На горизонте Мраморного моря

– Вот, ты, Никифорыч, вроде, безобидный человек, как ты умудрился сесть? Прости за бестактный вопрос, если не хочешь – можешь не отвечать.

– Что извиняться то? Ничего особенного.

– Может, из-за чего личного?

– Какого личного? Я расскажу, а ты уж решишь, есть, что личное или нет. Работал я тогда на Шинном заводе. Ну, там по ходу и обувь резиновую выпускали. Бывало, и ночью оставался, а выпить, сам понимаешь, надо. Денег то мы никогда не копили. Напарник мой, тоже, кстати, Петькой звали, был тогда со мной. Сейчас-то уже, как десять лет умер. Водкой отравился. Но не суть. Бывало, лазили мы с ним по ночам. Проверить, что плохо лежит на заводе. Охота шла успешно. В основном, не попадались. Иногда сторож прочухает, так тягу дадим. В ту ночь нам не повезло. Забрались в подсобку цеха резиновых сапог. Прибарахлились и, недолго думая, – через стену забора. На проспект. Ночь, тишина, никого нет. Кому болотники загнать? Идем по проспекту, вдоль заводской стены. Как есть, в промасленных робах, болотники на плечах и в руках. Уже немного датые. И тут, видим, сзади подъезжает жигуль. Мы на дорогу, машем сапогами – мол, остановись. Ну, что?… Остановилась машина. Дверь только приоткрылась, я ему: Мужик! Болотники нужны? Смотрю, он мне улыбается! Сам – в ментовской форме! – Нужны! Нужны! Нам все нужно. Садитесь в машину! – говорит. Так и сел на три года.

– Красивая история! Классическая! – Петр и другие засмеялись. – Мои соболезнования. Что ж ты такой неосторожный, Никифорыч?

– Да, в первый раз такое стряслось. Все гладко сходило, – он махнул рукой.

– У тебя дети то есть? Ах, я ж забыл. Ты, вроде, холостой.

– Что ж, я всю жизнь холостым был? – почти возмутился тот. Сын имеется. Редко только встречаемся. Но иногда случается. После развода несколько лет не видел. Потом начал бегать ко мне. Папаня то, папаня се. Я копеечку ему подкину, иной раз. От водки отрывал. Потом он сам где-то крутиться стал. Деньги появились, шмотки, машину даже себе купил. Тогда, я уже просил у него до получки. Потом, что-то произошло. Да он разве скажет! Снова ни гроша! Ходит, болтается, как сопля. Ничем не занимается. И мать то редко навещает. Вот и вся любовь!

– Жену то, значит, бросил?

– Да ну ее на …! Сама она меня уже не терпела. Ну, и на кой она мне тогда нужна? Все бросил и ушел. Можно сказать, выгнала. Да я и рад! Сейчас живу, сам себе пан. Хочу пью, хочу – нет. У тетки живу в комнате. Приду или нет ночевать – никого не волнует.

– Значит к 50, без угла и денег остался? Только со свободой?

– Это, Петя, дороже всего. Мне деньги противопоказаны. Никогда не было и не будет. Я не тот, что копит. Ты же видишь. Что копить то? Копишь – копишь, складываешь – придет ханыга и сопрет. – Никифорыч снова осклабился, как будто вспомнил что-то забавное. – Что я случаев таких не знаю? Сам такой ханыга. Что есть постоянное? Сейчас живешь – завтра помрешь. И стоит из-за этого беспокоиться?

– Антисоциальный элемент, ты, Никифорыч. Как тебя еще Карташов здесь бригадиром поставил? Растащишь стройку.

– Здесь растащишь! Тут же охрана – звери! Начальник, ты что? Шутишь что ли? И не Карташов поставил меня бригадиром. Поставит он! Альберт побеспокоился. Да мне и даром это мастерство не надо. Я человек маленький. И вперед не рвусь. Хоть бы вон Андрюху назначили, – Никифорыч кивнул в сторону крепкого приземистого напарника с правильным мужественным лицом.

Андрей, услышав свое имя, откликнулся:

– Ты, Петр его не слушай. Никифорыч ничего не спер бы здесь. Он золотой человек. Я знаю его долго. Человеческое отношение, для него, превыше всего. Я разных на своем веку повидал. И зоновцев колымских, и начальников знаю. Такие как Никифорыч, везде редкость. Настоящий мужик. Честный.

