Дважды мертв

Алима будто что-то подозревала, вела себя странно, не так как обычно. Не кричала и не ругала.

– Состриги ему бороду, – сказала, протягивая ножницы. – С бритвой пока обождем. Если пораним случайно, может испугаться.

Янжин обратила внимание, что волосы ему хорошо укоротили, до самых плеч, а на полу улеглась черная горка. Урин, наверное, постаралась.

– Урин сказала о перевертышах, – вымучила. И не услышав смеха или чего-то похожего, прикрыла на миг глаза. – Абгай…

Алима мягко разжала ее пальцы и обернула их обратно вокруг железных колец.

– Стриги, – только и сказала. – Я сейчас вернусь.

Янжин посмотрела в поднятое к ней из воды лицо. На капельки, стекавшие по коже, на блеск глаз, неотрывно за ней следивших.

Ну пес псом. Вылитый. И повадками, и… всем. Даже заживает на нем как на собаке, уже и нос почти вернулся к форме. Предплечья, видимые в мутных разводах, не кровоточили.

Зачем его пленили в том месте? И случайно ли? Может, нарочно искали того, кто мог удовлетворить извращенность чьей-то натуры и не сдохнуть при этом? Потому что обычный человек вряд ли вытерпел бы такое обращение.

– Ты собака? – спросила. И рассыпалась смехом, в котором послышались слезы. Алима ушла в другую комнату, забрав с собой дочку, только угрозы больше Янжин не ощущала. Из-под падающих в воду клочьев волос проступали черты, которым позавидовал бы и Далай, первый красавец Айлу-Дахана.

Юноша дернул губами, раскрывая рот. И тут же сжал их крепко, нахмурившись.

* * *

За закрытой дверью второй комнаты мать, Алима Турэлина, вела серьезный разговор с дочерью. Точнее, она обрушивалась как скала, а Урин оставалось лишь прикрывать руками голову. Когда мать выходила из себя, отвечать ей нужно было быстро и слаженно, а сейчас она была ой как зла из-за состояния найденыша, о котором и не подозревала, что такой есть в пределах их территории.

Иногда она пугала заботой, от которой мало кому удавалось уйти.

– Она выпытывала о старой истории? О Наране Хунгэнине и его сыне?

– Все так.

– Перед этим слышала о ребенке? О том, что он жив?

– Верно, – подтвердила Урин. – Так сказала. Завелась продать сведения о нем и разбогатеть.

Алима, кружившая вокруг кровати, остановилась.

– От кого слышала?

Урин развела руками, показывая свое бессилие:

– Не вытянешь. Наверное, верблюды в роду ее отметились.

– Искала открыто в библиотеке?

– Эмм…

– О чем ты думала, отправляя ее туда, а не ко мне? – взвилась Алима. И, вспомнив о людях по соседству, понизила тон.

– О том, что у меня экзамены. О том, что это схоже с лепетом сумасшедшего. Двести лет! Мама! Я думала, ей быстро наскучит, и она отвяжется.

– Наскучить не успело, кто-то прознал о ее поисках раньше, – заключила мать.

– Кто?

– Не мы. Не аха. – Взмах рукой и складка между бровей. Урин подозревала, что подруга затронула что-то, что трогать было нежелательно, но мама места себе не находила в связи с последующими событиями. – Возможно, последователи Хунгэнина. Сам граф ожесточился на жену, так что вряд ли был расположен к ее роду. Вот и повод для охоты.

– Но в имении никого не было, когда нашли тело, – напомнила Урин. И осеклась.

– А старик слуга? – напряженно проговорила Алима.

Про него-то Урин и забыла, выживший из ума старик как-то просочился мимо ворот запущенного Озерного имения, всеобщего внимания и…

– Так он…

Алима кивнула.

