Открытки счастья

«Ничего, кроме благодарности».

Она подняла лежащий неподалеку прутик и написала им на снегу «спасибо».

После этого слова Оля поставила точку одним из тех восьми способов, которым учила ее Вера Павловна. Идеально выведенная на снегу – Вера Павловна была бы довольна ученицей – надпись.

И все-таки у Оли было ощущение, что точку ставить рано и что какая-то важная, главная история начинается только сейчас.

Снежную тишину нарушил какой-то шорох. Обернувшись, Оля увидела, что рядом с ней, на ветке рябины, сидит снегирь.

Когда она уходила, ей казалось, что красногрудая птица смотрит ей вслед.

***

Долго пили кофе в кофейне, и Михаил рассказывал Оле о Вере Павловне, в частности о том, что в последний год она занималась поисками некой женщины, которой хотела передать открытку своего товарища.

– Это запутанная и очень старая история, – вздохнул Михаил. – Как вы знаете, Вера Павловна работала картографом и большую часть жизни провела в геологоразведочных экспедициях с обширной географией. Потом, когда здоровье уже не позволяло мотаться по стране, она стала работать в институте геологии, вела общественную работу, поддерживала отношения со своими товарищами по экспедициям. У нее было много друзей и знакомых, но среди большого числа коллег она особенно выделяла Леонида Тихонова, часто упоминала его имя. Они познакомились в шестьдесят девятом году, когда тетя Вера, вскоре после окончания института, приехала на Север в составе геологоразведочной партии. Тетушка говорила, что именно этот молодой человек привил ей любовь к каллиграфии и многому ее научил. А приблизительно год назад тетя рассказала, что на встрече товарищей по геологоразведке, которую проводил ее институт, она встретила своего бывшего знакомого, и тот передал ей ту новогоднюю открытку с птицей, что сейчас находится у вас, Ольга. Дело в том, что Леонид Тихонов погиб зимой тысяча девятьсот семидесятого года. Какие-то его личные вещи, не имевшие ценности, разобрали на память его товарищи. И вот спустя годы, один из них, просматривая старые книги, принадлежавшие Леониду, нашел среди страниц подписанную открытку. Очевидно, Леонид написал ее своей девушке, но отправить карточку так и не успел, потому что в январе, вскоре после Нового года, он погиб. Нашедший карточку геолог отдал ее тете Вере, рассчитывая, что, возможно, у нее получится передать открытку адресату. Однако Вера Павловна о девушке Леонида ничего не знала. Тем не менее тетя считала своим долгом разыскать подругу погибшего товарища. Последний год жизни она потратила на то, чтобы найти эту женщину – писала в разные города родным Леонида, его однокурсникам по институту и товарищам по партии.

Михаил достал из портфеля пожелтевшую от времени папку.

– Здесь записи тети Веры, старые карты той экспедиции, фотокарточки, какие-то адреса. Наверное, я должен был бы разобраться в этой истории, но обстоятельства таковы, что на днях я уезжаю из Москвы и вернусь теперь нескоро.

Оля не стала спрашивать его о подробностях, тем более что из сказанного ранее Михаилом она поняла, что его подводит здоровье и вскоре ему предстоит серьезная операция.

– Признаюсь, я неслучайно положил эту подписанную открытку к вашим, – продолжил Михаил, – наверное, втайне надеялся, что, ежели вас заинтересует эта история, вы продолжите поиски. Так что, если бы вы смогли разобраться в этом деле, вы бы очень помогли мне, Вере Павловне. И возможно, кому-то еще.

Оля взглянула на пожелтевшую тетрадь, бумажные листы, испещренные столь хорошо знакомым ей почерком, и, в тот же миг приняв решение, сказала:

– Я попробую!

Михаил давно ушел, кофе в чашке остыл, а Оля все сидела в кофейне за тем же столиком, перебирая содержимое старой папки. Внутри оказались старые геологические карты, очевидно сделанные рукой Веры Павловны, тетрадь с записями, письмо в конверте, выцветшая от времени черно-белая фотография и вырезанная из журнала статья. В статье из январского журнала за тысяча девятьсот семидесятый год корреспондент П. Рокотов писал о геологах, встречающих Новый год в геологоразведочной экспедиции, вдали от дома, в сложных условиях русского Севера. Заметку сопровождала фотография, на которой на фоне скромно наряженной елки сидели несколько молодых мужчин и одна девушка. В смеющейся девушке с косами Оля узнала Веру Павловну. Под статьей стояла фамилия журналиста и дата репортажа – декабрь 1969 года. Фотокарточка из архива Веры Павловны была точно такой, как и фотография в журнале – та же группа людей в бревенчатом доме, запечатленных на фоне новогодней елки. На обороте карточки рукой Веры Павловны было написано: «Ст. Зима, 31 декабря 1969 года».