– Да брось ты. Я серьезно, какой из меня бригадир? Я к должностям неспособный. Ты бы снял меня, Петр Константинович. Вон Андрюху бы поставил. Он ответственный и все такое. Мне бы за себя ответить. И то, бывает, не получается.

– Не мной поставлен, и снимать не мне. Какие основания? С работой справляешься. Зачем от добра добра искать?

– Да что справляться то мне? Мужики сами работают. А слушают все равно больше Андрюху. Он у них, как говорится, в авторитете. И прикрикнет, и рыкнет. Как полагается. А что я?

– Ну и какая разница? Андрей то тебя слушает. Значит, руководство ведешь через него. Что очень даже и не плохо. Так, что не капризничай, работай, как работал.

– Тогда Карташов пусть и не спрашивает меня о КПД. Сам придумал, пусть сам и выставляет.

– А что, мужики, все у вас за этот КПД, или как?

– Все против, прищурившись, ответил Андрей.

– На кой оно? – воспрянул Никифорыч. – Я чужого не хочу, да и свое особого желания отдавать нет. У нас все работают. Прогульщиков не имеется.

– Ну и какие проблемы? Тогда поровну и будете получать. Исходя из отработанных часов. По тарифу. Устраивает?

Все, как по команде уставились на Петра, и одобрительно загудели.

– Не шутишь? – недоверчиво покосился Никифорыч.

– Какие шутки. На бюджет не повлияет, важно чтобы работа спорилась.

– Одной заботой меньше. Ты, Петя, путевый начальник. К голосу пролетария прислушиваешься. Это для нас большое дело. Не часто встретишь такого, как ты. Все больше держиморды попадаются. Помню, был у нас мастер, еще в пору моей работы на шинном заводе, на складе масел. Сказать, что был редкостное говно – ничего не сказать. Оборудование, как повелось в первые годы капитализма, изношенное в хлам, на ладан дышало. Внизу, в подвале, где все насосы, дроссели и установки – вечно по колено. Смесь из жидкостей этих легковоспламеняющихся. Просачивается медленно из всех щелей. Может, даже цистерна какая подтекает. Сгнило все за годы застоя. На соплях и честном слове держалось. То и дело чего-нибудь да отказывало. Дело ясное – чуть проблема, какая, техническая – тянули Никфорыча. Пьяный или не очень – я всегда шел и налаживал, что можно было наладить. Этот живодер истязал меня люто. В прямом смысле. Почки отбил. Про зубы и нечего говорить. Железные, последние, других давно не имелось, выбил. Почему? Не знаю. Когда скажет, что нажираюсь слишком, когда настроение неважнецкое. Он раньше начальником цеха был. И к нам попал, вроде как, в целях воспитательных, на понижение. Вот он злость и срывал на нас. Командный голос то у него не пропал. Задумал создать видимость усердной работы на своем новом участке. Прогнуться перед руководством, чтоб его заметили, забрали опять, куда повыше. Приказал нам прилегающую территорию вычистить. Аж до того раздухорился, что заставил слить в яму стоящие с допотопных времен неопознанные бочки с химикатами. Его не побеспокоило, что все эти химпродукты попадут в наш же подвал, по которому я продвигаюсь вброд. Его так и распирало от глупости и желания покинуть наш тихий склад. Я слышал, Геракл, разгребал конюшни, одного царя. Очень грязные. И это был его подвиг. Тоже решил совершить и наш новый мастер. Только нашими руками. Вот именно, мы вручную, под его зверские понукания, должны были осушить затопленный маслами подвал. Его не остановило, что из цистерн масла вытекали тем скорее, чем скорее мы расчищали для них свободного пространства в подвале. Что раньше регулярно приезжал ассенизатор и выкачивал еженедельно это говно. Нет. Он даже не захотел дожидаться ассенизатора. Зачем, когда есть рабочие руки? Орал зверски: скотины! Жопы греете! Работать не хотите, алкаши! За неделю, – подвал чистым не будет, – лично по харям вашим ножом пройдусь! Подвал мы вычистили. Жидкость поднялась на прежний уровень через три дня. Алкаши? А как он напивался! Через день. Наорет, пинков надает и за свое. Раздавит бутылку и спать. Когда надо – не добудишься. Если кто, из высшего начальства на складе вырисовывался, велел говорить, что за трактором пошел или еще куда. Замучил нас в конец. Дошло до того, что перестали мы его прикрывать, и, в один прекрасный день, зав производством застукал его вдрабадан пьяным, дрыхнущим в подсобке. Покатилась его головушка. Уволили. И остались мы, как и раньше без мастера. И зажили снова припеваючи. А тот зверюга, сейчас, и вовсе спился. Вижу его, иногда, у ларьков. Клянчит мелочь у мужиков да остатки допивает. Наряд на нем, хуже, чем на мне спецовка. Вот такая судьба!

