Душа альбатроса 6 часть. Под крылом альбатроса

– Перфаворе, аютатэми э сальварэ мио суачеро! – (Пожалуйста, помогите спасти моего сына! – итал.) – истошно кричала молодая женщина, схватив за руку Бориса и не обращая никакого внимания на то, что платье на ней было порвано в клочья и практически оголяло её грудь. – Иль мио бамбино эль дэнтро сото ли мачери! – (Мой малыш там, под завалом! – итал.) Лё сэнто пьяндже! (Я слышу его плач! – итал.) – Женщина была не в себе от горя…

– Синьора, си кальми! (Мадам, успокойтесь – итал.) – постарался привести её в чувства Бобровский. – До вэ ля сентито? – (Где вы его слышали? – итал.) Женщина, вдруг словно пришла в себя и молча резко показала на руины дома.

– Братцы, вы двое, проверьте там, пусть мать покажет, где она слышала ребёнка…

Тут же два матроса побежали к развалинам, некогда добротного дома и, прислушавшись, через пару минут, не тратя ни секунды, приступили к разборке развалин. Женщина, не обращая внимания на происходящее вокруг, как обезумевшая волчица, на мгновение сосредоточенно прислушиваясь, тут же кидалась раскапывать камни и отбрасывать доски и всякий хлам, окровавленными руками…

«Сила материнской любви и надежды!» – пронеслась мысль в сознании Бобровского, вспомнившего в эту минуту о любимой жене, так мечтавшей о детях.

– Вот он! – вдруг крикнул один из русских моряков, обнаружив под завалом руку ребёнка.

С трудом подняв, то ли кухонную полку, то ли доски от потолка, моряки, наконец, вызволили из-под завала мальчонку лет пяти, почти невредимого, но напуганного до смерти. Счастью матери не было предела…

– О, русские! Вы ангелы! Вас послало нам само небо, а не море! – воскликнула женщина, прижимая к груди вновь обретенное дитя и пытаясь поцеловать руки его спасителям.

Это был один из тех счастливых случаев, когда Бог, видя настоящую материнскую любовь, отчаяние и невыносимые страдания, посылает помощь и спасение в образе отзывчивого и доброго человека, который, рискуя собственной жизнью и благополучием, не задумываясь, спешит на помощь и помогает, во что бы то ни стало.

Сменяя друг друга, спасательные партии русских матросов квадрат за квадратом обходили разрушенный город и прислушивались к малейшим звукам и стонам, доносившимся из-под развалин.

– Эй, синьор! Синьорита! – выучив наизусть заветные слова на итальянском и произнося, чтобы их поняли: «Субито! Корраджо!» («Сейчас! Держитесь!» – итал.). – Не откладывая ни секунды, стремились они на помощь пострадавшим.

Вечером шестнадцатого декабря в Мессине произошли новые подземные толчки, разрушившие до основания старинную церковь Санта Мария Аннунциатта дей Каталони, под обломками которой оказалась большая партия русских спасателей. Шестеро человек погибли. А тем, которые выжили, пришлось сделать срочные операции, несмотря на ураганный ветер и начавшийся проливной дождь.

Установили тенты, навели прожекторы, снятые с кораблей. В таких условиях одному из матросов пришлось ампутировать обе ноги. Жизнь его была на волоске от гибели. Но, к счастью, рано утром в гавань подошел итальянский плавучий госпиталь – линкор «Витторио Эмануэле».

Едва корабль бросил якорь, узнавшая о трагедии русских королева Елена Черногорская велела доставить на борт всех пострадавших и тяжелораненых членов экипажа «Адмирала Макарова». В платье сестры милосердия Красного Креста итальянская королева лично ухаживала за русским матросом с ампутированными ногами, заботливо кормила его с ложечки. Сострадание и милосердие были неотъемлемыми качествами её характера. Оказав первую помощь русским героям, Елена Черногорская села в шлюпку и храбро отправилась на борт эскадренного броненосца «Слава», чтобы с контр-адмиралом Литвиновым сообща скоординировать план масштабной спасательной операции. С дрожью в голосе она, прежде всего, высказала слова соболезнования:

– Я знаю, что среди ваших моряков тоже имеются жертвы. Все, кому нужна помощь, уже перевезены в наш корабельный лазарет, я лично позабочусь об их состоянии.

