скачать книгу бесплатно
– Всё же мне кажется, что с твоим отцом она была счастлива. И детей родила, троих. Хотя Гундоальд, видно, почуял, что заморышем появится, никак вылезать не хотел. Вот и померла… ? Херти оглядела Теоделинду. ? Точно как мать. Принцесса!
– Надеюсь, не придётся ради мужа красить лицо зелёной глиной, как делают в битвах мои длиннобородые родичи.
– Не довелось мне видеть ни одного лангобарда в бою, ? ответила Херти. С её лица сбежало благодушие. ? И как выглядит такое чудо ? не знаю, но если понадобится, ты ради семьи себе любое место вымажешь грязью. Ладно, иди. Жениху без тебя, наверное, кусок в горло не лезет. И держись как королева, ? сказала Херти строгим голосом, ? хоть отец и братья всё решат за тебя.
Людеру в горло пролез уже не один кусок холодной жареной свинины и влилась не одна кружка пива, чей привкус копчёностей ? из-за добавления обожжённой дубовой коры ? очень пришёлся ему по нраву.
Тогда, под Шалоном, он явился в лагерь Хильдеберта с простым, как крестьянский завтрак, предложением: есть пятьдесят тысяч золотых за возврат Италии, есть бавары, пока ни к кому не примкнувшие, и есть союз аваров с лангобардами, который он готов развалить.
В знак верности он, с помощью Брюна, открыл ворота в Шалон. Воины Хильдеберта перебили весь отряд, что ему доверил король Гунтрамн. В живых остались они вдвоём с Брюном.
Спустя пятнадцать дней Людер с Брюном уплетали тушёную телячью голову в таверне Меца[9 - Столица королевства Хильдеберта].
Брюн отхлебнул из чаши:
– Какая сладость, ммм, как вишнёвый сок.
Людер же не ощущал вкуса ни вина, ни мяса, ни соуса из горчицы, уксуса, растительного масла, яиц, лука шалот, чеснока, петрушки, каперсов и корнишонов. Такое же смешение разноречивых чувств захватило его, поскольку вероятная женитьба на дочери баварского герцога стала нежданной зазубриной на его плане, гладком и остром, как меч. Брак открывал ему возможность и самому стать герцогом, но удручала его не потеря Клотильды ? она была недосягаема, как луна и звёзды, ? а то, что будущая жена ? внучка лангобардского короля Вахо, чьи войска вторглись во Франкию, и в битве против них погиб отец.
– Слушай, Людер, пока будешь дочку Вальдрады охмурять, отвезу Фе?ли подарков. С бабой-то и один справишься, ? сказал Брюн хмельным голосом.
Вошла девица с кувшином вина и открытым пирогом, а следом в гостевую комнату из общего зала вместе с ароматом копчёной грудинки, что выстилала печёное тесто, ворвались пьяный гогот посетителей, свист флейты, звон бронзовых кимвалов.
– Нам потребуется большая удача, – Людер постучал пальцем по эдельвейсу, выколотому на лысом черепе Брюна: – Какого хряка ты нацарапал этот цветок, если оставишь меня, когда она так нужна?
Лавка скрипнула под Брюном, когда он отстранился от пальца Людера.
– Отстань, лейд Людер! А ты, – рыкнул Брюн на девицу, – прибери стол и зажги свечи, уже только на зуб разберёшь, где мясо, где кости.
– Конечно, господин, – ответила она с безмятежностью мелкой лужи в безветренную погоду.
Грудью Людер навис над столом, где дымился круглый пирог с золотистыми краями, где торчала среди варёных картофелин наполовину обглоданная бледно-розовая телячья голова и где понуро стояли два пустых винных кувшина.
– Да если оправдаем доверие короля, да ещё золото греков будет, сам лейдом станешь. Король земли даст, чтобы вы там с Фе?ли детишек наделали.
Прогорклый запах сальных свечей заставил Брюна сморщить лицо.
– К хряку лейда и золото. У меня и так достаточно, чтобы прожить в довольстве на нашем озере.
– Не против, если этот цветок, – сказал Людер девице, указав на голову друга, – примкнёт к твоему?
