Открытки счастья

– А что вы пишете? Политических призывов не делаете? Пропаганда ЛГБТ, экстремизма?

– Да вы посмотрите на нее, – закричала Вася, – какой экстремизм?

– Я не вас спрашиваю, – сморщился Максим Владимирович, отмахиваясь от Васи, как от мухи.

– Я просто подписываю открытки добрыми пожеланиями, – сказала Оля.

– Открытки ей от умершей бабушки достались, – опять ввязалась Вася. – Если все подписать и раздать, то тем, кто получил, счастье будет, понимаете? Можем и вам дать. И у вас счастье будет, и это… любовь. Оль, подпиши директору про любовь, от него недавно девушка ушла.

– Не надо мне ничего, – нахмурился Максим Владимирович, – ладно, сидите, подписывайте.

– Кстати, Максим Петрович, да? – Вася чуть не схватила директора за рукав пиджака. – Раз уж речь зашла, то спрошу. А можно мне в вашем торговом центре арендовать помещение под контактный зоопарк с содержанием…

– Нет, нельзя, – отрезал Максим Владимирович и пошел по коридору.

– Всего трех свиней, – закончила Вася, догоняя его.

Максим Владимирович остановился и с изумлением поглядел на Васю: – Кого?!

– Помните, я вам рассказывала про своих питомцев? Минипиги Ниф-Ниф, Наф-Наф, Нуф-Нуф вот еще, – Вася старалась не просто улыбаться, а делать это обворожительно.

– Вы вообще норма… – начал Максим Владимирович, но осекся, махнул рукой и пошел дальше.

– А свиньи- то? – кинулась за ним Вася. – Товарищ Самохин, может, все-таки…

– Нет, – рявкнул Максим Владимирович и сделал такое движение рукой, как будто хотел убрать надоедливую Васю из пространства, во всяком случае из своего.

Тут уж Вася и стараться быть обворожительной перестала, смотрела на директора вызывающе и хмуро.

В этот миг к ним подошла Оля и протянула товарищу Самохину подписанную карточку с пожеланием счастья и любви. Директор молча взял открытку и ушел.

– Какой отвратительный тип, – хмыкнула Вася, глядя ему вслед. – Зануда! Любви ему, как же! Да кто с таким вообще захочет дело иметь?!

ГЛАВА 6

РЫЦАРЬ ПОНЕВОЛЕ

Вася с утра была не в настроении. До трех часов ночи она пекла пряники и даже заснула у плиты. А рано утром, часов в пять, ей на мобильный телефон позвонил перепуганный бывший муж. Толик кричал, вел себя неадекватно и не мог толком объяснить, что происходит. К половине шестого путем наводящих вопросов Васе удалось понять, что стряслось. Выяснилось, что у жены ее бывшего мужа начались роды, что ночью Катю увезли в роддом и что Толик орет так потому, что очень волнуется насчет того, как все пройдет.

Вася как могла его успокоила, посоветовала Толику дышать глубже и заверила, что все будет хорошо и что «вообще все мы пройдем через такие испытания». В конце концов Толик отсоединился – побежал узнавать, как там его Катя. Вася отрубилась, но в семь утра Толик позвонил снова. Потом он уже звонил с периодичностью примерно раз в тридцать минут.

Вася терпеливо, как инструктор МЧС, повторяла Толику, что роды – это неопасно, и, «ей-богу, Толик, ты бы уже успокоился». Но Толик не успокаивался, он уверял, что после Васиного сеанса психотерапии ему становится легче, а потому просил выходить с ним на связь каждые полчаса. «Понимаешь, ты единственная женщина, к кому я могу обратиться за поддержкой! Ну не мужикам же мне звонить – засмеют! Пожалуйста, будь на связи!»

Вася удивилась сразу трем вещам: во-первых, тому, что Толик так волнуется за свою драгоценную Катю, во-вторых, что он названивает именно бывшей жене, и, наконец, тому, что Катя никак не разрешится от бремени. Однако же Вася пообещала быть на связи. Приехав в торговый центр, она честно держала телефон рядом с собой.

Посетителей в этот будний день в торговом центре было мало. Олин закуток с открытками сегодня тоже пустовал; уже несколько дней Оля ходила в различные инстанции – отстаивать свой обожаемый музей детства.

