Душа альбатроса первая вторая части

Одним словом, судьба графини Дарьи Шуваловой, которая на момент знакомства оказалась ровно вдвое моложе своего героического жениха, была решена довольно быстро и удачно. Она с первого взгляда полюбила молодого, тридцативосьмилетнего полковника Бобровского. Венчались они в главном Богоявленском соборе города Орла. Голову супруга украшала, сшитая по новой армейской моде, шапка-уланка с кожаным квадратным верхом, которая была высотой чуть ли ни в пол аршина. Даже юноша-подросток казался бы непомерно высоким в таком форменной шапке. А почти двухметровый Бобровский выглядел, ну, просто великаном. Уланку украшали золотистые этишкетные шнуры с двумя кистями на концах, один из которых был прикреплён к донышку шапки, а другой надет был на шею, и таким образом удерживал кивер. В особенно торжественных случаях, а также обязательно на парадах, как требовал воинский циркуляр, и без того нарядную офицерскую шапку красиво венчал пышный султан из белого конского волоса. Этот аксессуар в походах снимался вместе с этишкетом. А в праздники султан вставлялся в специальное гнездо и падающим веером полукругом расширялся до трёх с половиной вершков. В высоту офицерские султаны достигали почти десяти вершков. По бокам уланки располагались специальные подбородные ремни из чешуйчатой блестящей кожи на прочных застёжках, чтобы во время галопа высокий форменный головной убор не слетал с головы всадника.

Этот счастливый день и образ её сероглазого бравого улана с тонкими, красивыми чертами лица запомнились Дарье Власьевне на всю жизнь. Не обошлось на их свадебной церемонии в храме и без казуса. Чтобы держать венец над головой высокого жениха, снявшего, как подобает, при входе в храм свой форменный головной убор с султаном, сослуживец и приятель Бобровского, стоявший позади него, был вынужден провести всю службу на цыпочках, да ещё и стараться почти не шевелиться… Это обстоятельство веселило священника, который пытался делать строгое и серьёзное лицо, глядя на влюблённых. Но блестевшие глаза всё равно выдавали особое расположение доброго настоятеля храма к этой необычной паре.

Все годы счастливого супружества муж казался Дарьюшке самым умным и самым благородным человеком на свете. Она, действительно, гордилась им! В счастливые дни, когда Василию Тимофеевичу удавалось приехать в Бобровку к жене в краткосрочный служебный отпуск, молодая барыня по традиции выходила встречать его на крыльцо. «Ну, как же он хорош, как высок и смотрит соколом! – думала она с восторгом, глядя на своего ненаглядного Василия Тимофеевича, и благодарила за всё свою судьбу. Супруг относился к своей голубушке Дарьюшке с особым благоговением. Он был строг и громогласен, выработав командный голос за долгие годы службы. Дарьюшка являлась полной противоположностью мужу. Хрупкая, утончённая, изысканно изящная, она к тому же ещё и говорила едва слышно, что невольно заставляло окружающих её людей почти затаить дыхание, чтобы лучше расслышать и понять, о чём она говорит. Это обстоятельство всегда делало графиню Бобровскую центром всеобщего внимания. Среднего роста, но величественная она удивительным образом на праздничных балах приковывала к себе гораздо больше взоров и мужчин, и женщин, чем её красавец супруг. Василий Тимофеевич и сам замирал при общении с женой. Со стороны многим казалось, что бравый генерал находится в полном подчинении у своей тихой жёнушки, которую за глаза в светском обществе называли Дарьей ВласТьевной. Каким бы привлекательным ни был супруг для светского женского общества, никто из красавиц-аристократок даже и не помышлял о соперничестве с его властной супругой. В качестве приданого граф Шувалов, проводивший по поручению Государя основное время собственной жизни в большинстве своём за границей, так как слыл опытным дипломатом, подарил молодой семье Бобровских доходные дома в Москве и Санкт-Петербурге. А также – родовое поместье в Симбирской губернии и доходное имение на сто пятьдесят душ неподалеку от родового имения зятя – села Бобровки в Орловской губернии. Это обстоятельство делало удобным для Дарьи Власьевны самостоятельно вести семейные дела. Она с большой тщательностью подбирала управляющих имуществом. Самолично вела все амбарные книги, строго контролировала расходы и финансовые поступления, с удовольствием отмечая экономический рост важных показателей и отдельно – прибыли по каждой из проведенных с имуществом операций … Хозяйка из графини вышла отменная. К тому же специально полученное образование давало о себе знать, лишь дополняя природную «экономическую жилку». А когда отец её отдал Богу душу, то и его немалое имущество отошло в пользу семьи единственной дочери. Так, в трудах и заботах, вечных молитвах и ожиданиях возвращения мужа, а потом и сына из дальних военных походов пролетала жизнь графини Бобровской.