– Поучительная история. Не совсем ясно, правда, чему учит.

– А ничему не учит. Жизнь и все тут… Андрюха, вот, в другой каше варился.

– Верно. Мои истории другие, – Андрей поднял свои задумчивые, светящиеся озерной синевой глаза. Я то, Петр, уже не пенсии, а всю свою жизнь оттрубил в Якутии и на Колыме. То, что Никифырыч про мастера своего бывшего порассказал, для меня – диво дивное. Такого мудака, простите за выражение, у нас быстро бы образумили… а то и похоронили бы. Я ведь и водилой работал, и на лесоповале. И с зэками разного калибра приходилось трудиться, и с кандидатами, да докторами наук сталкивала тамошняя жизнь. Уже лет семь, как вернулся оттуда, но до сих пор не могу привыкнуть к здешним нравам. За всю мою северную эпопею скопил приличные деньги – тысяч шестьдесят советских рублей. На книжке держал. Не скажу, что ущемлял себя, там эти деньги не очень то и нужны были. Но по югам не прожигал – думал о будущем. И что же? Кинул меня Павлов, со всей страной. Реформатор, мать его! Еле на лачугу в области хватило. Пенсия смешная. Приходится вкалывать. Мотаться из под Тосно в Питер, на работу. Не объяснить мне вам, мужики, как противно мне здесь бывает. До тошноты. До рвоты. Вот, месяц назад, домой возвращаюсь с работы. Усталый конечно. И что? Окно разбито, старый мотор увели, в доме все попереворачивали. Чайник, плитку сперли. Не побрезговали. Крысы! Каждый день по окрестным домам лазят. Стоит только дать понять, что хозяев нет. И кто занимается этим? Те, что днем мимо тебя с нахальной рожей проходятся и «здрасьте» говорит. Соседи гребаные. И это люди? Разве ж можно такое, у нас на Колыме, представить? А ведь уголовный край? Не понять мне этой жизни, Никифорыч. Здесь за собственный комфорт с легкостью кореша продадут. Менты за копейки совестью торгуют. Зазеваешься – тебя обчистят, никто не помешает, пусть даже видят собственными глазами. Шакалья земля. Помощь. Это слово, тут, действует только за бабки. Десять раз взвесят, стоит или нет заморачиваться. И мошенники – повсюду. От нищих на паперти и наперсточников, до фирм навороченных. Тех, что людей без портов оставляют.

– У вас, там, было по-другому? – усомнился Петр.

– Представь себе, по-другому. Подлый элемент, конечно, тоже попадался, но я тебя заверю, долго не протягивал. Те из них, кто по собственной воле, как я, за длинным рублем приехали, бежали как ошпаренные до дому. Гнилых осужденных перевоспитывали быстро и эффективно. И видно их было сразу. Там, где в почете честность, сила твоего характера, прочность твоего слова, надежность, стойкость, готовность подставить плечо, а то и жизнь собственную, мразь разная освоиться не могла. Там, где зимой под – 60 так, что птицы падают на лету, без взаимовыручки и взаимоуважения не прожить. Обманешь, сплутуешь – изгой. Труп, иными словами. Машины на ночь не глушили, зимой. Забудешься, заглушишь – утром замучаешься заводить. Ездили всегда – парами. Что случиться в дороге, – все легче отремонтировать машину вдвоем. Но, по любому, пальчиками в -50, не сладко под капотом копаться.