Контр-адмирал Литвинов никогда прежде не занимался спасением тысяч людей. Но в эти часы он успел разработать совместно с офицерами весьма эффективный план действий, показав королеве схему города, который был разбит им на отдельные сектора. За каждым участком Командующий практической эскадрой закрепил специально выделенные группы моряков, снабдив их инструментами и перевязочными материалами. Борис Бобровский был в эти минуты в кают-компании «Славы» и позднее отметил в своём дневнике, что все присутствующие восхищались не только величественной славянской красотой королевы, но и абсолютно чистым русским языком, на котором она говорила с офицерами.

– Господа! Обращайтесь ко мне – Елена Николаевна! И, пожалуйста, не удивляйтесь. С десяти лет я училась в Смольном институте Санкт-Петербурга. Это лучшее учебное заведение в Европе для образования знатных девушек, поэтому мой отец Никола I Петрович-Негош, король Черногории, счел необходимостью отправить меня именно в Российскую империю для получения всестороннего образования. Мы с мужем Виктором Эммануилом III, королем Италии, Албании и императором Эфиопии, испытываем самые сердечные чувства к русскому народу и его Государю. Я в юности ещё до замужества присутствовала на коронации Николая II Александровича, – улыбнувшись, она внимательно и серьезно посмотрела на контр-адмирала Литвинова и задала ему вопрос, много ли погибших среди русских спасателей?

– Да, Елена Николаевна, – ответил контр-адмирал. – Есть среди членов Гардемаринского отряда кораблей и те, кто пропал без вести. Очевидно, засыпаны под развалинами. В этой суматохе пока невозможно пересчитать все команды. И мы полагаем, новые жертвы ещё неизбежны…

Королева встала из-за стола, давая понять, что разговор завершен. Все присутствующие тут же поднялись со своих стульев. И тут многим бросился в глаза высокий рост этой женщины.

Кашлянув, Владимир Иванович Литвинов не растерялся и дал команду самому высокому из офицеров лейтенанту Бобровскому, оказавшемуся почти на голову выше Елены Черногорской, сопроводить королеву к её шлюпке, которую вскоре бережно спустили на воду. Покидая броненосец «Слава», царственная особа снова проявила женское участие, сказав с искренностью и со слезами на глазах, что Италия никогда не забудет подвига дружественного русского народа.

– Мы обязательно восстановим Мессину. И назовем возрожденные улицы и площади именами героев Балтийского флота!

Вскоре к российским спасателям присоединились экипажи отряда итальянских броненосцев и прибывшей эскадры Королевского флота Великобритании. Затем подоспели на помощь военные французские и германские корабли… Ими были спасены ещё около двух тысяч жителей Мессины. Постепенно в Мессину прибыли более шести тысяч военных на сорока кораблях из Италии, а также международная Миссия Красного Креста доставила триста врачей.

Около месяца после землетрясения продолжались спасательные работы по всему побережью. В результате чего интернациональным бригадам и национальной итальянской гвардии удалось извлечь из-под обломков и развалин домов около тридцати тысяч пострадавших. Своей сердечностью к оказавшимся в беде людям, выносливостью и почти безрассудной, самоотверженной храбростью русские моряки поразили всех других спасателей. Докторов и санитаров не хватало, забывшим про сон и еду офицерам и матросам самим приходилось оказывать первую помощь раненым.

В те дни самая авторитетная ежедневная английская газета «Дейли Телеграф» написала на своих страницах, что «англичане работали отлично, так же, как и итальянцы, но, понятное дело, не имели надежды превзойти русских. Эти, трижды осеняя себя крестом по православному обычаю, шли только туда, куда, казалось, ни один человек не способен пойти. Посматривая с подозрением на стену, грозившую обрушиться в любой момент, они продолжали работать, спасая каждого найденного человека…»

«Славные ребята – эти русские. Их руки не ведали боли и страха». – Так рассказал житель сицилийской Мессины в одной из неаполитанских газет.

«В истории Мессины были тысячи страниц человеческой доброты и щедрости, но самую нетленную страницу в этой истории вписали они – светловолосые славяне, столь сдержанные на вид и столь отзывчивые в деле…» – сообщит об этом событии газета «Ла Стампа».

