Всадник Апокалипсиса: Прелюдия для смертных

В кармане платья беззвучно завибрировал телефон. Сообщение от Бальтазара: «Стол накрыт. Ад ждёт с нетерпением. Ты уверена?»

Мавт не ответила. Она взглянула на часы. Пора. Она подошла к окну в гостиной, выходящему на глухую стену соседнего дома. Ей не нужно было тайком вылезать через форточку. Она была хозяйкой здесь.

Она сделала шаг вперёд – и растворилась в воздухе, оставив после себя лишь лёгкое колебание пылинок в солнечном луче, пробивавшемся в пустую квартиру. Её физическая форма, невесомая и неосязаемая, устремилась сквозь пространство, к точке на карте, отмеченной как «Alain Ducasse au Plaza Athénée».

Саммит Всадников Апокалипсиса начинался.

***

Она материализовалась не из тени и не из воздуха. Она просто появилась, словно всегда стояла в резной дубовой арке, ведущей в Salle Privée. Дверь позади неё была закрыта. Воздух в зале застыл.

Это было не просто помещение. Это был шедевр. Стены, обитые шелком цвета спелого бордо, поглощали свет от хрустальных бра, создавая иллюзию глубины. Потолок, расписанный фресками с золотой поталью, изображал безмятежных пастухов и нимф – насмешливый контраст гостям, собравшимся под ним. В центре стоял овальный стол из полированного эбенового дерева, накрытый безупречно белой скатертью из дамасского льна. На нём – хрустальные бокалы тончайшей работы, фарфор с кобальтовой росписью и единственная роза в серебряной вазе, её алые лепестки казались каплями свежей крови на снегу. Воздух был густым и тихим, пахнул старыми винами, трюфелями и безмолвным напряжением.

Их было трое.

У окна, спиной к панораме ночного Парижа, сидела Чума. Девушка с волосами белизны первого снега, ниспадавшими до пояса. Её платье было стерильно-белым, простого кроя, но из такой дорогой ткани, что она казалась высеченной из мрамора. Её кожа была фарфоровой, почти прозрачной, а глаза – бледно-сиреневыми, как предрассветное небо. От неё веяло холодком запустения и горьким ароматом увядающих полевых цветов. Она не двигалась, её тонкие пальцы лежали на столешнице, и казалось, будто сама пыль веков оседает вокруг неё.

Напротив, откинувшись на спинку стула, восседал Война. Мужчина с волосами тёмного шоколада, ниспадавшими тяжёлыми прядями на плечи. Его лицо с резкими, высеченными скулами и квадратной челюстью дышало спокойной, хищной силой. На нём был идеально сидящий чёрный костюм, сшитый, казалось, не портным, а оружейником. Запонки из обсидиана, часы Patek Philippe на запястье – не как украшение, а как трофей. Его взгляд, тёмный и пустой, скользил по комнате с видом полнейшего безразличия ко всему, что не являлось полем боя. От него исходил запах озона, дыма и железа, слышался далёкий, приглушённый звон клинков.

И, в самом тёмном углу, притаился Голод. Высокий, до болезненности худощавый молодой человек. Его чёрные волосы были коротко и неровно острижены, а впалые щеки и острые скулы делали его лицо похожим на череп, обтянутый бледной кожей. Он был одет в простые чёрные одежды, но сидел он с такой неестественной, голодной напряжённостью, что взгляд невольно цеплялся за него. Казалось, он не просто сидит, а впитывает в себя свет, звук и саму жизнь из комнаты. От него пахло пылью пустых амбаров и сладковатым дыханием истощения.

Их силы были приглушены, скованы вежливым соглашением. Но энергия, исходящая от них, искривила пространство в зале. Воздух дрожал. Тень от Чумы казалась чуть бледнее, чем должна была быть. Бокал рядом с Войной чуть звякал от неощутимой вибрации. А цветок в вазе рядом с Голодом поникал, будто его жизненные соки высасывали невидимо.

