Волчья луна

А потом затуманилось зелёным туманом разочарования.

«Он не мой. Он другой. Его голос принадлежит ей. Он будет ей объяснять, оправдываться, прислушиваться. И её он назовёт милой…»

Когда Том вернулся к столу, ничего не сказав, она уже не могла смотреть ему в глаза. Не могла дышать полной грудью. Не могла улыбнуться.

– Проблемы? – спросила она, отчуждённо.

– Нет, – ответил он, и в голосе его не было ни тени уверенности.

– Отлично, – произнесла Уля и резко встала.

Она ушла не спеша, но в её походке была решимость. За дверью – задержала дыхание, стиснула кулаки, зажмурилась.

«С глаз долой – из сердца вон. Всё, хватит», – решила она. Но сердце, глупое, – уже знало: поздно.

Он украл её. Не взглядами, не телом – нет. Чем-то другим. Глубинным. Таким, что не объяснишь даже бабушке. Хотя бабушка, возможно, уже и так всё поняла.

***

Скарлетт с глухим звуком уронила телефон на стол и резко откинулась на спинку дизайнерского офисного кресла. Резкий хруст пластика – и она тут же выдохнула, злясь на себя. Не за звонок. За то, что голос этого идеалиста снова пробрался под кожу. Спокойный, мягкий – как будто он не обязан никому, ничего.

– Какого чёрта, Томас, – прошептала она сквозь зубы.

– Опять он? – из-за монитора, не поднимая глаз, спросила Бри, помощница Скарлетт и по совместительству лучшая подруга. Ее короткая чёлка качнулась. – Ты орёшь как сумасшедшая. Значит, это он. Мистер "Разоблачитель фей".

– Он. Где-то в глуши, среди самоваров и ведьм. Спит до полудня, и у него «всё иначе». —

Скарлетт сомкнула пальцы на мышке, будто хотела ее задушить.

– Скар, ну ты знала, на что подписывалась. Это же Томас О’Коналл. Он живёт на контрасте – то пыльные библиотеки и шотландские туманы, то свет софитов и интервью в прямом эфире.

– Да-да, – Скарлетт закатила глаза. – Только он забывает, что теперь не просто романтик с диктофоном. Он – медийное лицо, ведущий трёх программ, лицо благотворительного фонда, и между прочим, мой…

Она замолчала. Бри подняла глаза.

– Ну, ты поняла. Мой проект.

– Ага, именно. Не твой мужчина, не твой любимый, а твой проект. Не перепутай, – хмыкнула Бри.

– О, перестань, – отмахнулась Скарлетт. – Ты ведь помнишь, как он тогда пропал в Девоне?

– Ага, тогда он искал «могилу друида» и почти месяц не выходил на связь. – Бри фыркнула. – А вернулся с диктофонной записью, где пьяный фермер рассказывал, что видел духа с оленьими рогами в лесу.

Скарлетт прикрыла глаза. Не потому, что ей стало смешно – потому что знала, что он вернулся другим. Не сразу. Сначала – усталым, молчаливым. А потом начал искать какие-то знаки, расшифровывать кельтские символы, просыпаться в пять утра, чтобы «услышать зов».

– Он стал другим. – Голос Скарлетт прозвучал неожиданно мягко, почти растерянно. – Не таким, как в начале. Тогда он говорил, что всё – чепуха. Мифы, ритуалы, архаика. Всё это – для туристов и шарлатанов.

– И?

– А потом начал носить обереги, – усмехнулась Скарлетт, хотя улыбка не коснулась глаз. – Один из них – этот старинный кельтский узел. Я нашла его в кармане его пальто. Вырезан вручную. Спросила – он сказал, нашёл в кургане. Случайно. Сам не понял как.

Бри молча смотрела на неё.

– И вот он снова исчез. Только теперь – в России. И говорит, что чувствует, будто должен быть там. Будто что-то зовёт.

– Может, зовёт. Только не тебя, – пробормотала Бри. – Он будто на поводке, но не у тебя. Не у кого-то. А у… не знаю. У старых сказок. У этой чертовой кельтской крови.

