Шах и мат

– По-твоему, он настолько раскошелится? Я вот считаю, что ты с тем же успехом можешь требовать себе всю сумму госдолга.

– Как твое имя? – вновь, и не совсем к месту, спросил Дэвис.

– Мое имя в прошлый вторник из окошка выпало и разбилось. Но для тебя я буду Форейтор Том, если тебе непременно надо как-нибудь ко мне обращаться.

– Ну так вот, Том, я свою ставку назвал, – отчеканил Дэвис.

– Согласен на сделку – выдвини условия, – сказал Форейтор Том. – Мне, как я есть посредник, нужны полномочия насчет условий – которые я, значит, самыми выгодными для обеих сторон сочту. Иначе я и пальцем не шевельну.

Обсуждение продолжалось; имела место очередная волна увещеваний, всплывали новые детали. Когда наконец было достигнуто нечто вроде взаимопонимания, Форейтор Том произнес:

– Учти, Пол Дэвис: я сам за себя – никто меня не подослал и никто не ждет. А тебя я вообще в глаза не видел.

– Куда ты направляешься?

– В сторону луны, только малость поближе, – изрек таинственный Форейтор, указывая на багровый диск и кривя губы (впрочем, усмешку скрывала борода). В следующее мгновение он пришпорил коня и пустил его галопом, а еще через несколько секунд конь и всадник производили впечатление фигуры, вырезанной из картона, черной на красном фоне.

Пол Дэвис глядел вслед своему визави, прищурив левый глаз; сомнения терзали его. Прежде чем всадник успел слишком удалиться, луна угодила в плотное облако, и равнину вновь окутала тьма; непроглядная, она тотчас поглотила всадника. Проницательный бывший сыщик, который за время переговоров изучил каждую деталь одежды, каждую пуговицу так называемого Форейтора Тома и каждое пятно на шкуре его коня (последнего он опознал бы даже на ярмарке в Йорке), уже не мог видеть, куда именно направляется Форейтор. Он из мрака явился – и во мраке исчез.

А сейчас пора взглянуть, как прошел дружеский ужин, который устроил сэр Реджинальд всего двумя днями позднее и менее чем в десяти милях от места полуночной встречи. К удовольствию сэра Реджинальда, никого из гостей не пришлось особенно уговаривать, никто не стал причиной разочарования.

Осмелюсь заметить, что леди Мэй (туалет которой своей изысканностью не соответствовал поводу) скучала, ибо не обнаружила в Мортлейк-Холле персоны, чье лицо озаряло для нее любой дом. Как нам известно, Ричард Арден и его отец не сумели уладить давний конфликт – вот почему не оправдались надежды леди Мэй и вот почему пропали втуне ее старания.

В богато убранную гостиную леди Мэй вошла вместе с Элис. Ее внимание сразу привлек джентльмен высокого роста и прекрасной наружности, который у дальнего камина говорил с сэром Реджинальдом. На вид этому джентльмену было лет шестьдесят, возможно, чуть больше; он стоял, в то время как сэр Реджинальд сидел в кресле; одна его нога была обута в домашнюю туфлю. Погода выдалась скверная (лил дождь), и поэтому в камине тлели поленья. Что до высокого джентльмена с белоснежными, будто шелковыми волосами, с лицом добрым, честным, задумчивым и не без налета грусти, в нем леди Мэй живо узнала Дэвида Ардена, которого в последний раз видела, когда кудри его имели каштановый цвет, а лицо выражало жизнерадостность, характерную для юноши.

Сэр Реджинальд поднялся (это стоило ему болезненных усилий) и по ковру прохромал навстречу леди Мэй, подергивая плечами и с улыбкой указывая на свою домашнюю туфлю, извинительную при больной ноге.

– Как мило с ее стороны было приехать, не правда ли? – произнесла Элис.

– Больше чем мило! – подтвердил сэр Реджинальд, растягивая в улыбке свои тонкие, словно пергаментные, губы, подавая руку леди Мэй и ведя ее к креслу. – Она посетила больного и увечного в жилище его, что есть акт сострадания; не говоря уж об удовольствии принимать ее – одном из немногих, кои остались несчастному. – Иссохшей свободной рукой сэр Реджинальд погладил пухлые пальчики леди Мэй и продолжал: – Это мой брат Дэвид. Он почти не сомневался, что вы его не узнаете, леди Мэй.

