скачать книгу бесплатно
Племянник подскочил к дяде и стал поднимать его под руку. Подскочила и Настасья Ильинишна, взяв под другую руку.
– Ты-то чего лезешь? Тебе-то что? Ведь я тебя не просил, – огрызнулся на нее Евграф Дмитриевич, однако руки не вырвал.
Костя и Настасья Ильинишна уложили старика на кровать и подсунули ему под голову и под спину несколько подушек.
Старик не мог низко опускать голову. Его душило.
Уложив старика, Костя удалился. Настасья Ильинишна осталась при старике. Осмотревшись и видя, что в комнате никого нет, она припала к старику на грудь, обхватила руками за шею и, поцеловав, проговорила;
– Евграф Митрич, батюшка, благодетель! За что вы так со мной?.. Ведь уж, кажется, верна я вам, как собака. Восемнадцать лет чуть не молюсь на вас.
– Не лижись, не лижись… Что ты на меня навалилась-то! Ведь задушить можешь! Не понимаешь разве?
– Батюшка! Ну зачем такие слова своей верной рабе?
– Да, раба! Ты это в глаза только раба-то, а за глаза-то, поди, как меня костишь! И скаредом, и аспидом…
– Ах, милостивец, Евграф Митрич! Точно, что иногда поропщешь на вашу скупость, но взгляните вы в мою душу…
Настасья Ильинишна заслезилась.
– И я, и дочь моя денно и нощно молим Бога о вашем здравии. Умрете вы – ну, что мы будем? Ведь чуть не по миру идти… Иголкой-то тоже немного наковыряешь. Да и отвыкла уж я от этого из-за ваших благодеяний.
– Ну, молчи, молчи. Нечего тут… Я не обижу… Довольно лизаться, довольно… – бормотал старик.
– Ведь только не венчаны мы, да на одной-то квартире не квартировали, а то ведь живем восемнадцать годов как муж и жена. И дочка ваша Таисонька… Каждый день, как проснется поутру, сейчас на ваш портрет взглянет и перекрестится. «Дай Бог здоровья папеньке…»
– Ну, довольно. Иди домой… Уж двенадцать часов… Пора спать.
– А я хотела, голубчик, Евграф Митрич, попроситься у вас, чтобы вы мне с Таисонькой позволили здесь сегодня переночевать, – робко сказала Настасья Ильинишна.
– Это еще зачем?
– Да ведь уж поздно домой-то идти, голубчик. К тому же и вас-то жалко оставить, такой вы сегодня слабенький да неимущий. Ну вдруг хуже вам случится? Я и за доктором сбегаю, я и…
– Приказчики есть, Костя, старуха Ферапонтовна, кухарка…
– Так-то оно так, но все-таки лишняя женщина. И подать что, и натереть вас, ежели что случится. А что Ферапонтовна, то какая она работница! Ей только бы до себя.
Позвольте мне и Таисоньке переночевать у вас. Я вон в той комнате рядышком не раздеваясь на диванчике лягу, а вы чуть что – и позовете меня.
Старик подумал.
– Ну, оставайся, – сказал он и тотчас же прибавил:
– А только ты это все, Настасья, с коварством… Ты думаешь, нешто я не понимаю твоего коварства?
– Да какое же тут может быть коварство-то, батюшка, Евграф Митрич!
– Ну вот… Будто я не понимаю! Все вы, подлые, на смерть мою рассчитываете: и ты, и Костя, и приказчики.
Настасья Ильинишна заплакала.
– Бог с вами, Евграф Митрич… Только обижать и умеете.
– Будет, будет… Достаточно… Ступай…
– Позвольте, благодетель, Таисоньке-то с вами на сон грядущий проститься, – проговорила Настасья Ильинишна, отирая слезы. – Кстати и благословите ее.
– Зачем?
– Как «зачем»? Ведь кровь ваша.
– Кровь? – подозрительно повторил старик. – Ну, насчет крови-то это еще вилами писано.
– Боже милостивый! Что вы говорите! – всплеснула руками Настасья Ильинишна. – Да я как свечка перед иконой…
– Ну уж, веди, веди ее сюда. Так и быть.
Настасья Ильинишна подошла к дверям и поманила. Вошла девушка, подошла к кровати старика и припала к его руке. Старик притянул ее за голову, чмокнул в лоб и три раза перекрестил. Сделав это, он замахал руками и раздраженно заговорил:
– Идите, идите вы от меня теперь! Довольно! Дайте покой.
Настасья Ильинишна и Таиса удалились.
Глава VI
Человек пять так называемых швейцаров со всех ног бросились от вешалок к Косте Бережкову и принялись с него снимать меховое пальто, когда он только показался в притворе «Увеселительного зала».
– Афишечку, Константин Павлыч, прикажете? Бинокль желаете? – слышалось со всех сторон.
– Всех действующих лиц наизусть знаю, а рассматривать могу их сколько влезет и вблизи на сцене, – отвечал Костя.