А если уж встали! Одна надежда на Бога, чтоб послал кого по трассе. И тут уж, кто не остановиться? Не помню случаев таких. На дороге остановиться, помочь в беде – дело святое. Как ты проедешь мимо? Ведь те двое, что ты оставишь за бортом, околеют и на совести твоей навсегда останутся. Что говорить. Тут и сравнивать нечего. Кто тебе остановиться, здесь, под Питером, чтоб помочь водителю? Иной раз, легче пешком дойти. Лет пять назад работал под Лугой, на базе. В пути заглох мотор. Из десятков проехавших мимо, притормозил только один. И кто, думаете? Земляк магаданский. Суровый наш край требователен к людям. На все оставшиеся дни заставит правильно поступать.

– Скучаешь? Проведать землицу магаданскую нет желания? – выражения лица у Петра стало серьезным.

– Честно – вернулся бы туда. Охота страшная одолевает. Все здесь мне чужое. Я это понял. Шакалья жизнь. Жадность и подлость. Будете смеяться, наверное, но я когда поутру выхожу в сортир отлить, специально долго стою на свежаке – мерзну. И такая нелепая радость берет оттого, что мерзну! Аж, до слез! Глаза закрою, и сразу, как будто там, на Колыме. Может, кто подумает: жизнь напрасно прожил, скитался по баракам, бичевал на Севере, ни гроша не скопил, в итоге… А мне и не надо ничего, верните мне мой Магадан, друзей моих, таежные дороги…

Мужчины притихшие смотрели на Андрея. В правильных чертах его лица, читалась неуемная тоска и глубокая вера в тот мир, что оставил он за десять тысяч километров отсюда. Петр был поражен, в лучах заходящего солнца, этот простой русский человек показался ему чем-то похожим на героя античных легенд.

– До чего же мы докатились, если жизнь в нечеловеческих условиях, на краю земли, стала для людей их настоящей жизнью, а в обустроенных городах они видят только обман и равнодушие.

– Вот и я говорю, – вмешался Никифорыч, прикуривая у Андрея «приму». Говно, оно завсегда на поверхность всплывает. Там, где хорошему мужику не по себе, там, трепачи, спасители и благодетели. Без них ведь, – никуда! А спроси: нужны они нам? Без них, нам хуже было бы? Только себе и нужны. А переживать не нужно, Андрюха. Дурак ты, если надеялся на золотую звезду героя от правительства и спокойную денежную старость. По капусте, и вовсе, горевать не стоит. Это у них она не переводится, а нам ее, по статусу, не положено иметь. Это и к лучшему. Слишком много от нее хлопот. Они от нее, того и гляди, инфаркт на нервной почве заработают или лопнут с жира. Ты только подумай, что у них за жизнь! Грызутся между собой. Кому шмат оттяпать потолще. Да подавитесь! Сущее наказание в такой шняге вариться… Что смотришь, Петя? Думаешь, не прав я? Думаешь, лучше так, чем быть таким как я? Никому не нужным, алкоголиком и развалиной в 45 лет? Без зубов, без угла. Браться за самую грязную работу?

– И как оно? – скрыв смущение, поинтересовался Петр.

– Не плохо. По мне, – хуже другое… Да, клал я на них всех. И ничего особенного мне не надо. Не волнуюсь из-за того, что не украл больше соседа. И сплю спокойно. А загнусь, ну, и хрен с ним! И за это беспокоиться не стану.

– Не знаю. Нет. По мне, не так. Я бы хотел, чтоб наконец-то появился у нас наверху честный мужик. Который смог бы навести в стране порядок. Долго еще нам этот бардак терпеть? – в словах Андрея слышалась глубинная боль.

– Да брось ты. На что надеешься! Смешно слушать. Всегда нас имели, и будут иметь. Такая уж наша доля. Мы не из их теста слеплены. Поэтому мы под ними. Изменить судьбу нам не по силам. Однако это не значит, что нужно лизать им зад. Не дождутся! Это мы им нужны, а не они нам. Поэтому пусть чешутся. Мне для счастья многого не надо. Это они ненасытны и завистливы. А я и плюнуть могу в любой момент. Ничего не потеряю. Все равно ничего нет. А на пузырь и закусон всегда заработаю. Так что, не жди от них милости, Андрюха. Добрых дяденек среди них не было и не будет. Они злобой и жадностью исходят. Тяжко жить им – соседский суп всегда жирнее. Как же такое пережить? Так и подохнут, в мучениях. Так, что давай радоваться и наслаждаться нашей нищей свободой. В этом, наша сермяжная, правда.

