скачать книгу бесплатно
Надежда Ларионовна торжествовала. Она улыбалась приветливой улыбкой и кланялась направо и налево. Но вот она кончила куплеты и вприпрыжку убежала за кулисы. Взрыв рукоплесканий, и начались вызовы. Она выбегала, приседала и делала ручки.
– Черт знает, что за улыбка у ней канальская! – воскликнул старик с военной физиономией, и его всего даже как-то передернуло на кресле.
«Бис, бис!» – кричала публика, требуя повторения. Надежда Ларионовна опять показалась у рампы и повторила два последних куплета. Аплодисменты усилились. Костя бил в ладоши и млел. На глазах его даже блестели слезы. Такой успех Надежды Ларионовны он видел в первый раз.
– Любимицей, любимицей, положительно любимицей всей публики будет, – ораторствовал перед соседями по креслу геморроидальный человек в пестром галстуке. – Господа! Надо поощрить веночком… Поднесемте в следующий раз ей венок. Сложимся и поднесем. Ну, что стоит поощрить венком? Таланты надо поощрять.
Вызовы все еще продолжались.
– Прачку, прачку! – кричала публика, требуя исполнения куплетов «Прачка», с успехом петых уже раньше Надеждой Ларионовной.
Надежда Ларионовна опять подбежала к рампе, пошепталась с капельмейстером и запела «Прачку». Куплеты были старинные, хорошо знакомые завсегдатаям театрика, и завсегдатаи начали подпевать Надежде Ларионовне, мерно ударяя ладонями в такт музыки. Кончились эти куплеты – и снова раздались аплодисменты.
Успех был полный.
К геморроидальному человеку в пестром галстуке подошел какой-то бакенбардист и сказал:
– Здравствуйте. Послушайте, вы знакомы с Люлиной? Ежели знакомы, то познакомьте меня с ней. Это совсем звездочка шансонетки.
Костя прислушивался. Он не слыхал, что отвечал геморроидальный человек бакенбардисту, но и от этих слов его ударило в жар.
«Отобьют, отобьют ее от меня, – мелькало у него в голове. – Нужно как можно скорей утешить ее – все, все для нее сделать, что она просит. Ротонду, лошадей… все, все».
Второе отделение представления кончилось. Костя бросился на сцену. Надежда Ларионовна была в уборной и переодевалась. Он побежал к дверям ее уборной. У дверей стоял уже геморроидальный человек, помахивая золотым пенсне, и сквозь дверь переговаривался с Надеждой Ларионовной.
– Пришел повергнуть вашим милым ножкам мое искреннее спасибо за то истинно художественное наслаждение, которое вы доставили вашим исполнением, – говорил он. – Прелестно, прелестно. Я объехал всю Европу, но сочетания такой грации и такой пластики ни у одной исполнительницы не видал.
– Мерси вам. Очень мерси, – отвечала из уборной Надежда Ларионовна.
Костя зверем посмотрел на геморроидальнаго человека, постучал в дверь уборной и крикнул:
– Надежда Ларионовна! Вы скоро? Мы можем сейчас ехать ужинать.
– Ах, отстаньте вы, пожалуйста! Ну чего вы пристаете!
Какая-то судорога сжала горло Кости, и он чуть не заплакал, до того был обиден ему подобный ответ при постороннем человеке. Костя пожевал губами, собрался с силами и опять произнес:
– Но однако ведь вы же обещались ехать?
– Ну и дожидайтесь.
Наконец Надежда Ларионовна распахнула дверь уборной.
Она уже стояла переодетая из костюма в обыкновенное платье. В глубине уборной Костя увидал тетку Надежды Ларионовны. Та суетилась, завязывая в узел костюм. Там же в уборной сидела и Лизавета Николаевна – рослая, полная брюнетка, несколько южного типа, очень нарядно одетая, в бриллиантовых серьгах, в бриллиантовой брошке и в таких же браслетах и кольцах. Костя подскочил к Надежде Ларионовне и хотел ей что-то сказать, но она отстранила его рукой и раздраженно проговорила:
– Погодите… Ну, чего вы!.. Дайте мне поговорить со знакомым. Вы видите, мне делают визиты…
Она кивнула на геморроидального человека и подошла к нему, подавая руку. Тот тотчас же приложился к руке ее и раза три, как говорится, взасос чмокнул ее…
– Положительно прелестно, божество мое! Среди русских исполнительниц я не видал и не слыхал ничего подобного, – проговорил он и прибавил: – Поверьте, что все это вам говорит не неопытный юноша, а человек опыта, человек бывалый, которого, так сказать, уже и жизенная моль подъела.
