Изнанка

Тетя Тамара, увидев, что Катя идет по аллее, кинулась навстречу, зачем-то обняла, потом вцепилась в Катин рукав и не отпускала до самой автобусной остановки.

– Ты торопишься? Если нет, может, посидим в каком-нибудь кафе у метро? Я совсем продрогла, привыкла на машине, там всегда если не лето, то хотя бы весна. А тут, как назло, моя девочка в сервисе, проблема ерундовая, но…

Она говорила и говорила, почти без пауз, не ожидая, кажется, от Кати никакой реакции на сказанное. Говорила на ходу, на остановке автобуса, в самом автобусе, довольно многолюдном, где уж точно стоило бы помолчать, чтоб не посвящать чужих в неприятные, стыдные подробности своей, маминой, Катиной жизни.

Катя, почти захлебнувшаяся этим потоком откровенностей, извинений и даже претензий, необъяснимых и ничем необоснованных, молчала, иногда кивала. В кафе она идти отказалась, сославшись на срочные дела, и была уверена, что тетя Тамара поедет домой на такси. Но та, словно и не огорчившись отказом, снова подхватила Катю под руку и почти потащила к метро.

– Ой! – Катя хлопнула себя по лбу. – Я забыла совсем! Мне же надо… по работе! И как раз тут, недалеко!

Она неопределенно махнула рукой в воздух, людей, в дома и деревья, в весь этот серый невыносимый день, и через минуту уже почти бежала прочь, обняв перед этим тетю Тамару, некрепко и торопливо, чувствуя неловкость, стыд, жалость и почему-то брезгливость. Кажется, ей что-то говорили, кричали в спину то ли жалобное, то ли обиженное, но Катя все прибавляла шаг, боясь, что сейчас ее нагонят и снова будут заваливать словами как землей, и тогда она уже совсем не сможет дышать.

Сворачивая за угол, она оглянулась. В отдалении мелькнул вишневый плащ, вроде бы другого оттенка, но вид этого плаща стегнул ее, словно плетка, и Катя, увидев прямо перед собой ведущие вниз ступеньки, преодолела их в два прыжка, толкнула дверь с кованой ручкой и буквально ввалилась в скудно освещенное полуподвальное помещение.

Не магазин, не парикмахерская, не ателье. Галерея? На стенах – фотографии молодых мужчин и женщин с рельефными телами, изукрашенными орнаментами, причудливыми растениями, оскаленными мордами зверей. Тату-салон! Вот уж куда Катя по доброй воле не зашла бы никогда, разве что спасаясь от погони.

– Доб… – Дыхание сбилось, вместо нормального приветствия вышел икающий сип. – Добрый день!

Из-за плотной синей занавеси в дальнем углу вышла девушка в джинсах и черной майке. Ее руки были абсолютно чистыми, без татуировок, и Катя удивилась: ей всегда казалось, что в таких местах работают только те, кто сам раскрашен с ног до головы. Или как правильно говорить? Наколот? Забит?

– Добрый. – Девушка даже не улыбнулась. – Чем могу помочь?

– Я хотела…

«И чего ж ты хотела? Придумывай быстрее, а то и так уже идиоткой выглядишь», – Катя оглянулась на дверь, обшарила глазами стены, снова посмотрела на девушку.

– Я хотела… Только не прямо сейчас, а может, когда-нибудь потом. Сделать татуировку. Или набить. Так правильно? Но я не сегодня. Сегодня только посмотреть. Можно?

– Посмотрите, – девушка пожала плечами, махнула рукой в центр помещения, – вон там, видите, кресло, а на столе альбомы с эскизами. Если выберите что-нибудь, скажите, я все объясню.

Катя кивнула, улыбнулась, ответной улыбки не дождалась и поплелась «смотреть».

Альбомов было штук десять, не меньше, с разными названиями на обложках: биомеханика, блэкворк, лайнворк, акварель, трайбл, ориентал. Львы-орлы-олени, кошки-собаки-змеи, розы-тюльпаны, драконы, скорпионы, голуби. И сердца, сердца, красные и черные, пухлые и узкие, переплетенные, разбитые и даже настоящие, как в учебнике анатомии.

