Волчья луна

Лила Мун

Волчья луна

Домой, к бабушке

Лиходеевы часто переезжали из гарнизона в гарнизон. Когда Василий Петрович получил звание генерала, семье выделили квартиру в Москве. Там они и обосновались. Первый сын, Пётр, пошёл по стопам отца: завёл семью, служил во Владивостоке, виделся с родными по видеосвязи и навещал по праздникам. А позже у Лиходеевых родилась дочь.

Анна, жена Василия, родила второго ребёнка поздно – в сорок лет. Девочку назвали Ульяной. Она родилась светлой, почти прозрачной: тонкая кожа с просвечивающими венами, волосы – медные, как пламя, тонкие и мягкие, глаза – зелёные, переменчивые. Их цвет отражал её настроение. Анна это заметила сразу, но не решалась признаться, что иногда взгляд дочери пугал её.

Каждое лето Ульяна проводила в деревне Аскулы, в Самарской области, у бабушки. Дом, построенный в начале XX века прапрадедом Ульяны, Петром Кузьмичом Лиходеевым, возвышался среди одноэтажных построек. Каменный первый этаж, резной деревянный второй, красная черепичная крыша. Дом выделялся в деревне, и хоть ему было за сто лет, внутри он был обустроен на современный лад: свет, газ, интернет, водопровод. Спальни оставались деревянными, с выбеленными и залакированными брёвнами – настояние бабушки, любившей всё живое и натуральное.

Уля обожала бывать у бабули. Лесные прогулки, запах сухих трав, вечерние чаепития на веранде, шорох веников в сенях и смех среди яблонь – всё это казалось сказкой. С бабушкой она могла говорить обо всём. Та учила внучку «тайному» – как подбирать травы, чувствовать землю, слушать ветер. Девочка тянулась к ней, словно к роднее для нее никого не было.

Но с деревенскими детьми Уля не дружила. Белоснежная кожа, огненные кудри, зелёные глаза – всё в ней вызывало настороженность. Местные дразнили: «Ведьма! Ведьма!» – и убегали прочь. Она плакала в детстве, пока бабушка не начала звать её «принцессой фейри» и рассказывать сказания о далёкой Ирландии и дивном народце. С тех пор Ульяна научилась не обращать внимания на глупости.

Став взрослой, она поступила в медицинский университет и уже давно не бывала в Аскулах. С бабушкой говорили по телефону почти каждый день. После защиты диплома Ульяна вернулась домой – и узнала, что бабушка сломала руку. Родня собралась на семейный совет. Все сразу начали находить причины не ехать в деревню.

– Вы же знаете, что я со своей матерью не нахожу общего языка! – возмущался отец. – У нас дача, кто гулять с Дугалом будет? Кто его кормить? У неё давление, у меня давление. Помрём там втроём. Лучше сиделку найму!

Пёс, белоснежный хаски с льдистыми глазами, уставился на Ульяну. Он положил морду ей на колени и ткнулся лбом в ладонь.

Пётр начал фланировать по комнате.

– Меня она не любит. А вот Уля – другое дело. С детства – любимая внучка. Пусть едет.

Уля механически гладила пса по спине. В голове было пусто, только всплывали обрывки воспоминаний: тёплые солнечные пятна на ковриках, яблоневый запах сада, и чей-то холодный, не-собачий взгляд… «Кому он принадлежит?» – пыталась понять. Внутри звучал голос, похожий на бабушкин: «Поезжай в Аскулы – и узнаешь».

– Ладно! Я поеду, – сказала она неожиданно для себя. – Это и для ординатуры зачтётся. И… я соскучилась.

Она посмотрела на всех – и словно повисла тишина. Под её взглядом все притихли. Как в детстве. Дом успокоился, будто принял решение вместе с ней.

***

Через пару дней Ульяна собрала чемодан. Спортивный костюм, платье, сапоги, ветровка. Мать посмеялась: «Куда ты там в платье?» – но Уля хотела быть готова ко всему.