– Вернулся в семью. Мало ли что он мог наболтать перед смертью? Старый Тумэр его рода, а тот сказки горазд трещать, тоже мог заронить зерно в слушателей. Пусть человек он и неплохой, однако никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Твой дед Баян не доверял никому из той четверки, с которой дело провернул.

– Я с Далаем знакома, могу у него разузнать.

– Ты чем слушаешь? – сухо поинтересовалась Алима, запрокидывая голову так высоко, словно косы, собранные на затылке, весили как якорь, тянущий к земле. – Любой может оказаться егерем, они от людей ничем не отличаются.

– Он не такой! Я знаю его с детства! – выпалила Урин.

– И он тебя, – указала мать. – Но догадывается ли он, что ты перевертыш? То-то же. И от друзей есть секреты.

Урин сдалась.

– Этот… парень – он поправится?

– Насколько сможет. Если увечья нанесены до оборота, ему придется смириться.

– Язык?

– И язык в том числе, – уклончиво ответила мать. – Оставлять его здесь нельзя.

– А Янжин? Она хотела уехать из города.

– Вот кого следовало лишить языка! – в сердцах выпалила Алима. – Надо же так случиться, чтобы именно она попалась на пути щенка! Так бы и ехала куда ей взбредется, а теперь он будет хвостом следовать. Погибнет ведь молодь с ней, совсем слепой, как только народился.

Урин подумала о молодом мужчине, мокнувшем в чане.

– Он… такой…

Алима цыкнула, обрывая полет мыслей.

– Забудь.

– Это потому что он выказал уже предпочтения?

– Это потому что… Да. Твоей дурочке придется поехать с нами. Растолкуй ей, будь добра, что это лучше, чем скитаться по чужим городам без защиты.

– Она будет в шоке.

– Если кто и будет в шоке, так это аха. Все, – поторопила Алима, – пора заняться… как же его звать-то? Вы останетесь здесь, я поеду к ахе. Нужно сообщить ему о беспризорнике прежде, чем показывать его самого.

– Мам. – Урин замедлилась на пороге. Поколебалась прежде чем спросить: – Как думаешь, тот, кого Янжин подслушала, может говорить правду? И сын Хулан до сих пор где-то прячется?

– Думаю, что связь с кровавым колдуном не породила ничего стоящего жизни. Еще и воспитанный в ненависти… Надеюсь, что отчим все же его прибрал с этого света после того, как тот выполнил его волю.

На этом Урин придержала язык. Пусть не слишком верила в силы согрешившего раба (зачем он тогда дал себя заточить, еще и послушно в темнице сидел много лет), но спорить с мамой – дело пустое.

Янжин они обнаружили сидящей на полу и придерживающей падавшую голову мужчины.

– Он уснул, – сообщила, гадая, скажет абгай оставлять его в воде или будить. Или вытаскивать наружу спящего.

Это было бы занимательно, если б не зоркий глаз школьной учительницы, направленный туда же.

Глянув в избавленное от поросли и грязи лицо приблудившегося молодого самца, Урин запуталась в словах, а от потрясения перехватило дух. Да и горло заодно. Широкие лучи бровей дрогнули, чуть полнее, чем полагалось мужчине, губы сжались, словно он почувствовал устремленный на него взгляд.

Он был красив. Красив той редкой красотой, которая навевала смутные недостижимые мечты и заставляла замирать сердце в восхищении. Далай мог лечь под нож хирурга и все равно ему было бы не достичь подобной завершенности.

Алима только покачивала головой, недоумевая, кому пришло в голову, у кого поднялась рука уродовать такой экземпляр.

– Нездешний, – вынесла наконец вердикт. – Такой породы у нас нет. – И опять оглядела бурый слой воды, тихонько колыхавшийся от размеренного дыхания. Не хотела бы мешать сну, который, очевидно, сильно требовался юноше, но и оставлять замерзать в прохладной ванне было неразумно, потому легонько дотронулась до мокрого плеча.