Катя перелистывала страницы и поняла вдруг, что всерьез раздумывает: а что, если?.. Ну вот это, например. Девочка с шариком. Или дерево без листвы, одновременно корявое и изящное. Или узкий орнамент на запястье, вроде браслета. Можно даже не черного, а белого цвета, как на одной из фотографий. Или что-то другое, совсем другое, странное, необычное, пугающее или, напротив, манящее и потому незабываемое. Как вообще люди выбирают изображение, которое станет их неотъемлемой частью надолго, если не навсегда? Зачем им вообще это нужно – дорисовывать себя? Чтобы что? Подчеркнуть важное? Выявить скрытое? Замаскировать ненавистное?..

– Даша!

Катя вздрогнула. В последние несколько минут она перестала замечать доносящиеся из-за синей занавеси звуки: какое-то жужжание и два мужских голоса, один низкий, глубокий и уверенный, другой пожиже, то негромко охающий, то нервно похохатывающий.

– Да! Чего? – Девушка, сидевшая за столом у входа, низко согнувшись то ли над какими-то бумагами, то ли над рисунком, не встала с места, а только подняла голову.

– Даш, ну ты даешь. Мы ж договаривались: если я зову, ты жо… короче, встаешь и мухой сюда, – говорил тот, первый, уверенный, а второй издал короткий смешок.

– Да иду я!

Подслушивать было нехорошо, но разве Катя виновата, что помещение небольшое, а до занавески рукой подать?

– Что там клиентка, не созрела?

– Не. Сидит. Смотрит. – Даша зевнула.

– А ты там зачем? Кто клиента обрабатывать будет, я, что ли? Сейчас как выскочу, как выпрыгну с машинкой в руке. И Митяя с собой прихвачу, прямо в натуральном виде, без штанов.

В этот раз захихикали оба: и неведомый Митяй, и Даша.

– Егор, да не будет она ничего делать. Что я, не вижу? Типичная замученная мамашка. Вырвалась из дома, зашла развлечься, нервы пощекотать.

«Я – замученная мамашка? Зашла развлечься? – Катя на секунду расстроилась. – С другой стороны, кто я еще? Мамашка и есть».

– Егор, я ж уже повидала их: кто серьезно настроен, а кто так, фигней страдает. Эта, правда, может, и зайдет еще. А потом максимум нажопник… ну, то есть на крестец или ягодицу решится набить, да и то размером с марку.

– Даш, ты давай не филонь. Предложи потенциальной клиентке чай-кофе…

– Потанцуем, – снова хихикнул Митяй. – Водка-пиво-полежим!

– Тебе, Митяй, полежать нормально не скоро придется, это я тебе гарантирую. Пока вся эта красота не заживет, даже не мечтай. И с водкой-пивом, кстати, тоже не усердствуй, неполезно при таких площадях, так сказать, раневой поверхности. А тебе, Даш, я уже сказал: иди, занимайся клиентом. – Голос Егора стал строгим: – И не дерзи тут мне! А то выпорю.

– Чаю хотите? Или кофе? – Даша подошла, посмотрела на Катю со скучающим видом. – У нас, правда, только растворимый.

– Нет, спасибо большое, – Катя старалась говорить приветливо, – я уже почти все. Вот еще осталось…

– Ну, хорошо, смотрите. Если вопросы будут, задавайте.

Равнодушие Даши почему-то задевало, царапало самолюбие. Место было случайным, и люди эти Кате никто-ничто, но ей почему-то до чертиков захотелось, чтоб ее заметили, оценили, согрели.

– Даша, – она заговорила неприятным себе, заискивающим тоном, – а вообще это больно – делать тату? Или как сказать правильно? Набивать?

