скачать книгу бесплатно
После недолгой беседы, закопав обрубок руки, они наблюдали, как Фроил отгребал от причала.
– По милости небкс поем всё-таки пошуз, – гладил Людер пса, – а ты намилуйся с Фе?ли, завтра отправляемся в Аврелиан[6 - Современный Орлеан], – и продолжил в ответ на недоумённый взгляд друга: – Потревожим дряхлого ворона.
***
Центральная Франкия
крепость Аврелиан
Спустя пятнадцать дней пути тёплое солнце нагревало головы Людера и Брюна среди городской суеты и гама, где множество людей разного вида и рода занятий поднимали пыль с мостовой.
– Всё-таки хорошо, что обернулись в правую веру, – сказал Брюн, когда они вышли на улицу, ведущую прямо к базилике, где король Гунтрамн был на вечерней литургии, – пьёшь вино из позолоченного потира как и знатные люди. Не то что у ариан: нам деревянные кубки, а знати – золото.
– Как вижу, тебе нравится быть католиком (ортодоксом), да, Брюн? – ответил Людер, моля Господа, чтобы король был в добром расположении духа и дал ему хорошее оружие, припасы и толику золота для наёмников.
– Ага… Как-то спокойнее, – перекрестился Брюн. – Тихо, тихо, милая, – похлопал по шее лошадь, взбрыкнувшую на злобный лай собачьей своры. – Пошли прочь! Крувса на вас нет, – поднял булыжник и метнул в их сторону. Сам же не унимался: – А вдруг арианские церковники лили знати вино слаще, чем нам?
– Уймись. Вино, не вино – король принял такую веру, и мы с ним, – потянул Людер под уздцы коня прочь от охапки сена, что упала с проезжавшей телеги, – пусть хоть вода, лишь бы башку за ересь не срубили.
На входе в базилику они преклонили правое колено, окунули пальцы в кропильницу и перекрестились. Людер стал высматривать пурпурную мантию короля среди людей, заполнявших скамейки в центральном нефе. Палочки ладана испускали благовонный дым, который белыми облачками поднимался под двускатную деревянную крышу, откуда оконные проёмы в каменных стенах дарили яркий свет всему четырехугольному помещению.
В первом ряду корона на седых жидких патлах соседствовала с милой девичьей головкой в окладе из русых завитков. Заметив короля, Людер потащил Брюна к ближнему столбу правого нефа.
Проповедь порхала сизым голубем над прихожанами, облетала колонны боковых нефов, и слова «Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил…» как взмах крыла стряхнули пыль сомнений из мыслей Людера, хотя день начался погано. После прибытия во дворец дородный майордом королевского двора с ленивым самодовольством на лице так долго расспрашивал их о цели визита, что только двое стражей в железных латах уберегли его от зуботычины. А когда аудиенция была назначена через десять дней, Брюн едва удержал Людера от исполнения желания расквасить самодовольную мину.
– Ite, liturgia est[7 - Идите, литургия окончена], – объявил священник, прихожане потянулись к выходу.
Король Гунтрамн, бледный и хмурый, с увядшим кустиком бороды, ковылял к выходу в окружении богато одетых лейдов – с золотыми обручьями на запястьях, в расшитых шёлковых рубахах-туниках до бёдер и кожаных поясах с драгоценными камнями, и порыв Людера, вышедшего наперерез, стих. Он застыл на месте, члены словно окоченели – вспомнил случай, когда король приказал отрубить голову лишь за не очищенный после битвы топор.
Из ступора его вывели карие глаза молодой женщины, шедшей чуть позади короля, во взгляде которой он уловил насмешку и вызов. Людер пал ниц на одно колено.
– Господин мой король, прости мою дерзость, – с жаром заговорил Людер, не поднимая головы. – Я тот, кто первым ворвался в Ренн, чтобы вернуть Бретань вам, мой Господин. Могу я просить о милости?
– Встань, – сказал король скрипучим голосом, – мне говорили о тебе, – повернул он голову к лейду с горбатым носом, чьё запястье охватывало золотое обручье, звенья – львиные гривы с разинутыми пастями.
Тот зашептал королю на ухо, Людер поднялся, и сердце его пропускало удар за ударом.
– Ты лишил меня золота, – заговорил король, выслушав лейда.
– Простите меня, мой король, но я не мог так поступить.
– Но поступил. Убил знатных бретонцев, за которых я получил бы выкуп от их родни.
