в Берлин, – спокойно ответила монахиня. Затем её взгляд переместился выше, над моей головой. Её губы беззвучно зашевелились, будто она с кем-то переговаривалась. Зрячих всегда сопровождали души, которые помогали лечить больных, подсказывали в принятии важных решений. Хорошо, наверно, иметь рядом такого советчика…

– Меня попросили передать тебе, чтобы ты слушала свое сердце, когда тебе будет особенно страшно, – синие глаза монахини таинственно блеснули.

– А нельзя рассказать поподробней? – с надеждой спросила я, а вдруг души немного приоткроют завесу туманного будущего.

– Нет, – и тонкие губы пожилой женщины растянулись в улыбке. – Иначе будет нарушено равновесие. Души не имеют права вмешиваться в масштабные события. Слишком опасно… для всех.

– Жаль, – вздохнула я, отдавая документы женщине. Даже если она мне их не вернет, то они бесполезны без печатей таможни.

Я попросила монахиню отвести меня к Трофимову и просидела у кровати не приходящего в себя напарника, пока за мной не пришла молоденькая монашка. Она проводила в кабинет к Ковальскому, где я при нем говорила с Мишаниным по телефону. Он повторил слово в слово, что сказал мне настоятель. Возможно, хотел больше, но не стал, видимо, не доверял польскому убедителю.

Итак, моим новым напарником стала Агнешка, инструкции остались те же. Утром мы отправлялись на поезде в Данциг.

Глава 4

Тук-тук-тук… Колёса выбивали монотонный ритм, и глаза сами закрывались. Где-то на краю сознания я слышала, как Агнешка шуршит обёрточной бумагой, убирая остатки еды в потрёпанную кожаную сумку.

Рано утром, когда первые лучи только касались земли, мы покинули собор и отправились на вокзал, где сели на поезд до Данцига. Он ехал чуть больше часа, но казалось, что целую вечность: я считала столбы за окном, а Агнешка молча вязала что-то из серой шерсти, крючок мелькал в её руках, как лезвие.

После мы болтались по одному из привокзальных кварталов, в ожидании своего поезда до Берлина, и я замечала в витринах магазинов – польские газеты и немецкие афиши кабаре с улыбающимися певицами.

У кафе «Под белым орлом» я замедлила шаг: из приоткрытой двери тянуло ароматом свежемолотого кофе и сдобных штолленов с изюмом. С каким удовольствием я бы заглянула сюда, но время уже поджимало, и мы вернулись на вокзал, чтобы сесть на поезд.

В купе второго класса, обитом потертым бархатом, пахло нафталином и пылью. Агнешка расстелила на столике платок и разложила еду: ломти ржаного хлеба, густо посыпанные тмином, копчёную колбасу, нарезанную неровными кружками – видно, торопилась. Краковские бублики с маком положила отдельно, как драгоценность. Чай из термоса пах мятой и дешёвым сахаром.

До Берлина ехать примерно пять с половиной часов, самое время выспаться, потому что встали мы рано. А еще… всю дорогу я пыталась скрыть волнение от Агнешки, порой она бросала на меня внимательные взгляды, все-таки чтецы очень проницательны. Хорошо, что мне снова дали стикс, и двадцать таблеток про запас. Никто не знал, сколько у нас займут поиски артефакта.

А еще я должна спасти троих пропавших агентов Оккультного бюро. Перед глазами встали фотографии и записи из дела.

Первое фото принадлежало Сергею Потапову, его кодовое имя – Хранитель, немецкое – Ханс Готтлиб. Мужчина тридцати восьми лет с густой темной бородой. На нём был отлично сшитый сюртук, а на левой руке – черная перчатка, под которой скрывался механический протез.

Из досье: маг-создатель, потомок династии военных инженеров. В Германии внедрился в общество «Туле» под видом аристократа-оккультиста. Последняя зашифрованная запись в дневнике: «Колокол звонит в Митте… они кормят его детскими голосами.»

Второй пропавший агент – Лидия Воронцова, кодовое имя – Сиринга, немецкое – Марга Шварц. Симпатичная светловолосая женщина примерно двадцати девяти лет в элегантном платье с вышитыми маками. В руках она держала саксофон с гравировкой в виде нот, а на шее у Лидии висел кулон – двуглавый орел.

Из досье: маг-чтец, дочь замруководителя отдела Оккультного бюро. Работала в берлинском оркестре. Перед исчезновением отправила шифровку: «Нашли след Ангела-Мучителя. Он здесь, под землей. Верь музыке…»

И третий, Евгений Орлов, кодовое имя – Ртуть, немецкое – Виктор Манн. Темноволосый молодой мужчина около двадцати семи лет со шрамом-полумесяцем на правой скуле. Агент был одет в кожаную куртку и держал в руке фотоаппарат.