Скарлетт резко встала и подошла к окну. Вид на туманный Лондон был красив и стерилен. Как и вся её жизнь. Прямые линии. Успех. Планы. Контроль.

– А знаешь, – сказала она тихо, почти шепотом. – Я не боюсь ведьм. Ни русских, ни британских. Меня пугает другое. Что однажды он всё забудет. Меня. Лондон. Все эти контракты. И просто… уйдёт.

Бри подошла ближе. Встала рядом.

– Может, он уже ушёл, Скар. Не физически. В себя. К своим легендам.

Скарлетт долго молчала. Потом снова надела на лицо деловую маску. Выпрямилась. Распрямила жакет. Сделала глоток холодного кофе.

– Тогда пусть не возвращается.

Но в уголке её глаз всё же мелькнула тонкая тень страха, которую ни один макияж не смог бы скрыть. Да, она действительно не любила, когда он называл ее своей девушкой, она разграничивала бизнес и чувства. Но сейчас что-то шевельнулось в ее сердце, будто оно почуяло, что там, в далекой России он близко к той, что позволит ему выразить все свои чувства.

"Он тебе тоже не нравится?"

Уля почти насильно вытолкнула себя во двор. Каждое движение давалось тяжело, словно к запястьям привязали пудовые гири. На верёвке покачивалось сухое бельё – белое, пропахшее солнцем, полынью и речной влагой. Птицы щебетали где-то вдалеке, воздух был плотным и живым, как перед грозой.

Она только потянулась к прищепке, как за воротами раздалось глухое рычание двигателя, обернувшееся визгом тормозов, хохотом и раскатами музыки, будто кто-то врубил на всю мощь радиостанцию 90-х.

Из-за пыльного поворота в облаке дорожной пыли выкатился уазик – старая, потрёпанная «буханка», забрызганная глиной до самого окошка. Машина фыркнула, выдохнула пар – и заглохла.

Уля уронила простыню – та мягко шлёпнулась на траву – и, широко распахнув глаза, побежала навстречу.

– А вот и мы! Не ждали?! А мы приперлись! – закричала Венера, высокая, как модель, с иссиня-чёрными волосами и глазами цвета грозовой ночи. Она первой выскочила из «буханки», обняла Ульяну с какой-то дикой радостью.

– Эй! – подал голос Жорик, крепкий, коренастый, с загнутой сигаретой в уголке рта. – Думала, если отменишь всё веселье, то избавишься от нас?! – он вынырнул следом, приобняв Венеру одной рукой.

– Рыжик! С днюхой тебя! – протянул свой подарок Антон, парень с длинными темно-русыми волосами и глазами цвета лесного ореха. Он держал охапку ромашек, васильков и незабудок, небрежно перевязанную веревочкой и лукаво оглядывал двор, словно только он и имел право возвращаться сюда когда угодно. – Не каждый день тебе двадцать пять!

– С днём рождения, – чуть тише произнесла Анюта, молчаливая блондинка в панамке, у которой камера работала чаще, чем голос. Она всё снимала – мелькание лиц, легкий ветер, солнце в волосах Ульяны.

– А вот и я! – последним вынырнул Сёма, троюродный брат именинницы: высокий, широкоплечий, в футболке с принтом старой рок-группы. В одной руке он держал черный торт с надписью «Ведьмы не стареют», в другой – связку воздушных шаров в виде луны и звёзд. – Кнопка, сейчас расцелую! Но сперва – стратегическая миссия: торт – в холодильник, шары – в дом!

Из тенистой веранды вышла бабушка – узорчатое платье, цепкий взгляд, который сразу отметил каждое лицо, каждую эмоцию. Она остановилась, щурясь на солнце, и мягко улыбнулась.

«Может, отвлекут её хоть немного…», мелькнула в голове мысль. Но в груди что-то подсказывало: ненадолго.

– Сёма! Мальчик! Как же ты вырос! – рассмеялась она, прижимая юношу к себе с крепостью, что дана только старым женщинам, знающим цену настоящим объятиям.

