Волчья луна

Она резко покраснела.

«Так. Овуляция? Гормоны? Да нет же. Я просто устала. Просто стресс». Медик внутри неё искал рациональность. Женщина – нет.

– Уля! – окрик бабушки выдернул её из сладкого морока. – В упаковке халат возьми, тот, что для отца брали. Он огромный, как раз подойдёт. И носки! Те, что мы вязали.

Когда Уля вернулась, Томас стоял в коридоре как замёрзший кот. Вся его импозантность и поза куда-то испарились. Он прятал взгляд, переминался с ноги на ногу, тихо мёрз, но не терял достоинства.

– Вот ванная. Всё там есть, – мягко, но уверенно взяла его под локоть бабушка. – Костюм в корыто, постираем. А ты потом – в гостиную. Поужинаем, знакомиться будем, от простуды спасаться.

Томас молча кивнул.

Ванная встретила теплом. Современная, ухоженная, с запотевшими стеклянными дверцами душевой и старым дубовым стулом в углу. Томас сбрасывал одежду с облегчением. Всё тело болело, мокрая ткань прилипла к коже. Когда горячая вода ударила по плечам, он застонал почти с благодарностью.

Он откинул голову, закрыл глаза.

И снова – её лицо.

Зелёные глаза. Рыжие волосы. Тонкие пальцы, будто касающиеся его сквозь пар. Он провёл рукой вниз по животу, привычно, желанно. Всё тело просило разрядки. Но в этот раз она не наступала. Только пульс усиливался.

Вместо привычных эротических фантазий – лицо Ульяны. Её губы. Её запах. Даже голос.

Томас отдёрнул руку. «Чёрт, это даже не возбуждение. Это как… колдовство».

Он вздохнул – и тут ощутил, как в ванной что-то изменилось. Воздух сдвинулся. Неуловимо. Он знал, кто вошёл.

Ульяна.

Она положила халат и полотенце на стул, стараясь не шуметь. И, задержавшись всего на секунду, подняла взгляд на запотевшее стекло. За ним – силуэт. Высокий. Мужской. Сильный. И совершенно прекрасный.

Её дыхание сбилось.

Когда Томас повернулся боком и протёр запотевшее стекло – будто невзначай – она увидела больше. И увиденное было… слишком. Горячо. Правдиво. Слишком красиво, чтобы быть настоящим.

Она сглотнула. «Вот это… Вот это…», – пыталась она подобрать слово, но оно ускользало.

Медик внутри неё всё ещё пытался анализировать. Женщина – уже нет.

Словно по спине пробежал холодок. Не от страха. От узнавания. Нити начали сплетаться.

Наваждение

Томасу не нужно было видеть – он слышал. Его слух – семейное наследие – тонко настроенный на мельчайшие колебания воздуха, улавливал дыхание за стеной. Сначала ровное. Потом сбивчивое, будто кто-то затаил дыхание, затем вдруг вспомнил, как дышать – и задышал слишком часто. Он усмехнулся, едва заметно, сам для себя.

Порыв прохладного воздуха от открытой двери встряхнул Ульяну, будто освободил от чар. Она вышла из ванной как из лесной чащи – чуть растрёпанная, с горящими щеками, и с сердцем, бьющимся в груди, как птица в клетке.

На кухне, нарезая хлеб, она пыталась вернуть себе ясность. Хлеб мягко хрустел под ножом, крошки падали на скатерть. Но мысли были не о еде.

«Он чужой», – думала она, вдыхая аромат розмарина и душицы. – «И всё это… нелогично».

Но дом будто сам втягивал его в свои стены. Сквозняки утихли. Печка запела мягче. Половицы перестали скрипеть, как будто признали в нём – своего. Даже старые ходики в гостиной начали тикать по-новому – чуть глуше, глубже, как колыбельная, убаюкивающее долгожданного гостя.