Незнакомец проснулся моментально, вскочил на ноги, расплескивая волны вокруг бортиков и выбросив перед собой скрюченные в пальцах руки. Зарычал, оскалив зубы. Урин раззявила рот и получила шлепок от матери. Янжин прижала подбородок к груди сама и вперилась взглядом в доски пола.

– Так и сидите, – проворчала Алима, прошлепав по лужам до угла, в котором остался плед. С ним вернулась и поманила гостя, чтобы выбирался наружу. Когда он, не найдя угрозы, из чана шлепнулся в разлитую на полу воду, обернула его согнутую спину тканью и повела во вторую комнату. На пороге он заартачился, отказываясь ступать дальше.

Алима вздохнула.

– Янжин. Вот горе… Встань так, чтобы тебя было видно. Спиной отвернись, не глазей!

Глазеть очень хотелось, но не рискнула. Рука у матери Урин была тяжелой. Янжин вместо этого принялась разглядывать пунцовые щеки подруги.

Одеть парня не было во что, и этот пунктик Алима занесла в список дел на сегодня. Еще раз осмотрев и ощупав заживающие раны и желто-фиолетовые подтеки синяков, разрисовавших худое тело, замотала его в слои одеял и, встав перед ним, убедившись, что завладела полностью вниманием, спросила раздельно, по слогам, как его зовут.

– Имя. – Показала на себя, погладила по груди, оставив без внимания прыжок назад при неожиданном жесте. – Алима.

Подбородок юноши дрогнул и по этому движению Алима поняла, что он нащупывает отсутствующий язык во рту. Спустя секунду его челюсти стиснулись, а губы побелели, так крепко их сжал. Тогда попробовала иначе.

– Ты меня понимаешь? Слова понимаешь?

Глаза его ярко блестели, их косой разрез, форма носа, овал лица намекали на то, что и речь у них должна быть схожа. Однако он хмурился, не сводя взгляда с ее рта. Поднял свои ладони, изувеченные длинными полосами вздувшейся кожи, и осторожно потрогал свое лицо. Изумился, быстрее зашарил пальцами по щекам, облапал кожу и напоследок дотянул до глаз прядь обрезанных волос. Сунул их под нос, вобрал запах и шумно выдохнул. Дотронулся до складки одеял на своей груди. Приподнял брови, как бы спрашивая, он ли это.

Кажется, ему понравилось, решила хозяйка, пристально следя за тем, как меняется выражение лица.

– Как же тебя звать? – прошептала, в сомнениях постукивая по своей щеке. – Откуда ты пришел? Где тебя держали все это время и в каком возрасте ты потерял своих? – Вскинула глаза. – Язык жестов понимаешь? – И, порывшись в памяти, вытянула в сторону парня палец, а потом погладила свой большой палец.

Парень сосредоточился больше на эмоциях чужого лица, чем на показываемых картинках, а его левая бровь ползла все выше и выше. Похоже, поняла Алима, впадая в отчаяние, он ни слова не понимал, ни на слух, ни на вид.

Сдавленно ругнулась.

Тут он заинтересовался и пригнул голову, внимая тому, чему не следовало.

– Он странно реагирует на слово «проклятие», – подтвердила нечаянное наблюдение Янжин из другой комнаты. – Я тоже заметила.

– Проклятие, – сказала Алима.

– Попробуйте «хараал», – посоветовала Янжин. Мужчина вытянул шею в ее сторону.

– Хараал, – растерянно повторила Алима. И парень моментально откликнулся, глядя на нее в ожидании. Она глухо рассмеялась. – Бессмыслица какая-то. Ты Хараал?

Он замер весь, вцепившись в одеяло. Дышать забыл. Повел глазами по комнате. И начал отступать к стене, инстинктивно избегая сочащихся сквозь занавески лучей света, от которых жмурился.

Урин губами повторила имя и ошеломилась.

– Серьезно?

Янжин пожала плечами, решив про себя, что предпосылки к такому наречению имелись:

– Тому, кто назвал, виднее.