– О, Марья Ильинична! – Сёма театрально поклонился. – Мы соскучились. А раз гора не идёт – сами к ней с вином и шариками. Кухня там же, да? Где и сто лет назад?

– Не передвигалась, слава богам, – ответила бабушка. – Если только дом сам не сдвинулся, – тут, знаешь ли, место у нас особенное.

На секунду взгляд Марьи Ильиничны стал странно отрешённым, словно она уловила что-то, что ускользало от остальных. Как будто почувствовала тонкий дрожащий ток – приближение перемен.

Праздники в этих местах всегда что-то сдвигают. А если совпало с днём рождения Лиходеевой…

Шумная компания, объятия, хохот, размахивание бутылками и сумками – всё это раскатывалось по двору, как набегающая волна. Лето дышало жарко и вольно.

А за углом веранды, будто прячась от света и веселья, уже собирался другой ритм. Тот, что пахнет травами и лунной пылью. Тот, что чувствуют только те, кто умеет слышать, как меняется ветер – когда в сердце входит кто-то чужой, но очень важный.

***

Шум во дворе – хохот, обрывки песен, звон стекла, хлопки дверей – ворвался в дом, как шквал тёплого летнего ветра, подняв пыль в лучах солнечного света, танцующего на полу. Томас стоял у окна, слегка отодвинув кружевную занавеску. И смотрел.

Мысли путались. Англичанин зачем-то, и сам не понимая зачем, вспомнил разговор по телефону. Со своей девушкой? Или нет?

Он не чувствовал раздражения – не в этом было дело. Он слишком хорошо понимал, что Скарлетт не обязана интересоваться его делами. У них взрослые, современные отношения. Сильные люди. С каждой стороны – своя территория. Свобода.

Но что-то внутри дрогнуло. Едва заметно. Как если бы в его тщательно выстроенном, логичном, железобетонном укладе кто-то неслышно приоткрыл окно, и внутрь проникло нечто: тихое, пахнущее травой и тёплым хлебом, что-то… живое.

Иногда, совсем редко, Томас ловил себя на том, что ему хочется большего. Не контроля и не пространства. А того, чтобы кто-то просто был рядом. Не для вида. Не как тень на общем снимке в соцсетях. А – был. Глубоко, полностью, по-настоящему.

Он вспомнил, как Ульяна посмотрела на него после звонка. Ничего не сказала. Просто молчала. И в том молчании было больше участия, чем во всех феминистских манифестах Скарлетт. В этом взгляде было место. Пространство. Принятие.

И вдруг ему до боли захотелось сесть рядом с ней. Почувствовать, как прогибается под ней кровать. Обнять. Положить голову ей на грудь. Замереть. И просто дышать с ней в одном ритме. Зарыться в эти рыжие волосы, с запахом пижмы, солнца и полевых трав. Переплести пальцы. Не говорить. А если и говорить – то о самом страшном. О сомнениях, которых он сам в себе не прощал.

И в этот миг он с болезненной ясностью осознал: рядом с Ульяной он не боялся быть слабым.

Скарлетт… с ней о таком даже подумать было странно. Их связь была похожа на связь двух холодных интеллектуальных спутников, что кружат вокруг одной орбиты и изредка передают данные. Ни жалоб, ни тепла. Восхищение – да. Уважение – возможно. Но не тепло. Не прикосновение.

А Ульяна… Томас слышал, как она в прачечной трудилась над его рубашками. Он видел, как она разложила их на стуле, сложив аккуратно, будто касалась чего-то очень важного. Никто никогда так с ним не обращался. Ни мать. Ни Скарлетт. Никто.

Слева под сердцем кольнуло. Не сильно. Но глубоко. И цепко. Ему хотелось к ней. Очень. Безумно.

И когда он услышал, как один из её друзей – этот Тоха, с волосами до плеч и руками, уверенно легшими ей на плечо, – назвал её Рыжиком, у него внутри будто что-то оборвалось. Низко. Глухо. Сырым, черным колокольным звоном.