…Права была Дарья Власьевна, когда в тот, уже далёкий, синий и звёздный вечер её сердце неудержимо, как в юности, потянулось к дорогому Василию Тимофеевичу. Графине вдруг нестерпимо захотелось повидаться и серьёзно поговорить с мужем, который ещё и не ложился… Василий Тимофеевич, как будто предчувствовал, что, не смотря на поздний час, супруга обязательно заглянет к нему в кабинет на огонёк. Такое единение любящих душ встречается в жизни не часто. Это и называется семейным счастьем, о котором в глубине души мечтают все люди на земле! Только Всевышний дарит это счастье лишь Его избранникам по недоступному нам для понимания Своему Замыслу… Также, как и Дарью Власьевну, Василия Тимофеевича в те дни волновала дальнейшая судьба их сына, к тому времени пребывавшего в Бобровке. Уже несколько лет Пётр Васильевич был почти не у дел, находился в отставке, в чине полковника Корпуса военных топографов. За эти годы удачно женился. В семье в заботливых руках дедушки и бабушки, с утроенной энергией взявшихся за внука, подрастал Петруша Второй, как его называла заметно повеселевшая Дарья Власьевна. Родители, разумеется, знали, что их Петруша Первый писал новый российский учебник по геодезии. Но в целом они оба подмечали, как сын скучает без настоящего мужского дела…

Корпус военных топографов в Российской императорской армии был создан в одна тысяча восемьсот двадцать втором году при императоре Александре I Павловиче, прозванном в народе «Александром Благословенным». Этот нововведенный род войск создавался с целью топогеодезического или топографического обеспечения Вооруженных Сил Российской империи. В интересах армии и государства было проведение тщательных картографических съёмок местности.

В XIX веке большим ходом шло промышленное и гражданское строительство, прокладывались новые транспортные пути. Да и армия не меньше, чем другие государственные институты, нуждалась в издании новых стратегических атласов. Единым заказчиком картографической продукции в Российской империи выступало Военно-топографическое депо Главного штаба. Требовались специалисты, открывались специализированные военные училища и отделения при кадетских корпусах, где готовили кадровых военных топографов.

У Петра Васильевича накопился богатейший профессиональный опыт в этой области, поэтому создание своего учебника он считал делом государственной важности. Доблестный офицер был ещё физически крепок, достаточно молод и в глубине души горячо мечтал о новом и нужном деле, где бы мог быть полезен России…

Почувствовав сквозняк, Дарья Власьевна вдруг заботливо спросила:

– Василий Тимофеевич, а что это ты, любезный, так легко одет? С Оки вон туман потянул. Согласна с тобою, отчего бы нам для разогрева крови не выпить по бокальчику? Разве что надо бы сходить да мясца копчёного принести для закуски или что-нибудь сладенького? – она улыбнулась и вдруг озорно воскликнула: – Ах, Васенька! Видели бы нас сейчас наши дети и прислуга! Небось, они десятый сон смотрят, а мы по ночам винца решили выпить …

– Не суетись, Дарьюшка. Вот, у меня есть тут пирожки. Один с вареньем, другой с мясом и рисом, чем тебе не закуска?

Генерал легко поднялся из-за стола и ради заботы о любимой супруге подкинул в ещё не прогоревший камин несколько берёзовых поленьев. После чего огонь в тёплом очаге вновь стал оживать. Языки разгорающегося пламени принялись лизать сухие дрова, начавшие потрескивать и пускать красивые искры. Генеральский кабинет вновь стал наполняться приятным теплом и светом от заново разгорающегося камина.