Владелица дачи, к счастью для девушек их не слушавшая, подняла вверх ладони.

– Хараал. Еда. – Успокаивающе удерживая одну тональность, не пыталась приблизиться, но и не отводила взгляда до тех пор, пока сощуренные глаза парня не прояснились и он не перестал душить себя одеялом. – Вот так. Расслабь руки. Ты голоден?

Конечно, голоден, запальчиво подумала Янжин, наблюдая за попытками абгай наладить контакт и напуганным этими попытками мужчиной. Она тоже не отказалась бы пожевать.

Только начала предвкушать завтрак, как мимо нее вихрем промчался парень с развевающимися за ним слоями покрывал. Высадил плечом дверь и дунул в сторону курятника. За ним побежала мама Урин. Отчаянный лай за забором взвился до небес.

– Ну вот опять, – обронила Янжин, представляя ведра воды, которые придется снова греть и наполнять емкость. – Только отмыли. Урин, зачем ты рассказала о нем маме?

– Потому что молодь не может жить одна, – отрезала Урин. Подойдя к выходу, оглядела двор и притворила дверь. Янжин усмехнулась.

– Молодь. Это особое словечко для перевертышей?

– Молодь – это молодые особи.

– Откуда ты все это знаешь?

Урин протянула руку, которая на глазах по локоть обросла коричневой шерстью. Покрутила ею.

Янжин, не успевшая прийти в себя после предыдущего откровения, отшатнулась, моргая на то, что ей хотелось бы, чтобы показалось.

– Оттуда, – ответила Урин, пока ее подруга таращилась круглыми глазами. – Уж тебе ли падать в обморок с твоим не таким слухом? – Шерсть улеглась и прилизалась до вида привычного кожного пушка, а Урин взяла принесенный с собой пакет и поставила его на стол. – Я, правда, слабая, потому что папа у меня не перевертыш. Только мама.

Янжин, попятившись, села на стул. Зажала руки между коленями.

– Твоя мама – собака?

Прозвучало нелепо. По пояснице пробежал легкий трепет.

– Перевертыш. Но да, собака. И я. И… – кивок на улицу, – … он тоже. Я сразу подумала, что с ним что-то неладно. И по анализу у него повышен уровень щелочи в слюне. И клетки его делятся быстрее нормы.

О чем она болтала, Янжин не понимала.

– Он поэтому так быстро залечился?

– Да, но…

– Твое «но» мне не нравится.

– Даже для собак это слишком быстро. Мне нужно больше образцов для изучения.

И Урин посмотрела на Янжин. Той почему-то показалось, что дальше последует просьба подсобить с этим.

– Чего он ко мне привязался? – быстро спросила.

– Собака, – намекнула подруга, будто этим все объяснялось.

– Но я не его хозяин! – взвилась Янжин, стукнув по столу. – На что он мне сдался?

– На то, что теперь у тебя есть… не заслужила ты, но он есть. Защитник. И мама сказала, что ты получишь укрытие.

– Я собралась уезжать! – процедила Янжин, набычиваясь. Уперла палец в подругу: – А ты обещала мне денег!

Урин пожала плечами.

– Мама сказала, что в укрытии безопасно. И никто не возьмет с тебя ни копейки. Кровать, пища и одежда. – Она разозлилась, глядя на скептическую физиономию, скривленную Янжин. – Где тебе еще такое предложат? Бездельничай в свое удовольствие!

– Из-за него?

– Из-за него. Ему нужно обучиться, или он умрет. А своих аха не бросит.

– Аха – это кто? – вырвалось у полностью запутавшейся девушки. – Глава псарни?

– Поговори при маме о таком, живо научит уважению, – проворчала Урин. – Это старейшина. Тебя ему представят, если он даст позволение чужака привести.

– А если не даст?

Урин вздохнула.

– Не даст только в том случае, если о тебе наслышан. Не обижайся, но с тобой тяжело.