– А дети наши? Внуки? Никифорыч, что же останется им?

– А ни хера им другого не достанется. Да и не надо. И слава боженьке.

– Как это?

– Ну, нет. Конечно, если сынок твой уродился комсомольцем – активистом, отличником боевой и политической, или ворюгой хитрым, что, сейчас, почти одно и тоже, у него все в ажуре будет. В быту. Своего он не упустит. Только хорошо ли это? Я думаю, лучше быть нам такими, какие мы есть, и сыну своему, другого бы я не пожелал.

– Тошно слушать. Беспросветица сплошная. И ни лучика надежды. Как же жить так?

– Очень просто. Живем же. И довольно таки не плохо, я считаю. Пол литра всегда имеем. Что еще нужно простому русскому человеку?

– А я, – Андрей кинул взгляд на Петра, – на себе тоже, по большому счету, крест поставил. Как не горько и противно, но прав Никифорыч. Надеяться, наверное, уже на что-то глупо. А вот, за детей обида берет и сердце щемит. Хотелось бы им и стране нашей, благополучия и справедливости. Чтоб внуки строились, поднимали Россию. Чтоб к черту всю нечисть, с земли нашей вымели. Ведь, сколько, у нас, хороших смышленых людей! Сколько б они смогли создать, здесь, если б упыри и сволочи не мешали! Живет же народ за границей! В Германии, той же самой. А ведь в разрухе лежала. Победили мы ее. Невыносимо думать… Наверное, правильно говорил Альберт: злонамеренность жидов и подонков во власти подтачивает нашу мощь. Спланированное вредительство. Умный все-таки мужик.

– Во-во. – Никифорыч покачал головой. – Совсем съехал старый. Нашел, кого слушать! Вроде нормальный человек, а маешься херней. Мало тебя, наивняк, накалывали такие как Альбертик?

– Накалывали. Твоя правда. Но кто-то же должен положить этому конец! Или беспредел и страдания на веки вечные с нами?

– И кто будет порядок наводить? Альберт?

– Ну и хотя бы… Или кто-нибудь из военных, гбэшников бывших.

– А-а, понятно. Ехидно заухмылялся Никифорыч. – Думаешь, другие тоже по Колыме соскучились?

– Зачем трепаться? Что ты об этом знаешь?

– Кое-что знаю. Не из Америки, небось, приехал.

– Страна была. Люди работали и зарабатывали. Радовались. Детей растили. Да, трудно было. Но из войны вышли победителями. Подняли города из руин. Знаешь, как мог бы я жить сейчас с моими семьюдесятью тысячами?

– Ну, вступай в коммунисты. Им агитаторы нужны. И дураки. Один хрен, тебя твои же коммунисты и кинули.

– Я в партии никогда не числился. Но и подонки эти, что пол страны обчистили, никакие не коммунисты. Сталина не было на них. Разве при нем, могло случиться что-нибудь подобное?

– Ну-ну.

– Я, конечно, не оправдываю все его действия. Но в главном, он прав был. И государство наше, при нем, сил набралось. Великой державой было. Мы это знали и за бугром это знали. И боялись нас. Главное, что потеряли мы вместе с ним – порядок. Один умный и грамотный человек держал в своих руках бескрайние российские просторы, так что ни одна тля не могла высунуться!– И не только тля. Что характерно. Никто не мог безнаказанно пикнуть против курса партии и вождя народов.

– И хорошо. Зато сейчас все глотки дерут направо и налево. Трепло Горбачев открыл кран. Теперь понос этот не остановить. Но только хуже стало. Скажи, нужно нам это было?

–Что притих?

– Ты же у нас политик.