Вася скучала, от вида пряников ее уже немного подташнивало, а когда приходилось выкрикивать зазывалки, она, конечно, их выкрикивала, но чувствовала себя при этом немного сломавшимся роботом, у которого внутри что-то заело. «Вот пряники вкусные, на меду! Давай-ка в шапку покладу!» – довольно угрюмо сказала Вася проходившим мимо подросткам, но те только пожали плечами да прошли мимо. Вася сбегала в соседний отдел парфюмерии, надушилась духами, потом вернулась к себе. Но посетителей, охотников до ее пряников, по-прежнему не было.

«Ой, да ну эти пряники, не могу больше!» – Вася решила на полчаса прикрыть свою торговую палатку, пойти погулять, проветриться и заодно сделать доброе дело – покормить уток. Надо сказать, что зимой Вася частенько кормила птиц на набережной возле своего дома и в пруду возле торгового центра.

Вася купила пять батонов и потопала к пруду. В этот обеденный час там, кроме уток, никого не было. В последнюю неделю в городе резко похолодало и пруд схватился льдом.

После того как Вася приветственно махнула птицам батоном, по льду мгновенно прокатилась волна кряканья и беспокойства, и утки понеслись по направлению к кормилице. Свесившись через парапет набережной, Вася рвала батон и бросала куски уткам. Под мышкой у нее было зажато еще два батона. И в этот момент зазвонил телефон. Вытащив его из кармана, она увидела, что звонит Толик. Продолжая рвать батоны, Вася, почти как Юлий Цезарь, по слухам умевший делать несколько дел одновременно, попыталась еще и нажать на телефонную кнопку, чтобы ответить Толику. Однако Цезаря из Васи не вышло. В результате ее странной эквилибристики – следите за моими руками! – телефон вдруг выскочил у нее из рук и полетел на лед, к уткам. Птицы алчно бросились к Васиному мобильному, но поняв, что это несъедобное, обиженно загалдели.

«Мой телефон!» – обмерла от ужаса Вася. Она забегала вокруг парапета, простирая руки вверх, как артист в каком-нибудь фильме.

«А как же теперь Толик?!»

«Пожалуйста, будь на связи!» – словно бы раздался над прудом надрывный крик нуждавшегося в помощи Толика.

«А еще Оля должна была звонить, и вообще я только недавно поменяла телефон!» – Вася бегала вокруг парапета все быстрее, но толку от этого не было. Оставалось только одно – перелезть через перила, прыгнуть на лед и достать телефон.

– Интересно, насколько этот лед прочный? – сказала в пустоту Вася.

Утки что-то прокричали в ответ – типа, нам ничего, а как тебе, не знаем – и в целом не внесли ясности относительно прочности льда. Другого варианта, кроме как проверить лед на крепость экспериментальным путем, у Васи не было. Она вздохнула: все-таки не женское дело прыгать на лед и самой себя спасать, вот бы мироздание послало ей на помощь какого-нибудь рыцаря! Но оно разбежится, как же!

«А, ладно, где наша не пропадала!» – Вася положила батоны на скамеечку и занесла ногу через парапет, приноравливаясь, как будто к прыжку.

– Эй, вы чего? – раздался рядом мужской голос.

Вася радостно обернулась – уж не послал ли ей бог в самом деле рыцаря? – и крикнула:

– Мужчина, помогите мне, пожалуйста!

И в ту же секунду застыла.

«Мужчиной» оказался Самохин Максим Владимирович. Красная куртка, красная спортивная шапка, настороженный взгляд. Вообще не рыцарь.

– Что вам нужно? – Максим Владимирович не выказал никакой радости от того, что увидел Васю.

Вася передумала прыгать и разлетелась навстречу Максиму Владимировичу:

– Максим Владимирович, как хорошо, что это вы! А вот вы же спортсмен, да? Значит, вам не составит никакого труда перегнуться через перильца и достать мой…

– Какие еще перильца? – попятился Максим Владимирович.

– Да вот же! – Вася подвела его к парапету и указала на лед. – Видите, там, да сюда смотрите, вон телефон лежит! Так это мой.

Во взгляде Максима Владимировича читался вопрос: а почему ваш телефон лежит там, а не в кармане или в сумке, как у нормальных людей?

– Да вышло так, – пожала плечами Вася, – я уток кормила, и телефон случайно выскочил у меня из рук.

Максим Владимирович вдруг стал к ней принюхиваться.