Из досье: маг-искатель, сирота. Был внедрен в берлинскую газету фотографом. Последнее фото, которое он передал, – табличка «Комната двенадцать».

Если бы создателя и чтеца я ещё могла разыскать по личным вещам, то с искателем дело обстояло сложнее. Как найти мага, которого твоя сила не видит? Но как ни крути, задание нужно выполнить.

Я знала адреса, по которым жили агенты, знала, что все трое использовали храмы Творца как точки связи. Помочь в сборе информации должен был… Эрих. Стоило подумать о нём, как моя магия довольно заурчала, а по телу прошла волна жара. Я так долго мечтала увидеть пару, что до сих пор не верилось – самый желанный сон сбывался. Подготовленные слова я повторяла про себя снова и снова. Воспоминание о нашей встрече ярким пятном горело в памяти. Те ощущения забыть невозможно, когда ты осознаешь, что встретил серебряную душу. Она ближе матери, родных… дороже всего на свете, даже собственной жизни. Потому что потеря истинной пары равносильна… смерти. Я смогла бороться и выжить только благодаря знанию – Эрих мечтал меня увидеть так же сильно, как и я его.

Через пять часов поезд вполз под стеклянный купол берлинского вокзала. Мы с Агнешкой с тревогой разглядывали людей в потертых пиджаках и шляпах с надломленными полями. Ими буквально кишел вокзал, как муравейник. Ощущалась какая-то тревожная атмосфера, которая проглядывала в хмурых лицах.

На перроне худощавый мальчишка что-то орал, размахивая свежим выпуском газеты с заголовками о столкновениях в Альтоне. Его голос перекрывал грохот колес и свистки кондукторов.

Мы вышли из поезда и направились к выходу. Минуя темный угол, Агнешка остановилась:

– Смотри, – девушка подняла листок, на котором был изображен мужчина. Глаза, лишённые человеческой теплоты, глядели прямо на тебя. Узкие усы, аккуратная полоска под носом, напоминали черного паука, присевшего на бледную кожу.

– Неприятный тип, – скривилась я.

– Это Фалькмар Вольтбрандт, не слышала о нём? – удивлённо взглянула Агнешка. Я успела прочитать на листовке: «Голосуйте за Вольтбрандта – защитника истинных магов!», прежде чем девушка аккуратно сложила бумагу и убрала в карман.

– Он сейчас активно пытается пролезть на место канцлера Германии, – я взглянула на большие часы, которые висели над кассами, стрелки показывали без двадцати четыре. Еще немного набраться терпения, и я встречусь с Эрихом.

– Не просто пытается, прет напролом, – вздохнула чтец.

Агнешка уверенно шла впереди, рассекая толпу, как нож масло. Её серый жакет сливался с толпой беженцев – женщин с узлами из простыней вместо чемоданов, мужчин в мундирах без нашивок с отстранёнными взглядами. Они смотрели на плакаты, где улыбался Фалькмар Вольтбрандт. Его портрет висел даже на спине спящего старика, обнявшего табличку: «Инженер. Работаю за хлеб».

Берлин встретил нас удушливым зноем. Жара тут же прилипла к коже, стекая каплями по спине. С каким удовольствием я бы сейчас залезла под холодный душ… Внезапно раздался пронзительный крик. Я оглянулась. Двое в коричневых рубашках с повязками «Серой Лиги» волокли седого торговца. Его коробка с галстуками опрокинулась, и шелк смешался с пылью. Но самое удивительное… Никто из прохожих не двинулся. Все мрачно наблюдали за происходящим. Полицейский у киоска демонстративно отвернулся, жуя колбасу с преувеличенным аппетитом. Кетчуп стекал по его подбородку, как кровь.

– Представь, Арина, какая у него власть, если «Серая Лига» уже средь бела дня похищает людей, – Агнешка сжала мой локоть. – Город уже не тот. Нам надо быть очень осторожными.

Где-то заиграла гармоника. Пьяный голос запел: «Я жду тебя у памятника Фридриху…», но мелодию заглушил гудок паровоза. Люди спешили покинуть город, который вдруг стал слишком опасным для них.