Её старенький внедорожник – подарок отца – бодро крутил шины по просёлку. Ехали втроём: мать, отец и Уля. В деревне они остались на пару дней, попрощались и уехали. Уля – осталась.

Бабушка обрадовалась, как ребёнок. Марья Ильинична, сухонькая, маленькая, рыжая, в широких шароварах и с рукой в гипсе – казалась ведьмой с картинки. Она отдала Ульяне хозяйскую спальню, а сама переселилась в крохотную комнатку.

В доме всё уже было благоустроено. Газ, вода, санузел приведены в порядок. Хозяйство небольшое: кролики, гуси, огород. Этого хватало.

На следующий день Уля пошла в сельсовет. Там ей выдали ключи от местного ФАПа. Председатель, обрадованный, что приехал врач, а не фельдшер, устроил мини-приём.

Уля сразу взялась за дело: чистила, мыла, закупала. Потратила свои накопления: на холодильник для лекарств, телевизор для пациентов. Шторки, половички, интернет, ноутбук. Всё – чтобы людям было хорошо.

Открытие отпраздновали с шариками и речами. Ульяна раздавала детям гематоген и аскорбинку, сельчане перешёптывались: «Внучка Марьи Ильиничны?» – «Ага. Рыжая, в бабку». Но девушка только улыбалась.

Работа началась. Уколы, дети с простудами, старушки с давлением. И – охотники. С укусами.

– Здоровенный, чёрный, умный… Глазами как человек смотрел! – рассказывал один.

Каждому – уколы от бешенства. И совет – не лезть в чащу. Волков развелось. Кто-то шептал: «Дикое лето…»

Уля отмалчивалась. Она чаще думала о детях, которых вытаскивала с температурой после речки.

После смены – домой. К бабушке.

По дороге забирала коз у пастуха. Белая Снежка шла рядом, отбрасывая шерстью отблески луны на пыльную дорогу. Ульяна разговаривала с козами, те мекали в ответ. Смешно и уютно.

А бабушка ждала. На веранде, в йогической позе, с широкой улыбкой:

– Внученька!

Всё вокруг пахло медом, травами, печёным хлебом. Ульяна вздыхала. Доили коз, ужинали, загоняли гусей. Помогал немой сосед – за бутылку и деньги. Всё, как в детстве.

А вечером – чай. Пасьянс. Травы, шёпот, мерцание свечи. Иногда – разговор о рецептах.

– Ах, внученька… – вздыхала бабушка. – Такая напасть! Руку сломала, а заказов – тьма. Ни лепестков истолочь, ни крем довести…

И улыбалась, не жалуясь, а будто извиняясь перед травами.

А Уля смотрела на неё, слушала, вдыхала медовый воздух, и знала – здесь её место. Здесь начинается что-то… другое. Потому что в воздухе – чувствовалась гроза.

В глушь России

Томас О’Коналл происходил из древнего английского рода и получил соответствующее воспитание. С ранних лет он учился в частной школе, где запах воска и пыльных полок смешивался с эхом шагов в длинных коридорах. Домой он возвращался неохотно – только ради матери, тёплой, заботливой, единственной, кто не смотрел на него, как на будущий фамильный портрет. Отец и особенно дед казались вырезанными из камня: холодные, надменные, с выверенной сдержанностью, которая в детстве пугала больше любой темноты.

Но у Томаса был мир, в котором они не существовали. Библиотека. Огромная, затенённая, со стенами из старого дуба и полками, уходящими вверх до резного потолка. Там он прятался после коротких и тяжёлых разговоров с отцом, находил утешение в страницах, покрытых готическим шрифтом. Старинные фолианты о духах, легендах, ведьмах и волках были его первыми друзьями.

Когда родилась младшая сестра Эмма, Томас нашёл в ней союзницу. Он рассказывал ей истории, рисовал словами миры, в которых зло можно было победить, а магию – объяснить. Его голос в ту пору был увереннее, чем когда-либо.