Оля взяла конверт, мысленно извинилась перед Верой Павловной за то, что должна прочесть чужое письмо, и стала читать.

***

Из обращения к адресату и по общему тону было понятно, что Вера Павловна пишет незнакомой возлюбленной своего товарища, той самой Евгении. В первых строчках Вера Павловна объяснила мотивы, побудившие ее написать это письмо.

«Дорогая Женя, в силу моего возраста и слабого здоровья у меня нет уверенности в том, что я успею найти Вас и смогу лично рассказать Вам о Леониде. Так что пусть это письмо в каком-то смысле станет рукописным вариантом моих воспоминаний, которые мне кажется важным донести до Вас. На случай, если меня не станет, кто-то, надеюсь, все же сможет передать Вам открытку Леонида и мое послание».

Письмо Веры Павловны можно было назвать своеобразным дневником воспоминаний; она рассказывала о том, как после окончания института, в шестьдесят девятом году, отправилась в свою первую геологоразведочную экспедицию, что первое время на Севере она скучала по родному Ленинграду и дому, что ей в принципе было непросто выносить суровые бытовые условия и как в этот период ей очень помогла поддержка товарищей по отряду.

«Особенно я сдружилась с одним из своих коллег – Леонидом Тихоновым. Как и я, Леонид был ленинградцем, поэтому нас объединила любовь к городу и к профессии (мы оба были увлечены картографированием и геофизикой). Леонид был немногим старше меня, но его профессиональный опыт и блестящие способности сразу вызвали мое уважение и намерение относиться к нему, как к наставнику. Леонид стал опекать меня – помогал советом, поддерживал, когда я однажды повздорила с начальником экспедиции из-за серьезного расхождения в важных, как мне тогда казалось, вопросах. Долгие снежные вечера (если бы вы знали, Женя, как долго тянется зимний вечер, когда вокруг на сотни верст только бесконечные снега!) мы с Леонидом часто коротали за разговорами. Вспоминали родной Ленинград, потому что в снежном безмолвии Севера, в котором мы как будто оказались заперты, ленинградские парки, дворцы, Эрмитаж, белые ночи над Невой, встречи со школьными друзьями – все, что составляло нашу прежнюю жизнь, казалось теперь таким далеким. Обсуждали прочитанные книги, подсчитывали, сколько оттенков есть у снега (мы с Леонидом соревновались в том, кто больше их придумает или назовет), мечтали о том, что будет на этой земле через пятьдесят или сто лет. А однажды я узнала о его увлечении каллиграфией и попросила научить меня ее основам. Леонид стал давать мне уроки красивого письма. С тех пор, благодаря ему, каллиграфия стала большой частью моей жизни».

Оля перестала читать, задумалась. Словно бы откуда-то из глубин памяти к ней теперь возвращались разрозненные воспоминания и выстраивались в единое целое. Срабатывал эффект фотопленки – в прошлом что-то зафиксировалось в Олиной памяти, но до поры до времени хранилось в ее сознании нетронутым, а тут вдруг начало проступать, проявляться. Она стала вспоминать подробности разговоров с Верой Павловной о ее друге, который увлекался техникой, каллиграфией, лыжным спортом. Вспомнилось Оле и то, как теплел голос Веры Павловны, когда она говорила о нем. В ее голосе тогда появлялись интонации любящей женщины, которые другая женщина всегда угадает и почувствует.

Оля вновь взяла письмо и продолжила чтение.