Людер почувствовал себя, как тогда на озере в лодке, десятилетним: «Чтоб всё твоё вино скисло, проклятый лейд. Я под стрелы лезу, а ты вынюхиваешь».
– Они просили избавить от позорного плена.
– Скорее зарезали бы себя сами, чем стали просить. Да и не вправе ты был решать за своего короля, как поступать с пленными, – повысил король голос и, показалось, что огоньки всех свечей на стенах задрожали.
Ноги подгибались, Людер звал всех известных богов, древних и нового: «Вотан, Донар, Фрей, помогите. Христос, верю, что ты равен Богу Отцу и един со Святым Духом. А то, что было, – так-то бесы попутали».
Хозяйка русых волос и карих глаз, с которой несколько мгновений назад сцепился взглядом, шагнула вперед, и её тонкие губы что-то шепнули королю.
– В чём твоя просьба, бургунд? – спросил король.
– Прошу крепких мечей, копий и сотню золота, чтобы в Италии награбить добычи для вас, мой король.
Лица лейдов скривились в ухмылке, оживление в свите короля вызвало эхо в пустой базилике, которую уже покинули остальные прихожане.
– Похвальное рвение, но греки[8 - Византия] уже предлагали мне пятьдесят тысяч золотых безантов за изгнание длиннобородых, – болезненный кашель прервал речь короля: – Кхе, кхе… я отказал. И знаешь почему?
– Авары, – ответил Людер, проклиная себя за то, что полез к королю с детскими игрушками.
Девица опять шепнула королю.
– Клотильда любит шипучее вино. Кхе, кхе… Будет рада, если доставишь бочонок из Шалона. С утра будь у майордома.
– Да, господин мой король, – склонил Людер голову.
***
Северо-восток Франкии
крепость Шалон на реке Марна
Утром второго дня осады лучники подожгли восточную башню. Густой чёрный дым ел глаза защитникам стен, мешал целиться, и едва солнце достигло зенита, как отряд, ведомый Брюном и Людером, прорвался внутрь. Начались резня и грабёж, вспыхивали пожары, кричали люди, над постройками не переставая звенел колокол.
Суматоха боя развела Брюна и Людера в разные стороны, и Брюн с воином в латах из металлических колец врывались в дома, забирали монеты, украшения и жизни.
В дом с прикрытыми ставнями напарник вошёл первым, вскрикнул, повалился на бок: кольца не спасли от удара вил. Брюн повернулся боком, выставив короткий меч вперёд, и вовремя: второй удар прошёл мимо, но кожаные латы на груди заскрежетали, боль обожгла левое плечо. Вилы пошли обратно, вцепился в черенок, удержал, дёрнул к себе. Человек налетел на клинок, вскрикнул, горячая влага обожгла Брюну правую кисть, и очень худой мужчина – два мосла и кружка крови – со стоном рухнул на пол.
Брюн осмотрел себя: зубец порвал на груди толстую бычью кожу, порез на плече – царапина.
– Дети… прошу, – услышал он сквозь стон.
Мужчина лежал на боку, руки обхватили почерневший от крови живот. Брюн огляделся: постель и стол с лавкой посреди деревянных голых стен, на входе напарник пускал красные пузыри, судороги терзали тело. Под столом жались друг к другу двое белокурых мальчишек, и тот, что постарше, держал ножик.
– Где монеты? – пнул Брюн отца. – Тогда не трону отпрысков.
– Там… в стене за постелью.
Нащупав в тайнике суконную тряпку с монетами, Брюн подумал, что замысел Людера посетить Аврелиан оказался не так уж плох. Хотя десять дней назад, обливаясь холодным потом в базилике, где перед королём поник Людер в лучших одеждах – белой льняной рубахе-тунике с бахромой, суконных штанах до колен и широким поясом из мягкой кожи с начищенными бронзовыми украшениями – мечтал, чтобы лошадь унесла как можно дальше отсюда.
Они вернулись из базилики на постоялый двор у реки среди густого леса, перейдя по мосту на южный берег Луары. Людер даже не взглянул на Крувса, который гавкал в загоне. Вечер кончился после трёх кувшинов крепкого вина.
Когда Брюн проснулся, постель Людера была пуста, а вернулся тот уже по самой жаре. Они стояли у ограды загона, и Людер бросал псу куски сырой козлятины.