«Где бы ни были русские моряки, по каким бы морям и океанам они ни ходили под парусами ли, на могучих крейсерах или броненосцах, всюду они искренно проявляли своё достоинство, благородство и человечность». – Отметил в дневнике старший штурман Борис Бобровский и, положив его в стол, вышел из своей каюты. Но, кое-что вспомнив, вернулся и дописал в блокноте: «Увы, моя дорогая Наташа! Чувство долга задержало наше возвращение из похода почти на месяц. Мне искренне жаль, что мы с тобой, родная, не побываем на свадьбе у Старков. Но в ближайшем порту, где будет возможность для стоянки «Славы», я обязательно поздравлю телеграммой наших друзей с самым счастливым событием в их жизни. Твой любящий Борис».

После завершения гуманитарной спасательной операции в Мессине Гардемаринский отряд Императорского Балтийского флота вернулся в Аугусту, взяв оттуда курс на Александрию, и вскоре с честью вернулся домой.

А на три тысячи непосредственных участников2 этого исторического учебного похода ещё долго сыпался золотой дождь из всевозможных наград от правительств Италии и Российской империи. Николай II вместе с супругой Александрой Фёдоровной на восстановление пострадавшего от землетрясения и цунами города, где столь доблестно отличились их подданные, выделили из собственного семейного бюджета пятьдесят тысяч рублей золотом и передали их от чистого сердца итальянцам. Говорят, что именно с той поры дружба наших народов стала ещё крепче…

***

Наступивший май тысяча девятьсот девятого года оживил Петербург и окрестности. Во всю на полянах зазеленела трава, тополя, казалось, за одну ночь облачились в глянцевую, изумрудную листву. Все в природе просыпалось и оживало и, умывшись первым теплым дождем, спешило жить. Задумчивая и кокетливая ольха, спутница петербургских болот, стараясь не отставать от стройных берез, усыпавших свои тонкие ветки желтоватыми бруньками, спешно украсила себя гроздьями изящных сережек. Несмотря на все еще холодный ветер, причиной которому по обыкновению был ледоход на Неве и Ладожском озере, солнечные лучи неистово пробивались сквозь плывущие по небосводу облака и радовали всех без исключения жителей Северной Пальмиры.

Поздним и ветреным вечером от Николаевского вокзала к Сенной площади направлялся закрытый конный экипаж, запряженный норовистым рысаком. Кучер, щуплый на вид мужик средних лет, уверенно и со знанием дела управлял этим красавцем. В экипаже, откинувшись на кожаную спинку сиденья, ехала счастливая молодая пара: элегантный морской офицер в повседневной черной двубортной шинели с двумя рядами по шесть металлических золоченых пуговиц, фуражке и форменных черных брюках. До блеска начищенные шустрым мальчишкой при выходе из здания вокзала ботинки подчеркивали педантичность военного.

Сопровождаемая им изящная дама в темно-бордовом легком русском пальто в тон к платью, казалось, противясь порывам петербургского ветра, придерживала левой рукой свою дорожную бархатную шляпку с замысловатой брошью, выполненной в технике скань из серебра в виде пера павлина. Радуясь прибытию в любимый город, дама чувствовала себя довольной и совершенно счастливой.

Дожди и порывистый ветер в начале мая мало смущали и уж, тем более, не удивляли жителей столицы. В России эти дни издавна связывали с разными приметами, но чаще всего, старики говорили, что тепло придет, когда дуб лист развернет, да когда черемуха отцветет. В этом же дивном месте – городе на болотах, были другие приметы. Старожилы поговаривали так: «Помаяться в мае осталось малость от ветров да холодов, как только Нева проснется да Залива своим теплом коснется, быть и на наших болотцах теплу».

Эти погодные неприятности столичные респектабельные дамы мало замечали, потому как в межсезонье редко дефилировали по бульварам в ветреную и прохладную погоду, предпочитая проводить время дома, а чаще – в уютных интерьерах светских салонов.

Борис Бобровский с супругой, изрядно утомленные дорогой из Москвы, где за несколько дней молодому офицеру удалось встретиться не только со своими старыми знакомыми и друзьями, но и обстоятельно пообщаться с выдающимся ученым и изобретателем Николаем Егоровичем Жуковским, направлялись в свою петербургскую квартиру в доме на Большой Морской.