«Дорогая Женя, признаюсь, хотя мне это и нелегко – я была влюблена в Леонида. Но что в этом удивительного – не влюбиться в него было невозможно! Его интеллект, обаяние, многочисленные таланты привлекали к нему людей, в нашем отряде он был душой компании. Однако, узнав, что у него есть любимая девушка, я запретила себе даже думать «в эту сторону» и рассматривала наши отношения с Леонидом исключительно как дружеские. Знаете, Женя, по той теплоте и нежности, с которой он говорил о Вас, я понимала, как сильно он Вас любит, как много Вы для него значите. К сожалению, я никогда не расспрашивала его о подробностях и даже ваше имя узнала уже спустя много лет (сдается мне, что Леня ревностно оберегал ваши отношения и не хотел ни с кем делиться самым личным, потаенным). Впоследствии мне пришлось сожалеть о том, что я практически ничего о Вас не знаю, но об этом позже».

Страницы складывались в воспоминания о прожитой яркой, наполненной событиями, встречами с интересными людьми жизни. Вера Павловна с гордостью рассказывала о своих товарищах, повторяла, что вся отечественная геология и геофизика во многом держалась на героизме наших изыскателей, на их мужестве и силе духа.

«Смелые, отважные люди открывали русский Север, осваивали недра земли, строили магистрали, летали в космос, совершали научные открытия. Составляли величие нашей страны».

Вера Павловна вспоминала, как в декабре шестьдесят девятого, за несколько дней до Нового года, в экспедицию приехал столичный корреспондент – писать статью о буднях и праздниках советских геологов. «Накануне Нового года Леонид принес елку. Ребята обрадовались, сказали, что надо бы ее нарядить. «Люди все немного дети, даже если они суровые мужики-геологи!» – рассмеялся тогда Леонид.

В новогодний вечер я смастерила игрушки из фольги и ваты, ребята нарядили елку, мы организовали стол. Писали открытки и письма близким, слушали Москву по радиоприемнику.

– А до Москвы теперь сто непролазных гор и снегов! – вздохнул корреспондент.

Мы фотографировались, обнимались и поздравляли друг друга с Новым годом. Несмотря на трескучий мороз за окнами, на душе у нас было светло и тепло оттого, что рядом с тобой люди, ставшие близкими, от осознания, что мы делаем нужное для нашей страны дело, приносим пользу и что впереди у нас долгая, наполненная интересными событиями жизнь. Потом танцевали и пели. Помню, что московский корреспондент спел нам тогда песню прекрасного барда, чьи песни потом долгие годы сопровождали нас в наших странствиях по стране.

Как сейчас помню – метель за окнами, лица ребят, елка с неказистыми игрушками, и приятный мужской голос поет под гитару.

Все это было в другой жизни, дорогая Женя. Ни страны, ни тех людей больше нет. И все-таки в минуты отчаяния, когда кажется порой, что и не было ничего, а так – привиделось или приснилось то наше двойственное, трудное, а все-таки прекрасное прошлое, я повторяю себе: нет, не привиделось, а было на самом деле. И великая страна, и героические люди, и моя юность.

Я достаю тогда ту фотокарточку: встреча семидесятого года, мои товарищи – героические мужики и немного дети, метель за окнами нашего дома, чувство светлого счастья».

Письмо было длинным. Но Оля понимала, что на самом деле оно было куда длиннее, чем эти семь страниц убористого почерка. Вера Павловна писала его много лет – должно быть, ей было важно выговориться.

В том месте, где она сообщала незнакомке о гибели Леонида,

ее почерк дрожал. Даже самый совершенный каллиграф иногда не может совладать с чувствами. Вера Павловна писала, что через десять дней после Нового года Леонид с товарищем отправился «на маршрут» выполнять задание, однако из-за обрушившегося на край снежного бурана геологи сбились с пути, не смогли дойти до зимовья и на базу не вернулись.

Звучало сухо, безэмоционально, но по почерку Оля видела, что эти строчки резки и прерывисты, написаны дрожащей рукой и словно кричат от боли.

«Дорогая Женя, Леонид погиб в январе. Не буду писать о том, каким ударом стала для всех нас и для меня лично гибель наших товарищей. Долго потом у меня перед глазами стоял тот миг, когда Леонид попрощался с нами, обернулся на пороге дома, махнул нам рукой и ушел в снег. В свой последний снег, из которого он больше не вернется. Позже долгие годы, Женя, я не могла видеть никакие оттенки снега».

Оля отложила письмо, посмотрела в окно, за которым сейчас кружились снежинки. Каким бывает снег? Алмазным на солнце, лиловым в сумерках, отливающим голубым, розовым, сиреневым где-нибудь в лесу. Но чаще всего он белый, как молоко, как чистая страница. Как саван. Последний снег.