– Я всего лишь хотела жить как все! – выкрикнула Янжин, сжимая кулаки.

– И? – обернулась к ней Урин. – Получилось?

– Я не хочу!

– Имеешь право. Не хотеть.

– Нельзя было сразу все объяснить?

– Объясни я тебе сразу, чем бы та ситуация отличалась от этой?

– Ничем, – сникла Янжин. Что так, что так правда бы открылась. Но… – Но в таком случае меня бы не похитили!

– Да ну, – сухо обронила Урин. – Ты разве умеешь молчать и никуда не лезть? Но все же вышло что-то хорошее, спасла от смерти молодого перевертыша. За это спасибо. Будет здорово, если он отойдет. Что за сволочь так поиздевалась над живым существом, ума не приложу.

– Что значит – отойдет? – с подозрением поинтересовалась Янжин.

– Псы тоже имеют разум. И он может повредиться. Ты удивлена?

Немного да. Но в этом Янжин ни за то бы не призналась под строгим взглядом подруги.

Помолчала немного.

Пошелестела пакетом, поглядывая на то, как Урин достает оттуда бумажные свертки и контейнеры.

Кофе ей сегодня, очевидно, не попробовать.

– Ты знаешь? – спросила негромко. – О… том, что я могу…

– Знаю, – так же ровно ответила Урин. – Маме рассказал дед. А мама рассказала мне.

– Давно?

– Еще в школе.

Янжин кивнула. От кого только скрывалась?

– И ты не считаешь, что я чудик?

Урин нагнулась, опираясь руками на стол.

– А ты не считаешь, что я чудик? – И улыбнулась растерянности на лице подруги. Когда Янжин не была занята тем, что ныла о никчемности своей жизни, даже была приятна. Тогда Урин вспоминала, какой она была в школе. К какому человеку привязалась. – Давай, – сказала, – помоги накрыть на стол.

Парня Алима вернула в домик, часа не прошло.

– Нужно было… – пояснила. – Выйти хотел.

Янжин подумала, что и ей не мешало бы выйти. Отряхнув крошки с рук, поднялась из-за стола, и Хараал насторожился, переступая босыми ногами. Его путь отметила цепочка грязи, на которую никто кроме Янжин не обращал внимания (ей бы уже влетело, а кому-то все с рук сходит).

– Пусть не ходит за мной, – буркнула, раздражаясь.

Парень шагнул за ней.

Янжин резко развернулась, он замер, повесив руки вдоль тела. Веревка стягивала одеяла на поясе, на плечи накинуто одно было. Голые ноги выглядывали из-под свертка. Против воли скользнула глазами по вспаханным цепями ступням.

Умудрился еще ковылять за ней по городу.

– Будь. Здесь! – четко сказала и сдвинула брови. – На месте! Не двигайся! Проклятие! Хоть какие-то слова ты должен знать?

– Янжин! – одернула абгай, и Янжин прикусила язык.

Хараал уставился в пол, едва дыша.

За ней не пошел.

Где-то среди слов отыскал знакомую команду и выполнил. Место? Проклятие?

И опять нет, совесть не мучила за то, что всего лишь хотела оказаться в уличном нужнике в одиночестве.

Отморозив руки после в ледяной воде из колодца, вернувшись в комнату, не стала и разуваться; что толку, подумала. А ноги парня уже грелись в толстой вязки носках. Были на полу еще кеды и пара тапочек, но с ними, видать, не сложилось, не смогли Урин с мамой объяснить преимущества обуви.

Либо у него все еще болели раны, чтобы утягивать ноги.

– Мама уехала, – объявила Урин.

Я рада, чуть не съязвила Янжин. И, покопавшись в себе, удивилась тому, что радости было не столь уж и много, как думала; все же опыт и уверенность старшей женщины почти убедили, что все будет хорошо.

Почти.

Не будет.