Ульяна устроила в гостиной панцирную кровать для гостя. Она аккуратно разложила матрас, заправила все уголки простыни, как учили в детстве. Уложила одеяло и загнула его уголок, взбила подушку. Бельё благоухало чабрецом и календулой.

Марья Ильинична сидела у окна и, не глядя, отдавала указания коту:

– Мерлин, дуй за Немым. Вещи отыщите, да не заблудитесь. Смотри, чтоб не пьян был.

Кот скользнул в темноту.

***

Когда Томас вошёл в гостиную – укутанный в бордовый халат с еще влажными волосами, – он выглядел так, будто не верил в происходящее. Просторная комната с натёртыми до блеска полами, вышитые половички, медно-огненное пламя в печке, аромат трав, хлеба и какой-то почти архетипической домашней еды – всё это было настолько не похоже на его мир, что напоминало тщательно проработанную сцену из исторического фильма. С поправкой на то, что он почему-то – в главной роли.

Он сел за стол. Молча. На мгновение замер. Потом потянулся к чашке.

Пахло… лесом. Нет, медом. Нет – детством. Сном. Чем-то тёплым и невозможным. Он сделал глоток. Вкус был неожиданным. Как удар током – не от остроты, а от того, насколько… правильным он был.

– Это… – он покашлял. – Это чай?

– Травяной сбор. Мята, чабрец, зверобой, пустырник и василёк. Щепотка шалфея для ума и лепестки липы для сердца, – без особой гордости перечислила Марья Ильинична, будто называла ингредиенты супа.

Томас снова отпил, уже медленно. А потом перевёл взгляд на стол. И в его глазах отразилось то, что испытывает цивилизованный англичанин, случайно оказавшийся на кулинарном шабаше.

На вышитой скатерти теснились миски, плошки, блюдца. Горшок с запечённой крольчатиной и картошкой. Соленья. Домашнее масло и хлеб. Пряники. Сметана, в которой стояла ложка. Огурцы. Варенье. Гречишный мёд. Баранки. Баранки!

Томас уставился на всё это, как археолог на ритуальные предметы неведомого культа. Он был не готов.

– Простите, – хрипло сказал он. – Это ужин?

– Это, милок, называется "чай по-деревенски", – хмыкнула бабушка. – Без душевных разговоров – не считается.

Англичанин потянулся за баранкой, потом – за пряником. И ещё. И ещё. И в какой-то момент поймал себя на том, что ест, не чувствуя меры. Ни эстетической, ни порционной. Он просто ел. И это было… страшно.

«Это не гастрономия», – с ужасом подумал он. – «Это… магия. Съедаешь кусочек и просто не можешь остановиться».

Он машинально переломил пряник, и на долю секунды ему показалось, что он слышит: треск костра. Где-то в лесу. Много голосов. Хоровое пение. Что за чертовщина?

– Так как звать тебя, мил человек? – в голосе Марьи Ильиничны звучала лёгкая насмешка.

– Томас, мадам, – рефлекторно ответил он, немного отвлёкшись, чтобы вернуть себе контроль.

– По делам ли в наше захолустье?

– Работа, – коротко ответил он, и тут же поймал взгляд Ульяны.

Её щёки пылали. Она не притворялась, не играла. Она была настоящая. Такая… живая, что от одного её взгляда хотелось прикоснуться к ней кожей, словами, всем.

– А кем же ты трудишься, если не секрет?

– Я журналист. Разоблачаю сверхъестественное. Веду расследования, пишу статьи, снимаю видео. О ведьмах, оборотнях, духах, проклятиях…

– Чтобы убедиться, что всё это сказки? – уточнила Марья Ильинична.

– Чтобы доказать, – медленно кивнул Томас. – Что всё, что кажется непознанным, рано или поздно объясняется.

– А если не объясняется? – она прищурилась.

Он замолчал. Он снова посмотрел на Ульяну – и увидел, что она не просто красива. Она светится. Как будто внутри неё – нечто, что нельзя объяснить наукой. Ни генетикой, ни физикой, ни нейробиологией.