– До самого Шалона будешь без мяса. Значит, суёт королевскую грамоту и говорит: «Король даёт тебе отряд, чтобы взять Шалон». Я думаю, чего это он против родного брата затеял, но молчу, решил не спрашивать, мало ли. Вот, прожора, на, – ещё один кусок упал на траву рядом с псом. – Так она потом и говорит: «Имей в виду, в Шалоне каждый захочет тебя убить». Я ей: «Даже мелкота и бабы?» – Крувс зарычал, его зубы рвали свежее мясо. – А она уставилась бесовскими глазами и молчит…
– Не хотел бы таких родичей, – вытер Брюн пот со лба, – хотя слышал, Хильдеберт этот не той веры.
– Вот ты меднолобый, если думаешь, что короли будут воевать из-за того, что у одного епископы говорят "Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу", а у другого – "Слава Отцу через Сына во Святом Духе". А вот Клотильда эта – никак не могу взгляд её забыть, аж пробирает до самого нутра, где семя бурлит, – оказывается, двоюродная сестра Хильдеберта. Так что про родичей верно подметил.
…Левая ладонь ощущала приятную тяжесть монет, а вот меч в другой показался Брюну гадко лёгким, когда сдвинутый стол открыл испуганные лица детей. За окном гавкнул пёс.
***
– Крувс, ко мне, – позвал Людер, и увидел, как Брюн выскочил из дома: на правом боку, у талии, была разрезана кожа лат, текла кровь, как и по левому плечу. – Кто там?
– Живых никого, – бросил Брюн на землю окровавленный ножик.
– Знамёна Хильдеберта! – крикнули со стены.
– Не уйти, – закинул Людер на плечо двустороннюю секиру, зазвенев кольчугой, одетой поверх длинной бурой рубахи с кожаным поясом. – Никого не трогать! – последовал его приказ.
– У тебя веление короля опустошить город, – подскочил горбоносый лейд, ткнул пальцем в Людера, отчего золотой браслет из львиных пастей чуть не слетел с руки.
– Но не подыхать здесь, – парировал Людер и оглядел воинов, что смотрели на них. – Живые бабы и дети дают нам возможность выбраться живыми. Закрывайте ворота!
Белые флаги над парламентёрами, что встретились в полумиле от ворот, алели от лучей оранжевого диска, наполовину севшего за горизонт. Брюн морщил нос от чада факелов на крепостных стенах. Молчание воинов, неотрывно следивших за переговорами, разбавляли детский плач и громкие стенания за их спинами, где трещал огонь одиночных пожаров и съедал тела убитых.
– Они не согласились, – сказал горбоносый лейд, когда они с Людером въехали в ворота, – атакуют не позже утра.
Людер промолчал. Казалось, он отрешился от происходящего, потому предоставил распоряжаться лейду, а сам, спрыгнув с коня, стал промывать порезы Крувса, сидящего на поводке у ограды одного из домов. Брюн не стал лезть с вопросами. Разжёг костер, и когда цыплёнок уже загорел до аппетитной корочки, Людер всё ещё трепал пса за уши, по холке, что-то шептал.
Брюн обгладывал ножку, когда Людер сел рядом.
– Надо всё-таки хлебнуть шипучего вина. Будь неладна эта Клотильда, – произнёс Людер, вгрызаясь в сочного цыплёнка. Вокруг них болтали и чавкали, бряцал металл, а сверху, выглядывая из-за сумрачных туч, взирал тусклый месяц. – Видел в подвале бочонок. Идём, поднимем.
Бочонок же вызвал у Брюна тоску по белокурым локонам Фе?ли, чья прохладная ладонь гладила его лысину, когда губами касался её влажного лона. Мысли вернулись к тем мальчишкам под столом. Он подумал тогда, что малыши Фе?ли тоже будут белокуры, как мать, а потому пошёл к выходу, но боль в правом боку остановила: детская рука ударила ножом в спину, и если бы бил не ребёнок, то не отделался бы порезом.
– Тьфу, аж скулы перекосило, – выплюнул Людер вино, когда отпил из вскрытого бочонка. – Клотильда, дрянь бесовская, вошла сюда, – постучал левым кулаком по груди, – как топор в мясо. Пусть хоть она не будет на вкус такая же кислая. На, хлебни, – протянул кружку, – вдвойне полюбишь наше густое красное.
– Я не смог, – начал Брюн, но прервался от кислятины и пузырьков, что заставили скривиться, – не смог их тронуть.
– Кого? – шарил Людер при слабом огоньке свечи по комнате, зашёл в кладовую: там затрещало, звякнуло разбитое стекло.
– Тех мальчишек в доме. Когда ударил меня, то лишь затрещину получил. Нож я отобрал, и всё, ушёл. А мы же клялись служить королю.