Даша не повернулась, не подняла головы от стола, не отодвинула в сторону бумагу, по которой она нервно чиркала и елозила карандашом, но все же ответила:

– Ну, как вам сказать? В разных местах по-разному. На бицепсе, к примеру, вполне терпимо; на икрах, наружной стороне бедра и плечах тоже. На предплечье еще, если только не запястье. Больнее всего на животе, в паху и на сгибах рук и ног, внутри. Понимаете, там кожа очень тонкая, нежная. На сосках еще очень, говорят, больно…

– На сосках? Ну ничего себе. – Катя поежилась. – Я даже не думала, что там тоже делают.

– Ой, да где только не делают! – Даша оживилась. – Я бы вам рассказала такое… Но нельзя, мы интересы клиентов блюдем. Это почти как медицинская тайна, понимаете?

Через десять минут Даша уже сидела рядом с Катей, поила ее кофе (за занавеской, оказывается, стояла настоящая кофеварка, и кофе из нее был восхитительным, ровно таким, как нравилось им обеим: не слишком крепким, не слишком горячим и не горьким), смеялась и болтала без умолку. Катя узнала, что Даше девятнадцать, что в институт она не поступила, «но это даже хорошо, потому что выбирала я от балды». Что работать сюда ее взял сам Егор, потому что он друг Дашиного отца, врача, и сам тоже бывший врач. Но в девяностые так получилось, что из медицины ему пришлось уйти: «Очень, очень неприятная ситуация была, но я не могу рассказать, потому что это же не мой секрет!» – Даша театрально шептала, поглядывая на занавеску, и таинственно щурила глаза. И тогда Егор решил открыть тату-салон, потому что это было модно, а рисовать он всегда любил. И поначалу шло как-то не очень, но постепенно дело раскрутилось, а сам Егор стал таким крутым мастером, что к нему даже из других городов приезжают. И вообще Егор классный, добрый, а то, что он обещал Дашу выпороть, так на это внимания обращать не надо, это просто шутка.

Похваставшись начальником-наставником, Даша рассказала, что работать тут ей нравится, что она уже много чего умеет, и Егор несколько раз уже доверял ей набивать рисунки, пока небольшие и простенькие: «Но рука у меня точная. Егор говорит, что я и со скальпелем бы справилась».

После Катиного вопроса, почему у самой Даши татуировок нет, та с трудом задрала узкие штанины джинсов и показала: на каждой ноге сзади, почти у самой пятки, красовались английские надписи, узкими изящными буквами: right и left. Катя присмотрелась, засмеялась.

– Ага, – Даша тоже хихикнула. – Вы заметили, что все наоборот! Мне пятнадцать было, мне тогда казалось, что это смешно: на правой написать, что левая. Тайком делала, в левом салоне, в каком-то засранном подвале. Ой, извините. У нас тут тоже, конечно, полуподвал, но у нас чисто, а там – срань господня… Извините, Егор меня все время ругает, что я слов не выбираю, что с подругами, что с клиентами… Так вот, про татуху. Мать с отцом вопили как резаные, когда увидели. Не из-за татушки, а из-за того, что мне могли занести инфекцию. Даже заставили анализы сдать: на сифилис и на СПИД. А вообще, я хочу, конечно. Для начала рукава. Знаете, что это, да? Чтоб по всей руке, сверху донизу, только кисти чистые остаются. И на ногах тоже, наверное. Только сначала мне нужно новый стиль придумать, что-то такое, чего еще никто не делал. Хотя это, конечно, трудно, уже столько всего напридумывали. Я учусь рисовать, все время учусь. Иногда получается, иногда вообще какая-то ерунда выходит. Мне, знаете, хочется, чтоб… даже не знаю, как сказать. Вот вы посмотрели рисунки, да? Там много суперского, но большая часть какие-то неживые. А мне хочется что-то такое… Например, нарисовать на теле джунгли. Или пустыню. Чтоб по спине верблюды шли, а по животу змея проползала, а на руке, может быть, ящерица. И чтоб она как будто по-настоящему ползла, понимаете? Я начала рисовать, но так, как хочу, не получается. Очень декоративно выходит. Как на тарелке, например.