Вася смутилась и непроизвольно отступила на шаг. Она и сама к себе принюхалась: что со мной не так? И тут вспомнила, что перед прогулкой забегала в парфюмерный отдел, где продавщица побрызгала ее модным парфюмом, напоминавшем, ой…

– А вы вообще трезвая? – в лоб спросил Максим Владимирович. – Телефоны в пруд бросаете, и пахнет от вас, уж извините, коньяком.

– Чтооо? – взревела Вася. – Вы о чем вообще? Да я максимум, что себе позволяла в последние сто лет, так это глинтвейн!

Подумав, Вася бросила в пространство довольно странную, но ей самой казавшуюся убедительной фразу.

– Я вообще не пью. А даже если пью, то закусываю эклерами.

Но во взгляде Максима Владимировича по-прежнему читалось недоверие. И вдруг он что-то как будто бы понял.

– Аааа, – протянул Максим Владимирович, – вы это специально, да? Узнали, что я регулярно прогуливаюсь здесь в обеденное время, и все подстроили?

– Что? – не поняла Вася.

– Ну бросили телефон на лед, и…

– И? – У Васи даже волосы встали дыбом, как шерсть у кошки. – Ну что?

– Чтобы меня подкараулить и закадрить?

– Да ты себя видел? Закадрить? – Вася заклокотала, как взбесившийся чайник. – Да я… да ты! Да вы вообще, что ли? – от волнения Вася скакала с «вы» на «ты», как блоха. – Я в это место все время хожу, батоны специально покупаю, уток кормлю, им холодно, голодно. А вам уток не жалко, что ли?

Максим Владимирович изумленно глядел на нее и молчал.

– Конечно, вам людей-то не жалко, что утки! – с горечью заключила Вася.

Ей показалось, что Максим Владимирович как-то колеблется и что он еще все-таки мог бы стать рыцарем.

– Мне очень нужен телефон именно сейчас, – сказала Вася, – там человек в роддоме! Мой бывший муж переживает из-за родов, это серьезно, понимаете?

Глаза у Максима Владимировича сделались как блюдца.

– А кто рожает? Ваш бывший муж?

– Ой, да не важно, – махнула рукой Вася, – короче, я должна быть с Толей на связи.

– Ну и будьте, я-то при чем, – Максим Владимирович посмотрел на часы, – у меня вообще обеденный перерыв закончился. Мне на работу пора.

Он отверг свой последний шанс стать рыцарем – смял его, выбросил в урну и всем видом продемонстрировал, что уходит.

Вася махнула рукой: ну идите, идите, век славных рыцарей прошел, вот они, современные мужчины в действии!

– Да я лучше прыгну на этот лед, убьюсь об него, но вас просить ни о чем не буду! – пробормотала Вася.

Она решительно сняла пуховик, бросила его на лавочку к батонам и перегнулась через перила набережной.

– Стойте! – Максим Владимирович подскочил к ней. – Лед проломится, идиотка вы этакая. Ладно, я попробую достать.

Максим Владимирович перемахнул длинные ноги через перила и прыгнул вниз, на лед. Он приземлился относительно удачно – чуть-чуть поскользнулся, но тем не менее устоял и осторожно, пробуя лед на ощупь, двинулся к тому месту, где лежал телефон. Вася подбадривала его: давайте, вот так, уже близко, почти дошли!

Однако «почти» не считается, и, когда до телефона оставалось всего ничего, лед под Максимом Владимировичем, который в общем-то и не собирался быть рыцарем, треснул, и Максим Владимирович – рыцарь поневоле – провалился в воду. Практически синхронно с ним под водой скрылся и Васин телефон.

Поняв, что человек тонет, Вася заорала так, что лед на пруду треснул еще больше. Ситуация осложнялась тем, что мужчина пытался вынырнуть, но зацепиться за скользкий лед было сложно. Вася перебралась через перила и прыгнула вниз.

Максим Владимирович уже хрипел, его шапка быстро-быстро, как челнок, ныряла, металась над водой.

Вася легла на лед, поползла и стала тянуть к Максиму Владимировичу руки – держитесь за меня, не смейте тонуть, слышите!

Утки волновались, не понимая, что происходит.

Наконец Максим Владимирович как-то исхитрился зацепиться и почти выполз на лед. Вася, продолжая лежать на животе, усиленно замахала руками – вот вам моя рука помощи!

Но злой Максим Владимирович сделал гневный жест, отвергающий Васину помощь, дескать, погибну, но тебя мне не надо!

Вася огорченно убрала бесполезные руки – зачем же так ее обижать?!

Презрительный жест дорого обошелся Максиму Владимировичу, потому что он опять чуть не ушел под лед.