– Именно так. При нашей прошлой встрече леди Мэй была почти дитя, а последнее десятилетие оставило свои следы, – изрек Дэвид Арден с легкой усмешкой.

Леди Мэй, которая вздрогнула и собралась уже сконфузиться, когда баронет коснулся деликатной темы быстротечного времени, мысленно выдохнула и так же мысленно поблагодарила Дэвида Ардена за столь ловкий словесный маневр.

– Не будем говорить о годах и переменах. Я узнала вас тотчас же, мистер Арден, – молвила леди Мэй. – А вы, сэр Реджинальд, только-только из Виши? Долго ли пробудете в Мортлейк-Холле?

– Нет, совсем недолго; моя бедная стопа вынуждает меня к вечному движению; парадоксально, но факт. Насчет поездки в Бакстон уже все решено. Я проведу там неделю, может, немного больше, а затем, ради смены климата, отправлюсь в Йоркшир.

Едва войдя в гостиную, Элис увидела прехорошенькое личико – оригинал восхитительного портрета, что стоял у нее перед глазами во время поездки в Твайфорд; услышала Элис и щебетанье, производимое голоском поистине серебряным. На диване устроилась Грейс Мобрей; мистер Лонгклюз облокотился о диванную спинку с одной стороны от прелестницы, Вивиан Дарнли (как показалось Элис, чем-то воодушевленный) стоял прямо перед нею – и смеялся. Элис Арден быстрым шагом прошла к дивану, чтобы отдать долг хозяйки. Тяжелое предчувствие охватило ее, непривычная боль сдавила сердце, когда она заметила, как расцвела Грейс Мобрей с их прошлой встречи. Лучась улыбкой и простерши руки, Элис поздоровалась с мисс Мобрей, расцеловала ее и после нескольких дежурных фраз уселась на диван. Далее она осведомилась у мистера Лонгклюза, как идут его дела, и лишь затем обратилась к Вивиану Дарнли, но почти сразу возобновила подобающий случаю любезный диалог с той, которая отныне считалась ее родственницей, даром что форма родства была Элис неизвестна.

Барышни казались настолько поглощенными друг дружкой, что джентльменам, после некоторого ожидания, волей-неволей пришлось завести собственный разговор и переместиться от дивана к окну. Они обсуждали собак и лошадей, причем мистер Лонгклюз быстрыми темпами втирался в доверие к Вивиану Дарнли.

– Когда мы вновь сойдемся после ужина, вы должны будете сообщить мне, кто эти люди, – пропела Грейс Мобрей, которая редко обдумывала свои слова. – Фамилия молодого джентльмена – Вивиан, не так ли?

– Нет, его фамилия Дарнли, – шепотом отвечала Элис. – Вивиан – это его имя.

– И имя, и фамилия очень романтичны[33], и сам мистер Дарнли большой романтик, если хотя бы в половине случаев говорит то, что думает, – рассмеялась Грейс Мобрей.

«Что он ей говорил?» – встревожилась Элис, быстро сообразив, что практически любую тему можно подать в романтическом ключе.

– А другой джентльмен? – спросила мисс Мобрей.

– Это мистер Лонгклюз.

– Он умен, – заметила Грейс Мобрей с суровой убежденностью, которую Элис нашла забавной.

– Вы так считаете? Я согласна; во всяком случае, мистер Лонгклюз умеет быть интересным. Он объехал полмира, и он очень недурной рассказчик.

На этой фразе Вивиан Дарнли вдруг обернулся к барышням и произнес:

– А давайте уговорим леди Мэй устроить увеселительную поездку в Дерби; я как раз толковал об этом мистеру Лонгклюзу.

– Я готов предоставить экипаж, – добавил мистер Лонгклюз.

– И притом с превосходными лошадьми – я их видел, – подхватил Дарнли.

– Ничто не принесет мне большего удовольствия, – молвила Элис. – Я никогда не бывала на скачках. Что скажете, Грейс? Отпустит вас дядюшка Дэвид?

– Постараюсь, чтобы отпустил, – пропела мисс Мобрей.

– Только подступать к леди Мэй нужно всем вместе, – сказала Элис. – Леди Мэй такая душка, она против нас не устоит.

– Давайте прямо сейчас и начнем, – предложил Дарнли.