– А можно я посмотрю?

Катя взяла в руки листок, в верхней части которого шествовал по барханам караван, а в нижней, изогнув хвост и расставив лапки, сидела небольшая ящерка. Способности к рисованию у Даши были, но очень не хватало опыта.

– Очень хорошая, мне нравится.

– Спасибо. – Похвала Даше явно доставила удовольствие, но тон оставался жалобным. – Но она все равно не такая, как я хочу. Как будто дохлятина валяется. Извините. А должно казаться, что сейчас побежит.

– А если вот так… – Катя вынула из Дашиных пальцев карандаш, провела линию и еще одну. Туловище. Голова. Задние лапы. – Смотрите, если чуть изменить положение левой задней, чтоб симметрию убрать, то появится иллюзия движения. И хвост изогнем, вот так. Можно еще голову. Развернуть, как будто она нас заметила, оглянулась и смотрит. И думает: они опасны? Они сделают мне больно? Можно еще погреться на солнышке или нужно бежать со всех ног, прятаться куда-нибудь, в нору, под куст или хотя бы в тату-салон…

– Чтой? – Даша то ли ойкнула, то ли икнула, и Катя поняла, что про тату-салон сказала вслух, хоть и не собиралась.

– Да ничего, это я так, шучу. – Катя отдала Даше рисунок, встала, застегнула плащ, потуже намотала шарф. – Спасибо вам, Даша. За кофе, разговор и вообще. Уверена, что у вас все получится. Всем вам большое спасибо! – Она повысила голос, обращаясь к синему полотнищу, за которым в последние несколько минут стало совсем тихо. – Егору дальнейших успехов, а Митяю – красоты и здоровья!

Оба посмеялись и выразили надежду, что Катя однажды вернется не только «посмотреть». Но из своего убежища мужчины так и не вышли, оставшись в Катиной памяти только голосами и придуманными образами: высокий худощавый Егор с хвостом из седоватых волос и смешливый Митяй с необъятной спиной, на которой смогло бы поместиться даже многофигурное батальное полотно.

А Даша, провожая Катю к двери, сто раз поблагодарила за ящерку, столько же раз спросила «а вы художник? настоящий художник?» и тоже уговаривала обязательно заходить почаще. И пообещала, что если Катя решится на тату, то больно совсем не будет, потому что есть специальные гели и мази, да и вообще, «красота требует жертв, женщины гораздо терпеливее мужчин, а татухи – дело такое: стоит только начать, потом не остановишься».

«И не надо останавливаться. – Катя топала к метро, не глядя по сторонам, кажется, уже забыв, как она очутилась в том неожиданном месте. – Я не буду останавливаться. Насчет тату – это, конечно, вряд ли. Но вот Егор, например. Наверное, был хорошим врачом, а теперь – художник. Не сломался, не испугался, начал с нуля – и победил. И я смогу. Я смогу».

В метро было пусто. Катя села в угол, привалившись к пожелтевшему вагонному пластику, и ее покатило, покачивая, успокаивая, убаюкивая. А внутренняя тишина помогла осознать: все, о чем рассказала ей тетя Тамара, осталось в памяти целиком – каждая реплика, малейшая пауза, любое изменение тона. Напор слов мог сбить ее с ног, словно громада воды, сорвавшей плотину; мог заполнить собой всю ее жизнь или вовсе пронестись мимо, не задержавшись в ней даже осадком на дне. Но вот она, живая и даже, кажется, окрепшая; способная почти дословно пересказать тот нескончаемый монолог.

Сначала тетя Тамара просила прощения и каялась: не заметила, что Катя не в порядке; не выгнала Вальку, хотя, наверное, должна была. «Но ведь Ирочке он нравился! Она сама его выбрала и доверяла ему!» Катя хмыкнула вслух, и сидящая напротив женщина кинула на нее острый веселый взгляд. Доверяла! Выбрала! Из кого ей было выбирать? Одна близкая подруга, один влюбленный в дочь парень, который, если смотреть правде в лицо, выполнил обещанное. Выполнил и перевыполнил.