Девица хищно осклабилась, схватила пустые кувшины и смахнула крошки со стола.
– Только пусть возьмёт по монете для каждого из моих бутонов, ? выставила она грудь. ? …Если желаете ? не мешкайте, а то уже вечер, и завсегдатаи скоро потянутся на меня, как пчёлы на медонос.
Брюн отмахнулся. Вино смешало у него в голове хмель и тоску по Фе?ли.
Людер буравил его взглядом.
– Как погиб Одо, у меня есть только ты и Крувс.
Кувшин в руке Брюна наклонился, вино с брызгами ударилось о дно чаши Людера, а затем его. Брюн удивлялся истории младшего брата Людера – тот погиб в набеге на лигурийские сёла. Пятнадцатилетний Одо погнался за тремя детьми, старшему из которых вряд ли минуло десять зим, а позже его нашли с дырой от кинжала на шее.
Брюн поднял чашу.
– За лейдов! Эдельвейс принесёт нам большую удачу… Если только Теоделинда не безобразна, как старая коряга.
– Пусть лучше коряга. Не так жалко пустить по реке.
…Когда Теоделинда вошла в главный зал крепости, Людер в очередной раз упрочился в убеждении, что неспроста два брата-короля повздорили из-за её матери. Следуя мимо длинного дубового стола к поперечной торцевой части на возвышении, чтобы занять место по левую руку от младшего брата Гундоальда, она опять показала свои стати в достойном свете. Людеру пришли на ум первые слова Брюна, что он произнёс после знакомства с семьёй баварского герцога Гарибальда: «Да это самая холёная и резвая кобылка из виданных мной лошадей!».
Сердечный обмен приветствиями между Теоделиндой и всеми в зале, казалось, понравился небу. Оно посветлело, словно обрадовалось, что среди тёмно-серых каменных стен с головами медведя, кабана, лося и чучел птиц, кроме служанок появилась знатная дама. И через оконные проёмы позволило пасмурному свету помочь дымным факелам озарить прямоугольное помещение под полукруглыми сводами.
– Прелестный наряд, сестрёнка. Однако это не мешает твоему жениху трескать угощения, ? пробурчал неизменно угрюмый Гримоальд набитым ртом.
Он сидел по правую руку от отца, как старший сын и первый наследник. Рядом с ним Тассилон хрустнул яблоком.
– Мужчина, утолив голод и жажду, всегда готов на подвиги, ? Тассилон окинул взглядом развешанные по стенам круглые и каплевидные щиты, копья, мечи, топоры, разноцветные знамёна поверженных врагов.
Гримоальд вытер ладони о свою светло-коричневую блузу.
– Я и смотрю, сколько в соседних деревнях обрюхаченных тобой подвигов.
Теоделинда потянула младшего брата за рукав.
– Гундоальд, за кого бы я ни вышла, нам придётся вступить с ними в союз. Почему тогда Гримоальд так против лейда короля Хильдеберта?
– Твой брак с кем-то королевской крови приблизит нас к королю. А если с лейдом, то станем лишь одними из вассалов, и он потеряет власть, что унаследует, ? прошептал Гундоальд, повернув к ней безбородое лицо. ? Лучше тебе стать королевой. Тогда бы и меня не забыла. Сделала, например, герцогом. Да, сестрёнка?
– Я бы и Тассилону помогла.
Её взгляд задержался на Людере. Он спорил с одним из баварских лейдов, его размеренные движения и крепкое сложение сулили ей уютную и спокойную жизнь, как за крепостной стеной из толстого гранита. Теоделинда прислушалась к себе, но сердце не отозвалось. Как заблудший ягнёнок, она обратила взор на пустое кресло отца.
– Почему нет папы?
– Был в своих покоях, ? пожал Гундоальд плечами, ? вот только нашему сводному брату всё равно, за кого ты выйдешь. Говорит, лишь бы сестра была довольна и детей нарожала.