– Не лучше ли дождаться, когда она будет в нашем полном распоряжении? Ведь неизвестно, что скажут ваш батюшка и ваш дядюшка, – остерегла Грейс Мобрей, обращаясь к Элис. – По-моему, они ничего не должны знать, пока мы не склоним на нашу сторону леди Мэй. Тогда им останется только смириться.

– Грейс права, – улыбнулась Элис.

– Мудрый совет! – воскликнул мистер Лонгклюз, тоже улыбаясь. – И у нас полно времени, чтобы выбрать подходящую минуту. До скачек целых десять дней.

– О, за десять дней можно сделать что угодно, – сказала Грейс. – Хотя и жаль, что ожидание будет таким долгим.

– Верно, за десять дней можно многое сделать; да и случиться может многое, – подхватил Лонгклюз, опуская глаза. – Очень, очень многое может случиться.

Изрекая эту банальность (что было совсем не в его духе), мистер Лонгклюз как будто поймал на себе быстрый и пытливый взгляд Элис Арден.

– В нашем бурном мире не осталось места спокойствию, мисс Арден; теперь всякий, что бы сам он ни делал, норовит и ближнему навязать мысль о необходимости действий, – сказал мистер Лонгклюз. – По-моему, часто величайшие перемены в жизни предугадываются теми, кто их приносит как бы невзначай.

Тут объявили, что кушать подано, и небольшое общество направилось в столовую, где соседями мисс Арден по столу оказались мистер Лонгклюз и дядюшка Дэвид.

Глава XVIII. Общество в столовой

Вот все расселись, и начался разговор из тех, что принято вести за трапезой.

– По-моему, я ударяюсь в метафизику, – произнес мистер Лонгклюз с легким смешком.

– Должна ли я в ответ признаться, что порой сказанное вами выходит за рамки моего понимания, каковые рамки не слишком широки? – молвила Элис.

– Я сам виноват: я выражаюсь слишком туманно, – выдал Лонгклюз приглушенным голосом. – Ибо ваш разум, мисс Арден, способен постичь решительно все. Для меня нет собеседницы приятнее, чем вы, и отчасти мое удовольствие от разговора с вами объясняется вашим живым и гибким умом. А свои слабые места я знаю. Мои фразы бывают неуклюжи – это так. Кстати, если я правильно помню, вы изъявили желание получить ноты одной песенки, сложенной в дикой Богемии. Я исполнял ее несколько дней назад у леди Мэй; она называется «Невеста скитальца»; речь идет о белой лилии. Я сумел упросить одного приятеля, одаренного музыканта, чтобы он переписал для вас ноты. Льщу себя надеждой, что угодил вам, принеся ноты с собой. Можете обвинить меня в дерзости, но я был почти уверен, что вы не устоите перед искушением наиграть и напеть этот богемский пустячок.

Говоря с Элис, мистер Лонгклюз неизменно избирал тон самый почтительный, так что такой молоденькой девушке почти невозможно было не чувствовать себя польщенной, тем более что мистер Лонгклюз считался человеком умным, повидавшим мир, добившимся редкостного успеха путем почти что честным. Вдобавок мистер Лонгклюз превозносил Элис в выражениях незавуалированных – что было непривычно; однако, будь панегирики выдаваемы в иной манере, они звучали бы двусмысленно, если не оскорбительно. Мистеру же Лонгклюзу удавалось явить смирение и грусть, снивелировать дерзкий посыл искренностью и печальной покорностью, так что сам он ничуть не походил на этакого унылого карманного воздыхателя.

– Ах, я у вас в долгу! – воскликнула Элис. – Когда я прослушала песенку в вашем исполнении, мне действительно очень захотелось самой ее разучить, хотя, быть может, мой голос для нее и не совсем годится. Видите ли, если музыкальное произведение взяло за душу, его непременно найдешь и разучишь без пустых тревог насчет голоса, умений и таланта. Я думаю, здесь действует то же тщеславие, которое побуждает копировать фасон чужого платья. Словом, я жажду заняться этой песней и еще раз благодарю вас!

В это время дядюшка Дэвид, сидевший по другую руку от Элис, спросил вкрадчиво:

– Что ты думаешь, милая, о моей подопечной, Грейс Мобрей?

– Не следует ли мне раньше узнать, что думаете о ней вы, дядя? – лукаво парировала Элис.