Фалькмар Вольтбрандт уверенно шёл к власти, всё больше приобретая влияние. Он требовал вернуть чистокровным магам правление. Полукровкам после прохождения определённого теста выдавать разрешение на работу. А вот людям – выделить особое место для жилья, сделать перепись и определить рабочее место. Развлечения, учеба, путешествия – всё это людям ни к чему. Они должны служить чистокровным и благодарить их за милости.

Чудовищные идеи выдвигал Вольтбрандт, но маги его слушали, и все больше становилось последователей среди них. «Серая Лига» изначально создавалась как спортивная организация. В её состав входили бывшие военные, безработные, молодежь. Теперь же она представляла собой настоящую угрозу всем, кто критиковал идеи Вольтбрандта. Среди магов были такие, и пока только благодаря их сопротивлению Германия еще не стала первым государством в Европе, где люди полностью лишались всех прав.

В таком месте опасно вызывать подозрения. Вещатели Вольтбрандта отслеживали все линии будущего, выискивая инакомыслящих. Даже думать не стоило о его свержении.

По легенде, мы с Агнешкой познакомились в Эльблонге и вместе поехали на заработки в Берлин. Съемную квартирку для нас уже подготовили, осталось только забрать ключи. Вот мы и направились на улицу Ведекиндштрассе, где нас уже ждал агент возле дома номер четырнадцать.

Жара прилипла к мостовой, смешавшись с запахом угольной сажи. Тощий создатель с длинным носом, щурясь сквозь дым сигареты, протянул ключ на ржавой цепочке.

– Вот, фройляйн. Третий этаж, дверь напротив уборной. Не шумите по ночам – старуха Шульце снизу стучать будет. – Создатель сунул холодный ключ в мою ладонь. Сплюнув под ноги, добавил хрипло: – Только подождите, комнату должны освободить. Жена – полукровка, а муж… – Он фыркнул, обнажив желтые зубы. – Человеком оказался.

Я подняла голову, и взгляд скользнул по фасаду. Грязные окна, затянутые паутиной трещины, стены, где местами осыпалась штукатурка, обнажив кирпичи. На двери дома алел плакат с изображением Вольтбрандта и подписью “Германия, проснись!”

Агент отправился по своим делам, мы двинулись к подъезду.

– В этом доме не живут люди, только полукровки, – тихо произнесла Агнешка, останавливаясь возле двери. – Сейчас объявлений о съеме «без людей» становится все больше. Никто не хочет, чтобы среди ночи в комнату ввалились бандиты из «Серой Лиги».

– Я не верю, что всё это происходит… здесь…, – начала я, но дверь внезапно вздрогнула, распахнувшись с грохотом.

На улицу вырвался мужчина, лицо его было искажено яростью. В одной руке он сжимал трёхлетнего мальчугана, а в другой – большой чемодан. За ним семенила взволнованная зрячая.

– Проклятые чистокровные! Уезжать надо, пока не поздно! – рявкнул мужчина, бросив на нас грозный взгляд. Он был человеком, это легко определить: глаза у магов – яркие, насыщенного цвета.

– Тихо, ты, – зрячая схватила мужчину за рукав, обернувшись к нам. Её голос взволнованно дрожал. – Души говорят… бесполезно бегать. Скоро от них негде будет скрыться…

Зрячая говорила ещё что-то, но мы уже не услышали. Семья скрылась за поворотом, а мы вошли внутрь дома.

Лестница противно скрипела под ногами, пока мы поднимались на третий этаж. Я сморщилась от смеси запахов: никотина, бульона, который варили из вонючего мяса. На нашем этаже еще несло от уборной.

– Да уж, – скривилась Агнешка. – Придется терпеть, зато какая конспирация.

Я не удержалась, фыркнула и вставила ключ в замок двери, на которой висела цифра семь. Повернула ключ два раза, и дверь с тихим треском открылась, обнажив комнату с облупленными обоями. Полоса света из окна легла на железную кровать, стол с кривыми ножками и керосиновую лампу. Воняло котами.

– Ладно, хоть крыша есть, – я бросила сумку на пол и подошла к закрытому окну. Во дворе две прачки вешали бельё, перешёптываясь.

– Нам еще повезло, здесь есть раковина и газовая плита. Смотри, – Агнешка отдернула занавеску из мешковины, которая делила комнату на спальню и кухню. Где-то внизу заорал граммофон: “Всё рушится, голубка, всё рушится…”. Девушка включила кран – вода брызнула ржавой струёй.

– Завтра купим мыло, – твёрдо произнесла Агнешка, в её глазах мелькнул упрямый блеск. – И цветов. Чтобы пахло, как дома.