Янжин растерла замерзшие пальцы и захотела вернуться в свою комнатку в коммунальной квартире на пару дней назад. Написала бы себе записку не шастать по ночам. Может, даже прислушалась бы.

Крепла уверенность, что именно ей придется проходить мытарства экстренного взросления и некого обучения; что бы Урин под этим ни подразумевала, но выглядело скверно даже несмотря на бесплатность. А сам будущий ученик во все глаза таращился на стол и глотал слюни, не подозревая о том, что его ждет.

Он не трогал пищу, дергая носом в сторону свертков и лотков. Косил глаза, видно было, что доносившиеся оттуда запахи занимали все мысли. Но ему требовалось разрешение взять. Урин зажмурилась от подступивших слез и указала на стул. Медленно, по слогам предложила сесть и поесть.

– Да жуй ты уже, – бросила Янжин, устав от пляски вокруг закусок, которые нужно было поглощать ртом, а не глазами. Схватив сложенные горкой бутерброды, протянула парню, бормоча раздраженно: – Сама есть не могу, глядя на это.

– Янжин!

Откликающийся на ругань парень после секундного замешательства схватил сверток и бросился с ним в угол. Янжин цыкнула и села сама на стул, подвинула к себе теплый еще контейнер с лапшой.

– Воспитывай, – предложила подруге и ложкой указала на облизывающего пальцы Хараала; ел как впервые в жизни, тщательно отыскивал каждую упавшую крошку, спешил затолкать в рот как можно больше. Видела, что Урин очаровалась им, но лицо лицом, а в голове у него, судя по поведению, царила темень. В карманах – пустота, да и самих карманов не было. С таким не подружишь. – Везет же… проклятие…

Хараал прекратил жевать и вопросительно вытянул шею.

У Янжин разболелась голова. На телефоне оказался не оплачен интернет. Заедала скука и необходимость подливать в печку керосин каждые два часа. Бесили ска́чки Урин перед странным парнем и тявканье собак снаружи; хоть бы их заткнул кто-нибудь, так нет же, концерт продолжался до позднего вечера, который в этот раз коротали не в потемках.

Мама Урин звонила каждый час, проверяла обстановку (будто они под обстрелом сидели).

Ночь прошла не лучше прежней с той лишь разницей, что теперь под боком толкалась Урин, а сосед перебрался в угол напротив кровати; Урин вообще хотела уложить его на кровать, а самим предложила лечь на раскладушки, но тут Янжин наотрез отказалась испытывать прочность трухлявого тента. Да и Хараал не горел желанием оставлять спину открытой, на все уговоры только вжимался в стену и пялился. Жевал и пялился.

Глянул на ошейник. Хорошо хоть не снял его со стены и не надел на себя.

Урин его не боялась. Лепетала что-то, а он слушал. Вряд ли смысл улавливал, потому что вопрос с его лица не сходил. И страх, который с ним сжился и пульсировал, отдаваясь в самой Янжин, стоило вспомнить подземелье и клетку. Подземелье и цепи. То, что закопалось в воздухе упрятанного от глаз места и ждало, чтобы его услышали.

Но она старалась не вспоминать.

Способов довести себя до инфаркта и без того было множество, и все они зароились в аккуратной, ничем не примечательной днем комнатке, стоило только свету отступить. Урин не успела затушить лампу, как они набросились со всех сторон.

Перед паническим внутренним взором пронеслась вереница возможных вариантов нахождения в подземелье: вот она не открыла замок и не случилось встречи с пленником, вот дверь клетки открыл некто другой, вот он наклонился над ней, занося руку с… топором, ножом возможно, побывавшим перед этим в другом узнике, а с лезвия капает его кровь.

Ее встряхнули хорошенько, чтобы наверняка пришла в себя.

Она забрыкалась, пытаясь уползти, но ползти некуда, макушка врезалась в прутья.

– Янжин! – воскликнул голос. И завыл.