– О, понимаю! – отвечал Дэвид Арден, улыбаясь доброй и открытой улыбкой. – Ты отнюдь не наивна, душа моя; ты зришь в корень. Однако, хоть мне и лестно, что в твоих глазах я еще полон романтизма и не утратил вкуса, не волнуйся – тетушкой я тебя не обеспечу. Даю тебе вторую попытку, Элис. Ты нынче склонна все объяснять с матримониальной точки зрения, но таких планов я не строю, можешь быть уверена, а если бы они и были, я бы лучше предоставил героя и героиню самим себе. Тем более что оба столь красивы.

– О ком вы говорите? – спросила Элис, отлично зная, кого имеет в виду дядюшка.

– Я говорю о прелестной барышне по имени Грейс Мобрей и о Вивиане Дарнли, – молвил мистер Арден.

Элис изобразила приятнейшую и весьма игривую улыбку. Поистине, когда женщинам необходимо скрыть спазмы душевной боли, их стойкость не уступит спартанской. То же касается боли телесной – при существенном мотиве, разумеется. Правда, телесный дискомфорт вызывает порой и шумную реакцию, но тут уж дело не в том, что женщина не в силах потерпеть, а в ее извечной жажде сочувствия.

– Полагаю, этот юный плут Вивиан был бы куда как счастлив, – продолжал дядюшка Дэвид. – Насчет юной плутовки я и вполовину не так уверен. Вы, девицы, взбалмошны, капризны, а еще – ты уж не сердись, душенька, – вы непостоянны.

– Что ж, как вы сказали, дядюшка, нам остается только набраться терпения и передать это дело в руки мудреца по имени Время.

Элис подняла глаза и, как ей показалось, едва не скрестила взгляд со взглядом Грейс Мобрей, которая еще секунду назад смотрела ей в лицо. Леди Мэй говорила что-то мистеру Лонгклюзу.

– Человек, который сидит от тебя по другую руку, и есть некто мистер Лонгклюз? – осведомился Дэвид Арден у своей племянницы.

– Да.

– В Сити он знаменитость. Тем страннее, что до сегодняшнего вечера я с ним не пересекался. У него любопытная наружность, ты не находишь?

– Разве только самую малость. А по-вашему, дядя, он выглядит необычно?

– Настолько, что у меня при виде его кровь холодеет, – сказал дядюшка Дэвид, чуть поежился и усмехнулся. – Нет, я серьезно. Он неприятный тип. О чем это говорит с ним леди Мэй? Ах да, конечно: об убийстве в «Салуне». Для столь добродушной особы она не в меру охоча до кровавых подробностей. Ее разум вечно занят не одним, так другим преступлением.

– Мой брат Дик сказал мне, что мистер Лонгклюз держал речь в «Салуне».

– Да, мне об этом известно; по-моему, мистер Лонгклюз ничуть не преувеличивал. Лондон становится все опаснее, а уж убийство француза совершено с неслыханной дерзостью. Сейчас люди сколачивают капиталы несколько быстрее, чем раньше, но много ли проку от денег, если тебе не принадлежит твоя собственная жизнь? Мистер Лонгклюз совершенно прав. На отдельных лондонских улицах еще недавно царил порядок – я сам помню их такими; но сейчас никому, кто имеет в кармане хотя бы пять фунтов, не пройти ни по одной из них без риска быть задушенным.

– Какой кошмар! – выдохнула Элис, а дядюшка Дэвид улыбнулся, позабавленный ее испугом.

– Таково положение вещей, дорогая моя. Однако давай поговорим о чем-нибудь более приятном. Когда, к примеру, ты сделаешь выбор и представишь меня новому племяннику?

– Думаете, я сказала бы хоть кому-то, даже если бы знала сама? – рассмеялась Элис. – Поразительно! Вас, мужчин, послушать, так слабые женские головки забиты исключительно женихами да свадьбами, а между тем вы сами только и думаете что о брачных узах. А если без шуток, дядя, если начистоту, как мы с вами всегда говорим, вот что я вам открою. Во-первых, я ценю свой теперешний статус. Лучше было бы, правда, жить в деревне, чем в городе, но все равно замужество – не для меня. Я не умею распоряжаться.

– Распоряжаться! Насколько я помню, в святых текстах речь идет о повиновении, – заметил дядя Дэвид.

– Вы отлично поняли, что я имею в виду. Я не гожусь вести дом; нрав у меня с ленцой, к сожалению. Притом раз мне изначально не хочется заниматься хозяйством, значит, у меня это и не получится.