– Тогда, возможно, – выдохнул он, – я просто ещё не понял, как оно работает.

– А если его не надо понимать? – Марья Ильинична улыбнулась чуть загадочнее.

Он ничего не ответил. Только потянулся за очередной баранкой.

***

Томас был поражён. Не просто гостеприимством – философией дома. Уютом, где даже вышитая салфетка на зеркале казалась частью твоей жизни. Он пил чай, закусывал, вдыхал – и с каждой минутой ощущал, как будто кто-то приоткрывает для него давно запертую дверь. Где-то в себе.

А напротив сидела она. В платье, пахнущем травами и печёными яблоками. Она краснела, теребила вилку, смотрела на него украдкой. Но это было не флирт. Не кокетство.

Это было… узнавание.

– Она у меня врач, – пробормотала бабушка, кивнув на Улю. – Внучка. Сама всё выучила, на практику приехала. Да и присмотреть за старухой. Умная. Только вот молчит нынче…

Томас улыбнулся.

– Молчание – признак силы. Или интереса.

Ульяна в ответ уронила ложку.

А где-то за стеной, вернувшись из темноты, кот Мерлин мягко запрыгал по подоконнику, неся в лапах кусочек зеленой материи. Он выложил его у двери и устроился клубком – рядом. Жёлтые глаза мерцали.

В ночь

Ужин подходил к концу. Волшебным образом – будто вместе с последней чашкой травяного чая – за окном стихла буря. Облака рассыпались, будто кто-то сдул их невидимой ладонью, открывая угольно-чёрное небо, в котором плавала луна. В воздухе витал запах мокрых трав.

Было почти час ночи.

Марья Ильинична и Ульяна слаженно убирали со стола. Томас, было, встал, желая помочь, но бабушка строго на него посмотрела поверх очков:

– Пойди лучше, подыши. Пусть луна на тебя посмотрит, может, что и поймёт. Свежий воздух перед сном – лучше любого снотворного.

Англичанин не стал спорить. Шагнул за порог – и оказался в объятиях ночной земли.

Сад сиял после дождя. Травы блестели, будто усыпанные каплями бриллиантов. Полынь шептала. Мелисса пахла медом и лимоном. Ветер доносил едва слышный звон с речки. Томас сделал глубокий вдох и впервые за долгое время позволил себе просто быть. Не думать. Не изучать. Не спорить. Просто… дышать.

Сзади скрипнула половица.

– Томас, – тихо, почти неуверенно, раздалось за спиной.

Он обернулся. В проёме, освещённом луной, стояла Ульяна. Легкое платье, тонкое, как дыхание, колыхалось от ветра, словно она и сама была частью этого сада. Кожа поблёскивала под светом луны, а в руках она что-то держала.

– Я… – она запнулась, будто сама удивилась своей смелости. – Вот зарядка. Не знаю, подойдёт ли. У вас, наверное, другой разъём… – она протянула кабель, положила его на перила и тихо добавила: – Доброй ночи.

Он только кивнул, не в силах произнести ни слова.

Её рука едва коснулась перил. Доски заскрипели под её ногами. И с каждым шагом обратно в дом аромат её волос – лаванда, дым, яблоко – медленно рассеивался в воздухе. Как наваждение. Как заклинание.

– Доброй ночи, – прошептал Томас, когда девушка уже скрылась.

***

Кровать скрипнула, принимая усталого гостя. Простыни были хрустящими, свежими. Аромат трав успокаивал. Томас вытянулся во весь рост, закрыл глаза. И в следующее мгновение провалился в сон, как камень в озеро.

Он не слышал, как в дом снова постучали. Как бабушка, хихикая, открыла дверь и увидела Немого, тащившего за собой тележку с его багажом – грязным, тяжёлым, спасённым.

– Вот и молодцы, – буркнула она, – а теперь будем стирать благородные одежды нашего гостя.