– Телевизор смотреть нет мочи. Из кожи вон лезут, защитники народные. А на самом деле, все себе да себе тащат. А журналисты – или продажны, как проститутки, или за фуфловыми сенсациями гоняются. Славы себе ищут. Никогда не был прихвостнем коммунистов, но годы те ценю за то, что люди простые были хоть как-то защищены, и от смрада этого, и в материальном плане. Живем, сейчас, по волчьим законам. В бардаке. В дикости. Зачем такое государство? Кому от него польза? Уж точно не народу нашему. Обидно, Никифорыч. Обидно. Не за себя. За людей. За землю русскую.

– А ты меньше думай, Андрюха, это бывает полезно для здоровья. А то, не ровен час, сердце прихватит раньше срока.

– Да я стараюсь и не думать. Да только сбежать от этой жизни не получается. Она вокруг нас повсюду. И на улице, и по ящику дома прет.

– Тогда, одна дорога тебе, – после долгой паузы, подал голос Петр, – в край твоих грез. На Колыму.

– Эх! Бля буду! Уехал бы хоть завтра! Да жена взвоет белугой. Она здешняя. Свое Тосно оставить не сможет. Всю жизнь здесь. Дети ее тут. Да и не осилит она колымскую долю. Злится она на меня. Пью мол. С работы не каждый день возвращаюсь. Да кабы могла она меня понять! Она баба домашняя. Для нее хозяйство, дом, уют – на первом месте. Что на душе такого, как я бича, ее не шибко интересует. Жизни моей настоящей она не знает совсем. Сама уже долгую жизнь прожила. Ей этого хватает.

– Гляди, Андрюха, выставит она тебя! Ишь, чего захотел! Чтоб баба твою душу понимала. Это уж ты перегнул! Она же баба. Курица. Куда ей! Проблемы. Проблемы. А почему? Жена. Дети у нее. Дом у вас на двоих. Хозяйство. Мне проще – Никифорыч сипло засмеялся, глаза его озорно заискрились. – Мой совет тебе, Андрюша, – наплюй. Твое ли это? – голос Никифорыча зазвучал непривычно тепло.

– Вот, за что я люблю тебя, Никифорыч, – за правдолюбие твое. Сам чувствую, что чужой я у Наташки, и все там мне опостылело, но сказать себе не решался.

– О! – многозначительно приподнял куцые брови Никифорыч, – до консенсуса договорились. А по сему, Петр Константинович не обидится, ибо уже на сегодня работе капут, идем в магазин.

– Не обижусь. Но только, завтра, чтоб как огурчики. В таком разе, я откланиваюсь.

– Не беспокойтесь, не впервой. Завтра все, как по маслу пойдет. А Вам, всего хорошего! Потому, как Вы – персона ответственная, и наш досуг, вам – не досуг. С зарплатой, вот только, не обмани нас. Очень бы не хотелось.

Прошло около 5 месяцев с момента заключения сделки. В течение этого времени Петр работал с энтузиазмом. Он не ждал скорых сверхдоходов. Официально доли по прибыли распределялись в конце года. Но в договоре между фирмой и Петром были указаны и неплохие премиальные, на которые он, уже сейчас, мог рассчитывать. И он их получил, хотя и не в полном объеме. Несмотря на скрупулезность в финансовых вопросах, этот факт пока его сильно не волновал. В первые недели и даже месяцы, Альберт оказывал действенную помощь и поддержку Петру. Был с ним любезен и предупредителен. Таким образом, Петру было легко и приятно вступить на новое поле деятельности. Он с удовлетворением отметил про себя, что не ошибся в выборе. Но это ощущение длилось не долго. Нет. Он не мог сказать, что что-то изменилось в корне. Однако все более частые и настойчивые попытки Альберта втянуть его в свою политическую деятельность стали раздражать Петра не на шутку. Петр всегда считал себя уживчивым и деликатным человеком. Старался быть корректным и предельно вежливым с людьми самого разного сорта. Но теперь, он должен был признать, что свое привычное поведение в отношениях с Альбертом дается ему все труднее. Чтоб оставаться с Альбертом терпимым и доброжелательным, как с остальными, он должен был творить насилие над собой. Ненависть к персоне шефа стала уже осознанной и отчетливой. Его буквально бесила манера Альберта разыгрывать из себя спасителя Родины, сверхчеловека и потенциального хозяина планеты. Его то и дело подмывало сорваться и где-нибудь (там, где не следует) назвать своего босса параноиком или экстремистом. Дошло до того, что Петр стал просто избегать Альберта. У него, даже выработался условный рефлекс. Достаточно было появиться Альберту в его поле зрения, как настроение мгновенно портилось, Петр больше не чувствовал себя в своей тарелке и искал пути к отступлению. И как Петр не пыжился делать вид, что ничего особенного не происходит, хитрый и внимательный Альберт, в свою очередь, уловил эту перемену. Альберта нисколько не смутила такая реакция. Она как будто даже забавляла его. Он играл с Петром, как кошка играется с мышкой. В ответ, он стал еще более бесцеремонно и жестко давить на своего нового компаньона. Говорил о его членстве в своей партии, как о деле решенном. Это, наконец, возымело действие. В один прекрасный день, Петр не сдержался, и выплеснул на Альберта переполнявшее его возмущение. Вечером того же дня, правда, он уже клял себя за эту неосмотрительность.