– Пустяки; едва появится тот самый человек, ему надо будет лишь пальцем поманить, и вы, мисс Элис, пойдете за ним и как миленькая возьметесь за домашнее хозяйство.

– По-вашему, дядя, мужчине достаточно свистнуть, и женщина помчится к нему, как засидевшийся дома пудель?! Может, вы и правы; только я, кажется, не такое покорное создание. Кстати, если бедняжки женщины только и мечтают, чтобы их покорили, как вы, дядя, объясните свой статус холостяка? Вам бы ничего не стоило осчастливить какую-нибудь страдалицу; почему вы этого не сделали?

– Справедливое возражение! – рассмеялся дядя Дэвид и уже другим тоном, внезапно вспомнив юность, добавил: – Даже когда появляется тот самый мужчина, он далеко не всегда решается подать знак; а еще может вмешаться роковое стечение обстоятельств, а то и смерть; так вот и рушатся карточные домики. Я имел серьезный разговор с Ричардом, Элис. Твой брат надавал мне обещаний, так что, надеюсь, он исправится. У него появились денежные затруднения, и, хуже того, он входит во вкус азартной игры – точнее, уже вошел. Знаю, ты об этом слыхала: я сам тебе говорил; однако уповаю на то, что Ричард не просто сотрясал воздух и сдержит обещания хотя бы ради тебя. Ведь мы с твоим отцом не вечны, и рано или поздно заботиться о тебе придется Ричарду, который, увы, пока даже сам за себя не отвечает. Ах, велик ли толк размышлять о будущем? Нам и в настоящем хватает забот. Бедняжка леди Мэй, похоже, огорчена, – произнес дядя Дэвид с вкрадчивой улыбкой, искоса взглянув на пышнотелую даму. – Вид у нее разнесчастный.

– Разве? Почему бы это?

– Ходят слухи, что леди Мэй не прочь была бы породниться с тобой, Элис.

– Неужели вы намекаете на папу – или на себя самого?

– Боже, нет! Я намекаю на то, что леди Мэй тоскливо без Ричарда.

– Дядя, вы шутите?

– Для нее это не шутка; по-моему, для Ричарда это был бы выход. Старая ссора и не думает утихать – он сам мне сказал; и в этом доме ему нельзя появляться.

– И это ужасная жалость!

– О жалости речь не идет, милая. Твои брат и отец никогда не ладили, и для Дика гораздо лучше, если конфликт не будет разрешен – по крайней мере, на тех условиях, которые предлагает твой отец. Однако, судя по мимике леди Мэй, тебе пора встать из-за стола и увести дам в гостиную, бросив нас, несчастных джентльменов.

– И не совестно вам, дядя, в ваши-то годы! Хотя вы правы.

Минуту спустя дамы уже выплывали из столовой. Вивиан Дарнли придерживал для них двери; почему-то ему не удалось встретиться глазами с Элис – она, проходя мимо него, улыбалась в ответ на болтовню леди Мэй. Зато ясные глаза Грейс задержались на молодом человеке с неоспоримой благосклонностью. Дамы ступили на массивную лестницу; Вивиан все ждал, все глядел на них. Наконец он закрыл дверь и, тяжко вздохнув, снова уселся перед своим бокалом кларету, чуть порушенной гроздью винограда и горсткой цукатов.

– Убийство в Сити, которое вы обсуждали с леди Мэй, внушает серьезные опасения всем, кто, как, допустим, я, время от времени ходит по улицам не с пустыми карманами, – начал Дэвид Арден, обращаясь к мистеру Лонгклюзу.

– Я тоже об этом подумал, едва увидел беднягу мертвым; какой это был добродушный, славный человек! Я ведь и сам мог бы войти в курительную, и это за мной прокрался бы убийца! По чистой случайности смерть не настигла меня в тот вечер! – изрек Лонгклюз.

– Несчастного ограбили, не так ли? – проскрипел сэр Реджинальд; он уже начал утомляться, а потому не стеснялся явить свой вздорный нрав.

– О да, – сказал Дэвид Арден. – Его карманы были пусты.

– А между тем Ларок, его свойственник, заявил, что Леба имел при себе чеки и валюту, – произнес Лонгклюз. – Разумеется, чеки не были предъявлены, а что до валюты, попробуйте-ка отследите ее обращение в таком большом городе, как Лондон. Я лично презентовал бедняге Леба десять фунтов, советуя сделать ставку в игре; не знаю, последовал ли он совету, хотя, вероятнее всего, несчастный решил потратить эти деньги более благопристойным образом. Это были золотые монеты, и грабитель, конечно, мог воспользоваться ими совершенно свободно.