После университета Томас выбрал журналистику. Мистика и тайны манили его с детства, но теперь он решил: будет искать не доказательства, а опровержения. Только факты. Только логика. Он станет человеком, который вытаскивает страшилки на свет и превращает их в пыль.

– Ты избалованный мальчишка! – выкрикнул однажды дед, сжав свою любимую трость с волчьим набалдашником так крепко, что хрустнули пальцы. – Мистика прячется в глуши, среди болота и мха. Как ты собираешься путешествовать по всем этим глухим углам?

– С комфортом, – ответил Томас спокойно. Больше они к этому разговору не возвращались.

Только усилиями матери ему удалось сохранить наследство. Но Томас почти не пользовался этой привилегией. После первых гонораров он полностью отказался от поддержки семьи. Эмма – бунтарка и его единомышленница – была единственной, с кем он делился своими историями. Кроме неё и матери, никто не получал от него писем на Рождество.

Теперь, спустя годы, став профессионалом, Томас не хотел ехать в глушь России. Но эта деревня с непонятным названием – Аскулы – всё чаще всплывала в статьях, форумах, странных видео. Сначала он прочёл о ней вскользь. Потом – снова. И снова. Туристы сбивались с маршрута. Компасы сходили с ума. Люди писали, что деревню охраняют духи.

Он смеялся. Он отправился в Стратфорд, где, по слухам, призрак Шекспира исправлял грамматические ошибки школьников прямо в их тетрадях. Оказалось – проделки учителя. Томас посмеялся, написал статью, поехал дальше – во Францию. И даже там новости из Аскул его догнали: деревня готовилась к празднику Ивана Купалы, и туда «повалили оборотни».

– Прекрасно. Только ещё оборотней мне не хватало, – пробормотал он, закрывая ноутбук и откидываясь на резную спинку стула в парижском кафе.

И тут он почувствовал азарт. Необъяснимый, колючий, как ветер перед бурей. Собираться он начал непривычно быстро. Без своих изысканных дорожных наборов, без шелковых галстуков и идеальных комплектов одежды. Он даже не стал подбирать особый аромат одеколона. Взял только главное: блокнот с фамильным гербом, фотоаппарат, ноутбук, телефон.

Путь до Москвы показался лёгким. Настоящее испытание началось после.

Дорога в Аскулы была упрямой. Сырой и грязной. Машину мотало на каждом повороте. Нанятый водитель – седой, с руками, мощными как корни старого дуба – ругался, но ехал. По сторонам мелькали угрюмые деревья, обвисшие от тумана. Солнце будто не добиралось до этих мест годами.

– Кто-то едет сюда с недобрыми мыслями, – буркнул водитель, покосившись на Томаса.

Тот лишь усмехнулся, откинувшись в кресле. Но внутри что-то сжалось. Ему стало зябко, будто сквозняк прошёл по позвоночнику. Он списал это на плохою погоду.

Перед самой деревней, устав от тряски, Томас на миг задремал. Ему приснился сон.

Он стоял на краю чёрного леса. Ветки казались руками, сплетенными в хороводе. Где-то среди деревьев блестело озеро, гладкое, как зеркало. На его поверхности горела полная луна – красноватая, будто наполненная кровью. В тишине кто-то прошептал:

– "Rian na fola… An cu fada"… Путь крови. Далёкий волк.

Из воды медленно поднималась фигура – женская, с венком из трав и горящих листьев. У неё были глаза цвета мха. Она смотрела прямо в него и шептала, почти беззвучно:

– "Déanfaidh an leanbh cothromaíocht…" Ребёнок принесёт равновесие.

Сзади – вой. Протяжный, человеческий. Он обернулся и увидел в тени фигуру – человека с волчьим силуэтом. Зрачки зверя вспыхнули серебром.

Проснулся Томас резко. Туман за окном стал ещё гуще.