Наконец Максим Владимирович выполз на устойчивую поверхность, а потом на набережную. Недовольные утки с гомоном разлетелись. Вася тоже кое-как вернулась в исходную точку этого нелепого приключения, к скамеечке, где лежали ее пуховик и батоны, и подошла к Максиму Владимировичу. Вид у него был плачевный.

Вася вскрикнула:

– Ой, мамочки…

Максим Владимирович глотал воздух, сухой на нем была только шапка.

– Вам это… – подала голос Вася, – домой надо. Вы мокрый совсем, на воздухе вообще околеете. Если вам идти некуда, идемте ко мне, я недалеко живу, я вам все высу…

Максим Владимирович ответил ей таким взглядом, что Вася отступила, и отчеканил:

– Иди ты, знаешь, куда?!

Вася пожала плечами – ну, как хотите. И спасибо вам за помощь! За то, что хотя бы попытались, но не смогли, да, не смогли достать мой телефон!

Мокрый Максим Владимирович вскарабкался по обледеневшим ступенькам и побрел прочь, являя собой странное и даже пугающее зрелище. Над его красной шапкой вился пар, создавая впечатление нимба. Максим Владимирович напоминал какого-нибудь йети, снежного человека, решившего прогуляться по городу.

Вася вздохнула: эх, жаль, очень жаль, что так вышло. И Максима Владимировича жалко, и телефон.

***

Вечером того же дня Вася купила новый телефон и первым делом позвонила Толе.

– Толик, я ненадолго выпала из эфира по уважительной причине, но ты не волнуйся, роды – обычное дело, вот увидишь, что все будет хоро…

Но Толик ничуть не волновался, он даже как будто и не заметил Васиного отсутствия «в эфире». Перебив ее, он радостно сообщил, что стал отцом.

– Васька, это главный день в моей жизни, понимаешь! В сравнении с этим все, что было до него, вообще какое-то неважное! – Толик говорил бестолково и быстро, через слово сбиваясь на радостный смех.

Вася вздохнула: ага, значит, все, что было раньше, до этого прекрасного дня, включая меня, наш недолгий брак и нашу дружбу, для тебя было неважным?! Но вслух сказала:

– Здорово. Поздравляю тебя с сыном!

– Спасибо, – проорал счастливый Толик, – вообще это дочь, два семьсот, представляешь?!

– Очень хорошо, – снова механически, не вдумываясь в смысл сказанного Толиком, сказала уязвленная Вася, – настоящий богатырь.

Толик проорал, что больше говорить не может, потому что торопится к Кате, и умчался в свою новую счастливую жизнь.

Однако Вася быстро задавила ревность по отношению к Толику и, махнув рукой на свои несбывшиеся ожидания и несправедливость мироздания, на следующий же день отправилась в магазин детских товаров, где долго и с искренней теплотой выбирала для дочки Толика подарки. Вася всегда считала, что настоящая дружба – это если ты радуешься за друга, когда ему хорошо, даже при том, что это «хорошо» с тобой никак не связано. И если Вася не умела быть счастливой, то дружить она умела. А потому она решила поздравить Толю и Катю с рождением дочки, подарить подарки и тихо уйти из Толиной жизни, чтобы не нервировать Катю. В конце концов, Вася догадывалась: не всякой женщине понравится, что ее муж дружит со своей бывшей женой. И если раньше ей как бы не было до этого дела, то теперь, когда она видела, что Толик по-настоящему счастлив, не хотела мешать его семейной идиллии.

***

Вася стояла за прилавком, перебирала пряники и при этом думала, вернее, додумывала всю ту же, терзавшую ее в последнее время мысль.

«Вот что со мной не так? Почему люди вокруг меня счастливы, а я… А как же я?» – горестно вздохнула Вася. Помимо личных проблем ее волновала и еще одна. После того, как Максим Владимирович по ее вине провалился под лед, Вася за него переживала: жив ли, бедняга?

На следующее утро после происшествия на пруду она высматривала Максима Владимировича в торговом центре, однако того нигде не было. Простудился, заболел, помер? Вася уже не знала, что и думать, и предполагала самый пессимистический вариант.