Костя злился. Он подошел к Лизавете Николаевне, поздоровался с ней и заговорил о чем-то бессвязно, глупо, то и дело направляя свое ухо, дабы слышать разговор Надежды Ларионовны с геморроидальным человеком. Наконец тот кончил, поклонился еще раз, приложился к руке Надежды Ларионовны и стал уходить со сцены.
Надежда Ларионовна подошла наконец к Косте и Лизавете Николаевне. Вид ее был торжествующий.
– Ну что, Фатюй?! – сказала она, тронув пальчиком Костю по носу. – Видели вы, как меня публика-то любит! Как Пати какую-нибудь сегодня принимали. Вот вы и судите теперь – прежняя ли я Люлина. Нет-с, уж теперь мне без пары лошадей жить нельзя. Или потрошите вашего старика-дядю, чтобы мне стать на настоящую точку, или не смейте больше и на глаза показываться!
– Какая строгость! – проговорила Лизавета Николаевна и улыбнулась.
– С ихним братом без этого нельзя, – отвечала Надежда Ларионовна. – Ихнему брату распусти вожжи-то, так он и не почешется.
Костя стоял потупившись и бормотал:
– Все будет, все будет, потерпи только немножко.
– Ну, что ж вы стоите, как истукан бесчувственный! Приглашайте Лизавету Николаевну в ресторан ужинать. Да вот что… Не худо бы тройку взять и ехать куда-нибудь за город, да там и поужинать.
– В момент! – встрепенулся Костя. – Лизавета Николаевна, позвольте вас просить…
– С удовольствием, но ведь я не одна. При мне моя слабость… Я здесь с Адольфом Васильевичем, – отвечала Лизавета Николаевна.
– И Адольфа Васильевича всепокорно прошу, познакомьте меня с ним. Давно горю желанием познакомиться, – поклонился Костя.
– А вот пойдемте к нему. Он тут у самого входа на сцену и дожидается меня.
Лизавета Николаевна взяла Костю за руку и вывела со сцены. У дверей, ведущих на сцену, ходил по коридорчику сухопарый, горбоносый брюнет, франтовато одетый.
– Адольф Васильевич… Вот, познакомьтесь… Константин Павлыч… – начала она, подводя Костю к брюнету.
– Бережков… – отрекомендовался Костя.
– Шлимович, – процедил сквозь зубы брюнет.
– Вот Константин Павлыч и Надя Люлина едут за город и приглашают меня и, разумеется, тебя… – продолжала Лизавета Николаевна.
– Будьте добры для первого знакомства… – расшаркался Костя.
Шлимович подумал и ответил:
– Пожалуй. Прокатиться будет недурно.
– Так я сейчас пошлю за тройкой, – засуетился Костя. – Где Надежда Ларионовна? Лизавета Николаевна! Позовите Надю…
Но Надежда Ларионовна и сама показалась в дверях, выходящих со сцены. Сзади шла тетка и несла чемоданчик с костюмом.
– Ведь вас, Надюша, всего четверо, а в троечных санях могут уместиться и пятеро, так отчего бы вам и меня не взять с собой? – говорила тетка.
– Нет, нет! И думать не смейте! Вот еще выдумали.
Идите сейчас домой – вот вам и весь сказ, – отвечала Надежда Ларионовна и, обратясь к Косте, сказала: – Опять без дела стоите! Ну что ж вы! Познакомились с Адольфом Васильичем, так бегите в швейцарскую и велите швейцарам, чтобы они нам тройку привели.
Костя со всех ног бросился в швейцарскую.
Глава VIII
Тройка и ужин именно в загородном ресторане не шли в расчет Кости Бережкова. Он думал, что Надежда Ларионовна ограничится ужином в каком-нибудь ресторане «Вена» или в трактире «Малый Ярославец», как это было прежде и где цены сравнительно много дешевле, но она потребовала поездку на тройке и загородный ресторан. Денег у него было мало. Сегодня он не мог ничем попользоваться от дядиной лавки. Обстоятельства так слагались, что отделить что-нибудь из выручки незаметным манером для себя было решительно невозможно. Просить денег у старшего приказчика Костя не решался. Со старшим приказчиком они были не в ладах. Костя заглянул в бумажник. В бумажнике было всего шестьдесят рублей. Костя призадумался.