После тетя Тамара долго и пафосно вещала о своих переживаниях из-за болезни «Ирочки», так расписывая собственные страдания, что даже смерть на их фоне казалась мелочью, вроде надетого не по погоде плаща. Но мамины слова она, похоже, передала точно и даже интонации сумела изобразить, так что Катя слушала тетю Тамару, но слышала и другой голос тоже:

– Я умоляла ее лечиться. А она посмотрела на меня удивленно и даже с издевкой какой-то, что ли. И говорит: «Тома, неужели ты думаешь, что я хочу умирать? Но я же знаю, что сделать ничего нельзя. Я всех обошла и даже в интернете искала. Везде одно и то же: шансов нет, а если и есть, то один на миллион. Можно поехать в Германию или Израиль, там разрабатывают экспериментальные методы. Но ты знаешь, сколько это стоит? При том, что нет никакой гарантии, вообще никакой! И как я оставлю Катю – с ребенком и совсем без денег? Нет, я так не сделаю».

«Странно, – думала Катя, – узнай я об этом мамином решении тогда, орала бы на нее как бешеная. Требовала бы, чтобы лечилась, и не скоро бы простила, если б она отказалась. А теперь – понимаю. Все понимаю. Приеду сейчас домой, помирюсь с Ташей. Хорошо, что она не умеет обижаться долго, в отличие от меня. Может, сходим куда-нибудь вместе: погулять или в кафе с этими ужасными булками, которые она так любит. Наедимся до отвала, перемажемся этим их кремом, вкусным до умопомрачения и таким же жирным, будем хохотать и оттирать друг другу липкие щеки. А потом вернемся и снова будем смеяться над чем-нибудь. Или швыряться подушками. Или смотреть телевизор, или секретничать. Потом я запихну Ташу в постель, а она, как обычно, будет сопротивляться и отбрыкиваться. И сама, наверное, тоже лягу сегодня пораньше. И засну сразу, без снов, потому что у меня все хорошо. У меня все хорошо! Есть дом, есть работа, Иоланта есть. И Ленка, и вся ее семья, которая поможет, если будет нужно. И мама есть. Нет – но есть… Таше скоро десять, со здоровьем у меня порядок, но надо все продумать заранее. Заведу счет, куда буду собирать деньги для Таши. Позабочусь о ее образовании, чтоб она всегда, при любых раскладах, могла себя обеспечить. И напишу завещание. Завещание – обязательно…»

Все лето Катя рисовала почти каждый день, извела три больших альбома и даже решилась наконец показать свои творения Таше, которая от восторга верещала как дельфин и требовала, чтоб все рисунки были сфотографированы и выложены в интернет, потому что это «круто и няшно». А в сентябре, на первом же родительском собрании, Катя подняла руку, когда классный руководитель, совсем молодая и робкая словесница, предложила родителям поучаствовать в оформлении кабинета.

– Как видите, в школе был ремонт, – голос ее подрагивал, она смущалась и запиналась, – в кабинете совсем… совсем не осталось наглядных пособий. Может, кто-то из родителей рисует? Или…

– Я могу… попробовать. – Катя произнесла это так тихо, что классная не услышала и переспросила. – Я могу!

С иллюстрациями к пословицам и поговоркам она возилась уже второй месяц. И все вроде было неплохо, но хотелось еще лучше, ярче, интереснее. Вечером Катя привычно уселась за большой стол в гостиной, достала карандаши, раскрыла альбом.

Скрип дверных петель и шуршание в коридоре напугали ее почти до паники, до гулкой дыры в животе: дочь спала, Иоланта никогда не приходила так поздно (тем более что Катя забрала от нее Ташу всего пару часов назад), а больше никто не имел права открывать эту дверь снаружи.