Старинные принадлежности Томаса – бритвенный набор, платки, перстень с головой волка – были вымыты, натёрты и выложены на серебряный поднос в гостиной. Галстуки вычищены, костюмы развешены по ранжиру. Только тот, в котором он пришёл, продолжал лежать в деревянном корыте. За него бабка взялась сама.

Ульяна же получила от неё пузырёк с янтарным зельем.

– Сейчас выпьешь – и как новая будешь с утра, – подмигнула Марья Ильинична. – Но не больше чайной ложки, поняла?

– Поняла, – кивнула девушка, забирая пузырёк.

Томас уже спал. Дыхание было глубоким и ровным. Уля прошмыгнула мимо, затаив вздох, и поднялась в свою комнату. На подушке, свернувшись клубочком, лежал чёрный кот.

Мерлин.

Он поднял голову, как только она вошла, уставился янтарными глазами и снова закрыл их, когда она легла рядом, обняв его.

– Ну вот, Мерлин, – шепнула она, уткнувшись лбом в его шерсть, – а ты говорил, всё спокойно будет этим летом…

Этой ночью луна светила особенно ярко.

Томас

Он стоял на вершине холма. Под ногами была кельтская пустошь: серо-зелёная, поросшая вереском, исписанная кругами и рунами. Каменные кольца и валуны – всё дышало древностью.

Туман плыл по земле. И в этом тумане к нему подошёл силуэт. Высокий, закутанный в шерстяную накидку. Лицо было скрыто капюшоном.

– Бран мак ан’Фа… – голос был тихим, но ощущался, как удар в грудь. Словно что-то древнее в нём отозвалось.

– Кто вы?

– Ты был зван. Ты пришёл. Кровь откликнулась. Полный круг не замкнётся без тебя.

Томас шагнул ближе – и проснулся с судорожным вдохом.

Ульяна

Она шла по тропе, что вела к оврагу. Воздух был сладким, густым. Овраг был… другим. В нём отражалась вода. Как будто его наполнили снова. На краю стояла женщина.

Высокая. В венке из полыни. Волосы цвета воронова крыла. В глазах – свет. Не земной. В ногах у неё лежал белый зверь. Что-то среднее между волком и собакой. Но больше. Гораздо больше.

– Ты чувствуешь? – спросила женщина. – Ты – ключ. Ты возвращаешь себя.

– Куда?

– В дом, откуда нас вытолкнули. В круг, что был разорван. В воду, что ждёт.

Белый зверь поднял глаза. В них была тоска. И бесконечность.

Ульяна потянулась к женщине – и проснулась. С сердцем, бешено стучащим в груди.

На улице заскулил ветер.

А кот Мерлин, не двигаясь, распахнул глаза. Янтарные. Зоркие. Он выдохнул, тихо, почти по-человечески. Шевельнулся раз – и снова уснул.

"Если уже не украл…"

Панцирная кровать была определённо не создана для сна. Это была первая мысль, с которой Томас открыл глаза на рассвете. Всё тело гудело, как после ночной верховой езды, мышцы ломило, а шея затекла в странном изгибе. Он попытался распрямить спину, но пружины кровати заскрипели с таким отчаянием, что он замер, дослушивая звук до конца. Вспомнилось: он не в поместье, не в гостинице и даже не в каком-нибудь ретро-кемпинге для ценителей экзотики. Он в русской деревне. В доме, где стены пахнут дымом и… травами.

Его пальцы потянулись к телефону – тот за ночь зарядился. Рефлекс: пролистать почту, обновить статус, проверить редактора. Но привычное движение остановилось: за дверью заскрипели половицы и послышалось сбивчивое дыхание. Томас закрыл глаза и замер, как охотник в засаде. Он знал это дыхание.

Ульяна. Снова она.

Легкие шаги по дощатому полу. Прикосновение к краю одеяла. Она осторожно поправила его, будто не хотела будить Томаса. От прикосновений мурашки побежали по телу – не от холода, от напряжения. мужчина не шелохнулся, только медленно выдохнул. Вчерашняя сцена в ванной была вовсе не случайной. И он это знал.