На одном из поворотов дорогу размыло окончательно. Машину занесло. Сквозь грязь и траву внедорожник сполз в кювет. Резкий удар. Тряска. Двери хлопнули. Багажник – раскрылся.

Всё, что составляло комфорт Томаса – его шёлковые платки, запонки, наборы для бритья, флакон с одеколоном – вылетело наружу. Мокрая земля поглотила их без раздумий.

Замок на сумке будто открылся сам – легко, как глаз, видящий впервые.

Уцелели только блокнот, фотоаппарат, ноутбук и телефон. Но зарядка – купалась в луже, словно пожираемая грязью. Томас смотрел на это молча. Платок, пропитанный болотной водой, лежал у его ботинка. Он не пошевелился.

Ветер качнул деревья. И в этом шорохе он почти услышал шёпот:

– Ищешь правду? Добро пожаловать…

Он поднял голову. Сквозь туман впереди маячили чёрные крыши деревни.

Аскулы ждали.

Гром! Молния!

Тем вечером, возвращаясь домой, Ульяна замедлила шаг. Воздух был напитан травами – полынь, мелисса, тысячелистник – и что-то в этом запахе изменилось. Не тревожно, нет. Но остро, будто за тёплым дыханием поля стояло нечто другое – невидимое, ещё далёкое, но уже идущее к ней. Что-то, что пряталось за огненными краями закатных облаков.

Она остановилась у калитки, глубоко вдохнула, чувствуя, как аромат врывается в лёгкие, будто настраивая тело на что-то важное. Серое небо начинало наливаться медью, ветер – свежеть. Ульяна коснулась стебля полыни – пальцы отозвались дрожью, но она не придала этому значения.

На веранде, под кружевной скатертью, стоял стол. За ним сидела бабушка – как всегда, с пасьянсом. Старинные карты с потемневшими от времени краями ложились в ровные ряды. Их золото вспыхивало при каждом движении. Марья Ильинична качала головой и, кажется, шептала что-то картам. Или себе. Или кому-то ещё.

Рядом шипел самовар, распаренный, сияющий. Щепки в нём потрескивали, на столе стояли крыжовенное варенье в хрустальной вазочке и корзинка с подсушенными баранками.

– Ну как день? – спросила бабушка, не поднимая глаз. – О чём задумалась?

Ульяна села в плетёное кресло, откинулась на мягкую подушку. Воздух в доме всегда пах теплом и древесной пылью. Сегодня он был напряжённый, как перед грозой.

– В деревне снова волки. Уже второй охотник за неделю – рваная рана на ноге, укусы. А они всё в лес. Думают, что зверя пристрелят, – сказала она, не дотрагиваясь до чая.

– Волки… – протянула бабушка и только тогда взглянула на внучку. В её глазах промелькнуло что-то хищное. – Попей. Здесь шалфей, липа и немного зверобоя. Он не только от боли, но и от дурных снов.

Ульяна взяла кружку, повертела, поставила.

– Один из них сказал, что у волка были… глаза… человеческие. Умные. Пронзительные. Он не решился выстрелить.

– Бывает, – тихо произнесла Марья Ильинична, кладя карту «Башня» на стол.

– А ты думаешь, ба, в этих историях хоть капля правды есть?

Бабушка медленно вдохнула. Тень облаков скользнула по столу.

– Когда-то я тоже спрашивала. А моя бабка отвечала: перед явлением зверя всегда приходят волки. Они – как вестники. Им страшно. Он для них чужой. Они чуют в нём не плоть, а что-то другое. Ни один вожак не захочет делить лес с тем, кто не рождён в стае… – она подняла глаза к небу. – Гляди, тучи. Сейчас грянет.

В ту же секунду небо взорвалось первым глухим раскатом. Пёс Будда зарычал и юркнул в вольер. Женщины заторопились в дом. По крыше застучали первые капли.

***

Томас сбился со счёта – это был то ли пятый, то ли шестой дом. В ушах звенела усталость. Мокрая дорога вымотала. Багаж, как и надежды на цивилизацию, утонул в грязи. Водитель, матерясь, оставил его на обочине.