Она заморгала быстро, шлепнув ладонями по лицу.

Что-то по себе размазала, от чего сердце заколотилось в груди. Сбоку после короткой возни загорелась лампа.

Остекленевшие глаза Янжин уставились в склоненное над ней лицо.

Не узнавала.

Урин тихонько оттирала ей пот, ручьями лившийся с висков по шее, и отлепляла приклеившиеся волосинки.

– Тебе приснился кошмар, – не уставала повторять одни и те же слова, движения по кругу. – Это сон. Сон.

Придя в полное сознание, из угла Янжин разобрала звук; парень тихо поскуливал. Тонко и протяжно. Будто ему было больно. Или страшно. Или колыбельные пел.

Надо бы посмотреть, вяло подумалось.

– Что он там? – выдохнула. – Глянь.

Паника схлынула вместе с силами, и Янжин откинулась на подушку, таращась в темноту над собой. Хараал притих. Урин тихо сновала по комнатам. Повернув голову вбок, Янжин встретилась взглядом с болезненным блеском не спящих глаз. Со стиснутыми губами и руками.

Он мог уйти немедленно, и никто б не смог остановить, но он толкся на крохотном участке пола и этим довольствовался. Защитник, сказала Урин.

Янжин невесело хмыкнула.

Интересно, что пробирается в его сны?

6

– Это же…

Урин окинула взглядом двухэтажный дом, расположенный как бы и в центре города, и в то же время в отдалении от шума и гомона застроенных, захоженных и заезженных улиц. В детстве сравнивала его с деревом, торчавшим посреди растрескавшихся от тишины земель. Широким полукругом частное владение огибал огромный парк, а оставшуюся часть прикрывали высоченные стены давно остановленных лесозаготовительных цехов, сохранивших между собой и домом обширный пустырь. Там, среди мелкого кустарника, и носились за дикими утками и перепелами щенки из маминого питомника и беспородные дворняги из находившегося здесь же приюта.

– Серая вилла, – сказала. Будто кто-то этого не знал в городе.

– Ваш аха как-то связан с антикваром? – ахнула Янжин. Урин с интересом посмотрела на нее.

– Это он и есть.

О Боже, подумала Янжин, припоминая, сколько раз порывалась его обокрасть. Представила себе, как улепетывает по участку с охапкой старых подсвечников, а почтенный ахай3, встав на четыре лапы, отхватывает ей часть зада.

Поерзала на заднем сиденье автомобиля, проверяя, на месте ли все.

Насколько хватало ее обрывочных знаний, раньше здание принадлежало еще кому-то, а перед этим особняк значился чем-то вроде музея. Чудом не попал в реестр объектов культурного наследия (может, музей паршивый был или архитектор не расстарался с проектом), так что нынешний владелец Сайжин Бургаханов распоряжался им единолично, избежав кучи правил и надзора со стороны властей.

– Тебя это расстроило? – опять пристала Урин. – Ты аху кем себе представляла?

Янжин не стала озвучивать мысли о покрытых страшной тайной подвалах, где собирается тайное общество лохматых, а тем более о будках.

– Никем, – буркнула, не в силах отвязаться от чувства, что ее обманули.

Хараал так смотрел, что на миг показалось, что он сейчас оближет ей лицо.

А потом вспомнила, что лизать ему нечем. Так как машина остановилась, то открыла дверь и вылезла наружу.

Во двор, который в воображении сразу навеял эффект замка. Нечто схожее представляла себе в школе на уроках истории, и рассказы учителя запечатлелись в памяти пусть не визуально, но нашли нужный эмоциональный отклик, когда вертела головой, охватывая взглядом выложенную прямоугольными серыми плитами площадку (такими же, из которых складывался сам особняк) с рядом пышных сосен, газоном под ними, дорожками вдоль серо-зеленой обожженной холодом травы, огибающими дом с двух сторон и уходящими неизвестно куда. К питомнику, наверное.