В обед грустная Вася поплелась к пруду, чтобы покормить птиц. Дойдя до набережной, она принялась сзывать уток, но они, памятуя вчерашнее, не слишком охотно устремились ей навстречу и смотрели на нее с подозрением, словно прикидывая, не будут ли эти странные люди и сегодня нырять в их прорубь. И вдруг в какой-то момент Вася увидела идущего вдоль набережной Максима Владимировича. Удивившись и обрадовавшись тому, что он все- таки жив, Вася радостно взметнула батон в воздух и поприветствовала директора. Как вежливый человек, она даже хотела осведомиться о его здоровье, однако он, увидев ее, замахал руками и шарахнулся в сторону, словно Вася чумная, а вместо батона у нее в руке топор или ружьишко. Убыстряя шаг по дорожке к торговому комплексу, Максим Владимирович громко кашлял.

– Вам надо микстуру от кашля! – крикнула Вася ему вслед. – Я могу принести, у меня есть!

Максим Владимирович оглянулся, злобно прокашлял-забулькал в ответ и ушел, ничего не сказав.

– Да ну вас всех! – рассердилась Вася.

Она бросила дурам-уткам батон и тоже потопала в сторону торгового центра.

Оставшийся день Максим Владимирович, проходя мимо ее прилавка, смотрел на Васю так, будто хотел сжечь ее отдел вместе с пряниками. И кашлял до хрипоты.

ГЛАВА 7

ТОЧКА НА СНЕГУ

Перед Олей стояли баночки чернил разного цвета: электрические синие, изумрудно-зеленые, бордово-винные, пронзительно красные; вся палитра красок, как у художника. Считая каллиграфию своеобразной живописью, Оля и чувствовала себя художником. Она могла любую фразу расписать в целую картину; можно сделать букву похожей на цветок или на хвостик маленькой птицы, это слово успокоить плавными линиями, а следующее подчеркнуть, усилить изогнутыми. В подобной творческой геометрии букв таилась особая магия. Оля старательно выводила буквы: завиток к завитку, тщательно, как вышивальщица укладывает стежки, писатель собирает в ловушку идеи и образы, художник – краски, музыкант – аккорды и ноты, она выписывала слова. Вот так когда-то, много лет назад, кто-то взял в руки тростниковую палочку или взмахнул легчайшим птичьим пером и написал первое слово. И от этого слова начался отсчет новой истории человечества.

Письмо поднимало настроение, успокаивало Олю; ей казалось, что в каллиграфии вообще есть некая гармония. Буквы переплетаются друг с другом, слова выстраиваются во фразы, образуют связный, выстроенный тобой (своеобразная буквенная архитектура в действии) текст; это ты собрал разрозненные элементы, как кирпичики, во что-то единое, осмысленное.

Часто по выходным Оля садилась за стол и писала разное: личный дневник в форме письма самой себе, что-то забавное для Васи, плакаты, карточки для музея детства. И всякий раз после этого ей казалось, что ее мир будто протерли тряпочкой, навели в нем порядок. У каждого есть свой способ бороться с окружающим хаосом: Вася Колокольцева ходит к психологу, кто-то печет пироги, танцует вальс или танго, вышивает, вяжет крючком, отчаянно шопоголит, наглаживает котов, собирает марки. А Олиным личным способом гармонизировать внутренний и внешний мир стала каллиграфия.

Кроме того, Оле вообще казалось важным сохранить свой почерк. Однажды она задумалась о том, что одним из экспонатов музея детства в ряду тех утраченных вещей, о которых мы сожалеем или должны были бы сожалеть, скоро может стать почерк. Человеческий почерк, который в нашу цифровую эпоху, становится чем-то редким, забытым. Ежеминутно в мире миллионы людей на клавиатурах своих компьютеров и телефонов выстукивают тонны бессмысленных и важных, смешных и грустных сообщений, и лишь немногие из нас пишут что-то от руки.

Оля посмотрела на кипу лежащих перед ней открыток и вздохнула, почувствовала то самое состояние «нагори» – сожаление о том, что уходит. Уходят из нашей жизни рукописные письма, поздравительные открытки, и сам почерк сегодня тоже – уходящая эпоха. Меняются сознание, скорости, ценности, мы ставим теперь электронные подписи, объясняемся в любви, отправив СМС-сообщение (память телефона услужливо подсказывает три нужных, стершихся от частоты использования слова) или просто смайлик в виде сердечка, множим цифровые сообщения, на праздники шлем друг другу одинаковые картинки (разослать всем знакомым по телефонной базе, поздравить с Восьмым марта или с Новым годом, получить такую же в ответ – бессмысленный круговорот картинок в природе).