«Дорогая Женя, спустя три месяца я вернулась из экспедиции и, оказавшись в Ленинграде, хотела найти Вас, чтобы рассказать Вам о Леониде, о том, как сильно он Вас любил. Но поиски и расспросы в кругу наших с ним общих знакомых ни к чему не привели, ведь я даже не знала Вашего имени. Шли годы. Но вот недавно, целую вечность спустя после тех событий, ко мне в руки попала старая открытка, которую Леонид написал Вам в тот памятный новогодний вечер. И тогда я решила все-таки попробовать найти Вас. Уже два месяца я переписываюсь с однокурсниками Леонида, с его коллегами. Кто-то из них удивляется, чего ради я придаю значение старой открытке, случайно попавшей ко мне в руки. Но знаете, дорогая Женя, прожив долгую жизнь, я стала считать случай «мощным орудием провидения» и верить «в невидимое», в некую предначертанность событий и их логику, даже если она для нас, на первый взгляд, неочевидна.

Именно поэтому я верю в то, что это письмо из прошлого будет доставлено и так или иначе попадет к Вам.

И да, мне необходимо передать его в Ваши руки. Ради памяти Леонида, нашей с ним дружбы, его любви к Вам. Да и для меня самой это имеет большое значение. Мне кажется, если вы получите эту открытку, та новогодняя ночь в каком-то смысле повторится, прошлое снова станет реальностью и что-то важное вернется.

Прощайте, дорогая Женя, и будьте счастливы!»

История жизни на семи страницах – нежное чувство к человеку, любившему другую женщину, горечь по утраченному и несбывшемуся, благодарность, ностальгия. Всё сплелось, но за долгие годы переплавилось и выкристаллизовалось в одно – верность памяти погибшего друга. В нежность к нему и к его возлюбленной.

И эту нежность Оля теперь бережно – согревая в ладонях – хотела передать той, кому она предназначалась.

***

Открыв тетрадь Веры Павловны, Оля увидела списки, содержащие около пятнадцати фамилий женщин с именем Евгения; против некоторых стояли даты рождения и адреса. Какие-то фамилии были зачеркнуты, из чего Оля сделала вывод, что Вера Павловна так или иначе проверила их и убедилась, что это не те, кого она ищет. Несколько адресов находились в других городах, какие-то в Петербурге. Все московские адреса, за исключением трех последних, были зачеркнуты.

«Значит, эти три адреса Вера Павловна проверить не успела, – подумала Оля. – Ну что ж, мой поезд уходит послезавтра, поэтому завтрашний день я посвящу поискам».

***

Во времена студенческой юности Оле приходилось работать с архивными документами, и во многих из них часто встречалось сухое безжизненное слово «выбыл» или «выбыла». В документах оно означало, что такого человека больше нет. В каком-то конкретном месте его нет (если речь шла, допустим, о домовых книгах) или на этой земле уже нет, для канцелярских записей было не столь важно – выбыл, и все тут. Что на самом деле стояло за этим «выбыл» – некая драматическая история или банальный переезд, не расшифровывалось, тем не менее данное слово звучало грустно и безнадежно, как некий приговор.

– Выбыл, – сказал, как отрезал, услышав ее вопрос открывший дверь пожилой мужчина.

– Кто «выбыл»? – растерялась Оля. – Я вообще-то назвала вам женскую фамилию.

– Ну, значит, выбыла, – пожал плечами хозяин квартиры. – Нет здесь такой. Мы переехали в этот дом десять лет назад, и я понятия не имею, чем вам помочь.

Дверь закрылась.

Грустная Оля стояла на одной из улиц спального района Москвы, застроенного тысячами домов. Это только в теории кажется, что найти человека в наш век оцифрованных баз данных легко, а на практике страна – это огромный стог сена; вот и попробуй найти в нем иголку – одного конкретного человека!

Тем не менее Оля отправилась проверять второй адрес из списка Веры Павловны. Искомый дом находился в районе Сретенки. Переулков здесь оказалось так много, что прежде, чем найти означенный дом, Оле пришлось изрядно поплутать. Наконец она оказалась перед нужной квартирой; Оля долго звонила в дверь, однако ей так никто и не открыл.