– Тогда давай на половинки каждый пирожок переломим, помнишь, как раньше? – предложила она, придвигая для себя второе кресло поближе к массивному письменному столу из резного дуба, за которым сидел муж. – А что ты, Вася, вдруг так долго засиделся: пишешь, чего или, наоборот, читаешь?

– Вот, взгляни, мне вчера прислал на просмотр рукопись своих мемуаров граф Пётр Александрович Валуев. Тысячекратно помянут мои слова наши потомки: дневники и книги Валуева не одно столетие будут интересовать молодые, пытливые умы в Российской империи! Помнишь, перед самым окончанием Кавказской войны я зачитывал тебе открытое предписание министра Валуева2, направленное им в цензурные комитеты столицы, Москвы и Киева?

– О, да, дорогой! Ты же говоришь о том самом предписании графа Валуева? …«Валуевский циркуляр» 3 я недавно видела у тебя на столе. Да вот же он! – Дарья Власьевна потянулась к брошюре. Взяв её в руки, открыла на любимой странице, где говорилось о чистоте и сохранении государственного русского языка. Граф Валуев писал:

«…большинство малороссов сами весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, испорченный влиянием на него Польши» …

– Всегда поражаюсь твоей феноменальной памяти, дорогая. Как я тебе начал рассказывать, нынче граф прислал мне свои мемуары, оформленные в виде личного дневника, в который он день за днём вносит свои пометки. Когда он сменил генерала Ланского на посту Министра внутренних дел, то получил возможность ближе лично наблюдать за Двором. Вот, послушай, матушка, что он пишет о нашем друге, фельдмаршале князе Барятинском, целый анекдотец вышел… Давай-ка, бери свой бокальчик и полпирожка с мясом и рисом. Выпьем вместе за здоровье князя, а потом я прочту тебе небольшой отрывок из рукописи Валуева Петра Алексеевича, дай Бог и ему здоровья, что надоумил меня, вернее, идею подал насчет нашего сына Петруши. Как ты его зовёшь – Петруши Первого…

Осторожно чокнувшись с женой хрустальным бокалом, до краёв наполненным отменным красным густым вином, генерал Бобровский отпил пару глотков и отломил кусочек от пирожка с вареньем. Ещё раз сделал пару глотков и посмотрел на жену, которая тоже слегка пригубила из своего бокала и замерла в ожидании.

– Так вот, Дарьюшка … Да где же то самое место в рукописи, на которое я обратил внимание? Ага, вот, нашёл, читаю валуевское замечание относительно князя Барятинского, вышедшего в отставку года на три раньше нашего Петруши с должности Наместника императора на Кавказе:

«После блистательного и счастливого военного поприща князь Барятинский обратился в баловня фортуны и дворцовых ласк. В государстве он – нуль… – тут я, конечно, с Валуевым не согласен и напишу ему своё мнение. Князь Александр Иванович Барятинский для державы немало постарался! Дослужился до самых высших чинов. Никак не может быть нулём генерал-фельдмаршал, генерал-адъютант, командующий Отдельным Кавказским корпусом, а затем и главнокомандующий Кавказской армией, в совсем недавнем прошлом Наместник на Кавказе…

Поддержав мужа, Дарья Власьевна не меньше удивилась, так как с детства знала князя Барятинского. Она добавила и своё замечание, вспомнив:

– Мой покойный батюшка сказывал, что Барятинские в двадцатом колене имели родство с Рюриковичами. А его папенька, князь Иван Иванович Барятинский, служил адъютантом у самого Григория Потёмкина.

– Но слушай дальше, что пишет граф Валуев. – Найдя вновь нужное место в рукописи, Бобровский продолжил читать вслух ироничную сентенцию о Барятинском:

– Во дворце он – нечто вроде наезжего друга… Он рассказывает анекдоты, шутит и любезничает надеваемыми им разными мундирами: намедни он обедал у Их Императорских Величеств в кирасирском в честь императрицы. Вчера он опять обедал, щеголяя в гусарском парадном мундире, – уже в честь Государя. Сегодня князь Барятинский появился в Зимнем дворце в генерал-адъютантской форме по случаю дня рождения Великого Князя Алексея Александровича. А 6-го числа он будет стоять перед Государем Императором в кабардинском мундире по случаю полкового праздника…» …

– Помнится, мы читали вместе с тобой в газете, что генерал-фельдмаршал князь Барятинский является шефом 80-го пехотного Кабардинского полка, который нынче носит его имя, – тихо произнесла Дарья Власьевна, так до конца и не понявшая, к чему это клонит её супруг?