Вскоре размашистым шагом отец внёс своё грузное тело в зал. Несмотря на бодрый голос, на его избитом годами лице с белой бородой явственно проступала озабоченность. Завтрак закончился, и отец обратился к ней, но так, чтобы услышали все:
– Теоделинда, гости скучают по родным землям и скоро нас покинут, а потому, раз уж тучи дали место солнцу, прогуляйся с ними по окрестностям.
Мужчины вокруг обменялись многозначительными взглядами, и когда Теоделинда выходила из зала вместе с Тассилоном, он подмигнул ей со словами: – Сегодня до заката решится.
***
В то время как Теоделинда, Людер и Брюн в сопровождении шести вооружённых баваров и трёх франков – лейдов короля Хильдеберта – выехали через восточные ворота, герцог Гарибальд занял кресло в главном зале. Он ждал сыновей. За последние две зимы его пятидесятилетнее тело каждое утро напоминало, что у него есть суставы, что в одной из битв выломали кусок правого ребра, что на левом предплечье надрублено сухожилие, а теперь ещё и от полученных утром известий в затылок пришла тупая боль.
На рассвете он получил два послания. Сидя за столом в спальне, развернул свиток из Меца: сведения неприятные, но ожидаемые. А вот когда прочитал послание лангобардов, то так треснул кулаком по дубовым доскам, что пышнотелая девица от испуга выскочила из постели и убежала.
– …Уверен, Хильдеберт даст Людеру земли с крестьянами, если он женится на Теоделинде, – заговорил Тассилон. – Но я так понимаю, отец, мы собрались потому, что нас пихают глубоко между конскими ягодицами? – кивнул он на свиток перед герцогом.
Герцог смял свиток, оглядел сыновей.
– Я надеялся по-тихому связать нас с франками и обрести союзника на многие годы. Но кто-то среди приближённых проболтался. С умыслом или нет – пока не знаю… Если отбросить все эти заверения в дружбе и прочую чушь, то смысл послания в том, что Аутари ждёт вашу сестру. Ждёт, чтобы вместе с ней – дочерью принцессы Вальдрады – править королевством.
Гундоальд подал вперёд узкие плечи. В свои семнадцать лет он выглядел едва на четырнадцать, а расшитая шёлковой нитью серая рубаха выпячивала его щуплость.
– Длиннобородые достойный союзник. Ни римляне, ни франки их не тревожат.
Гримоальд бросил грозный взгляд на младшего брата, а щербины на лице, казалось, ещё сильней врезались в кожу.
– Когда бороду отрастишь, то, может, в башке что прояснится. Длиннобородые хотят только Теоделинду. Франкам же нужно наше войско, и мы можем с ними договариваться. Отец, что если гонец Аутари пропадёт на обратном пути, а я отправляюсь к Хильдеберту, чтобы получить выгодную сделку для нас? Пока прибудет другой, мы сторгуемся с франками.
После слов старшего сына у герцога даже ушла боль из затылка и стало легче на сердце: «Ты почти готов занять моё место. Однако Аутари ещё тот лис».
– Гонцов было два, и один из них уже на пути обратно, так что он будет знать, что я получил послание, когда мы ещё не дали ответ. Но ещё хуже, что послы уже на пути сюда. У нас нет времени на переговоры с франками.
– Отец, я согласен с Гундоальдом, что лангобарды сильный союзник, – опять вступил Тассилон в разговор. Лицо его, как и всегда, светилось жизнелюбием. – Может, Теоделинда желает быть королевой? …Или захочет стать женой того, кто ей приглянулся? Наша мать же вышла за рядового вождя одного из родов, а не герцога всех баваров.
Братья молчали и смотрели на отца. Он же словно вернулся в то время, когда Вальдрада стала хозяйкой в его деревянной халупе: вспомнил, как после рождения Гримоальда ощущал себя королём, способным противостоять всем древним богам, как жгли её глаза из-за Тассилона, как чуть не запорол до смерти пуповязницу после рождения Гундоальда.
«Так может и правда позволить Теоделинде найти своё счастье?».