При этом вся наша телефонная переписка иллюзорна и ненадежна, словно дом на песке: поменяешь сим-карту, сломается телефон, и вся информация пропадет, будто и не было.

Что касается Оли, то она бережно хранила старые письма родителей, записочки, которые мама оставляла для нее по утрам в детстве, дурацкие рисунки со стишками Колокольцевой, свои, не менее идиотские, ответы Васе, послание несостоявшейся Татьяны Лариной – признание в любви десятилетней Оли однокласснику (она тогда писала это письмо три дня, старательно, взволнованно выводила буквы, а потом постеснялась отдать его адресату) – много бумажных свидетельств прожитых дней.

Перечитывая рукописные письма, ты чувствуешь тепло руки писавшего их человека, его индивидуальность. Любой почерк неповторим, как снежинки, узор на пальцах, как душа человека. Теряя свой почерк, мы теряем целый мир и в каком-то смысле себя.

Оля достала из пачки открыток карточку со снегирем, подписанную пятьдесят лет назад. И спустя много лет почерк неизвестного ей отправителя говорил об индивидуальности этого человека, об искренности его чувств, хранил тепло его рук. Оля, хотя уже знала текст карточки наизусть, еще раз его перечла, вгляделась в буквы. У незнакомца был удивительно красивый почерк, в жизни она встречала такой только у Веры Павловны. Оля задумалась. Вера Павловна как-то рассказывала, что когда-то в геологоразведке у нее был друг, который и научил ее каллиграфии. Из текста открытки следовало, что она была написана в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году, где-то на Севере. Вере Павловне тогда было двадцать с небольшим… А что, если этот Леонид и был тем самым человеком?

Ее размышления прервала Вася. Колокольцева появилась с двумя стаканчиками кофе и подмигнула подруге: чин-чин, пора устроить кофейную паузу!

Пока пили кофе, Вася долго жаловалась Оле на то, какой все-таки противный тип этот Максим Владимирович и как таких только земля носит!

Оля пожала плечами: а по-моему, он довольно симпатичный! Но Вася фыркнула так, что Оля замолчала. Вася привела еще сто пятьдесят восемь неоспоримых доводов в пользу того, что директор Самохин – гад, каких поискать! Но уже где-то после первой десятки аргументов Оля сломалась и – прости, Вася! – перестала слушать подругу.

Ее мысли по-прежнему занимала старая открытка. В этой карточке не было ничего такого, что могло бы заставить Олю подорваться с места и броситься разыскивать адресата и отправителя: ну мало ли поздравительных открыток люди отправляют друг другу? Миллионы миллионов! Да и текст на ней был самым обычным – кто-то кого-то поздравляет с Новым годом, говорит о любви, желает счастья. И все-таки что-то Олю беспокоило, не отпускало, словно застряло занозой и все время напоминало о себе.

Вечером она позвонила племяннику Веры Павловны.

– Оля из Петербурга, – приветливо отозвался Михаил, – помню, конечно. Подписанная открытка в вашей пачке? Видите ли, я не знал, что с ней делать, и положил ее к вашим открыткам. С этой старой карточкой связана давняя история, тетя Вера искала ее адресата. Она оставила записи, там фамилии, адреса. Если хотите, я вам их отправлю, или приезжайте в Москву, я передам вам ее тетрадь.

– Я приеду, – сказала Оля.

Следующим вечером, в пятницу, она села в поезд, а ранним субботним утром Оля вышла на московский перрон.

***

В отличие от Петербурга, в Москве уже было много снега, и город выглядел по-зимнему. Племянник Веры Павловны, пожилой, усталый мужчина, тяжело опирающийся на трость, встретил Олю на машине и отвез ее туда, куда она первым делом хотела попасть.

На кладбище было тихо. Чистый белый снег искрился на солнце, покрывал землю. Деликатный Михаил сказал Оле, что будет ждать ее у входа, и, не желая мешать, ушел.

Вера Павловна смотрела с фотографии, как будто говорила: «Здравствуй, Оленька, я знала, что ты придешь».

Красные гвоздики на белом, солнце взрывает снег, высекает алмазные искры, так что Оле больно смотреть на ослепительно белый цвет – до слез, до разрывающей боли.

«Вот уж этого не нужно, давай обойдемся без трагизма! – улыбается с фотографии Вера Павловна. – И вообще, Оленька, мы с тобой давно договорились: в этом мире столько прекрасного, что мы не должны испытывать ничего, кроме…»

Оля кивнула – я помню.