Людер оказался перед Брюном с мотком пеньковой верёвки на плече, лезвия секиры поблёскивали за спиной, а его глаза сверкали жёлтыми бликами от огня свечи и, казалось, лезли в душу.
– Сами сдохнут, – Людер тряхнул за плечо, – Брюн, не нюнься как баба. Я иду в лагерь Хильдеберта. На тебе: отвлечь часовых на стенах, чтоб я спустился.
– Как же?..
– Ты нужен здесь, – прервал Людер. – Если сговорюсь, взамен они потребуют открыть ворота, а если… корми Крувса! Ты знаешь, он любит говяжьи мослы. Идём, – шагнул он к выходу, – и любое сырое мясо, лучше телятина, но сойдёт и козлятина. В общем, мой замысел таков…
III
Баварское герцогство
крепость Регенсбург,
Сентябрь, 588 г. н. э.
На рассвете ливень усилился.
Холодные капли били Теоделинду в ладонь. Они щёлкали по башням, стенам и внутреннему двору крепости. Земля размякла до склизкой грязи так, что сын повара шмякнулся задом в лужу, когда нёс хлеб к утреннему столу.
Теоделинда убрала руку из оконного проёма. Через него в спальню заглядывало серое небо, а белый дым из кухни безуспешно искал в нём просвет.
«Если весь день будет так лить, зерно побьёт, – она разглядывала конюшню и свинарник в дальнем углу крепости, – сейчас бы надо пойти на кухню, проследить, чтобы хватило мяса на вечер, да поля объехать – проверить, как ячмень убирают, а тут наряжайся и сиди за столом… Решилось бы всё наконец… Он статен и приятен лицом. Хотя оно не такое красивое и открытое, как у Тассилона, но и щербинок нет, как у Гримоальда… Да, и надо наказать, чтобы гостям сменили постели».
Сзади хлопнула дверь – это вошла служанка с кувшином в руках. Теоделинда обернулась.
– Пора выйти к гостям, Теоделинда, ? сказала служанка, и морщинки на её лице пробудились, придав ласковому взгляду искушённости и опыта.
– Да, Херти. Все собрались?
Теоделинда села на скамью у зеркала из отполированной бронзы. В отражении увидела, что Херти вытащила гребень из складок длинной, до пят, коричневой рубахи.
– Не знаю, дорогая, но Тассилон и Гримоальд уже спускались, когда я тащила свои кости по ступеням. Они с каждой зимой кажутся всё круче и круче. Твои братья опять грызлись из-за чего-то.
– Все равно Гримоальд больше дружен с Тассилоном, чем Гундоальдом.
Херти перекрестилась и запустила гребень ей в волосы:
– Твоя мать хоть не рожала Тассилона, но заботой и лаской не обделяла.
– Я так мало её знала.
Зеркало с потускневшими краями показывало Теоделинду: юную девицу с волнистыми волосами светло-каштанового цвета длиной до середины плеча.
«Мать, ты так же смотрелась в зеркало, когда собиралась к гостям?».
Лишь улыбка и тепло ласковых рук. Вот и всё, что она запомнила за первый год жизни, прежде чем лишилась матери.
– Херти, скажи, как ей было с королями?
– Если тебя беспокоит женитьба на человеке не королевской крови, то знаешь, я служила твоей матери в то время, когда она первый раз вышла замуж за франкского короля и не родила ему детей. Он умер. Видно, она изрядно шевелила его чресла на ложе, ? хмыкнула Херти. ? И зачем рассказываю? Ты уже всё много раз слышала. Видно, чем круче с зимами становится лестница, тем больше у меня развязывается язык.
– Ничего, Херти. Ты иногда говоришь так забавно.
– Жилось ей хорошо. И со вторым, хоть приближённые заставили его от неё отказаться. А он так желал её, что, может быть, сам брата и умертвил, лишь бы к ней подобраться. Она так сначала горевала ? из-за того, что её твоему отцу отдали. Ведь он был всего лишь вождём рода, а она принцесса. Я тебе скажу: если бы её отец тогда был жив, а длиннобородые в то время смогли короля выбрать, то они такого не потерпели бы, воевать стали.
Херти отошла в глубь комнаты, где стояли кровать и сундуки. Теоделинда поднялась, когда увидела в зеркало, как служанка несёт длинное платье без рукавов из зелёного шёлка, вышитое золотыми нитями.
Теоделинда рассматривала себя в зеркало, пока Херти расправляла на ней платье.