В дальнем углу, в тени тяжёлого гардины, стоял Бальтазар. Он был бледен, его пальцы сжимали край занавески. Он смотрел на троих Всадников, и в его глазах читался животный ужас перед этой сконцентрированной мощью.

И в этот момент появилась Мавт.

Она не издала ни звука. Но все трое почувствовали её одновременно.

Чума медленно подняла свой сиреневый взгляд. Война перевёл на дверь свой пустой, оценивающий взор. Голод замер, его голодная аура на мгновение отступила, сменившись настороженностью.

И затем произошло нечто, от чего у Бальтазара перехватило дыхание.

Сначала Война. Медленно, с холодным достоинством, он поднялся и, не сводя с неё тёмных глаз, опустился на одно колено, склонив голову.

За ним, плавно, как поднимающийся туман, поднялась Чума. Её белое платье не шелохнулось. Она опустилась в изящном реверансе, её белые волосы коснулись пола.

Голод был последним. Он встал, и его высокая, худая фигура на мгновение заслонила свет. Его колено коснулось паркета с тихим стуком. Он не склонил головы, а уставился на неё своим пронзительным, ненасытным взглядом, но в этом взгляде было признание. Признание её верховенства.

Три Всадника Апокалипсиса склонились перед четвёртым. Перед Концом.

Мавт прошла к столу, её стальное платье не шелестело. Её взгляд скользнул по коленопреклонённым фигурам без тени торжества. Для неё это была не дань уважения. Это был естественный порядок вещей.

– Встаньте, – произнесла она своим безжизненным, металлическим голосом. – У нас есть дела.Она остановилась у своего стула во главе стола.

Они поднялись и подошли к столу с неестественной, зеркальной синхронностью, словно получили незримый приказ. Их движения были лишены суеты – лишь холодная точность. Мавт не сводила с них бездонного взгляда, ощущая, как их подавленные силы бьются друг о друга в тесном пространстве зала, словно тигры в смежных клетках.

– Исчезни, – произнесла она в сторону угла, где стоял Бальтазар.Она слегка повернула голову, не отрывая взгляда от троицы.

Её голос не повысился, но в нём прозвучала сталь, не терпящая возражений. Полудемон, всё ещё бледный, судорожно сглотнул, низко поклонился и, не говоря ни слова, шагнул в самую густую тень. Тень сомкнулась над ним, поглотив его без остатка.

Только тогда Мавт плавно опустилась в кресло во главе стола. Её стальное платье бесшумно легло по складкам. Она сделала легкий жест рукой в сторону идеально расставленных блюд – устриц, икры, закусок, чьи ароматы казались грубой пародией рядом с их истинной сущностью.

– Угощайтесь, – сказала она, и это прозвучало не как приглашение, а как констатация факта. – А теперь предлагаю прекратить этот маленький спектакль для слуг. Мы все понимаем: никто из нас не знает, кто объявил охоту. И кому здесь можно доверять.

Её слова повисли в воздухе, острые, как осколки стекла. Маска почтительного трепета мгновенно спала с лиц троицы. Теперь они смотрели на неё и друг на друга с холодной настороженностью равных.

– Мнение? – его голос был низким и глухим, как отдалённый гром. – Очевидно. Кто-то, кто считает, что может изменить правила. Возможно, старые враги. Возможно, новые. Неважно. Любую угрозу следует встретить стальным клинком и огнём. Развязать конфликт такого масштаба, что охотник утонет в нём сам.Первым нарушил молчание Война. Он откинулся на спинку стула, его мощная фигура казалась ещё больше в расслабленной позе.

– Прекрасный план, – парировала Чума, её сиреневые глаза холодно сверкнули. – Как всегда, грубый и беспощадный. А если этот «кто-то» не из тех, кого можно заколоть или взорвать? Если это… идея? Вирус сомнения? Эпидемия страха, которая разъедает саму основу нашего бытия? Твой клинок здесь бессилен. Нужен точечный, изящный удар. Заразить саму идею охоты. Чтобы она сгнила изнутри, прежде чем созреет.