К вечеру она добралась до третьего, последнего московского адреса, указанного Верой Павловной. Пожилая женщина с именем Евгения никак не могла понять, чего Оля от нее хочет. Сначала она вообще не хотела разговаривать, потом сказала, что знает, как мошенники сейчас ловко разводят людей. Но красногрудая птица со старой открытки заставила ее улыбнуться. Узнав о цели Олиных поисков, женщина вздохнула:

– Даже жаль, что эта романтическая история приключилась не со мной! К сожалению, я не та, кого вы ищете.

На прощание Оля подарила хозяйке квартиры подписанную новогоднюю открытку из числа тех, что захватила с собой в Москву. Женщина тоже поздравила Олю – в конце ноября уже было можно! – с наступающим Новым годом.

Следующим утром Оля проснулась рано. Ее поезд в Петербург уходил днем, и в оставшееся до отъезда время можно было придумать что-то интересное – сходить в музей, посмотреть на празднично украшенный город, пройтись по новогодней ярмарке…

«Нет, проверю-ка я опять тот адрес на Сретенке, где вчера никого не оказалось дома», – решила Оля.

Она сдала номер в отеле и вышла в раннее, только начинающее рассветать утро.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧАСТЬ 2

СЕРДЦЕ СЕРДЦУ ВЕСТЬ ПОДАЕТ

ГЛАВА 8

ЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ

В перерыве между вызовами врач московской станции скорой и неотложной медицинской помощи Андрей Гордеев смотрел фильм про американских гангстеров.

Гангстеры тридцатых годов двадцатого века, как на подбор, харизматичные и стильные, лихо палили из своих кольтов, наказывали врагов и любили красоток. Андрей вдруг представил, что он не медик Гордеев, двадцати восьми лет от роду, проживающий на Сретенке в городе Москве, а предводитель гангстеров где-нибудь в Чикаго прошлого века.

Вот он, большой и брутальный на сто десять процентов, просыпается утром, бреется опасной бритвой и напевает что-то из Фрэнка Синатры.

The words that make you mine.

Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Три божественных слова.

А теперь, моя дорогая, я жду ответа.

Слова, которые делают тебя моей.

Он очень-очень доволен собой и улыбается в зеркало собственному отражению – он знает, что стоит ему свистнуть, любая «дорогая» примчится, чтобы услышать от него эти скупые слова любви. Потом он надевает черный костюм-тройку от лучшего портного, шляпу, шарф и в сопровождении своих крутых вооруженных парней садится в ослепительный лимузин и едет вершить судьбы преступного мира. В кармане у него смит-вессон (два), и весь он – стиль и опасность. Да, зовут его Маурицио, Пеппе или, как вариант, Джованнелло.

Поскольку его жизненное кредо гласит, что пуля многое меняет в голове, даже если попадает в задницу, временами он кого-то отстреливает, так, для порядка, чтобы держать врагов и своих парней в тонусе. Блондинки с идеально уложенными волосами пачками падают к его ногам. Брюнетки тоже.

– Гордеев, на вызов! – сообщила диспетчер. – Брюхунова Клавдия Петровна, семьдесят четыре года, сердечный приступ.

Выходя из здания подстанции, Андрей взглянул на себя в зеркало и ничего хорошего там не обнаружил – небритый, физиономия от усталости и недосыпа, как с бодуна. Рядом ни Маурицио, ни Пеппе, а только медсестра Вика и шофер Михалыч. Вместо лимузина – «Газель» скорой помощи, и место действия – Москва, наше время.

Пока ехали к пациентке, Андрей вспоминал последний разговор со своей девушкой Наташей, который оказался финальным во всех смыслах этого слова.

Месяц назад красавица-блондинка Наташа (она вполне могла бы играть в фильмах про гангстеров роли красоток) спросила его, как он предлагает провести новогодние праздники. Не получив внятного ответа, Наташа обиженно заметила, что Новый год все-таки особенный, магический праздник, и не иметь уже в октябре идей, как отметить его так, чтобы потом не жалеть об утраченных возможностях всю жизнь, – очень плохо.

Андрей пожал плечами – ни в какую магию, в том числе новогоднюю, он не верил. Ну праздник как праздник, хороший, душевный, можно встретиться с друзьями и отметить; а на зимние каникулы смотаться куда-нибудь покататься на лыжах. Нет, не в Альпы, потому что он не олигарх, а врач скорой помощи, а, скажем, в Подмосковье, и кататься там не на горных лыжах, а на обычных. Ну а что – тоже вариант! Тем более практически все праздники он работает.