– Вот что я вам скажу, джентльмены: это безобразие, что вы допускаете подобные вещи – вы, которым важна безопасность в столице, – завелся сэр Реджинальд. – Может быть, ваши филантропические убеждения распространяются не слишком широко, но каждый из вас печется как минимум об одном представителе человеческого рода – о себе самом. Знаю, вы не слишком забиваете себе головы неисправностью рычагов, которые работники вертят на ваших мельницах; вас не мучают мысли о взрывающихся паровых котлах, не говоря уже о вредных примесях в продуктах питания, о стрихнине в пиве, о мышьяке в свечах, о красивых зеленых обоях для спален[34], а также о людях, которых раздавил поезд или которые заживо сгорели, обеспечивая его движение. Однако должны же вы, хотя бы из эгоистических соображений, осуждать систему убийств ради бумажников и кошельков – то есть вещей, которые вы постоянно имеете при себе. Ведь здесь противоречие, ибо, как я уже сказал, хоть вам и нет дела до жизней (чужих, конечно), о собственности вы заботитесь, да еще как. Собственность – ваш идол, ей-ей! Вы боготворите деньги – вы им поклоняетесь со всей истовостью, что, опять же, чудовищно и ни с чем не сообразно. Впрочем, я не имел в виду конкретно вас, джентльмены, – добавил сэр Реджинальд, осознав, что, пожалуй, перегибает палку. – К вам это ни в коей мере не относится. Я говорил о людях определенной категории; мы все о них слышали и даже знаем кое-кого лично, и я удивляюсь, как это, обожая деньги и почитая собственность, они допускают осквернение своих карманов и отъем своих кошельков.

Высказавшись с известной резкостью, сэр Реджинальд налил себе кларету, передал графин мистеру Дэвиду Ардену и, прикрыв глаза, настроился не то слушать, не то дремать.

– Город или сельская местность, Ист-Энд или Вест-Энд – мы равно заинтересованы в том, чтобы не подпускать грабителей к нашим карманам, – изрек Дэвид Арден. – Я согласен с мистером Лонгклюзом по всем пунктам его речи относительно нашей полицейской системы, хотя саму речь и не слышал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Ислингтон – ныне престижный район Лондона; во время описываемых событий был пригородом. – Здесь и далее примечания переводчика.

2

Шутливое название северных графств. Королевство Нортумбрия существовало на севере Британии с 655 до 867 г., когда было захвачено викингами.

3

Канский камень – светло-кремовый известняк, добывается на северо-западе Франции неподалеку от города Кан. Из канского камня частично построены Вестминстерское аббатство и Кентерберийский собор.

4

Иниго Джонс (1573–1652) – выдающийся английский архитектор, стоявший у истоков классицизма и неоготического стиля.

5

Кресло-амвон – кресло с очень короткими ножками и высокой спинкой с плоским верхом. Использовалось для совершения молитвы в домашних условиях: на сиденье можно было стать коленями, а на спинку – поместить локти.

6

Эту нелестную характеристику Генри Флуд (1732–1791, ирландский политический деятель времен английского господства) публично получил от Генри Граттана, члена английского парламента, за то, что так же публично обвинил Граттана в продаже родины.

7

Второе общепринятое название – Английская революция. Имеется в виду процесс перехода Англии от монархии к республике, закончившийся смертью Оливера Кромвеля и реставрацией королевской власти. События имели место в период с 1639 по 1660 г.

8

Мифический Геракл, еще будучи младенцем, задушил двух змей, которых подослала к нему ревнивая Гера, чем спас себя и своего брата-близнеца.

9

Энрико Дандоло (1107–1205) – знатный венецианец, посол от Венецианской республики в Константинополь, где его коварно лишили зрения. Избран 41-м дожем уже в преклонном возрасте. В 1202 г. сумел перенаправить крестоносцев в Далмацию, где они взяли город Задар, а позднее, в 1204 г., – в Константинополь, который также был захвачен и превращен в столицу Латинской империи (на землях бывшей Византийской империи).

10

Гай Уорикский – рыцарь, персонаж легенды, популярной в Англии и Франции в XIII–XVI вв.

11

Вино открывает душу (лат.).

12