– Голод не имеет мнения, – ледяным тоном прокомментировала Чума, бросая на него взгляд. – Он лишь хочет. Он жаждет потреблять. Возможно, он и есть причина нашего собрания. Его ненасытность привлекла чьё-то внимание.Голод не произнёс ни слова. Он лишь уставился на Мавт своим ненасытным взглядом, и все почувствовали, как в зале становится чуть холоднее, словно энергия высасывается из самого пространства.

Голод медленно перевёл свой взгляд на неё, и в его глазах на мгновение вспыхнула такая первобытная ярость, что даже Война невольно насторожился.

– Интересные теории, – произнесла она, заставляя их взгляды снова приковаться к ней. – Но бесполезные без фактов. У меня есть один. На меня уже напали. Демон, одержимый легендой о том, что разоблачение одного из нас дарует высшую власть в Преисподней.Мавт наблюдала за ними, за этой ядовитой алхимией их взаимодействия. Её план работал. Они уже не объединились против неё. Они увязли в подозрениях и старых обидах друг к другу.

– Значит, информация исходит из ваших вотчин. Кто-то из ваших подданных, ваших созданий или… соседей, – её взгляд скользнул по всем троим, – решил поставить на кон наше существование. Я предлагаю не гадать, а действовать. Каждый из вас проводит внутреннее расследование. И мы делимся находками.Она сделала паузу, давая им осознать значение своих слов.

Она не просила. Она объявляла новый протокол. И по молчаливому напряжению в воздухе было ясно – Всадникам придётся подчиниться.

Мавт наблюдала за ними. За тем, как Война с нескрываемым удовольствием отпивал вино, оценивая его букет с видом знатока, хотя вино было для него лишь слабым отголоском железа и пепла. За тем, как Чума изящным движением отодвигала тарелку с устрицами, её бледные губы кривились от легкого презрения к столь грубой пище. За тем, как Голод жадно поглощал всё, что было в его зоне досягаемости, но в его глазах не было насыщения, лишь вечная, тоскливая пустота.

И её холодный, аналитический разум зафиксировал аномалию. Они не просто исполняли функции. Они играли в них. Война наслаждался хаосом, Чума – изяществом разложения, Голод – самой жаждой. У них были предпочтения. Оттенки. Эмоции. Следы той личности, что когда-то была у них до «повышения».

Она же была чистой функцией. Тишиной. Её игра была внешней, заученной у Бальтазара, чтобы слиться с миром, который она должна была завершить. У них же игра была внутренней. Они срослись со своими ролями.

– Через неделю, – произнесла Мавт, нарушая тишину. – В это же время. У всех будут данные.

Они кивнули – Война с неохотной готовностью, Чума с холодной учтивостью, Голод – не отрываясь от тарелки с десертом.

– Мои легионы не будут препятствовать твоим слугам на восточном фронте, – неожиданно бросил Война, обращаясь к Голоду. – Разрушенные города – твои. Голодная смерть… эффективный инструмент.

Голод лишь кивнул, и в его впалых глазах на мгновение вспыхнуло что-то вроде удовлетворения.

– Как трогательно, – заметила Чума, проводя пальцем по краю бокала. – Сотрудничество. Не думала, что доживу.

– Мы вообще не «живём» в привычном понимании, – парировал Война, но в его голосе не было злости, лишь усталая констатация. – И не виделись… с самого Назначения. Вечность в одиночку.

Мавт наблюдала за этим обменом репликами. В их словах сквозила странная, искривлённая ностальгия. Они, эти силы уничтожения, чувствовали себя… одинокими.

И это было слабостью.