– А я, вот, думаю, – слегка разнервничался генерал Бобровский, – что это за мода нынче такая пошла – иметь по несколько парадных мундиров?! Развлекаются наши господа-офицеры в мирное время, кто во что горазд, пируют и веселятся! Пока мы с тобой, матушка, здесь скромничаем и пьём вино с домашними пирожками. Так что давай, снова выпьем по глоточку, только теперь за здоровье нашего дорогого сына Петруши!

В кабинете снова раздался хрустальный звон бокалов. Улыбнувшись жене, Василий Тимофеевич Бобровский продолжил развивать свою идею:

– Так и пусть веселятся старики, заслужили! Отошли наши друзья от государственных дел. Но пока ещё вхожи близко к Государю, а значит, как и прежде, могут быть полезны и нам, чтобы поучаствовать в карьере нашего сына. Вот я и решил, Дарьюшка, написать письмецо князю Александру Ивановичу, чтобы фельдмаршал Барятинский лично попросил у императора за Петрушу и передал ему в руки прошение нашего сына направить его на службу по Военному ведомству. Не может быть, чтобы столь храбрый и доблестный полковник, да ещё и редчайший специалист-топограф с опытом преподавательской работы не пригодился в государстве!

Дарья Власьевна встала со своего кресла и радостно подошла к мужу, обняв его за плечи.

– Дорогой! Так бери чистый лист, перо и чернила… Давай, прямо сейчас составим нужный текст. А завтра покажем его Петру.

Посоветовавшись с мудрой супругой Дарьей Власьевной, одобрившей его план, генерал Бобровский предложил жене в столь поздний час вместе пойти на боковую. Ведь любое серьезное дело всегда лучше начинать при солнечных лучах. Как известно: «утро вечера мудренее». Проснувшись с первыми петухами, умывшись и сделав зарядку, генерал написал своему старому сослуживцу генерал-фельдмаршалу Барятинскому обстоятельное письмо с просьбой поучаствовать в карьере отпрыска и составить протекцию перед императором Александром II Николаевичем:

«…ибо по окончанию Кавказской войны и после своей женитьбы, а затем рождения нашего внука Петра Петровича мой любезный сын, отставной полковник Главного штаба военных топографов Пётр Васильевич Бобровский, мечтает вновь вернуться на службу в Военно-учебное ведомство» …

Зная полковника Петра Бобровского как доблестного офицера и сослуживца своего фаворита, Государь поддержал кандидатуру, предложенную князем Барятинским. Вот так и началась вскоре новая служба Петра Васильевича на Кавказе.

***

Задача, поставленная императором Александром II перед полковником Бобровским, была, действительно, и сложная, и почетная. А главное – новая! Предстояло срочным порядком выехать в Северную Осетию. «И в здешних местах, почти в военно-полевых условиях на территории Владикавказской крепости с нуля построить новое здание Военной прогимназии с последующим преобразованием оной в кадетский корпус». Предстояло набрать в штат опытных преподавателей и воспитателей из офицерского состава, писарей, цирюльников, сапожников и другой обслуги из нижних чинов, а также священника и врача. В новом учебном заведении планировалось обучать до пяти сотен воспитанников, выпустив их из прогимназии хорошо обученными, физически крепкими унтер-офицерами для дальнейшего поступления в юнкерские училища, согласно выбранной военной специальности. Кто-то из гимназистов после шести лет обучения шёл в артиллеристы, кто-то выбирал кавалерию. Те ребята, кто мечтали о море, отправлялись в Морской кадетский корпус в Санкт-Петербург. А некоторые из воспитанников Владикавказской военной прогимназии, проучившись за казённый счёт, поступали учиться на преподавателей различных специальностей. Военная реформа шла постепенно, буквально шаг за шагом и набирала силу. В те годы менялись и перестраивались в сторону улучшения многие программы обучения будущих офицеров.