Но это оказалась Ленка. Открыла дверь ключом, о существовании которого Катя уже почти позабыла, и многословно извинилась перед вышедшей в прихожую подругой:

– Кать, прости, а? И что так поздно приперлась, и что не предупредила, и что сама открыла. Боялась Ташу разбудить. Она спит? Вот возьми, я тут ей кое-что… Да не маши ты руками, я ей обещала. Это наши дела. – Ленка выглядела расстроенной и злой, топталась у входа, не снимала обувь и ветровку, хотя Катя уже достала из тумбочки специальные «Ленкины» тапочки и поставила у ног. – Я не помешала, Кать? Я в таком состоянии домой не хочу ехать, а с кем еще поговорить, как не с тобой, моей правой рукой, ногой и второй головой? Ну, чего ты ржешь?

– Представила тебя с двумя головами. – Катя начала стаскивать с Ленки куртку. – Давай проходи. Пойдем на кухню? Или в гостиную?

– Давай в гостиной. На кухне я на нервной почве жрать начну, а так еще есть шанс удержаться.

Усевшись на диван, Ленка жалобно посмотрела на Катю:

– А чаю дашь?

– Дам, конечно. Просто чаю?

– Просто. А если я еще чего-нибудь попрошу, не давай! Скажи: ты и так корова, нечего жрать на ночь.

– Да брось ты! – Катя поставила чашку на журнальный столик. – Никакая ты не корова. А очень аппетитная женщина.

– Корова. – Ленка мрачно смотрела перед собой. – Причем тупая корова.

– Так, – Катя села рядом, положила ладонь на Ленкино богатырское колено, – давай рассказывай, что случилось. С мальчишками все в порядке? С Игорем тоже?

– Да нормально с ними! Иначе бы я тут не сидела. Нет, это касается издательства. Вот ты говорила, что надо нам что-то менять, да? Что все эти сборники типа «Энциклопедии заблуждений» или «Сто лучших любовников всех времен и народов» уже нафиг никому не нужны, да?

– Говорила, Лен. – Катя вздохнула. – Ты извини, но все наелись…

– Да я ж и не спорила! Чего спорить-то? Продажи упали, я сама вижу. Любовные романы по-прежнему хорошо идут, а это… Ну, в общем, стала я думать. Присматривалась, на что людям денег не жалко? И поняла – на детей! Перла домой очередной пакет с книжками и игрушками для своих пацанов и сообразила: у меня проблем с деньгами нет, но ведь и те, у кого в кармане пустовато, ведут себя не лучше. Себе в чем-то откажут, а для деточки своей купят и конфетку, и конструктор, и книжечку с картинками. Правильно я говорю? Правильно, сама знаю. В общем, я решила: надо детские книжки издавать, причем для самых маленьких. Ну, ты меня знаешь: если я чего решила…

Ленка, по ее словам, взялась за дело серьезно. Изучила рынок, прикинула, во что стоит вкладываться. Поняла, что покупать права на творения популярного автора не готова: как пойдет – неизвестно, а бабло отбить надо.

– И тут, представляешь, Игоряша мне говорит: у меня есть приятель, точнее, однокурсник, Павлом зовут. Виделись недавно на вечере встречи. Выпили по маленькой, разговорились, я про семью рассказал. А он говорит, что у него не сложилось, с женой живут так себе. А когда еще принял, то признался, что пишет стишки для детей и что даже прочитать некому – своих-то нет. Я, конечно, сразу у Игоряши телефончик попросила, звоню, спрашиваю: не хотите ли вы, Павел, стать нашим автором? Денег, говорю, много не обещаю, но книжечка будет, детки прочитают. Что ж вы в стол-то пишете? И он согласился! – Ленка, поначалу говорившая медленно и неохотно, разгорячилась так, что Кате пришлось попросить ее успокоиться, чтоб не разбудить Ташу. – Я громко, да? Ну, извини, ты ж меня знаешь. Короче, договор с ним подписала и стала художника искать. Те, с кем мы раньше сотрудничали, никак не годились: мне милота нужна, а наши все скучные и не столько художники, сколько дизайнеры. Поспрашивала у знакомых. Мне и посоветовали… Кать, я дура, я тупая корова! – Ленка, кажется, готова была завыть.