Когда девушка скрылась за дверью, О’Коналл сел, провёл рукой по волосам и взглянул на комнату. Всё выглядело… неправдоподобно. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь кружевные занавески, оставляли на полу тонкую тень, словно руны, выведенные светом. Запах роз, душицы, сушёной лаванды витал в воздухе. Его вычищенные вещи, фамильный перстень на тумбочке, старинный ковёр на стене – будто он не ночевал в деревенской спальне, а очутился в музейной декорации его собственного детства.

Он рухнул обратно на подушки, уставившись в орнамент ковра. Прямо перед глазами – закрученная фигура, похожая на узел. Томас прищурился. Кельтский символ? Нет, быть не может. Он устал. Но всё же… «Трикветр?» – пронеслось в голове. Рука потянулась к телефону, но в следующее мгновение он уснул, будто комната нашептала ему, что спешить некуда.

***

На кухне Ульяна, тем временем, летала, как заведённая. Она ещё не осознала, что проснулась раньше всех, успела выгнать Будду в вольер, накормить кур и… сбегать на речку. Лишь бы сбросить остатки наваждения.

– Блины – блины всегда спасают, – бормотала она, завязывая на талии яркий фартук. – Вкус детства и простой путь к сердцу любого мужчины. Даже британского.

Кот Мерлин, вальяжно растянувшийся на табурете, смотрел на неё внимательно и испытующе.

– Да не смотри ты так, котище, – фыркнула Ульяна, наливая ему сметану в розовое блюдечко. – Всё, это – чисто научный интерес! Анатомическое любопытство. В реальной жизни такие пропорции – редкость. Это даже по учебникам видно.

Кот мурлыкнул, словно соглашаясь. Или насмешливо комментируя. А может – обо всём знал.

Бабушка вошла на кухню, как всегда – в ярком халате с узором пейсли, подперев гипс рукавом. Вид у неё был бодрый.

– Сны были? – спросила она сразу, бросив взгляд на внучку.

– Были, – призналась Уля, выкладывая на блюдо с подсолнухами первую порцию блинов. – Даже не знаю, как рассказать…

Марья Ильинична чуть заметно улыбнулась и, ни слова не говоря, налила кипяток в заварочный чайник. Пахнуло мятой. Бабушка уселась за стол и посмотрела на внучку.

– Ну? Рассказывай, пока Мерлин сыт и чайник молчит. Мы одни. Томас спит как убитый.

Ульяна вздохнула, села и, запинаясь, начала:

– Мне снилась близость… Но всё было странно. Он был мужчиной – тело, движения, даже дыхание. Но стоило мне коснуться его – я чувствовала шерсть. Не кожа, не тепло – а грубый мех. Как у волка.

– Ммм… – протянула бабушка, не перебивая.

– Но страха не было. Наоборот. Я чувствовала, что он… мой. Мой зверь. Мы были вместе, но всё было не как в обычном сне. Он рычал. Это не было похоже на слова, а я… я отвечала.

Марья Ильинична мягко провела пальцами по руке внучки, взгляд её стал глубоким, как ночь перед бурей.

– Этот сон, детка… – она чуть подалась вперёд, будто боялась, что утренний свет может стереть сны, если говорить о них слишком громко. – Он не случайный. Он знак. Тебе понадобятся все твои силы, внученька. Потому что он – о том, кто украдёт твоё сердце.

Ульяна чуть вздрогнула. От предсказания? От самого сна? Или от того, что, где-то глубоко внутри, она уже знала: сердце её уже не на месте.

В этот момент никто не заметил, как в углу кухни чёрный кот, рассевшись возле блюдечка со сметаной, вылизывал усы. Янтарные глаза блеснули в полоске солнечного света. Он остановился, будто что-то почувствовал. И, не отрывая взгляда от двери, мурлыкнул вполголоса, но так, что бабушка и внучка замерли от ощущения чего-то едва уловимого:

– …если уже не украл.