Это имя… Оно не должно было звучать из чужого рта. Оно… принадлежало ему.

И Томас вскинул голову. Дыхание сбилось. Пальцы на подоконнике сжались в кулак. Мышцы спины напряглись. Что-то первобытное, звериное вспыхнуло под кожей – будто древняя программа, записанная в его ДНК, вздрогнула от угрозы.

Он рыкнул. Тихо. Неосознанно. Где-то глубоко, на выдохе. Даже не звуком – вибрацией.

Если бы в комнате был кто-то ещё, он бы почувствовал этот рык нутром. Как в лесу чувствуешь, что рядом волк. Не хищник. Не убийца. А хозяин территории. Тот, кто помечает границы – и не терпит чужих.

***

Парни, заглушив двигатель, слаженно распахнули скрипучие ворота. «Буханка», облепленная комьями грязи и ветками, прокатилась по двору, словно мифический зверь, сбежавший с болот. Девчонки тут же открыли багажник – и из недр машины посыпалась провизия. Пакеты, свертки, упаковки, корзины. Хрустящий хлеб, ароматная зелень и еще много всего.

Жорик выудил из салона ветошь и с суровым видом начал оттирать лобовое стекло. А рядом с ним – Тоха. Он по-хозяйски шагнул к Ульяне и без тени сомнения заключил её в объятия, крепкие и привычные. В его движении не было страсти – только старая, крепкая уверенность в том, что можно.

– Помнишь? Ты моя невеста, Рыжик, – ухмыльнулся он, чуть поднимая её над землёй. – Я тебя, между прочим, официально в жёны взял в первом классе. С кольцом из проволоки!

– Тоха! – Уля расхохоталась и с трудом выбралась из его рук. – Это ты ещё бабушке моей расскажи.

Друзья громко рассмеялись.

– Сумасшедшие! Как добрались-то? – Уля наконец вырвалась из объятий и обвела друзей взглядом.

– Как? На верном железном коне, конечно, – отозвался Жорик, отпихивая тряпку ногой. – Он, может, и не летает, но через болото идёт как по шоссе. А грязь – это броня.

– Ой, девчонки, вы просто не представляете, как я рада. Анюта, Жорик, Венер… Венер, с этим цветом ты просто… – Ульяна махнула рукой, не найдя слов. – Но… у меня ж ничего не готово!

– Да ладно тебе! – отмахнулась Венера. – Мы ж тебя знаем, ты вечно всё одна тащишь. А мы всё купили. От мяса и сыра до вина и овощей.

– Разойдись, толпа! – гулко объявил Семён, врываясь в круг. – Кнопка – моя! Почти родня! Хоть и по линии той троюродной прабабки, что седьмая вода на киселе!

Он прижал Ульяну к себе и начал поочередно целовать её в обе щёки, отчитывая вслух:

– Один! Два! Три!.. Двадцать пять! Всё! Официально: поздравлена и зацелована!

Марья Ильинична с веранды хмыкнула, пряча улыбку. Но сердце не так-то легко обмануть. Оно слышало, как внутри дома что-то затаённое зарычало.

Семён так и стоял, обняв Улю за талию, шепча ей что-то на ухо и с гордостью показывал свежие тату на предплечьях и плечах. Девушка хохотнула, щупая его мышцы с деланной серьёзностью:

– Пресс есть, бицепс на месте… жить можно.

Смех звучал легко, но глаза Ульяны в какой-то момент метнулись к веранде – туда, где всё ещё стоял Томас. В тени виноградных побегов и деревянной резьбы он казался почти декоративным элементом дома: высокий, невозмутимый, сдержанный. Его пальцы аккуратно поправляли волосы и оправу очков, будто жест был нужен, чтобы удержать себя от чего-то большего. Всё в нём – от расправленных плеч до напряжённой челюсти – говорило не о спокойствии, а о буре, стеснённой в рамки приличия.