Я опустила взгляд, заметив на подоконнике забытый предыдущими квартирантами снимок – фотографию Бранденбургских ворот в лучах мягкого весеннего солнца. На фоне гранитных плит застыла молодая пара: девушка в платье с заниженной талией держала в руках маленький клатч, а её шляпка-клош была слегка сдвинута набок, открывая стрижку «каре». Юноша в узком костюме-тройке и котелке смотрел на девушку с улыбкой… И я снова взволнованно подумала о предстоящей встрече с Эрихом.

– Нам надо отправить послание барону и договориться о встрече, – я взглянула на Агнешку, которая открыла кухонный шкаф и изучала старую посуду.

– Ковальский сказал, что весточку барону отправят, как только мы сойдем с поезда. Наша задача – не провалить встречу, – моя напарница держала в руках маленькую кастрюльку, осмотрела её с разных сторон и поставила в раковину. – Кстати, место встречи изменилось.

– И где она будет проходить? – мне не нравилось, что я абсолютно не владею информацией.

– На Курфюрстендамм, кафе «Романишес», в десять вечера. – Агнешка подошла к своей сумке и стала рыться в ней. – Это богемное место, там собираются художники и писатели. Так что, придётся нарядиться.

Девушка достала из сумки два платья с бисером, одно чёрное, второе – изумрудное, под цвет моих глаз.

***

Вагон дребезжал, высекая искры из рельсов. Мы сидели среди пассажиров: проститутка в перьях что-то шептала седому создателю, мальчишка спал, обняв пачку непроданных газет, а через два сиденья – двое в коричневых рубашках. Один из них, со шрамом через глаз, ухмыльнулся, заметив мой взгляд.

– Не смотри на них, – прошептала Агнешка, её рука сжала мою под локтем. – Хорошо, что ты не знаешь, какие отвратительные мысли крутятся у него в голове.

– Я вижу по его роже, – и всё же… я отвернулась. Яркое изумрудное платье слишком привлекало внимание, поэтому нужно быть готовой ко всему. – Зря мы не поехали на такси.

– Представь, как бы удивились наши соседи, поэтому лучше так. Скажи, почему у тебя нет станера? Незаметное оружие всегда может пригодиться, – Агнешка открыла сумочку и достала круглую расческу. Станер мог выглядеть как любая вещь и действительно выручал в определённых случаях, но и у него был минус – слишком много шума. Жертва не падала тихо на пол, не лежала спокойно, а дёргалась и издавала звуки. Лучше я применю удушающий прием… как тень нападу сзади, нажму на определённые точки, и всё – жертва без сознания. За всю короткую практику мне не доводилось применять оружие, но нож я с собой всегда носила. Привычка с детства.

– Искателям станер ни к чему, – ответила я, поправляя сумочку на плече. Нож лежал внутри вместе с документами, а я привыкла чувствовать его рядом, чтобы в любой момент вытащить. Не нравилось мне всё это. Волнение и тревога смешались. Я так хотела увидеться с Эрихом, хотела произвести на него впечатление. Поэтому помыла голову и потом целый час простояла возле зеркала, чтобы уложить волосы с чёткими волнообразными изгибами. Хорошо, что практичная Агнешка ещё и лак для волос взяла. Она же дала мне шёлковый шарф, чтобы я скрыла округлое декольте. Приталенный фасон платья с расклешённой юбкой до середины икры подчёркивал мою фигуру. Туфли-лодочки на низком каблуке с ремешком вокруг щиколотки дополняли образ. Из украшений был всего лишь мамин кулон, который Агнешка заставила меня снять.

– Парящий орел ни к чему. Если хочешь носить, твое дело, но не сегодня. Я не хочу, чтобы к нам прикопались мерзавцы из «Серой Лиги». Надень лучше искусственный жемчуг, – и чтец протянула мне украшение.

Я согласилась лишь по одной причине – пока действовал стикс, кулон был мне не нужен. Впервые за несколько лет я сняла мамин подарок. Заколку-артефакт от Мишанина, блокирующую чтение мыслей, – оставила. Для Агнешки это было моё любимое украшение.

На остановке у парка мы выскочили, смешавшись с толпой, шедшей на премьеру оперетты. Агнешка, схватив меня за рукав, резко свернула в переулок, где фасад кафе «Романишес» тонул в синеве августовской ночи. Неоновая вывеска с названием неровно мигала, а потом буква «М» и вовсе потухла. Тротуар перед входом был усыпан окурками и конфетти, а в углу валялась смятая афиша: «Завтра может не наступить – танцуйте сегодня!». Из полуоткрытых окон лился хриплый голос саксофона, смешиваясь с гудками автомобилей.