А потом снова уткнулся в блюдце, как ни в чём не бывало, а занавески на окне слегка вздрогнули, хотя ветер стих.

Пробуждение

Тонкое позвякивание фаянсовой посуды, тихие, почти заговорщицкие шепотки, аромат топлёного масла и сладкого теста – всё это врывалось сквозь плотный покров сна. Томас медленно открыл глаза и тут же пожалел об этом: панцирная кровать под ним напоминала о себе ломотой в спине и онемевшей лопаткой.

Но ещё больше его поразило то, что он – не один в комнате.

У накрытого посреди комнаты стола, две женщины пили чай. На солнечных половицах лежали кружевные тени, у окна колыхались занавески, и в воздухе витал пряный запах ванили и сливочного масла. Марья Ильинична равнодушно мазала блины вареньем, а Ульяна, вся в утреннем свете, выглядела почти сказочной феей в тонком халатике.

Томас ощутил, как внутри поднимается волна негодования. Это вторжение в его личные границы противоречило всему, к чему он привык. Но в духе джентльмена он выразил протест только выразительным взглядом и вздёрнутыми бровями. Он искренне верил, что это достаточно, чтобы вызвать у женщин чувство неловкости. Но ошибся.

Ульяна и бровью не повела, а бабушка и вовсе фыркнула, не отрываясь от завтрака.

– Милые дамы… – Томас напряг голос, вкладывая в него максимум ледяного достоинства. – Не будете ли столь любезны предоставить мне несколько минут, чтобы… – он на мгновение запнулся, – привести себя в порядок, дабы предстать перед вами в более… подобающем виде.

Ответом ему стал искренний, задорный хохот старушки.

– Словно церковный старостушка заговорил, – прокомментировала она с прищуром. – Тебе чего надобно, болезный?

– Мне нужно одеться, – с достоинством пояснил Томас, делая выразительный жест в сторону своего нагого торса. – Я не хочу вас смущать.

– В нашем роду таких впечатлительных сроду не водилось, – весело отмахнулась она. – Можешь при нас облачаться. Мы чай не барышни из монастыря.

***

Позже, уже в халате и приведя себя в порядок, Томас сел к столу – и тут начался новый культурный шок. Блины. Бесконечные. Сметана, мёд, варенье, сгущёнка – всё это предлагалось одновременно и в неограниченном количестве. А ещё самовар, баранки, ломти домашнего сыра, парное молоко, даже варёные яйца. Его внутренний эстет протестовал, но желудок… желудок предал.

Он ел. Сначала вежливо, сдержанно. Потом – увлёкся. Сметана легла на блин нежно, варенье впиталось в пористое тесто, чай обжигал, но при этом окутывал сладким теплом.

И вдруг…

Телефон надсадно завибрировал на подоконнике, а затем завизжал рингтоном, вырывая англичанина из магии деревенского утра. Томас схватил мобильный – и сжал челюсти. Имя на экране не оставляло сомнений. Он вздохнул, коснулся кнопки – и выдохнул:

– Алло…

– ТОМАС?! – голос Скарлетт был как ушат ледяной воды. Та, что ни при каких обстоятельствах не позволяла ему называть себя его девушкой, отстаивая свои личные границы, была в ярости. – Ты вообще с ума сошёл?! Где ты был?! Сколько можно не отвечать?! У тебя вообще пальцы есть?! Или ты их отморозил в своём медвежьем углу?!

– Скарлетт, дорогая, я просто спал. Ночь выдалась… тяжёлой. Погода, дорога…

– Ах, ты спал! – в голосе её зазвенел сарказм. – Потрясающе. Потрясающе, Томас! Я тут провела всю ночь, отбиваясь от спонсоров, объясняя, почему наш герой исчез из поля зрения, а ты – спал. В хижине где-нибудь в лесу, среди ведьм и коров, верно?