Сам новоиспечённый директор Владикавказской военной прогимназии имел богатый опыт воспитательской и преподавательской работы в родном Орловском Бахтина кадетском корпусе, где до участия в Кавказской войне дослужился до капитана. И здесь, в Осетии, он продолжил обучать своих воспитанников сложнейшему и важному предмету – военной топографии, столь необходимой при составлении стратегических карт и планов местности перед сражениями, а также для ведения разведки любых действий неприятеля. Что ни говори, таких военных специалистов, как полковник Бобровский, в России можно было посчитать по пальцам! Здесь, на Кавказе, он завершил и свой фундаментальный труд по военной геодезии и топографии. По учебнику Бобровского училось ни одно поколение военных топографов.

Как же быстро и неумолимо летит время! Стоя на верхней видовой площадке Владикавказской крепости, Пётр Васильевич вновь погрузился в воспоминания. Только теперь о более ранней поре. Перед глазами, как будто наяву, предстали события пятнадцатилетней давности. Пётр вдруг вспомнил, что, когда уже подходила к завершению изнурительная, сорокачетырехлетняя Кавказская война, он остро почувствовал, что должен совершить какой-то особенный важный поступок, чтобы в дальнейшем было за что себя уважать.

…Прекрасно образованный, в отличной физической форме, блестяще владевший холодным и огнестрельным оружием, молодой офицер, которому тогда было едва за тридцать, не смог усидеть на преподавательской службе в кадетском корпусе на родной Орловщине, ведь в любимой России одна за другой шли жестокие войны. Молодой капитан Пётр Бобровский, горячо поддержанный своим отцом, генерал-лейтенантом Василием Тимофеевичем Бобровским, героем Отечественной войны 1812 года и других известных военных кампаний, неожиданно для многих сослуживцев и своих знакомых вдруг подал рапорт командованию о переводе его из Орловского Бахтина кадетского корпуса в действующую армию. Так он попал в инфантерию (infanteria – итал. яз. – пехотные войска), в 20-ю пехотную дивизию левого крыла Кавказской линии под начало к князю, генералу Александру Барятинскому, чуть позже назначенному Государем Наместником на Кавказе.

За годы участия в Кавказской кампании Пётр Васильевич сделал блестящую военную карьеру, научился не только думать широко, как государственный муж, но и брать на себя ответственность. И жил он теперь, ставя на первое место долг перед Отечеством, с чувством осознания своей важной роли в порученной Государем-императором великой миссии. Вспоминая пройденный путь, Бобровский поймал себя на мысли, что ему есть чем гордиться, и что смолоду чести державы и чести своего родителя он не посрамил. А ведь трудностей выпало немало и ему, и всему его поколению…

После сокрушительного поражения в Крымской войне Российская империя оказалась в международной изоляции. Многие государи, которых царь Александр II считал прежде союзниками, обратили против него оружие. В особенности унизительными выглядели условия Парижского договора 1856 года, в результате чего Россия потеряла возможность держать военный флот на Чёрном море, что делало уязвимой южную границу страны. Перед императором Александром II стояли серьёзные внешнеполитические цели – во что бы то ни стало вернуть и приумножить престиж Отечества и славу русского оружия. Государю и его свите понадобилось приложить немало дипломатических усилий в переговорах с Францией, Англией и Австро-Венгрией, чтобы вернуть на Чёрное море Военный императорский флот державы. Всё больше его внимание привлекали и дальневосточные рубежи империи, а также прикаспийские земли…

При Самодержце Александре II Российская империя переживала беспрецедентный подъём. С тысяча восемьсот шестидесятого по семидесятые годы было отменено, наконец, крепостное право, проведены финансовая, судебная, цензурная, военная реформы. А также – реформы городского самоуправления, высшего и среднего образования, направленные на просвещение, в том числе и простого народа. Империя значительно расширила свои территории за счёт нескольких, успешно проведённых военных кампаний. В результате границы России простирались через всю Евразию, вплоть до берегов Тихого океана.