– Знаю-с, что вы здесь постоянный и почетный гость, но нам-то вашему сиятельству услужить хочется. Поддержите коммерцию.
– Ну, давайте… Черт с вами!
– Пальто Константина Павловича на первую вешалку, чтоб потом не разыскивать и не задерживать их! – крикнул один швейцар другому.
– Знаю. Толкуй еще! На самый почетный гвоздь повесим, – раздался ответ.
Раскланявшись с дежурным околоточным и подав ему дружески руку, Костя направился к окошечку кассы.
– Загнуто, загнуто для вас ваше кресло в первом ряду. Смело садитесь. Деньги потом отдадите. На ваш счет запишу, – заговорил с еврейским акцентом кассир, просовывая из окошка курчавую голову.
Вместо ответа Костя сделал кассиру ручкой и вошел в помещение «Увеселительного зала». Стоявшие у входных дверей контролеры встретили его поклоном и распахнули дверь.
– Билет мой можете получить от кассира, – кивнул им Костя.
– Знаем, Константин Павлыч… Пожалуйте.
Пришлось проходить мимо буфета, чтобы попасть в театральный зал. За столиками в сообществе мужчин сидели с подведенными глазами и накрашенными лицами женщины, пили пиво и дымили папиросами. Были женщины с очень поношенными лицами, были и молоденькие, со свежими личиками. Одна из поношенных скосила на Костю глаза и процедила сквозь зубы:
– Скажите, какой гордый кавалер! С тех пор, как с актеркой связался, и не кланяется даже! Здравствуйте, Константин Павлыч.
– Некогда, некогда. Ну вас в болото! – пробормотал Костя и вошел в театральное зало.
Был десятый час вечера. Представление давно уже началось. Шло второе отделение программы. На сцене ломался какой-то немец в зеленом фраке, в желтой жилетке и неестественном рыжем парике. Гримасничая, бормоча без умолку и вставляя в немецкую речь русские слова, он подскочил к рампе и запел куплеты под музыку. Костя прошел в первый ряд.
Там сидели все завсегдатаи первого ряда. Были молодые и старые. Он поздоровался кой с кем и сел. Заглянув в афишку, он увидел, что Надежда Ларионовна поет в самом конце отделения. Кривляющийся немец был ему не смешон, сменивший его жонглер с кинжалами и шарами тоже не интересен, да и не того ему было нужно. Душа его стремилась к Надежде Ларионовне. Посидев минут десять, он поднялся с кресла и направился ко входу на сцену. Сторож, стоявший у дверей, хоть и не загородил ему дорогу, но все-таки остановил его.
– Нельзя, Константин Павлыч, на сцену… – сказал он. – Видите надпись: «Вход посторонним лицам строго воспрещается».
– Да я нешто посторонний? Кажется, уж слава богу… – отвечал Костя. – Я к Люлиной, к Надежде Ларионовне…
– Знаю-с, что к ним, но все-таки… С нас ведь спрашивается.
– Да ведь ежели бы я не бывал на сцене, а то сколько раз бывал.
– Опять вышел приказ, чтобы никого не пускать.
– Да ведь мне только на минуточку… Поди и спроси режиссера. Ведь мы с ним приятели, сколько раз пили вместе и все…
– Ну, так погодите немного, а я сейчас спрошу.
Сторож удалился на сцену и тотчас же вернулся, сказав:
«Пожалуйте». Костя сунул ему в руку несколько мелочи и вошел на сцену.
В кулисах стояла совсем уже приготовившаяся к своему выходу на сцену Надежда Ларионовна и, держа перед собою бумажку, повторяла про себя куплеты.
Она была в трико, в коротенькой голубой юбочке с серебряными блестками и бахромой, еле прикрывающей верхнюю часть ее бедер, в сильно декольтированном корсаже и в какой-то фантастической шапочке. Костя подошел к Надежде Ларионовне, тронул ее слегка за руку и с замиранием сердца произнес:
– Надюша! Я приехал.
– Фу, как вы меня испугали! – вздрогнула Надежда Ларионовна. – Вот черт-то! Разве можно так перед выходом?.. Ведь вы мне таким манером можете весь… весь… ансамбль в роли испортить.
Она не знала, что сказать, и употребила слово «ансамбль». – Прости, Надюша, но не мог же я во все горло… Ведь тут сцена, идет представление.
– Тьфу! Даже опомниться не могу… – бормотала она, притворно держась за сердце. – Тут роль учишь, думаешь, как бы получше, а он подкрадывается.
– Ну, хочешь, Надюша, я сейчас за лимонадом в буфет пошлю? Выпьешь холодненького, и все пройдет.
– Не надо мне, ничего не надо, – сделала она гримаску и прибавила: – Да вот еще что: пока я от вас не получила черно-бурой ротонды, по тех пор я для вас не Надюша и вы не смейте меня так называть. Ну, чего ж вы тут толчетесь? Посторонней публике не велено быть на сцене. Идите.