***
Теоделинда вела Брюна и Людера узкой змеистой тропой среди елей и буков, брызгавших с тёмно-зелёных ветвей дождевыми каплями и запахом хвои, пока лес, отступив с десяток шагов, не оголил каменистую рану в пологом склоне. Здесь словно великан рубанул топором, отчего земля разошлась на десятки миль вправо и влево и теперь глубоко на дне кровоточила едва слышной речкой.
– Мне нравится вон та поляна. Как часто пропасть не пускает нас к тому, что любим, – показала Теоделинда за широкое, в сотню шагов, ущелье, где в низине ели и пихты выстроились изгибистым хороводом вокруг лужайки с волнистой травой и оранжевыми, голубыми и белыми цветочными пятнами. Там громоздились три серых валуна с мшистой опушкой. Они выглядели как низкорослые люди с жёлто-зелёными волосами, которые остановились передохнуть и теперь всматривались что происходит на противоположной стороне пропасти.
Она бросила взгляд вправо, где Людер сломал ногой в кожаной обмотке горную лилию цвета пламени и сорвал стебель душистого ясменника с четырьмя сиреневыми лепестками. Брюн же, сунув большие пальцы за широкий кожаный ремень вокруг серой шерстяной рубахи до середины бёдер, направил острую бороду на туманные лесистые холмы далеко впереди, над которыми у самого горизонта высилась белоснежная вершина.
– Можно перейти пропасть, спустившись на дно, – сел Людер на камень и свесил ноги вниз, в ущелье. – Мы с братом поднимались по склону, когда не стало матери, и разглядывали, как внизу блестит озеро с десятком лодок-щепок. Иногда оно было ярким от солнца, иногда сверкало чернотой под тучами, но оставалось безразличной ко всему холодной водой.
– А мне вот любопытно, что наглый гепид делает, – вставил Брюн, и его поддержал стук дятла в лесу за спиной, откуда едва слышно гавкал Крувс. – Опять рыбу ловит?
– Вряд ли, – сунул Людер стебель цветка себе в зубы, – думаю, он уже в пути.
– Если взлететь как птица, то не пришлось бы спускаться так глубоко, – вздохнула Теоделинда, услышав протяжный крик «ки-и-и, ки-ки-и» – это над поляной за ущельем, куда выбежало семейство пугливых косуль, промелькнул ястреб. – Что стало с вашей матерью? – обхватила она плечи руками.
Здесь, на возвышении, ветер студил, и даже расшитый кожаный жилет поверх шерстяной рубахи не спасал от мурашек. Холодок пробирался и под суконные штаны, что спрятались под юбкой с золотой брошью в форме парящего сокола.
– Если взлететь, то и плюхнуться недолго, – пнул Брюн камешки в расщелину.
– Мать зачахла через две зимы после того, как не вернулся отец, – взглянул Людер на Теоделинду.
– Что значит такой рисунок на коже? – обратилась Теоделинда к Брюну. – Никогда не видела ничего подобного.
Тот опять уставился вдаль, замолчал, и только ветер шумел, кричали птицы, лаял пёс под стук дятла.
– У меня от них спина в мурашках. Не люблю, когда кто-то сзади, – обернулся Брюн к двум баварам в суконных жилетах с нашивками из толстой кожи, с короткими мечами на поясе и фрамеями[10 - Копьё] в руках. Они стояли в пяти шагах позади Теоделинды.
– Я привыкла. Не отпускают одну, – улыбнулась Теоделинда. – Не удивлюсь, если в приданом будет сотня воинов… Так расскажите про эдельвейс.
– В четырнадцать я спустился с отцом в долину на ярмарку. Она была старше на три зимы, и сказала, что выйдет за меня, если привезу с гор живой эдельвейс. Но каждый раз с них слетали белые, как первый снег, ворсинки. Они чахли. Я поднимался снова, пока спустя зиму не привёз один… Но она сбежала с каким-то заезжим купцом… Вдруг встречу её – а цветок уже со мной, – улыбнулся Брюн, провёл ладонью по лысине.
– Если бы не слышал на каждом постоялом дворе, то разрыдался бы, – выплюнул Людер изжёванный стебель, встал и подтянул штаны под шерстяной рубахой с вырезом на груди в форме наконечника стрелы. – Почему не спросите, что стало с моим отцом? – шагнул Людер вплотную к Теоделинде, чем дёрнул с места двоих баваров.