«Тройка, ужин… А вдруг она еще цыган потребует? – мелькнуло у него в голове. – Надо занять, надо у кого-нибудь занять, а то можно сконфузиться, ежели при расчете денег не хватит. Занять, занять… – повторял он мысленно. – Но у кого?»
Послав швейцара за тройкой к извозчику Булавкину, он, покуривая папироску, прохаживался по швейцарской и соображал, где бы занять денег. Положение было ужасное. Занять у Шлимовича на ужин, которым он же и будет угощать его, Шлимовича, было невозможно. Этим можно было испортить предполагаемый дальнейший более крупный заем. Взор Кости случайно упал на кассовое окно в швейцарской и на выглядывающую оттуда курчавую голову еврея-кассира.
«У него разве попробовать занять рублей пятьдесят?» – пробежало в голове Кости.
Медлить было некогда, и Костя, хоть и смущенный, подбежал к кассе.
– Я к вам, уважаемый Моисей Ильич… – начал он, обращаясь к кассиру. – Вот видите ли… Я сегодня не рассчитывал, совсем не рассчитывал, а мой кусок, эта самая Люлина, хочет ехать на тройке ужинать. А я не сообразил и не захватил… Денег в моем министерстве финансов только шестьдесят рублей. Дайте пятьдесят рублей до завтра или до послезавтра?
Кассир замялся, пожал плечами, растопырил пальцы рук, сделал кислую гримасу.
– Я не без процентов прошу, – продолжал Костя. – Возьмите за пятьдесят рублей ну, хоть шестьдесят, что ли. Да там я вам еще за кресло первого ряда должен, так туда же причтите. За кресло два рубля.
Гримаса исчезла с лица кассира.
– Ну, идите сюда в кассу и пишите расписку в шестьдесят пять рублей, – сказал он.
– Ну, вот спасибо, благодетель! – оживился Костя, юркнув в кассу. – Ей-ей, Моисей Ильич, не рассчитывал, что мой кусок задумает сегодня променаж за город, а то неужто бы я?.. – оправдывался Костя и сказал: – Ну, давайте сюда бумажку, и я черкну вам расписку. Вот шестьдесят рублей, у меня есть шестьдесят рублей, – раскрыл он бумажник и показывал деньги, – но разве можно с эдакими финансами ехать за город?
Расписка написана. Деньги вручены. Рукопожатие. Костя со всех ног бросился к Надежде Ларионовне.
– Где это вы, мальчик, пропадали? – встретила его та. – Никуда послать нельзя. Везде пропадете.
– Я за тройкой посылал… Сама же ты… – оправдывался Костя.
– Ну что же, привели тройку?
– Нет еще.
– Это ужас, как вы копаетесь! А мы здесь сидим и ждем. Ведите же нас в буфет, по крайности, и поите чаем да велите дюшесов подать.
– Сделайте одолжение. Адольф Васильич… Лизавета Николаевна… Пожалуйте в буфет, – засуетился Костя и повел их в буфет.
Через час компания неслась на тройке в «Аркадию». Морозная пыль, выбивающаяся из-под ног лошадей, так и обдавала Надежду Ларионовну. Надежда Ларионовна куталась в свое бархатное пальто, опушенное куницами, закрывала лицо муфтой и говорила:
– Хорош обожатель, нечего сказать! Не может хорошей теплой ротонды подарить и заставляет в пальтишке мерзнуть.
– Ах! – вздохнул сидевший против нее Костя. – Да ведь уж я сказал тебе, что будет у тебя ротонда.
– Когда? Когда морозы пройдут?
– Завтра, послезавтра все будет.
– Пора, пора вам Наде хорошую ротонду подарить, – поддакивала Лизавета Николаевна. – Певица такой успех имеет, такая любимица публики – и вдруг без меховой ротонды! Да будь Надя немножко поветренее, у ней завтра бы сразу две ротонды явились. Теперь она так себя через свой талант поставила, что всякий за честь считает хоть один пальчик ее поцеловать.
Костя молчал.