– Застрянешь – сам виноват, – бросил он на прощание, прежде чем исчезнуть в темноте.

Местные, с каким-то настороженным вниманием, один за другим отказали англичанину в ночлеге.

Томас, еле державший осанку, брёл к свету – в очередной дом. Два этажа, резная веранда, в окнах – тёплое электрическое золото. Откуда-то доносились голоса. Женские. Дом дышал спокойствием.

Он выпрямился, отряхнул грязь с рукавов, насколько это было возможно, и постучал в дверь. Всё в нём – от идеального разворота плеч до сжатого кулака – говорило: он не сдастся.

– Кто там шляется в такую непогоду? – пробурчала Ульяна, поднимаясь с кресла.

– Не ругайся, – отозвалась бабушка, помешивая тушеную крольчатину в расписном горшке. – А то как позовёшь – так и явятся. Наверное, Немой пришёл. Видишь, Будда молчит. Свой.

Ульяна покосилась на Будду – тот лишь приподнял морду и зевнул. Всё было спокойно. Она поправила подол платья и направилась к двери.

– Сотку дам – и всё. Лишь бы не лез. Пусть возьмёт самогону у Маньки, – бормотала она себе под нос.

Ключ повернулся в замке с лёгким щелчком. Ручка – тяжёлая, в виде совы, как у старинных дверей – привычно легла в ладонь. Девушка распахнула дверь – и на пороге возник он.

Томас не ожидал, что дверь откроется так резко. Он шагнул назад, и в тот же миг небо позади озарилось молнией – и всё вокруг обнажилось: вензеля на ставнях, мокрый порог, куст жасмина под окнами. И она.

Запах дома ударил в лицо. Травы. Выпечка. Сладость яблок. Влажный мёд дерева.

Он не мог сразу сосредоточиться. Глаза скользили по бледной коже, рыжим, чуть влажным волосам, мятежным глазам – они были зелёные, почти фосфорные, но будто знакомые. По старым снам. По легендам. По книгам.

Уверенность покинула его. Речь – тоже. Он стоял, как вкопанный, под взглядом её глаз – зелёных, глубоких, как пруд под полной луной. Ульяна тоже не двигалась. Что-то дрогнуло в её дыхании, но слов не последовало. Внутри, казалось, остановился воздух. Всё замерло.

Между ними, на пороге старого дома, в шуме дождя и молчании ветра, повисло нечто неуловимое – как натянутая струна, как ожидание. В этом взгляде было что-то странно узнаваемое, будто оба уже стояли здесь раньше. Где-то. Когда-то. Только не помнили об этом.

Ночлег

Поборов овладевший ею в какое-то мгновение морок, первое, что увидела Ульяна – грязные ботинки, облепленные чёрной глиной. Затем – брюки, явно дорогие, но беспощадно испачканные, с мятыми складками и размазанной по ткани грязью. Даже в полутьме сеней было видно: костюм и обувь – эксклюзив. Серый костюм-тройка отливал серебром в свете лампы, а жилет с вышитыми мелкими розами и листьями выглядел так, будто принадлежал персонажу с книжной гравюры. Ульяна невольно залюбовалась узором – словно узор говорил сам за себя, шепча: «Не местный».

Поднимая взгляд медленно, будто прокручивая плёнку, она скользнула глазами по фигуре мужчины. Высокий. Худой. В пропорциях – порода. Чужак.

«Какой идиот поедет в Аскулы разодетый, как денди с Бейкер-стрит?», – усмехнулась про себя Ульяна. В следующую секунду её сознание зафиксировало куда более странное: Будда, обычно взрывающийся лаем при малейшем подозрении, сейчас сидел тихо, как сфинкс, и не шевелился.

Ульяна встала в дверях, заслоняя проход, и нащупала рукой лопату, прислонённую к стене.

– Кто вы и чего хотите? – спросила она, голос её прозвучал мягко, но настороженно.