– Напоминаю вам, – её голос прозвучал, как удар ледяного молота о хрусталь, заставляя их вздрогнуть и повернуться к ней. – Мы – не люди. Мы – не друзья. Мы – принципы. Встречаться нам, по своей сути, незачем. Наша работа не требует координирования. Ваши войны питают Чуму, ваша Чума сеет Голод, а мой приход неизбежен в любом случае.

Она обвела их своим бездонным взглядом, в котором не было ни осуждения, ни одобрения – лишь констатация закона мироздания.

– Если бы не внешняя угроза, нарушившая баланс, этот разговор был бы бессмысленным. Не позволяйте иллюзии общности ослабить вас. Тот, кто охотится на нас, наверняка рассчитывает на подобные… сентименты.

Она не ждала ответа. Она встала. Её движение было финальной точкой в протоколе.

– Неделя. Не опаздывайте.

И прежде чем они успели что-либо сказать, её фигура растворилась в воздухе, как будто её и не было. Лишь лёгкая рябь на поверхности вина в бокалах свидетельствовала о её исчезновении.

Она ушла, оставив их в роскошном зале – трёх вечных сил, внезапно осознавших всю глубину своего одиночества и ту пропасть, что отделяла их от той, что была их Концом.

Глава 16. Урок седьмой: Протоколы дружбы и теория привязанности

Они сидели на пустой детской площадке поздним вечером. Качели, лишённые детского смеха, раскачивались под порывами ветра, скрипя жалобно и одиноко. Бальтазар, закутанный в своё пальто, смотрел на звёзды, а Лира – на него, ожидая очередной порции знаний о странном виде «гомо сапиенс».

– Ладно, ледяная королева, – начал он, ломая тишину. – Мы прошли базовые эмоции, научились их подделывать и считывать. Но люди – стайные животные. Им мало просто не злиться друг на друга. Им нужно… взаимодействовать. Создавать связи. Урок седьмой: выслушивай партнёра, кивай, поддерживай зрительный контакт. Это основа основ социального выживания.

– Зачем? Если информация не полезна, её игнорируют. Если полезна – её принимают к сведению. Зачем тратить время на «выслушивание»? Лира наклонила голову.

– Ах, если бы всё было так просто! – Бальтазар покачал головой с преувеличенной грустью. – Людям нужно не просто донести информацию. Им нужно чувствовать, что их слышат. Что их существование, их мысли и чувства – значимы. Кивок – это знак: «я здесь, я с тобой, я понимаю». Взгляд в глаза – подтверждение: «ты мне не безразличен». Это социальный ритуал подтверждения важности. Без этого они чахнут, как растения без воды.

– Вот смотри. Представь, я тебе говорю: «Меня сегодня чуть не сбила машина». Твой ответ?Он решил проиллюстрировать на практике.

– Статистика дорожно-транспортных происшествий в этом районе увеличилась на пять процентов в этом квартале. Тебе следует быть осторожнее на пешеходных переходах.Лира ответила без колебаний:

– Вот ярчайший пример того, как не надо делать! Ты дала сухую фактологическую справку. А человек в этот момент ищет не данные, а… сопереживание! Правильный ответ: «О боже! С тобой всё в порядке? Это должно было быть так страшно!». И скажи это с широко открытыми глазами, слегка прикоснувшись к моей руке.Бальтазар застонал.

– Но это ложь. Мне не страшно за тебя. Мне всё равно.Лира смотрела на него с тем же безразличием.

– Вся их социальная жизнь построена на такой лжи! – воскликнул он. – Они называют это «поддержкой», «вниманием», «заботой». Это механизм выживания стаи. Если ты не будешь делать вид, что тебе не всё равно, они исключат тебя из стаи. А для них это смерти подобно.

Он замолчал, давая ей усвоить, а потом Лира задала вопрос, который витал в воздухе с момента их первой встречи. Вопрос, который она не могла сформулировать раньше, не зная базовых понятий.