Проезжая мимо фешенебельных банков, многочисленных учреждений по некогда главной улице Петербурга, Борис невольно вспомнил рассказ покойного отца о том, как во времена императрицы Елизаветы в створе этой самой улицы со стороны Невского проспекта был построен одноэтажный временный Зимний дворец, в котором размещался весь двор императрицы, пока строили нынешний Зимний. Царице, будто бы было спокойнее жить здесь, у стен Петровского Адмиралтейства, где селились кораблестроители, моряки и старшие офицеры флота, всегда готовые защитить Ее Величество от «всякой беды о двух ногах да с кинжалом в руках».

– Какой холод, однако! – сидя на кожаном сиденье уютного экипажа, сказала Натали. – В Москве намного комфортнее погода, я считаю.

– Скоро будем дома. Представь себе, что ты сидишь в уютном кресле возле камина и пьешь горячий чай, – сказал Борис, – потерпи, Фокси, осталось не больше четверти часа езды. Надо было всё же послушать тетушку и взять теплую шаль. Давай сюда свои руки, – предложил Борис, расстегивая шинель.

– Что ты, в самом деле?! Какую еще шаль? Тут никакая шаль не поможет. Я боялась, что на привокзальной площади нас с тобой ветром унесет… Впервые подумала, что в таком случае, думая о безопасности, следует себя вести, как мой папа’. Его не то, что ветер, поезд не сдвинет, коли он сам не пожелает, – пошутила Натали, уютно прижавшись к мужу.

Обнимая свою Фокси, так Борис ласково называл Натали с первых дней семейной жизни, он чувствовал не только нежность и любовь, но и большую ответственность за это хрупкое создание, обладавшее, меж тем, волевым характером. Натали и впрямь напоминала лисичку, особенно когда улыбалась или нежилась на солнце, закрыв глаза от удовольствия…

– Меня, признаться, давно удивляет, почему для наших прекрасных дам не придумают на межсезонье верхнюю одежду? Ну, куда это годится! Разве это сложно? – тихо пробурчал Борис, нежно обхватив жену за плечи.

– Почему же, все есть. Не далее, как пару недель назад за обедом у вернувшихся из своей Пензенской усадьбы Головкиных мы говорили о моде в Европе на женские пальто «Аля Рюс».

– Какое совпадение! – пошутил Борис.

– Это не совпадение, а требование времени. Всё меняется! Дамы не желают больше сидеть целыми днями дома за пасьянсом, мой милый! Мы хотим быть активными и нуждаемся в удобной одежде! Ну, и теплой тоже! –прижимаясь к Борису плотнее, сказала Натали. – Кстати, парижский модельер по имени Пуаре увлеченно принялся за это дело. А «музой» стали… Ты, Боренька, никогда не догадаешься, что так вдохновило этого известного парижского кутюрье, – оживленно тараторила Натали.

– И что же, скажи на милость, раз уж зашел разговор? Мне теперь самому стало нестерпимо интересно это узнать…

– Не поверишь, «Русские сезоны» Сергея Дягилева. Вот так! Думаю, у нас в Петербурге уже этой осенью все модницы будут в таких пальто, с каракулевыми горжетками и муфтами.

– Прекрасно! Приятно слышать, что и в этом Россия-Матушка воодушевляет мир на создание чего-то прекрасного и нужного для человека!

Борис был и впрямь рад и доволен такой новости. Тотчас вспомнив о матушке, неизменно следившей за всеми новинками моды, он представил Катерину Александровну, гуляющую по Парижу под ручку с графом Александром Дмитриевичем Гурьевым в пальто «Аля Рюс». «И, конечно, Джессика и Софья заботами маменьки, наверняка, уже пошили себе модную верхнюю одежду», – с улыбкой вообразил он столь милую картину.

Из матушкиных писем молодоженам было известно, что уже четыре месяца тому назад граф продал своё имущество, включая бобровские охотничьи угодья, и переехал навсегда в Париж, поселившись рядом с маменькой и семьёй своей приёмной дочери. В голове Бориса Петровича мелькнула тревожная мысль: «Как же там наше родовое имение в Бобровке?». Он знал, что совсем недавно умер управляющий Паллукич.

Старший брат Петр Петрович с головой окунулся в новый роман из детективной серии «Приключения Карла Фрейберга, короля русских сыщиков». А Джесс, как и раньше, приобретала все вышедшие новинки из-под пера её мужа – популярного в России и Европе писателя.

Весьма успешную карьеру сделал Макар Дунчев, занявшийся в имении Катерины Александровны Бобровской не только разведением рысистых пород лошадей. Нынче Макар, оставив любимую супругу Софью с двумя малышами-погодками, находился в Америке…

Да уж, умела Натали удивлять своего супруга житейскими историями, от которых в его голове происходили какие-то важные и нужные метаморфозы, выводящие на совершенно не связанные, казалось бы, с ними темы.

Вот так однажды во время лыжной прогулки, которые она обожала, Натали сказала:

– Ах, как жаль, что я не птица! Как бы я хотела взлететь высоко-высоко, когда качусь с горы на лыжах. Вот если бы мои лыжи были раза в три шире, то можно было бы и по реке прокатиться, и любые препятствия перемахнуть, как считаешь, Боренька?

Именно тогда Борису и представился этот образ – «летящая, как птица, Натали на широких лыжах по водной глади» …

– Стоп! Подожди! – взволнованно попросил он. – Мне нужен лист бумаги и карандаш!

Тут же он набросал рисунок… Чуть нагнув голову и слегка склонив корпус, сложив руки по швам, летит лыжник в белом лыжном костюме…

– Я понял, понял! Эврика! – прошептал Борис, возбужденный неожиданной находкой образа для своей давней идеи. – Любимая, ты – чудо! Ты моя муза! Ты мой ангел! – целуя Натали, восторженно шептал он…

Так в голове Бориса Бобровского в одночасье сложилась полная картина летательного аппарата для нужд Военно-Морских Сил.

Как бы ни складывались обстоятельства, что бы ни происходило вокруг, но наступивший одна тысяча девятьсот девятый год был для молодой семьи Бобровских особенным. Борис поступил в Николаевскую морскую академию, где одновременно занимался и преподавательской работой на военно-морском отделении. С большим увлечением он корпел над специальной подготовкой теоретического курса для слушателей и одновременно прорабатывал основные моменты своего изобретения, которое готовился представить на суд военных инженеров и конструкторов Высшего военного совета.

– Ты бы, Боренька, завтракал, как следует, а то всё на бегу! Разве так допустимо? Ты велишь мне правильно распределять время, гулять, отдыхать и есть вовремя, а сам вечно торопишься, так и ослабеть недолго! – Натали, нежная, с чуть припухшими ото сна веками, убедительно поучала супруга, размазывая сливочное масло по свежеиспеченной румяной булочке. – Вот, как ты любишь. Сядь, прошу тебя, две минуты тебя не задержат! Смотри, о такой булочке, я уверена, мечтают многие твои слушатели, а она вот, перед тобой – на белой тарелочке с золотой каёмочкой, да и в масле уже…

– Ну, дорогая моя, это форменное баловство! – вернувшись за стол, сказал Борис, улыбаясь своей Натали, которая, как и подобает любящей жене, то хитростью, то увещеваниями, а то и попросту решительным тоном побуждала Бориса не забывать о еде.

Дома жена была военачальником и командиром, чему супруг был искренне рад. На службе в академии боевой опыт сражений в Русско-японской войне, сдержанность, интеллигентность и глубокие знания привлекали к увлеченному своим предметом преподавателю молодых офицеров. Курсы лекций Бориса Петровича Бобровского «Организация морской воздушной силы на флоте» и «Организация личного состава морской авиации как дополнительной службы наблюдения и связи» считались одними из самых интересных, познавательных и нужных в академии. Для закрепления темы своим слушателям Борис Петрович не раз повторял:

– Служба морской авиации может и должна быть употребима не только для совершения спортивных рекордов, но для активных боевых действий!

Помимо работы у Бориса было ещё много забот. Его давняя мечта – разработка макета и сооружение летательного аппарата для морских баталий – свела его с интересными и талантливыми учеными, изобретателями и конструкторами.

Еще до Русско-японской войны, в начале тысяча девятьсот четвертого года среди военных и гражданских специалистов, увлеченных вопросом воздухоплавания, с большим интересом обсуждались научные статьи хорошо известного в России и за ее пределами – профессора Жуковского. Николай Егорович Жуковский был первопроходцем среди ученых России, занимавшихся вопросами воздухоплавания. Его труды «О парении птиц», «О присоединённых вихрях» сыграли исключительно важную роль в разработке теории полетов.

Именно эта тема и была интересна Борису Петровичу Бобровскому, нынче съездившему к великому ученому в Москву для предметного разговора и представления своих чертежей и разработок летательных аппаратов для нужд морского флота. Слушая Наташу по дороге домой, он прокручивал в памяти основные события, случившиеся в минувшие дни, и восхищался прогрессивными знаниями Жуковского.

В начале нового века в Московском Государственном Университете под руководством Николая Егоровича была сооружена первая в России аэродинамическая труба. Затем в тысяча девятьсот четвертом году основан первый в мире Авиационный научно-исследовательский аэродинамический институт с лабораторией в Кучино.

В особый восторг Жуковского привела заключительная фраза из содержательного доклада Бориса Петровича: «Русский императорский флот должен обрести крылья!» Исторический анализ Бобровским недавнего прошлого отечественного воздухоплавания, которое, начиная с конца девятнадцатого века, шагнуло вперед стремительными шагами, вызвал бурю аплодисментов в ученой аудитории.

– Давайте приведём примеры развития самой идеи морской авиации, – продолжил после некоторой паузы Борис. Голос его стал звучать ещё более уверенно, а увлеченность темой невольно передалась слушателям. – В тысяча девятьсот четвёртом году в списки судов военного флота был зачислен крейсер 2-го ранга «Русь». Он появился благодаря смелой идее капитана 2 ранга в отставке Строганова, который на свои личные средства приобрел пароход «Лан», а затем на его базе создал новейший по тем временам корабль для ведения морской воздушной разведки. Впервые крейсер «Русь» был снабжен четырьмя змейковыми и четырьмя сигнальными аэростатами, способными подниматься на высоту двух с половиной тысяч метров и вести наблюдения за противником. Кроме того, Строганов приобрел для своего крейсера и воздушный шар, как ещё одно средство для передачи морских и радиосигналов на дальние расстояния. Идея была широко подхвачена на всех флотах империи.

– Мой друг князь Бутурлин во время Русско-японской войны служил мичманом в легендарном отряде владивостокских крейсеров, также оборудованных «воздушными змеями». Подобный аэростат имелся и на борту миноносца «Бравый» в тысяча девятьсот пятом году и был использован в момент, когда эсминец потерял управление и истратил почти все запасы угля, оказавшись беспомощным перед японскими боевыми кораблями, которые регулярно курсировали в этом квадрате. Тогда командир русского корабля, не растерявшись, поднял в небо змейковый аэростат, снабдив его команду искровым телеграфом. Сигнал «SOS» был принят во Владивостоке, благодаря чему навстречу «Бравому» из порта-крепости был послан миноносец, который провел чуть не погибший эсминец через минные поля в гавань на специальном буксире…

Увлечённым поисками новых идей военным инженерам и изобретателям было хорошо известно, что за пять лет змейковые аэростаты, сделав своё дело в развитии воздухоплавания, стали уступать место развивающейся авиации, в том числе и гидросамолетам. В своих передовых взглядах Бобровский был не одинок. Идеей создания гидросамолета был одержим известный корабельный инженер и летчик-испытатель Лев Марциевич, мечтавший создать на Черноморском флоте корабль-разведчик, несущий на своем борту гидросамолеты, способные взлетать с водной поверхности и совершать посадку – приводняться. Одним из важнейших назначений гидропланов Марциевич видел возможность установки на них специальной аппаратуры для фотографирования морских военных сражений.

С появлением первых боевых самолетов многие талантливые и прогрессивные военные морские инженеры и конструкторы прозорливо определили роль и значение авиации в вооруженной борьбе на море. Представив в этой поездке авторитетным московским коллегам свои исследования и рабочие чертежи будущего летательного аппарата, Борис с радостью выслушал их мнения о том, что его идеи были новаторскими, во многом опережали время и идеи других специалистов. Для осуществления замыслов Бориса Петровича Бобровского требовалось и огромное государственное финансирование. Задуманный им самолёт был способен не только осуществлять вертикальный подъем в воздушное пространство с палубы корабля, имеющей ограничения по дорожке разгона, но также отличался изяществом формы и, как предполагалось, должен был обладать манёвренностью и современным эффективным вооружением.