Томас, всё ещё стоявший в лёгкой дрожи от холода, не ответил. Её взгляд пригвоздил его к месту – зелёный, светящийся во тьме, будто ловящий свет молний. Он пытался заговорить, но слова застряли где-то между лёгкими и сердцем.

– Ба! У нас тут какой-то мужчина на пороге, – окликнула Ульяна вглубь дома.

Из кухни доносился аромат тушёной крольчатины, пряных специй и яблочной кожуры. Зашелестела юбка, послышались быстрые шаги. На пороге появилась Марья Ильинична – маленькая, но крепкая, со строгим взглядом.

– Ты чьих будешь и что тебе надо? – прямо спросила она, вставая рядом с внучкой и поправляя перевязь для загипсованной руки.

Аромат дома окутал Томаса окончательно. Дровяной дым, липа, шалфей и ещё что-то… будто из другого времени. Из прошлого? Из сна? Он смотрел на Ульяну, на лёгкое платье в цветочек, которое струилось по её фигуре, как вода, и не мог отвести взгляд. Хрупкая. Ниже его плеча. Рыжеволосая. Он чувствовал – это момент, которого он не искал, но к которому его привело нечто большее.

Только суровая фигура бабушки напоминала ему: ты ещё даже не вошёл.

Он выпрямился. Подбородок – чуть выше. Голос – поставлен. С легкой полуулыбкой Томас произнёс:

– Дамы… Прошу простить за столь поздний визит.

Ни одна из них не шелохнулась.

Он продолжил, теперь с той академичностью, которая была бы уместна в романе Диккенса:

– Со мной приключилась… оказия. Местный житель не довёз меня до деревни – экипаж, простите, застрял в дороге. Багаж мой постигла печальная участь. Я добирался сюда пешим ходом. Устал, как волк, – выдохнул он, – не пустите ли вы меня обсушиться, зарядить телефон? Отогреться хотя бы на час.

Ульяна не слышала его слов. Она смотрела в глаза. Льдисто-синие, но в них – не холод. Буря. Ветер. И – что-то жутко знакомое. Ощущение, будто она уже в них тонула, где-то между травами, сном и явью. В груди у неё отозвалось легкое постукивание – не страх, а зов. Странный, почти древний.

– Ба, – прошептала она, – он какой-то… странный.

Марья Ильинична сделала шаг вперёд и встала между ними.

– А мы, мил человек, откуда знаем, кто вы? Может, вы вор, маньяк или убийца? А принца из себя строите, – глаза её сузились. – Иностранец. Что вы тут забыли?

Томас чуть склонил голову. Его лицо, освещённое короткой вспышкой молнии, на миг показалось не человеческим – скорее звериным. Улыбка растянулась, но не согрела.

Ветер завыл. Ветви заскрипели. Гроза набирала силу.

– Милая барышня, – не отрывая взгляда от Ульяны, Томас заговорил снова, – спасите меня от простуды. Я клянусь быть вашим рыцарем… ну хотя бы до завтра.

Он улыбнулся – на этот раз робко, по-настоящему. Ульяна поймала этот взгляд, и между ними будто проскочила тонкая нить. Что-то древнее шевельнулось в её памяти. Не конкретное, не образ – но как будто дыхание чего-то, что вот-вот проснётся.

Сзади, из кухни, показался Мерлин. Он замер в дверях, хвост плотно обвил лапы, а янтарные глаза пристально следили за гостем.

Марья Ильинична не повернула головы. Но её голос прозвучал твёрдо, с короткой паузой:

– Пусть заходит.

Томас переступил порог. Влажная кожа ботинок хлюпнула по половицам. Дом был старый, но не дряхлый – скорее, живой. Пропитанный теплом печи, травами, ароматом хлеба и ещё чем-то неуловимым… древним, как дерево, к которому привыкли обращаться шёпотом.

Англичанин ещё не снял пиджак, когда почувствовал – кто-то смотрит.