Ульяна замерла, задержав на нём взгляд. В груди защемило. Так сильно, что на мгновение не осталось воздуха. Всё, чего ей хотелось в этот момент – чтобы он вышел к ней. Просто вышел. Медленно. Спокойно. Чтобы притянул её к себе, уткнулся лбом в её висок, запутал пальцы в её волосах, медленно массируя кожу на затылке… И сказал: «Ты мне нужна». Только она. Только сейчас. Только здесь.

Но к ней снова подлетел Антон – с бутылкой вина в руке и шуткой наготове. Смеялся, вёл себя по-хозяйски, всё внимание требовал к себе. И Ульяна, вздохнув, отвлеклась, как будто резко проснулась от сна.

***

Мерлин прошёл мимо, ступая по доскам веранды с достоинством шамана. Его тень скользнула мимо ног Томаса. Он уже было ступил на порог, но обернулся, уставившись на англичанина долгим, оценивающим взглядом. И медленно, как прорицатель, прошёлся хвостом по его щиколотке. Приглашая. Или испытывая?

Томас застыл, будто на миг услышал внутри себя чужой голос. Или свой собственный – очень древний.

Он перевёл взгляд на улицу. Там, среди суеты, Ульяна смеялась, откидывая волосы с лица. «Тоха» всё ещё держал её за плечо. Слишком уверенно. Слишком близко. Словно метил. Как зверь метит свою территорию. Томасу показалось, что он и сам становится чем-то не до конца человеческим – кожа натянулась, мышцы подрагивали, как у охотничьей собаки, почуявшей чужака.

Мерлин сел рядом, как древний страж у порога храма. Томас взглянул на него, и кот мявкнул – коротко, однозначно. Выкладывай.

– Он тебе тоже не нравится? Этот… «Тоха»? – тихо спросил Том, словно у самого себя. Но кот ответил – гортанно, выразительно. Мяуканье прозвучало почти утвердительно.

– Как думаешь, стоит вмешаться?

Мерлин, не отводя взгляда, медленно кивнул. Будто понял. Или знал гораздо больше, чем показывал.

О’Коналл выпрямился. Провёл ладонью по волосам, поправил очки. На лице снова появилась та сдержанная, британская маска безграничного покоя, под которой, как под кожей, пульсировало звериное.

– Пожелай мне удачи, котище, – шепнул он.

Мерлин коротко, ободряюще мурлыкнул, и вновь растворился в тени.

Во дворе всё кипело: распаковка пакетов и корзин смешивалась со смехом, хлопками дверей. Но Томас больше не смотрел по сторонам. Он двигался чётко и прямо, как охотник на тропе. Только одно было ему важно – именинница.

Он подошёл вплотную, и голос прозвучал хрипловато – не от усталости, а от сдержанных эмоций:

– Некрасиво вышло. У вас день рождения, а я – без подарка.

Антон обернулся, скользнул по нему взглядом, в котором читалось недоумение и лёгкое презрение. Мол, чего тут этот интурист появился не к месту? Но Томас поймал его взгляд. И ответил – без слов. Из-под длинных тёмных ресниц блеснул острый, почти опасный взгляд.

"Наслаждайся моментом"

От взгляда Томаса по коже Ульяны побежали мурашки, будто кто-то провёл пальцами по позвоночнику. Она быстро справилась с собой и улыбнулась – тепло, искренне, чуть смущённо.

– Томас, да ты сам подарок. Учитывая, как явился. Не переживай, ты же не ясновидящий и не экстрасенс. Ты не мог знать, что так всё сложится. Расслабься и наслаждайся. И, кстати, помоги ребятам, – проговорила она, стараясь разрядить напряжение в воздухе. – Ах да! Ребята! Минутку внимания!

Томас немного выпрямился. Привычно, как на камеру, встал в стойку, расправил плечи, и его лицо озарила та самая ослепительная, обезоруживающе обаятельная улыбка, которую миллионы знали по его блогу.

Друзья Ульяны начали собираться ближе. Кто-то с бутылкой в руке, кто-то с пучком укропа или пыльной сумкой. Музыка на заднем фоне затихла.