Она развернулась к нему. Прямой взгляд его холодных голубых глаз заставил её опустить взор, и она пошла к тропинке, которая привела их сюда, но прежде сказала:
– Зачем? Вряд ли умер в постели. А даже если и так, не думаю, что он был счастлив. Все мужчины вокруг меня считают недостойным испустить дух на ложе. Как и вы, и как, возможно, хотел ваш отец.
На половине пути, когда стволы скрыли сзади голубую ширь с белыми прожилками облаков, когда уже были слышны голоса баваров и франков, оставшихся с лошадьми на прогалине, Теоделинда ушибла ногу об один из многих корявых корней, стелющихся по земле. Она уселась на камень, потёрла пальцы под башмаком из красных и белых кусков тонкой кожи.
– Надо же… столько хожу здесь… первый раз, – говорила она и ощущала, как запылали щёки, потому как корила себя за то, что засмотрелась на широкие плечи Людера. – Что там? – заметила трепыхание куста папоротника в десяти шагах левее.
Брюн ушёл было вперёд, но остановился. Людер отправился к зелёному кусту, где торчали голубые колокольчики горечавки.
– Попался, – поднял Людер что-то и пошёл назад, – зайчонок попался в петлю. Видно, детвора поставила. Эх, да у него лапа вывернута.
Крувс лаял громче и громче. Дым от костра блуждал среди деревьев, отчего Брюн вертел головой и принюхивался.
– Сверни шею, чтоб не мучился, и конец, – высказался он. – Вкусно пахнет. Видать, дичь зажарили.
Людер оказался рядом с Теоделиндой. Крохотный бело-серый комочек с чёрными бусинками-глазами подрагивал на широкой загрубелой ладони, отчего на запястье звякало золотое обручье из разинутых львиных пастей.
– Возьмите. Не слушайте. Несчастная любовь сделала его сердце будто кремень, – оскалился Людер в сторону Брюна, – подлечите, а потом отпустите… если пожелаете.
Всю обратную дорогу, до самого моста через Дунай, за которым стояли крепостные стены с четырьмя островерхими башнями, а вокруг теснились крестьянские домишки, Теоделинда молчала. Она прислушивалась к горячему комочку, что подрагивал за пазухой. Ей казалось, что её кожа горит, и она с силой сжимала ногами круп лошади, бросая быстрые взгляды на Людера.
Солнце прощалось с предзакатной синевой. Над крепостью поднимались столбы дыма от кухни и кузницы, на подсохшей дороге скрипели крестьянские повозки с мужиками в бурых туниках. Они покинули рынок у крепостной стены, чтобы дома, в кругу семьи, поужинать овощным рагу с куском чёрного твёрдого хлеба.
– Знали, что на месте крепости размещался римский лагерь? – заговорила Теоделинда с Людером. – Около тысячи воинов проживали здесь постоянно.
– Они знали, где их ставить. Какой город ни возьми, там раньше стояли римляне, – ответил Людер, не отрывая взгляда от дороги. – Твой брат там.
Под колокольный звон, что звал на вечернюю литургию, навстречу им скакал Гундоальд. Теоделинда стиснула поводья, а зайчонок заелозил на груди, словно ощутил удары её сердца даже через рёбра.
IV
Северная Италия,
крепость Турин,
Август, 588 г. н. э.
Протяжный рёв трубы взлетает от северных ворот. Он мчится вокруг терракотовых стен и поднимает чернокрылых дроздов с десяти квадратных башен.
У южных ворот кузнец лупит по куску раскалённого металла, но слышит сигнал и замирает. Он поднимает глаза, но труба замолкает, не запев второй раз, и наковальня опять выкидывает звон под прямые лучи жаркого солнца. Три альдия[11 - Полусвободный крестьян – лангобард] возобновляют беседу у своих повозок, с которых два коротковолосых раба снимают бочки вина, мешки зерна и тюки с тканями. Блестя потными спинами, невольники уносят всё в сарай рядом с кузней.