***

Вновь взглянув с высоты крепостной видовой площадки на грозно ревущий Терек, полковник Бобровский вспоминал о яростных боях за Кавказ… Почему-то в этом красивом горном месте, приближенном самой Матушкой-природой к небу, солнцу и Богу-Творцу, ему всегда хорошо думалось. Здесь, как казалось Петру Васильевичу, находилась его личная духовная обитель, где в непрерывных поисках счастья и смысла жизни проходил катарсис его души, которая приобретала силу и становилась более совершенной, встречаясь наедине со своим высшим и лучшим «Я». Здесь он ставил себе важные цели. Здесь отчитывался Богу о сделанном, каялся о содеянных грехах и подводил итоги. Здесь вспоминал о главных людях в своей судьбе и о событиях, перевернувших его жизнь на сто восемьдесят градусов…

В Кавказской кампании Бобровский проявил себя способным и храбрым командиром, который всячески заботился о простых чинах. Был Высочайше пожалован Золотым Георгиевским оружием, украшенным выгравированной надписью: «За храбрость», орденами Святой Анны с мечами и бантом и Святым Владимиром с мечами. Несмотря на участие в опасных баталиях, ранен ни разу не был.

Василий Тимофеевич не зря послал на войну любимого сына Петра в сопровождении своего собственного телохранителя хевсура, не однажды спасавшего ему жизнь. Звали его Чичико Джухашвили. С древнегрузинского «джуха» означает «сталь». А хевсуры, как известно, проживавшие с давних времён на Кавказе в районе реки Аса или реки Богов, были лучшими воинами. Они мастерски, на уровне искусства, владели стальным коротким мечом-шашкой и небольшим круглым щитом, украшенным крестом посередине. Поговаривали, что этот особенный народ, отличавшийся крепким телосложением, ростом выше среднего, светлыми, чуть вьющимися волосами и голубыми, зелёными, в редких случаях «огненными», то есть карими глазами, состоял в дальнем, но тесном родстве с крестоносцами, побывавшими в этих горных местах ещё в двенадцатом веке. Одна из старых легенд так и гласила, что когда-то «два князя, потомки богов, прилетевших на землю из дальних миров, привели на Кавказ свои народы с Уральских, в ту пору Рипейских, гор. Звали их Скиф и Сармат» … Мужчины-хевсуры носили лёгкие, но крепкие стальные кольчуги, сплетенные из тонких, плотно прилегающих колец, и короткие мечи. Их одежда, даже головные уборы в виде прямых, невысоких шапочек из чёрного бархата, а также щиты и флаги были украшены небольшими крестами в круге, похожими на знак «плюс». С древности все хевсуры были христианами, но архаичные традиции в жизни этого удивительного, особенного народа играли всегда основную роль. На их родине в Хевсуретии действовали свои законы. Там не было сословий и привилегированных классов, потому как все жители были равны и свободны. Здесь, среди хевсуров, родился красивый обычай, основанный на подчёркнутом уважении к женщинам их рода, который был широко распространен у донских и терских казаков. Если во время поединка женщина вставала и бросала платок между сражавшимися воинами, схватка немедленно прекращалась. Ещё одной важной традицией хевсурского рода считался добровольный уход стариков и безнадёжно больных в Анаторийскую усыпальницу – древний могильник, дабы не потревожить ненужной заботой о себе своих близких. Это небольшое, старинное хевсурское село Анатори или «город мёртвых» в исторической области Пирикитской Хевсурети располагалось на правом берегу реки Аргунь. Старики хевсуры рассказывали, что жил в том селении род Анаторели, вымерший от эпидемии чумы или чёрной оспы под самый корень. Так и пошла традиция – уходить умирать в ту деревню, изготовить себе в общей усыпальнице специальное ложе и ждать прихода смерти…

В общем, Чичико Джухашвили был в особой чести в семье Бобровских. Когда Петр Васильевич стал входить в силу, то отец его сам попросил своего молодого телохранителя обучить русского юношу-дворянина древнему боевому искусству парикаоба – фехтованию на прямых хевсурских мечах-шашках с палашевидным лезвием и закруглённым остриём – «хмали», с маленьким круглым щитом, величиной всего-то с небольшую тарелку.

На что хевсур со свойственной ему сдержанностью и достоинством ответил Петру Тимофеевичу Бобровскому: