Марокканское солнце

Любовь Куклева

Марокканское солнце

ГЛАВА 1

Медленно отступала ночь, уступая дорогу свежести нового утра. С ясного небосклона скатился рассвет. Воздух, еще влажный, не обожженный суровым марокканским солнцем, облекся в полупрозрачную розовую дымку. Средь узких улиц Феса пронесся едва ли ощутимый ветерок, дыхание которого только однажды утром напоминает о себе. Легкие пушистые облака медленно брели по простору окутывающих землю небес, и, успев напитаться скоро разливающимся солнечным теплом, их мягкие бесформенные тела таяли, растворяясь в голубой лазури. Неизбежно утренняя заря проскальзывала сквозь щели закрытых на ночь окон, золотыми лучами врывалась в дома чрез решетки закругленных деревянных дверей, наполняла каждый уголок и закоулок узких улиц Феса. Наконец вдали послышались знакомые звуки ребаба и мелодии лютне, завораживающие слух только просыпающихся жителей города. Уже бодрые торговцы начали скоро заполонять свои лавки, выставляя взорам прохожих такчиты и джаллаба искусной работы с неповторимой вышивкой и выполненными в ручную орнаментами и узорами. Утро принимало полный расцвет и, ничуть не угасая, вдруг переливалось в сухой, жаркий марокканский день, наполненный жгучим солнцем и запахом песка…

Солнечный луч, упавший на ее длинные огненно-рыжие локоны, что мелкой льющейся волной были разбросаны по шелковой вышитой подушке, весело заиграл золотыми переливами. Лиза проснулась давно и недвижно теперь лежала в роскошной постели среди подушек и шелковых простыней. Большие изумрудно-зеленые глаза ее медленно оглядывали чужую комнату.

Высокие стены увешаны были яркими коврами с густой бахромой у низа, на решетчатых окнах красовались ярко-синие парчовые шторы, исшитые тонкими золотыми нитями. Чрез великолепные витражи дверей проскальзывал переливающийся утренний свет, наполняя жизнью нарядную комнату. У конца кровати находился зеркальный невысокий столик с разбросанными по поверхности лепестками алых роз, у изголовья с каждой стороны стояли небольшие беленькие тумбы, освещенные тусклым светом подвесных лампадок. В углу комнаты располагалась мягкая софа, облаченная в голубой шелк с вышитым золотым орнаментом по краю. Посреди же двух центральных окон находилось сооружение, напоминающее камин, с углубленной аркой внизу. Оно чуть выдавалось из стены и, словно было слито из ажурного, даже кружевного, легкого металла. У нижних краев его стояли две стройные, длинные золотые свечи.

Лиза приподнялась. Густые волосы небрежно пали на голые ее плечи. Она подняла голову, и в ее больших зеленых глазах блеснули слезы и вдруг крупными каплями скатились на белые щеки. Лиза молча и недвижно заплакала. Верхняя ее покрасневшая губка, что была пухлее нижней и чуть выдавалась вперед, слегка зашевелилась и задергалась от прихлынувшего удушающего рыдания. Ровные и тонкие ее брови изогнулись, поднявшись во внутренних уголках. Все нежное совсем молоденькое ее личико изображало жалость и безутешное страдание, но одновременно же искривленные страданием черты придавали облику девушки невообразимую миловидность и нежность. Изящная и тонкая фигура ее, напоминающая песочные часы, облечена была в почти неощутимую льняную рубашку розоватого оттенка с ажурным белым лифом на тоненьких бретельках и длинным подолом.

Лиза прижала к себе колени и, резко опустив голову, глубоко вздохнула. Далекое раздумье изобразилось в печальных ее глазах. Она медленно начала поглаживать покрасневшее лицо то прижимая белые ладони к губам, то хватаясь за голову, напрягая изящные пальцы, словно ей некуда было спрятать руки, словно не находила она места самой себе. Вдруг вне комнаты послышались чьи-то голоса, и Лиза, словно испуганная синица, подняла плечи, пытаясь спрятать в них голову. Ее странно-милые губы неслышно стали произносить слова молитвы. Слезы вдруг просохли, и девушка прислушалась. Стихло. Лиза откинулась на подушку, и из глаз ее вновь хлынули слезы. Она повернулась на бок и, глядя в окно, размышляла о всех происходящих с нею событиях и последних прожитых днях…

Лиза представила родное село Боголюбово. Здесь, совсем недалеко от Владимира, она родилась и выросла. Любимое и родное Боголюбово навсегда засело в сердце Лизы вместе с воспоминаниями и детством. Более двух лет девушка не возвращалась домой, но все равно отчетливо помнила она каждую его улочку и домик. По краям улиц росли тополя и осинки, по тротуарам насажены цветы и кусты сирени. Простые деревянные домики были огорожены невысокими заборчиками, за которыми без труда можно было разглядеть крылечки и лающих собак, что непрестанно охраняют вход в жилище дорогих хозяев.

Дом Лизы, ничем не приметный и крошечный, находился на самом краю села, там же располагалась и местная церковь, куда каждое воскресение девушка ходила вместе с родителями. Каждый воскресный день казался, тогда еще маленькой Лизе, праздником. Без труда она просыпалась и спешила нарядиться к службе. И сколько было восторга и счастья в наивных детских глазах, когда ее крошечные ножки в белых туфельках с бабочками переступали порог церкви. С улыбкой на странных утиных губках она пела христианские гимны, поглядывая на рядом сидящую мать. Казалось, не может быть ничего более искреннего, чем пение этой маленькой девочки, произносящей по памяти слова любимых гимнов. Однако же сколько серьезности было в детском личике Лизы, когда она вставала на молитву в конце службы. Она не умела притворяться, но искренно смеялась и плакала, радовалась и огорчалась.

Будние дни текли мерно и однообразно. Соболев Степан Романович, отец Лизы, с утра уезжал на работу во Владимир. Высокий, худощавый и прямой стан рыжего зеленоглазого Степана Романовича напоминал шпалы, которые он укладывал на железной дороге, за что односельчане и прозвали его – Шпалыч. Соболев, вдобавок к забавной внешности, и сам по себе был человеком веселым и общительным. Он производил впечатление некоего простачка, всегда приветливого и готового на всякое доброе дело. Порою, соседи посмеивались над Соболевым: звали его блаженным, Шпалычем, но он только пожимал в ответ плечами и уходил немного удивленный. Всегда же замечательным в Степане Романовиче было то, что он с кротким благоговением и открытой радостью говорил о Христе. Безусловно, слушали его по-разному: смеялись и крутили у виска, злились и раздражались, иные же напротив, с такой же радостью принимали и веровали в Иисуса Христа; как бы не слушали Соболева односельчане, коллеги и знакомые, но слушали, слушали.

Только коренастенькая, невысокая и беленькая Нина Платоновна проводила мужа на работу, как начинался ее нелегкий день. Соболева была страшной чистюлей и невозможной аккуратисткой – все идеально было в ее маленьком владении, которое даже смешно было назвать настоящим домом. Это была только одна комната, полупустая гостиная или зал, или спальня, смотря, в какое время и, кто в ней находился. В углу стоял старенький раскладной диванчик бежевого цвета, весь в катышках и дырочках по бокам. На полу лежал коврик, похоже еще бабушкин, но мягкий и теплый, особенно любимый всеми зимой, когда за замороженными окнами вьюжит злая метель и даже содрогается крыша. У стенки стоял низенький кривой шкафчик с покосившимися и вечно скрипучими дверцами. За тонкой стеной была кухня, раза в два меньше зала. У окна стоял крошечный столик, накрытый ажурной скатеркой, и три недавно купленных табуретки. Вдоль стены расположились две тумбы, старая газовая плита и новый белый холодильник, на который Соболевы копили не один месяц. Но и в этих двух комнатенках Нина Платоновна возилась полдня. Если же все было идеально вычищено, выбелено, она все равно находила себе работу и, словно пчелка в тесном улье, возилась и хлопотала если не в доме, так на грядках и в саду. Только к полудню Соболева управлялась и, отобедав вместе с Лизой, они садились на старый диван и читали Библию. Нина Платоновна была строгой и серьезной женщиной, но в тоже время прекрасной женой и любящей матерью. Самой главной ее заботой была цель привить маленькой дочери веру и любовь к Богу и Слову Его, все молитвы Соболевой начинались с прославления Иисуса Христа и горячих просьб о ребенке и муже. Каждое утро, закрывшись на кухне, когда все еще спали, она становилась на колени. Нина Платоновна чувствовала, что обязана быть примером дочери во всем и, тем более, в жизни, посвященной Христу.

Лизанька Соболева всегда с огромным нетерпением ожидала часа, когда мать обычно должна читать ей Библию вслух. Замерев, девочка вслушивалась в каждое слово, вдумывалась, задавала миллионы вопросов и делилась своими, уже личными, переживаниями с матерью. После они садились на мягкий коврик и молились.

После полдника, Лиза уединялась со своими игрушками в саду. Плюшевые мишки и зайчики скакали по веткам пахучих яблонек и груш, купались в лужах и спали под кучами листьев. Порою, и сама Лиза не отказывалась полежать в траве, а иногда и искупаться в грязевой ванне, образовавшейся в капустной грядке после дождя. Подобные забавы страшно веселили маленькую хохотушку и соседских ребят и девчонок, приходивших позабавиться вместе с Лизой и ее плюшевыми друзьями. Конечно, после всех этих игр и потех доставалось всем, правда по разному. За соседскими ребятами гонялись их родители с хворостинами в руках, мишки и зайки за уши весели на веревке после стирки, а Лиза, намыленная и выкупанная, рыдала в углу за диваном.

Классе в пятом в Лизаньке проснулся невообразимый интерес к языкам, особенно же к французскому и португальскому. Часами она учила уроки и читала книги на французском, сидя за маленьким столиком в саду. Позже Степан Романович соорудил для дочери беседку, в которой она могла проводить все свое свободное время. Только начинало теплеть после долгих морозов и сходил зачерствелый за зиму снег, как Лиза хватала все свои книжки и убегала в беседку. Многие ее привычки изменились. Не купалась она уже в капустных лужах, и не дружила с соседской ребятней, которая вдруг начала проявлять отчуждение и некоторую неприязнь к Лизе Соболевой. Но только стремление к Богу оставалось непоколебимым и возрастающим в Лизе. По-прежнему первой книгой оставалась Библия, и утро начиналась с молитвы. Вскоре девочка лицом к лицу встретилась с тем непониманием от людей, которое изо дня в день наблюдал ее отец. В школе отношения Лизы никак не складывались ни с одноклассниками, ни с учителями. Училась она неважно и, даже плохо, несмотря на все старания и порою чрезмерное усердие. Бывало, что Нина Платоновна не верила в то, что у такого старательного ребенка могут быть плохие отметки, и часто посещала уроки и внеклассные занятия, после чего убеждалась: все началось с отношения всей школы к ее дочери. И Соболева не ошибалась. Многие не верили открытости и жизнерадостности Лизы, принимая эти качества за лицемерие и притворство. Но центральной причиной была похожесть девочки на отца. Она никак не могла молчать и везде и всюду говорила о Христе, о Его любви и всемилостивом прощении. Потому на Лизу все чаще сыпались оскорбления, насмешки. В конце концов она превратилась в центр всеобщего негодования. Всегда и во всем была виновата именно Лиза, именно ее слова были источником всех зол. Но она не огорчалась и не переживала по этому поводу. Девочка просто пожимала плечами и улыбалась, не понимая всего окружающего ее негодования. Молясь по вечерам она вспоминала чуть ли не всю школу и просила за каждого. Родители, случайно услышав молитву дочери, останавливались друг против друга и в молчании глядели в пол. Нина Платоновна беззвучно плакала, но Степан Романович унимал ее и с улыбкой говорил: «Да брось, Ниночка, она не страдает, а напротив, учится держаться Христа, несмотря ни на что. Наша девочка разве жаловалась когда-нибудь? Нет. Не плач, милая голубушка, Лизонька уже такая взрослая в свои детские года, будем радоваться, Ниночка, будем славить Господа, дорогая.» – говоря это, Соболев обнимал супругу и целовал в мокрые щеки, которая почувствовав щетину на его лице, начинала смеяться и утыкалась лбом в его худые плечи.

Наконец, Лиза заканчивает школу и, вопреки всем придиркам учителей, отлично сдает экзамены и поступает во Владимирский институт, где учится на переводчика с французского языка. Соболевы всегда жили небогато, потому девушке пришлось жить у тети, родной сестры Нины Платоновны. Тетка была вредная и даже противная. Часто она сварлила и нудила с поводом и без. Однако, что было в ней замечательно – это любовь к бескорыстной помощи без всяких упреков. Лизе неплохо жилось у тети. Единственное, ее немало огорчало то, что поблизости не было ни одной церкви. Девушке приходилось обходиться без общения с верующими, но зато это побуждало ее еще более часто читать Библию и молиться. В институте Лизу вновь невзлюбили, как и в школе. В отделении, где училась девушка, учились одни девочки и двое мальчишек, точнее уже взрослых молодых людей, которым не было дела ни до чего, что творилось вокруг, они жили, словно отдельной жизнью. Однокурсницы, было видно сразу, страшно и неимоверно завидовали Лизе, она ведь была девушка очень красивая и нежно милая, что просто выводило из себя городских куколок.

Жизнь текла скучно и однообразно. Два года Лиза наблюдала продолжение нескончаемого спектакля ее жизни, в котором девушка играла самую последнюю роль. Но жизнь ее вдруг круто переменилась и, словно перевернулась, все вокруг стало иным. Случилось это однажды утром, когда Лиза, отправляясь в институт, села в автобус. На улице было жарко, самый разгар мая месяца. В транспорте было душно и полно народу, все толкались и жались друг к другу, страшно злились, ругались и потели, от чего в душном помещении стоял ужасный запах. Лиза кое-как протиснулась между двумя бабушками и пролезла к окну, чтобы глотнуть хоть капельку свежего воздуха, сочившегося через щелку еле открытой форточки. Иногда она приоткрывала губки и тяжело впитывала кислород.

– Жарко, правда? – послышался чей-то голос прямо за спиной Лизы.

Девушка вдруг, будто очнулась, и, подняв немного грустно бровки, обернулась. Позади, совсем близко, стоял молодой человек, такой же замученный и, как другие, удушенный жарой. До ужаса красивый, как показалось Лизе, чего раньше ей ни в ком никогда не казалось. У него была типично-славянская внешность: светло-русые густые волосы, серые глаза, не высокий и не низкий, на вид лет двадцати трех. Лиза кривовато улыбнулось и потупила взгляд, что испортило бы лицо любого другого человека, но только не ее. Девушка так казалась еще милее и нежнее, чем обычно, и незнакомец явно это заметил. Молодой человек на несколько секунд уставился сразу и на глаза, и на губки Лизы, и сам растаял в сладко-упоительной улыбке. Девушка еще более смутилась и отвернулась.

– Куда вы едите? – спросил неожиданно незнакомец, испугавшись потерять взгляд девушки.

– В институт… – ответила Лиза, будто сама сомневалась в правдивости своих слов. – Здесь недалеко… На Советской.

– Что вы? Я тоже там учусь… Как это я вас раньше не видел? – спросил молодой человек сам себя. – Жалко… – протянул он. – Руслан Громов… Меня зовут Руслан. – сказал он и с трудом вытащил зажатую меж людьми руку, протянув ее Лизе.

– Лиза я… Соболева. – ответила девушка, пожимая руку собеседника.

От остановки до института они прошли вместе, оживленно о чем-то беседуя. Лиза казалась немного скованной и рассеянной – никогда раньше не приходилось ей со столь наивной простотой общаться с человеком не из церкви. Девушка была удивлена такому приятному к ней отношению со стороны Громова, потому ей казалось непривычным то, что кто-то принял ее такой, какая она есть, хотя, по правде, они были знакомы лишь несколько минут. Во время пути Руслан был весел и непринужден. С некоторым возбуждением рассказывал он Лизе различные забавные истории и с искренним интересом слушал новую знакомую. Придя же на место они расстались, но Громов открыто выразил желание увидеться вновь, на что Лиза только мило улыбнулась и отправилась на учебу.

Уже к июлю, когда все учебные испытания были давно позади, Руслан и Лиза стали очень близки. Каждый день они завтракали вместе в кафе и до вечера слонялись по парку. Громов оказался очень верующим человеком, что Лиза сумела распознать, когда однажды решила ему засвидетельствовать об Иисусе Христе.

– Ты слышал когда-нибудь об Иисусе? – спросила она. – Я с раннего детства верую в Него и не могу жить без Его Слова, я не могу представить себе жизни без Библии… «Сейчас он вспылит…» – подумала тут же девушка. Реакция на свидетельство о Боге была лучшей проверкой, может ли она общаться с тем или иным человеком. Конечно, еще с тех первых минут знакомства Лизы и Громова девушка поняла для себя, что хочет быть ему другом. Руслан был хорош собой и, казалось, он неплохой человек, но мысль о том, что он, может, не верит или, больше, ненавидит Христа не давала Лизе покоя. Раньше она никогда не молчала, а теперь, будто готовилась рассказать о своей вере, о своей Жизни. Девушка не желала допускать этой мысли, но в глубине души она все-таки боялась, что после рокового разговора, ей придется выслушать от пока еще добродушного Громова все то, что она слышала от других людей в течении двадцати лет.

– А ты слышал об Иисусе? – продолжила Лиза.

– Знаешь, Лизанька, – Руслан уже давно так ее называл, потому что глядя на Соболеву, не мог назвать ее по другому. – знаешь, Лизанька, – повторил он. – Я хотел спросить у тебя тоже самое, но боялся разочароваться… – он подумал и продолжил. – Я тоже давно Христианин, но ты первая, кто понял меня по-настоящему. Я рос без родителей, в детском доме. У меня был хороший друг, его звали Сеня. Вместе мы ходили в церковь, здесь, во Владимире, на том краю. Но два года назад Сени не стало… Конечно у меня есть мои дорогие братья и сестры, но так как он меня не понимал никто. Вдруг появилась ты… Я почему-то сразу почувствовал в тебе родственную душу. Я боялся, что ты можешь оказаться противницей христианства… Я боялся… Я полюбил тебя, Лиза, Лизанька… – И они растворились в глазах друг друга.

На следующее утро Громов решил отвезти Лизу в церковь. Стоял июль и было ужасно жарко. Солнце палило так, словно хотело изжарить всех, ходящих под небом. От асфальта парило. Ветра не было, и ни один листочек не возмущал он на иссушенных деревьях. Руслан и Лиза, прокачавшись два долгих часа в душном и пыльном автобусе, наконец добрались до церкви. Вместе они вошли внутрь небольшого белокаменного здания, где было прохладно и тихо. Никого не было в тот день в церкви, кроме пастора, так как стоял душный вторник. Молодые люди, встав у одной из деревянных залакированных лавок, помолились. К ним подошел пастырь.

– Приветствую. – обратился он к Громову. – Давно тебя не видел, дорогой брат. – Он взглянул на Лизу. – Твоя невеста?

В глазах девушки выразилось удивление, и она вдруг посмотрела на Руслана.

– Это Лиза Соболева. Она родом из Боголюбова, под Владимиром… Тоже наша сестра во Христе.

– Замечательно, молодцы, что зашли. – ответил пастырь и пожал им обоим руки. – Пойдемте, выпьем чаю, побеседуем.

Они прошли в маленькую комнатку за залом. Посредине стоял столик и четыре стульчика. В углу находилась газовая плита и две тумбы. Тусклая лампа, покачиваясь, освещала это место. Пастырь предложил молодым людям сесть, поставив на стол тарелку с пряниками и три бокала чая.

– Возблагодарим Господа.

Пастырь помолился.

– Где же ты был, Руслан, так долго? – спросил он.

– Мне дали квартиру на другом краю… Каждый день учеба, экзамены… Все времени как-то не было.

– И в воскресение? – спросил пастырь и покачал головой. – Что ж дело твое, конечно, да трудно одному…

– Я и сам понимаю, Николай Иванович, трудно… Нужно чаще приходить…

– Да. – пастырь вздохнул. – Тяжело в наше время без Бога, тем более молодым… Даже если не имеешь возможности в церковь придти, то, смотри, не пренебрегай Словом Божиим, молитвой… Помнишь притчу о сеятеле? «… а упавшее в терние – это те, которые слушают слово, но, отойдя заботами, богатством и наслаждениями житейскими заглушают его и не приносит плода…».

– Молитесь за меня, Николай Иванович… Один я…

– Ты с Господом, Руслан, с Господом… – пастырь улыбнулся и взглянул на Лизу. – И с Лизой…

Громов, повернувшись, посмотрел на девушку, которая уже давно глядела на него. Николай Иванович кашлянул, прервав сладкое молчание. Молодые люди вздрогнули и вдруг засмеялись.

После они вернулись в зал и прочли все вместе несколько глав Евангелия от Иоанна. До самого вечера пастырь беседовал с Громовым и Лизой, отвечая на их вопросы и разъясняя прочитанное.

Стемнело. Молодые люди возвращались в город. Лиза, утомленная и вялая, дремала на плече у Руслана под громкие звуки электрички. Громов, уставившись в мелькающий пейзаж за окном, о чем-то думал. В вагоне было пусто. Только двое старушонок сидели неподалеку и громко разговаривали. Наконец, Руслан опустился щекой на рыжую голову Лизы и тоже заснул.

Медленно потом брели они под руку по тротуару до квартиры тетки Лизы. Налетели облака, и прохладный ветерок пронесся меж домами. Стройные, тощие фонари ярко освещали заезженный асфальт. Машин было, на удивление, мало. Только из редко проносились жужжащие «Жигули» и визжащие «Волги». Молча Громов держал руку Лизы в своей и перебирал ее тонкие пальцы. Девушка, иногда почувствовав щекотку, украдкой смеялась и морщилась, на что Руслан еще сильнее начинал щекотать ее ладони.

После затяжной осени пришла зима. Январь начался суровыми морозами и пургой. Несколько дней завывали ледяные метели и гулко стучал по замороженным окнам ветер. Громов, уже закончивший учебу в институте, каждый день, несмотря на обжигающий мороз, дожидался Лизу с занятий. Несколько месяцев ему не удавалось найти хорошую работу, потому целые дни он проводил с девушкой. Безусловно, ему приходилось подрабатывать то на газозаправке, то охранником, а иногда и грузчиком, чтобы просто питаться и греться.

Однажды, когда Лиза вернулась из института, Руслан пригласил ее к себе выпить кофе. В однокомнатной квартирке его было уютно и светло. Молодые люди, отряхнув с курток снег и раздевшись, сели за стол. Лиза, как всегда, была в приподнятом настроении и с легкой улыбкой довольства пила свой кофе, согревая продрогшие руки о чашку. Громов в этот день казался нервным. Он мало говорил и как-то прерывисто дышал. Часто он отрывался от трапезы и потирал ладони, после чего вдруг замирал, словно хотел что-то сказать, но, выдохнув, он прерывистым движением прикасался губами к чашке и продолжал мелкими глотками беззвучно отхлебывать горячий напиток.

– …и приглашают тебя в гости. – закончила пересказывать Лиза свой телефонный разговор с родителями. – Руслан, ты ведь приедешь? Мама сказала, что они будут рады познакомиться с тобой. Может… Я что-то сделала не так? Как ты думаешь? Руслан? Руслан… – последнее она тихо протянула.

– О чем ты? Ах, да… Конечно, съездим… Когда лучше? Весной? Хорошо… Весной… так… весной. Да, вот… – он потер лоб, будто бы вспотел.

– Что-то не так? Ты сегодня не в духе… Мне не кажется? – спросила Лиза, прищурив глаза и умилив бровки. – Что-то случилось? Опять с работой, да? Не переживай, Руслан, все обойдется…

Он молчал, глядя в стол.

– Да ты что? – взволновалась девушка и коснулась его руки.

– Просто не знаю, как лучше… Вдруг ты… Я хотел давно… Нет, не давно, но вот еще на кануне Нового Года, хотел сказать тебе, даже не сказать, а предложить… Может поженимся, Лизанька? – от волнения Громов напряженно улыбнулся и крепко сжал ладонь девушки. Он от чего-то похолодел и вновь согрелся. Громов молча смотрел на Лизу и не моргал, от чего его глаза, казалось, совсем близко.

Лиза, совсем умиленная, поднялась из-за стола и подошла к Руслану, который, еще не определив реакции девушки, медленно вставал со стула, не выпуская руки возлюбленной.

– Русланчик! – воскликнула внезапно Лиза и бросилась Громову в объятья, обвив его сильную шею беленькими ручками.

Он, наконец, улыбнулся и прильнул губами к щеке девушки. В глазах его показалась веселая искорка, и, раскачивая Лизу в объятьях, молодой человек радостно засмеялся в тон хохоту девушки.

Свадьба была назначена на март. Лиза созвонилась с родителями и сообщила, что скоро приедет, чтобы сообщить приятную новость. Ближе к выходным девушка отправилась к жениху. Соболева никак не желала ехать в деревню одна, но хотела представить отцу и матери своего будущего мужа. Однако случилось неожиданное: Громову вдруг предложили постоянную работу по специальности; выходить нужно было немедленно и, чтобы оформить все необходимые документы, следовало задержаться в городе на все выходные.

– Тогда поедем потом. – отрезала Лиза, услышав, что Руслан никак не может отправиться с нею сейчас.

– Лизанька, ты это брось… – уговаривал девушку Громов, поглаживая ее плечи. – Поезжай к маме с папой, а я, как улажу все дела, тоже приеду в Боголюбово.