– Альберт, с чего ты взял, что я разделяю твои убеждения? По-моему, я уже раз десять, как минимум, сказал, что не желаю иметь ничего общего с политикой. Особенно с той, что проповедуешь ты. Зачем ты хочешь усадить меня в поезд, если мне с ним не по пути? Какой в этом прок? Лозунг: Бей жидов! Спасай Россию! – был всегда чужд мне. Меня вообще не вдохновляют объединения под флагом ненависти. Мне вообще любая агитация осточертела еще с пионерских времен! Разве необходимо, для того, чтоб успешно вести дела, становиться твоим политическим соратником или марионеткой?

Альберт не удивился. Даже не сильно изменился в лице. Немного прищурившись, он окатил Петра колючим холодом бледно-голубых глаз и произнес, недобро улыбаясь:

– Я думаю, это необходимо. К твоему сожалению.

Сказав это, он похлопал обескураженного и порядком сбитого с толку Петра по плечу.

После этого разговора, душевное спокойствие покинуло Петра. Понимая, что со стороны босса последуют дальнейшие шаги, он стал заметно нервничать. Ждать долго не пришлось. Через несколько дней, встретив Петра, Альберт прозрачно намекнул, что для претворения в жизнь его амбициозных планов, партии требуется постоянная подпитка из людских и финансовых ресурсов. То, что работу в этом направлении он хотел навязать Петру, догадаться было не сложно. Петр неуклюже уклонился от развития темы, сославшись на то, что срочно должен ехать на встречу с подрядчиками. Он удалился с тревожно бьющимся сердцем и мыслями о том, как выкарабкаться из создавшегося положения. Мысли эти были путаные и, хаотически пульсируя в его голове, не приносили никакого утешения. Ночь за ночью не приходил сон. Нарастающее нервное напряжение не позволяло полностью расслабиться. Мертвенно бледный лик Альберта вставал перед ним, стоило только закрыть глаза. В холодном поту, Петр ворочался в постели в безуспешных попытках развязать этот гордиев узел. Надо ли говорить, что весь оптимизм от успешно вроде бы начатого дела улетучился. Петр отдал себе отчет в том, что Альберт уже представляет для него угрозу. Он не знал, до каких пределов простирается опасность, исходящая от Альберта, но прекрасно понимал, что с ним лучше не ссориться. Несмотря на это, он пришел к выводу, что дальнейшее сотрудничество с таким как Альберт, невозможно для него. Как бы дорого ни стоил отказ. Однако слишком дорого платить Петр не хотел. Точнее, он не хотел платить вообще. Поэтому, взяв себя в руки, он максимально трезво пробовал проанализировать ситуацию. Как выпутаться из паутины с наименьшими потерями? Остаться целым и невредимым, да еще и выудить вложенные в «Карат» активы? В результате этих раздумий, он решил вынести регистр и другие документы из офиса. Таким образом, он более уверенно сможет вести переговоры с Альбертом и другими учредителями. Сможет отстоять свои интересы в суде, продать с наибольшей выгодой свою долю в фирме. Он поблагодарил судьбу за то, что до сих пор регистр находился в его сейфе. Там ли он и сейчас? Зря он хранил там же акции и некоторые принадлежащие ему лично документы, но если все на месте, это уже не имеет значения.