– Итак, – громко сказала именинница, повернувшись к нему. – Это Томас О’Коналл. Путешественник, блогер, исследователь. Он неожиданно явился в наши Аскулы. И теперь хочет развеять все мифы о нашей ведьмовской деревушке. Так что… давайте пожелаем ему удачи!

Томас склонился в лёгком поклоне – с безупречной вежливостью джентльмена. Жест вызвал удивление у компании. Кто-то даже прыснул. Только один не разделял общего настроя. Антон скривился и пробормотал нечто ехидное. Томас не уловил смысла, но почувствовал – это была насмешка. Ульяна, уловив интонацию, тут же хлопнула друга по плечу с видом строгой учительницы.

– Это Анна, тоже блогер. Только её тема – уход за телом.

Анна оценивающе посмотрела на Томаса, затем легко протянула руку. Их ладони встретились в лёгком рукопожатии.

– Очень приятно. Я вас, кстати, знаю, – сказала она. – Иногда смотрю блог и стримы. Но, признаться, не всегда согласна. И да – в Аскулах можно потерять сердце. И… ум, пожалуй, тоже.

– Для меня это честь, милая леди, – с изяществом отозвался Томас. – Было бы приятно подискутировать с вами на сверхъестественные темы. Возможно, за бокалом чего-нибудь согревающего?

– Это Венера и Георгий. Муж с женой, – продолжила Уля.

– Очень приятно, – кивнул Томас, и пожал руку Георгия. Рукопожатие вышло крепким, почти соревновательным.

– Ну и вот, – с легким вздохом добавила Ульяна. – Антошка. Можно просто Тоха. Мой друг с детства. Почти брат.

Антон шагнул ближе, вальяжно закинул руку ей на плечи, будто проверяя границы.

– Да, мы знакомы давно. Лет с четырёх. Было дело – женились, помнишь? – бросил он, глядя поверх головы девушки прямо в глаза О’Коналлу.

– Помню, – рассмеялась Уля чуть натянуто. – А соседский мальчишка нас венчал. Родители до сих пор припоминают.

Томас мельком глянул на неё. Смех Ульяны был как солнечный свет – живой, простой, искренний. И внутри что-то опять сжалось. Ему хотелось быть частью этого смеха, её тёплого, настоящего мира. Быть тем, кто держит её за руку, а не тем, кто стоит в стороне.

– И… мужчина стальные булки Тольятти, – проговорила Уля уже с легкой хрипотцой от смеха. – Семён. Троюродный брат, почти родной.

Семён, всё ещё обнимающий именинницу, усмехнулся, снова потянулся к её щеке, но девушка ловко увернулась, оставляя поцелуй в воздухе.

– Всё, всех представила, – подвела итог Ульяна и повернулась к Томасу. В её глазах уже не было растерянности. Лишь странное, тихое тепло. Сейчас она не думала о Лондоне. Не вспоминала о той, кто ждёт этого мужчину. Сейчас она просто стояла рядом с ним. И не хотела, чтобы кто-либо их разъединял.

Компания вновь ожила, шумно и беззаботно разбрелась кто куда. Девушки направились на кухню раскладывать провизию, Георгий с Венерой затеяли спор про рецепт шашлыка, Семён пошёл растапливать баню, Антон тащил садовую мебель. Над двором снова закружились ароматы свежей зелени, дров и солнца, щедро падавшего сквозь листву.

А Уля всё ещё стояла рядом с Томасом. Слишком близко, чтобы это было просто вежливо. И слишком долго, чтобы это не значило ничего.

И он не делал ни шага назад.

– Не бойся, расслабься и наслаждайся моментом. А я обещаю, что всё будет хорошо, – прошептала Ульяна, и, словно подчиняясь какому-то древнему порыву, взяла Томаса за руку.

Её пальцы лишь коснулись его ладони – и в тело будто врезался электрический разряд. Сила волны была такой, что девушка едва не ахнула, судорожно вдыхая. В следующий миг пространство перед глазами размыто поплыло, всё вокруг потускнело – и вспыхнуло.