– Здесь… не совсем хижина, – Томас чуть понизил голос, обернувшись к мирно сидящим за столом женщинам. – Уютный дом, очень гостеприимные хозяйки. Я… благодарен за ночлег.

– Гостеприимные хозяйки? – Скарлетт почти скривилась, и это чувствовалось на расстоянии. – Ты звучишь как персонаж позапрошлого века, Томас. Прекрати это. Ты – журналист. Профессионал. А не мальчик, сбежавший от воспитателя.

Он чуть прикусил губу. Встал из-за стола, кивнул, извиняясь.

– Я не сбегал. Просто… Вчера была буря. Багаж пропал. Машина – в кювете. До деревни добирался пешком. Не до звонков было.

– А зарядить телефон? А сообщить координаты? А хотя бы написать «жив»?! – Скарлетт почти рычала. – Ты должен был быть на связи! Ты вообще понимаешь, как это выглядит? О’Коналл снова исчезает! Тебя и так считают эксцентричным! Хочешь окончательно угробить репутацию?!

– Скарлетт, я…

– Нет! Не «Скарлетт»! Ты обязан был держать меня в курсе! Ты мой партнёр – или ты снова играешь в «британского волка-одиночку»?!

Он закрыл глаза, стараясь говорить мягко, улавливая одновременно аромат блинов и весёлую болтовню бабушки и Ульяны – и резкий, холодный, металлический голос в телефоне.

– Прости. Я правда не хотел тебя подводить. Здесь просто… всё иначе. Времени будто нет. Всё немного сбито.

– Конечно. У ведьм, очевидно, своё часовое измерение. – женщина горько рассмеялась. – Хочешь, я расскажу тебе, что здесь, в нормальной реальности, происходит? Твой канал – без контента. Партнёры – злы. Продюсер – требует график. А твоя команда – деморализована. Всё из-за тебя. Потому что ты опять решил поиграть в Робинзона.

– Мне… нужно это место. Здесь может быть то, что я искал. Местные верят в зверя, в древние легенды. Слишком много совпадений. Это может быть материал года.

– Ты – не исследователь, Томас. Ты – лицо бренда. Ты – медийный человек. Это не BBC, это не археология. Мы – не экспедиция по следам Гарри Поттера! – Скарлетт сбивалась. – И прекрати говорить этим голосом, будто ты профессор в библиотеке! Говори нормально!

Он задержал дыхание. И, наконец, произнёс спокойно, без нажима:

– Я не вернусь. Пока не закончу. Неважно, сколько времени это займёт.

С той стороны – тишина. Холодная, короткая, звенящая.

– То есть, ты выбрал ведьму в медвежьем углу России вместо всего, что мы с тобой построили? Вместо контракта, команды, будущего?

Он посмотрел в окно, на заливаемый солнцем пол, на крошки от блинов, на тени от занавесок. Снова на девушек за столом. Он знал ответ.

– Я выбрал… то, что чувствуется правильным.

Скарлетт стиснула зубы. Он даже это услышал.

– Знаешь, что, Томас О’Коналл? Делай, что хочешь. Но не смей потом возвращаться со своими объяснениями. Я – не твоя ведьма.

И она отключилась.

Молчание было долгим. Томас медленно опустил телефон. Пальцы его сжимались и разжимались. В груди затаилась странная, глухая боль. Он чувствовал, что точка невозврата пройдена. Но не знал ещё, к чему это приведёт.

Ульяна, вся сияющая радостью от того, как Томас ел блины, сникла, едва услышав английскую речь. Сначала – женский голос. Резкий, истеричный. Потом – оправдания. Много, очень много оправданий. Мягких, робких, смиренных.

В груди кольнуло. Она не слышала всей беседы, но ей хватило интонаций.

«Милая… Да как можно так называть ту, кто орёт на тебя, не давая и слова сказать? Как можно быть с женщиной, которой наплевать на твою мечту?» – в голове шумело, как в улье. Уля судорожно сглотнула. Лицо её налилось краской, потом побледнело.