Но если самого Андрея лыжи в Подмосковье, ненормированный трудовой график и в целом его работа и образ жизни устраивали, то Наташу, судя по ее мгновенно омрачившемуся лицу, решительно нет.

– Это просто невозможно! – вздохнула Наташа, услышав его ответ. – То же самое было и с майскими праздниками, и с летним отпуском. Только вместо лыж в Подмосковье пикник и рыбалка там же.

– Ты же знаешь, что я в принципе не могу надолго уехать из-за работы, и поэтому отдых в области для меня лучший вариант, – разъяснил Андрей.

–Опять эта твоя работа! – не выдержала Наташа. – Господи, Андрей, ну что ты так всю жизнь и будешь мотаться по вызовам? Мы вместе уже год, но я вижу, что ты не меняешься!

–А должен? – усмехнулся Андрей.

Что значит «не меняется»? Только за последний год, тот, что они с Наташей «состоят в отношениях», он прошел курс переподготовки анестезиологов-реаниматологов и с некоторых пор, кроме скорой, работает еще и в отделении реанимации.

Наташа взглянула на него, как на идиота, и, как идиоту, разъяснила, что он бы мог переучиться на стоматолога или пластического хирурга – зарабатывал бы деньги, возвращал женщинам молодость и красоту, разве плохо?

– Нормально, – пожал плечами Андрей. – Примерно большая часть моих знакомых медиков так и поступила. И то, что стоматологий и пластических клиник у нас теперь больше, чем населения, может, и неплохо. Но кому-то надо работать и на скорой, в полевых, так сказать, условиях. И в реанимации тоже.

– Я поняла! – кивнула Наташа так, словно констатировала: безнадежен.

Возможно, он и впрямь безнадежен, потому что его вектор судьбы был определен еще в детстве. Андрей родился в одном из переулков Сретенки, в семье потомственных медиков. Его отец был хирургом, мама – участковым врачом; в истории семьи Гордеевых имелись и дед-кардиолог, и бабушка-фельдшер. В детстве Андрей любил слушать циничные, но очень смешные байки отца из его хирургической практики, разглядывал старые дедовские справочники по анатомии, выигрывал олимпиады по химии и знал, что станет хирургом или реаниматологом. К окончанию школы ему оставалось только осуществить это готовое, сформировавшееся желание – отучиться в медицинском, потом на курсах повышения квалификации разного типа и укорениться в медицине.

Но если он сам в другой профессии себя не представлял, то его девушка на этот счет имела другое мнение.

– А ты должен был бы считаться с моим мнением, – заявила Наташа.

В итоге красавица Наташа сказала ему, мол, так и так, Андрей, хороший ты парень, но… И быстро ушла к другому хорошему парню, чьи положительные качества удачно дополняла должность финдиректора крупной корпорации.

Ну конечно, чему удивляться?! Что, вернее, кто нужен красивой девушке? Нефтяной магнат, шейх или какой-нибудь желательно крупный, а не мелкорозничный бизнесмен, сгодится также лихой футболист или хоккеист, да и популярный певец тоже, вероятно, не останется одиноким.

Но не учитель, не машинист, не врач из районной поликлиники или со скорой. Такие, как он, имеют право только упахиваться и спасать людей за скромные деньги, а на красивых девушек им претендовать не нужно.

«Газель» скорой остановилась у типовой девятиэтажки.

– Приехали! – сказал водитель Михалыч.

Андрей подхватил чемоданчик и вышел из машины.

В конце концов, если он не нужен Наташе, то Клавдии Петровне сейчас нужен не арабский шейх, а именно он – Андрей Гордеев.

После уколов маленькая и хрупкая, похожая на белоголовый одуванчик Клавдия Петровна приободрилась и улыбнулась доктору:

– Хороший ты парень! Девушке-то твоей как повезло с тобой!

Андрей усмехнулся:

– Ну, положим, она так не считает. Да и нет у меня уже девушки.

Клавдия Петровна подмигнула ему:

– Будет еще! Вот увидишь! Такой-то красавец!

Андрей пожал плечами – ну, это уже перебор! Сам он считал, что, когда феи при его рождении раздавали младенцу дары, та, что отвечала за красоту, вышла из комнаты, и оставшиеся феи перешли сразу к раздаче других подарков.