Уля увидела себя, будто со стороны, в высокой траве, в полумраке, среди луговых цветов и тёплой земли. Она лежала на спине, волосы рассыпались рыжим огнём по мятой зелени. Над ней – он. Его тело двигалось над ней в выверенном, тягучем ритме. Лопатки плавно перекатывались под тонкой кожей. Капли пота сбегали с его ключиц и падали ей на грудь, смешиваясь с жаром, копившимся под кожей. Пальцы её сами собой вплетались в его кудри, крепко, жадно. Его губы были прижаты к её шее, зубы царапнули кожу – и она выдохнула, выгибаясь навстречу, срываясь на шёпот: «Томас…»

Она чуть не упала. Колени подкосились. Мир вернулся – резкий, шумный, солнечный – но казался чужим, как после глубокого сна. Девушка моргнула, качнулась, крепче сжала его ладонь, будто зацепившись за реальность. Только когда почувствовала, что снова уверенно стоит на земле, повела его за собой, будто ничего не случилось.

А в теле Томаса разом вспыхнуло всё. Будто по венам вместо крови пронеслась расплавленная медовая лава. Он задержал дыхание, и в груди будто что-то прорвалось – вспышкой, откровением. Перед глазами – невыносимо яркий образ: её руки у него в волосах, её тело, выгибающееся под ним, её губы, произносящие его имя на шепоте, полном желания. Он чувствовал её кожу, её жар, её запах… как если бы всё это уже происходило. Было. Или будет?

Он отшатнулся. Тряхнул головой. Та же волна, то же видение – и то же движение, что секунду назад сделала Ульяна, сбрасывая морок. Они оба стояли, как после удара молнии. Несколько мгновений просто молчали, глядя друг на друга с лёгким испугом – и чем-то древним, несказанным, звенящим в их взглядах.

– Жора! – сорвалась с губ Ульяны команда, и в голосе дрогнули остатки волнения. – Научи нашего гостя готовить настоящий шашлык-машлык! – она передразнила приятеля, громко и весело, возвращая себя – и всех – обратно в лёгкий, беззаботный день.

С этими словами она отпустила руку Томаса и, не оглядываясь, пошла к девчатам на кухню, стараясь не показывать, как дрожат пальцы. А за её спиной Томас стоял неподвижно. Чувство её ладони не исчезало, словно она всё ещё держала его. И в глубине груди разгорался огонь.

***

Старый, перекошенный вишнёвый ствол отбрасывал кружевную тень на зелёную траву, сквозь которую пробивались яркие солнечные блики. Густые ветви низко нависали над столом, словно защищая его от остального мира. В этом уголке сада, будто забытого временем, поселилась атмосфера тёплого праздника – простого и почти сказочного.

Под сенью вишни ребята развернули скатерть, расшитую мелкими алыми цветами. На ней один за другим появлялись блюда: глиняные тарелки с отварным картофелем, миски с нарезанными огурцами, помидорами и зеленью, тарелка с ароматным хрустящим хлебом, кусочки сала, в стеклянных банках – малосольные огурцы. Где-то рядом Венера рвала пучки петрушки и укропа прямо с грядки и тут же заправляла ими свежие салаты, щедро поливая подсолнечным маслом. Воздух был пропитан их ароматом – тёплым, как само лето.

Натянутый между яблонями гамак лениво покачивался от ветра. Кто-то набросал туда подушек, и теперь в них утопала камера Ани. Из старенького магнитофона, подключённого к аккумулятору, полилась весёлая мелодия – слегка хрипящая, но от этого только казавшаяся уютней.

На веранде устроилась Марья Ильинична. Она неспешно тасовала потрёпанные карты – колоду с выцветшими изображениями, на которых вместо червей и бубен угадывались символы, не совсем привычные глазу. На коленях у неё устроился Мерлин, вальяжно развалившись и с довольным видом покряхтывая при каждом её движении. Старуха не сводила глаз с молодежи, улыбалась и чуть шевелила губами, будто считала в уме.