– Некоторые люди в училище… и сейчас на работе… – она говорила медленно, подбирая слова, – …пытаются совершать эти ритуалы со мной чаще и интенсивнее, чем того требует ситуация. Они называют это «дружбой». Объясни этот концепт. Кто такие «друзья» и какова их функция? Зачем им «дружить» со мной?

– Ох, Мавт… «Дружба»… – он вздохнул. – Это добровольный и, по большей части, иррациональный союз между двумя и более людьми, не связанный кровным родством или сексуальным влечением. Это когда ты находишь другого человека, чьи странности совместимы с твоими собственными. Ты позволяешь ему видеть свои слабости, делишься ресурсами (времени, внимания, еды), и, в идеале, получаешь то же самое взамен.Бальтазар смотрел на неё, и в его глазах мелькнуло что-то сложное – смесь жалости, насмешки и странной нежности.

– Нет! Ну, то есть да, но… не только! – он провёл рукой по волосам, чувствуя, как его захлёстывает демоническое раздражение от невозможности объяснить простое сложное. – В этом есть доля стратегии, конечно. Но главный двигатель – эмоциональная выгода. Друг – это то зеркало, в котором ты видишь себя лучше. Тот, кто принимает тебя таким, какой ты есть. Тот, с кем ты можешь молчать, и это не будет неловко.– Это стратегический альянс, – заключила Лира.

– Со мной молчать не неловко, – заметила Лира. – Я всегда молчу.

– Да, но с тобой молчать… жутко! – парировал Бальтазар. – Дружба – это про комфорт. Про тепло. Ну, знаешь… – он замолкает, пытаясь найти самые простые слова. – Это как… иметь свою личную, безопасную тень в этом ярком и шумном мире.

Лира переваривала эту информацию. Её разум, лишённый потребности в эмоциональной подпитке, находил концепцию крайне неэффективной. Тратить время и энергию на другую единицу без гарантированной отдачи?

– Значит, они пытаются «дружить» со мной, потому что я кажусь им… безопасной тенью? – уточнила она.

– Скорее, наоборот. Ты – самая опасная вещь в этом мире. Но они, слепые щенки, этого не видят. Они видят красивую, спокойную, немного отстранённую девушку и думают: «О, какая загадочная! Наверное, у неё глубокая ранимая душа! Я хочу стать тем, кому она её откроет!». Они тянутся к тебе, потому что чувствуют твою силу, твою незыблемость, даже не осознавая этого. Им кажется, что если они заслужат твоё расположение, то часть этой силы перейдёт к ним. Или они просто хотят «спасти» тебя от одиночества, потому что сами панически его боятся.Бальтазар горько усмехнулся.

– Зачем это тебе? А затем, что «дружба» – это лучший камуфляж. Никто не заподозрит, что ты – ходячий апокалипсис, если у тебя будет пара-тройка подружек, с которыми ты ходишь на кофе и обсуждаешь сериалы. Это следующая ступень маскировки. Не просто быть человеком, а быть своим в стае.Он посмотрел на неё прямо.

Лира кивнула. Теперь это обретало смысл. Дружба как инструмент. Как продвинутый социальный алгоритм для более глубокой инфильтрации.

– Хорошо, – сказала она. – Я изучу протоколы «дружбы». Продемонстрирую «поддержку» и «внимание».

Бальтазар смотрел, как она встаёт, её разум уже обрабатывал новую задачу. И его охватило странное чувство. Он, учитель, объяснял ей, как притворяться другом. И в какой-то степени он сам, её тень, был самым близким, что у неё было к этому понятию. Мысль была одновременно трогательной и чудовищной.

Он учил её всему, что знал о людях. И она использовала эти знания, чтобы стать идеальной подделкой. И где-то в глубине его полудемонической души шевельнулся вопрос: а что, если однажды она станет настолько убедительной, что забудет, где заканчивается роль и начинается она сама?

Но это был уже вопрос не для урока, а для вечности.