– Лен, ну перестань уже! Хватит себя проклинать. Что художник-то, объясни толком! Не сделал работу? Сделал не так?

– Не так?! Да я тебе сейчас покажу! – Ленка вскочила, с газельей прытью сгоняла в прихожую и принесла пакет, из которого вытрясла на диван целую стопку альбомных листов. – Кать, мы все обговорили: и стиль, и сроки! А он пропал! Я звоню – он трубку не берет! Я звоню – он снова не берет! А сегодня после работы поехала к нему домой, полчаса в дверь звонила, потому что соседи сказали, что он точно там. В общем, открыл он. Пьяный в дымину. И пьет, похоже, не первый день. Но рисунки отдал. Вот, смотри.

Катя взяла в руки верхний лист, перевернула, посмотрела на него пару секунд и прыснула, а затем и расхохоталась во весь голос:

– Это что, Лен? Что это?!

– Во-от! И я говорю этому уроду алкоголистическому: что это, блин? А он мне: это говорит, рыба. Кать, это – рыба! С зубами в три ряда и культяпками вместо плавников! А тот, которого этот крокодил недоношенный за лапу кусает, знаешь, кто? Зайчик!

– Зайчик?! – Катя взвизгнула и согнулась от смеха. – У него… у него клык… клыки из пасти торчат!

– Ага, и глаза как у Дракулы! А вот еще. – Ленка пошерудила ворох и достала еще один листок. – Это березки и грибочки. Это – грибочки, Кать! Мечта Кастанеды, блин! И еще есть! Он задание-то выполнил, Кать. Велено было пятнадцать разворотов – он пятнадцать и нарисовал. Все тут! – Ленка один за другим доставала рисунки и подбрасывала их вверх. – Волк-дегенерат! Медведь-эксгибиционист! Лиса-шалава!

Отсмеявшись, Катя утерла слезы и спросила Ленку абсолютно серьезно:

– Как тебя угораздило-то? Связаться с таким э-э-э… человеком?

Ленка, уставшая бегать по комнате, присела за стоящий у окна обеденный стол, сдвинув в сторону карандаши и альбом (его Катя успела закрыть до того, как Ленка зашла в комнату):

– Таша рисовала? Вот дите у тебя золотое, не то что мои обалдуи. А про урода этого… Мне его посоветовали. Уже неважно, кто. Сказали, что член Союза художников, заслуженный человек и профи, может что угодно нарисовать. Сказали, что трудная судьба, что давно заказов не было, а старые картины не покупают. Что надо человеку помочь. Но я ж не лох какой-нибудь, Кать! Я с ним встречалась, разговаривала. Пришел в костюме, с галстуком. И то и другое не новое, конечно, но чистое. И сам весь такой… представительный. Борода, шевелюра. Пальцы на руках в полтора раза длиннее, чем у меня. Запускает лапищу свою в волосы, челку назад откидывает и басит: «Елена, не извольте беспокоиться, все будет в лучшем виде. В стиле Сутеева, говорите? Будет вам Сутеев!» Кать, – Ленка горестно вздохнула, – что делать-то? Я уже и с типографией договорилась, даже в книжные удочку закинула насчет размещения. А тебе хотела сюрприз сделать. Вот и сделала.

Вид у Ленки был жалкий, она даже как-то похудела от расстройства. Катя посмотрела на подругу с сочувствием, но тут же хихикнула, кинув взгляд на рыбу и зайчика:

– Лен, извини, не могу на это без смеха смотреть. Но проблему надо решать, конечно. А помнишь, с нами одно время сотрудничала… не помню, как ее звали… Девушка, которая рисовала для нас календарь с обезьянками. Таня, кажется. У тебя наверняка ее телефон где-то должен быть.