– И не диво бы, если человеку денег взять негде, – продолжала Надежда Ларионовна. – А то человек около денег и только не хочет постараться, не хочет похлопотать. – Боже мой! – проговорил наконец Костя. – Да ведь я сказал тебе, что у меня во время болезни дяди маленькое междометие насчет денег вышло. Ну, погоди чуточку… Всякий человек может быть несколько дней не при деньгах.
С банкирами случается. Ведь на ротонду нужно не сто, не двести рублей. Уж покупать, так покупать хорошую вещь.
– У кого денежное междометие, тот старается занять, чтобы утешить свой предмет, а ты и этого не хочешь. Чего ты боишься-то! Тебе дадут. Ты не нищий, не прощелыга. Прощелыги и те деньги достают, когда постараются. А просто ты ленивый мальчик. Робкий и ленивый. Попросту – дурак.
– Надюша! Зачем же так? И вдруг при всей публике! – конфузливо пробормотал Костя.
– Что такое: при всей публике! Здесь все свои. А конечно же дурак…
– Вовсе я не дурак. А понятное дело, если человек никогда не занимал, то ему дико и совестно. Да и кроме того… Минуточки свободной нет, пока дядя болен… Ведь он при смерти болен. Не ходит, не лежит, а только сидит. Просто отлучиться от него невозможно. Уж как я от него сегодня урвался – даже и не знаю. Все заставляет сидеть около себя, все заставляет божественные книжки ему читать. Знаешь, как я сегодня урвался? Хоть и совестно при Адольфе Васильиче говорить, а уж скажу, – кивнул Костя на Шлимовича. – Наврал ему, что сегодня надо идти в заседание конкурса одного несостоятельного должника. Узнает старик, что никакого заседания сегодня нет, – страх как рассердится, что я его надул, и никакого наследства не оставит…
– Пой, пой… – ударила его муфтой по носу Надежда Ларионовна. – Знаю я тебя. А я тебе вот что скажу – и это будет мой последний сказ: ежели на этой неделе у меня не будет всего того, что я прошу, то я тебя возьму да и брошу. Ты не веришь? Ей-ей, брошу. Плевать мне на тебя.
Ты думаешь, обожателей-то не найдется? Со всех сторон, батюшка, пристают, только стоит взглянуть на них поласковее. Видел, давеча у моей уборной изнывал брюнетик с бородавкой на щеке и в золотом пенсне? Так вот уж он давным-давно около меня увивается, и стоит мне только слово сказать, так и лошади у меня будут, и ротонда, и бриллиантовая брошка. Все, все будет. Стар он и неказист из лица, так ведь с лица не воду пить. Был бы добрый человек да баловал меня. Что мне такое лицо! Мне хоть бы песок да солил.
Лизавета Николаевна захохотала. Фыркнул и Шлимович.
Костя слушал и сидел как на иголках.
Наконец показались электрические фонари «Аркадии». Ямщик свистнул и погнал лошадей. Лошади понеслись вскачь и вскоре остановились у подъезда. Подбежали посыльные, какие-то люди в полушубках и передниках и начали высаживать из саней компанию. Костя выходил из саней тоже и чуть не плакал. Слезы давили ему горло. Нижняя губа тряслась.
Глава IX
Костя Бережков, Надежда Ларионовна, Шлимович и Лизавета Николаевна шли по зимнему саду ресторана «Аркадия». Перед ними в почтительной позе пятился задом поймавший их еще в прихожей круглолицый слуга – татарин во фраке и белом жилете с салфеткой под мышкой – и говорил:
– Отдельный кабинет вашим сиятельствам? Кабинет с роялем прикажете?
Костя лебезил около Надежды Ларионовны.
– Хочешь в кабинет, душечка, или желаешь ужинать в саду, чтобы музыку слушать? – спрашивал он.
– Конечно же, в кабинет. Что такое музыка? Музыка-то мне и у нас в театре надоела, – отвечала та.
– Кабинет! – скомандовал Костя.
– Пожалуйте, ваше сиятельство.
Компания очутилась в отдельном кабинете. Засуетились уж два лакея-татарина. Один сдергивал скатерть со стола и покрывал его свежею скатертью, другой зажигал канделябры.
– Чем просить прикажете, Адольф Васильевич? – обратился Костя к Шлимовичу. – Наденька… Лизавета Николаевна, чего прикажете?
– Всего, всего, – сказала Надежда Ларионовна. – Да уж угостите хоть раз-то в жизни по-настоящему. Пусть Адольф Васильич заказывает.