– Я только на минутку… чтобы сказать тебе, что пришел.
– Ну, и отлично. А теперь поклон да и вон.
– Но ведь ты сама же меня звала и хотела познакомить через Лизавету Николавну с Шлимовичем… С Шлимовичем, чтобы занять у него денег.
– Так ведь не здесь же я буду вас с Шлимовичем знакомить. Это после спектакля, в зале.
– Лизавета Николавна здесь. Она в креслах сидит.
– Знаю и даже видела ее. Она приходила ко мне в уборную. Ну, идите же и садитесь в кресло, чтобы мне хлопать, когда я петь буду! – возвысила голос Надежда Ларионовна.
– Сейчас, сейчас… Дай только полюбоваться-то на тебя вблизи… – говорил Костя, пожирая ее глазами. – Ах, Надя, Надя, как к тебе идет этот костюм!
Она улыбнулась и вполголоса запела:
– Труля-ля-ляля… Труля-ля-ля. Еще бы больше шел, – прибавила она, – да обожатель-то у меня – идол бесчувственный. Для такого костюма по-настоящему бриллиантовая брошка бы требовалась, а обожатель подарить не может. – Все подарю, Надя, все, только бы денег занять. Повернись-ка, повернись-ка, дай-ка мне хорошенько посмотреть на тебя в этом костюме…
– Ну вот… Стану я для вас вертеться!
– И как к тебе трико идет… Какая у тебя ножка хорошенькая, особливо вот здесь в этих местах.
– Хороша, да не ваша. И не будет ваша, не будет, покуда ротонду не получу.
– Душу черту продам, а уж ротонда у тебя будет.
– Ротонда, лошади и брошка бриллиантовая, а то фють! Надежда Ларионовна сделала жест рукой, хлопнула себя по бедру и отвернулась.
– Так ты выйдешь потом в залу? – снова начал Костя.
– Выйду, выйду, уходите только скорей.
– Надежда Ларионовна, приготовьтесь! – подбежал к ней режиссер. – Сейчас ваш выход.
– Готова. Прогоните только вот этого… – отвечала Надежда Ларионовна, указывая на Костю.
– Ухожу, ухожу… – пробормотал Костя. – Ну, счастливо тебе… Хлопать иду. Все руки себе отобью. – Он подал режиссеру руку, шепнув: – Приходите потом в буфет выпить, – и на цыпочках стал уходить со сцены.
Глава VII
С шумом и громом встретила публика Надежду Ларионовну, когда та, выскочив на сцену, побежала к рампе, улыбнулась и сделала ручкой. Всех поразил ее костюм. В этом костюме она появилась в первый раз. Он был уже совсем откровенен. В таких костюмах появляются только акробатки, жонглирующие в цирке на канате. Что же касается до декольте корсажа, то оно даже перехвастало корсаж акробатки. Оркестр сделал аккорд. Капельмейстер дал смычком знак Надежде Ларионовне, и она запела. Пела она какие-то дрянненькие сальные куплеты очень слабеньким голоском и поминутно фальшивя, но, тем не менее, после каждого куплета публика приходила в восторг и неистово аплодировала. Причиной успеха был костюм, позволявший видеть действительно стройные формы Надежды Ларионовны и ухарские, впрочем не лишенные некоторой грации, жесты. В особенности приходил в восторг сидевший неподалеку от Кости Бережкова старик с усатой военной физиономией, с двойным подбородком и оттопыренной нижней губой. Одет он был в черный сюртук и имел в петлице орденскую ленточку. Он привскакивал даже на кресле во время аплодисментов и аплодировал, поднимая руки кверху и как бы простирая их к Надежде Ларионовне… Этот старик не был в числе завсегдатаев театрика, Костя видел его в первый раз и уже ревновал к Надежде Ларионовне.
«Вот, вот… Этот старик, должно быть, тот самый полковник и есть, который предлагает Наде ротонду и лошадей и про которого говорила ее тетка, – думалось ему. – Ах, старый пес! Туда же! Да и Надя-то… Неужели она может польститься на такую старую тушу, хоть бы из-за корысти? Надо, надо подарить ей ротонду. Во что бы то ни стало надо».
– Браво, браво, Люлина! – закричал Костя, дабы перекричать старика, приподнялся на своем кресле и стал стучать о пол своим креслом.
К нему наклонился сидевший по левую от него руку тощий, с геморроидальным лицом пожилой мужчина в пенсне и пестром галстуке и произнес:
– Какова Люлина-то! Раз от разу лучше. Это совсем русская Филиппо. Да что! Сегодня она даже Филиппо перещеголяла.
– Филиппо-с ей в подметки не стоит. За пояс она заткнула Филиппо, – слышалось дальше. – С каждым днем развивается женщина. Вы посмотрите, что из нее выйдет! Далеко пойдет.
– Надо поддержать! Надо поддержать! – раздавалось сзади, и аплодисменты трещали.