Мерлин. Янтарные глаза не мигали. Он наблюдал. И не просто – вчитывался.

Пару мгновений они смотрели друг на друга. Томас вдруг ощутил странный укол между лопаток, как если бы невидимая игла ткнула его в спину. Мерлин встал. Медленно, молча подошёл. Его движения были мягки и точны, как у хищника или церемониймейстера на священном ритуале.

Он обошёл мужчину по дуге. Потёрся о его ботинок. Потом – задержался у колена. И, наконец, поднял глаза вверх. Прямо в глаза Томасу.

В этот момент что-то щёлкнуло. Не слышно. Но чётко.

Не вспышка. Не искра. Словно узор. Узнавание.

Кот издал низкое, одобрительное мурлыканье – не приветствие, но признание. Он знал. Он ждал. Он дождался.

– Мерлин? – удивлённо прошептала Ульяна, сжимая подол халата в пальцах.

Кот не ответил. Он сел у ног Томаса, как страж. Не сверкая глазами, не ершась. Просто – остался. Как будто его место теперь – здесь.

За окном снова вспыхнула молния. В доме запахло свежестью, как будто где-то открыли окно в другой мир.

Нити

Ульяна вспыхнула, как свеча. От улыбки гостя. От взгляда. Всё, что было до – стена, контроль, бдительность – рассыпалось. Её собственное тело вдруг стало не по возрасту живым. Тёплая дрожь подкатило к шее, и она поймала себя на том, что уже как минимум минуту не отрывает взгляд от его губ. Влажных, чуть подрагивающих от холода, но поразительно чувственных.

Его голос, глубокий, обволакивающий, будто вибрацией ложился прямо на кожу. В нём было и подчинение, и вызов. Он манил. Манил с такой силой, что Уле захотелось просто сдаться. Признать поражение. Прижаться. Уткнуться носом в его шею. Провести пальцами по волосам. Почувствовать вкус. Она сглотнула, губы чуть разошлись, дыхание сбилось.

Они оба стояли в этом странном, напряжённом молчании – будто кто-то остановил время и проверял, кто из них выдержит взгляд.

«Наваждение», – одновременно подумали они.

– Проходи, бедовый. У нас тут не хоромы, но сухо и тепло. – хмыкнула бабушка, помахав здоровой рукой. – Проходи, давай. Уля! Не стой как вкопанная, помоги гостю!

Ульяна дернулась, будто проснулась. Вскинула плечи и, закрыв за Томасом дверь, тут же взялась за тряпку – вытереть грязные капли на полу. Не потому что срочно, а потому что руки нужно было занять. Потому что мысли уносили куда-то… слишком далеко. Сердце стучало неестественно громко.

Проходя мимо Томаса, она нечаянно задела его локтем – и тут же вздрогнула от тепла и плотности его тела.

– Извините, – пробормотала она, пряча глаза.

Томас замер. Этот голос. Ему хотелось, чтобы она произнесла его имя. Шепнула. Прокричала. Простонала.

Он мотнул головой – резко, будто отгоняя навязчивую мысль. И Ульяна невольно повторила этот жест. Их движения совпали, и бабушка это заметила.

«Не просто так он на наш порог явился», – подумала Марья Ильинична. – «Не просто. Но что делать …»

– Я вам не нравлюсь, мадам? – вдруг спросил Томас, наклоняя голову чуть вбок, с мягким вызовом в голосе.

– Дальше видно будет, – вздохнула старшая Лиходеева, уже мягче.

Ульяна ушла в соседнюю комнату – за бельём и халатом. Старинный гардероб, пахнущий сушёными цветами и лавандой, раскрылся послушно. Пальцы машинально перебирали стопки полотенец. Но внутри всё горело. Она ловила себя на желании – не просто отдать одежду, а почувствовать аромат его кожи. Коснуться. Заглянуть под этот холёный внешний слой и понять – что под ним? Хищник? Рыцарь? Оборотень?