скачать книгу бесплатно
В разговор влез Чепик, прохрипел:
– Только террором можно добиться перемен в таком рабском государстве, как Россия.
Сипягин вздрогнул, отрицательно покачал головой:
– Терроризм бессилен, если у революционеров нет средств низвергнуть правительство. Терроризм излишен, если эти средства есть. Но он крайне вреден в нравственном отношении, ибо внушает обществу мысль о доступности убийства, о том, что человеческая жизнь ничего не стоит. Своей волей лишая человека жизни, убийца идет против воли Бога, становится как бы его врагом. Почитайте записки бывшего террориста Льва Тихомирова, который прозрел и теперь проклинает революцию.
Женечка поняла, что пора переменить тему разговора. Она обратилась к Сипягину:
– Дмитрий Сергеевич, это правду газеты пишут, что у Льва Толстого опасная для жизни болезнь?
Сипягин согласился:
– Да, мне докладывали, что у Толстого желчнокаменная болезнь в тяжелой форме. Кстати, я уже подписал директиву о принятии мер по охране порядка, это на случай смерти великого старца. – Сипягин отправился вслед за Плеве, который подошел к дальнему окну и оперся на широкий мраморный подоконник.
Смешение народов
Возле Плеве стояла старая княгиня Гагарина, которую разорил покойный муж-картежник. Гагарина была одета в бархатное старомодное платье, и даже бриллиантовое колье, висевшее на морщинистой шее, не придавало ей элегантности. Она по-французски вполголоса обратилась к Плеве:
– Вячеслав Константинович, я удивляюсь нынешним временам. Кого только теперь не приглашают на светские рауты!
Плеве согласился:
– Да, публика здесь разная…
Гагарина плохо слышала. Прикрывая веером отсутствие зубов, переспросила:
– Как вы сказали? Заразные? Конечно, нынче всяких хватает. – Саркастически прошамкала: – Хозяйка, кажется, хотела собрать сюда всех жидов Привислянского края.
Плеве добродушно улыбнулся:
– Женечка еще молода, а кто смолоду не чудил, тот в старости мудрости не находил.
– Уж это обязательно, жидов теперь много расплодилось!
К Гагариной приблизился Сипягин, с галантной непринужденностью взял ее руку, поцеловал, спросил о здоровье и, не слушая ответа, пробасил, по-французски обращаясь к Плеве:
– Ну-с, сударь, вам все это не кажется ли забавным? Смешение народов и рас…
Плеве глубокомысленно покачал головой и тоже по-французски отвечал:
– Но это, должно быть, и впрямь веление времени: в одной компании бывший ссыльный и министр МВД, социалисты и дядя государя Константин…
Слово «социалисты» в его устах прозвучало как ругательное.
Сипягин подумал: «Только важное дело меня заставило сюда прийти, иначе моей бы ноги здесь не было! Другой раз Женечка меня не затащит. Впрочем, говорят, у нее отличный итальянский повар, может, хоть ужин скрасит вечер», – и добавил, вновь переходя на русский язык:
– Впрочем, Петр Великий на свои пирушки тоже собирал людей разных чинов, но империя от этого не рухнула.
Гагарина с комической миной произнесла:
– Как бы в гардеробе наши меховые шубы не пропали.
Сипягин вежливо улыбнулся. Струнный квартет, приглашенный из Большого театра, заиграл музыку Брамса. Гагарина вздохнула:
– Нынче и впрямь время странное. Меня ведь родная племянница, прощелыга, отравить хотела. – Перекрестилась. – Не зря Иван Яковлевич[1 - И.Я. Корейша, знаменитый московский юродивый, обретавшийся в середине XIX в. в «безумном доме» и похороненный на Черкизовском кладбище. Могила сохраняется. Корейша поминается в произведениях Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, И.Ф. Горбунова и др.], человек божий, предсказывал конец света в одна тысяча девятисотом году.
Сипягин возразил:
– Не уверен, княгиня, что конец света подошел, но что странные времена настали – это совершенно точно. А главное, нас, русских, хлебом не корми, но только позволь поспорить о политике. Тут у нас все знатоки…
К министру, сладко улыбаясь, подплыла неказистая Ольга Книппер. Хорошо поставленным голосом она обратилась к Сипягину:
– Дмитрий Сергеевич, это правда, что нынче будут великий князь Константин Романов и певец Шаляпин?
Сипягин был хорошо осведомлен о планах на этот вечер Константина Романова, но не счел нужным докладывать об этом актрисе, которую недолюбливал. Он неопределенно пожал плечами:
– Мне трудно судить о намерениях других, не зная их планов.
Княгиня Гагарина, все время поворачивавшаяся к Сипягину левым ухом, которое лучше слышало, прошамкала:
– Да уж, трудная пошла жизнь… Евреи и социалисты обнаглели.
Несколькими днями раньше…
Сипягин прибыл к Немчиновой по воле случая. И все началось за несколько дней до раута, о котором мы ведем речь.
У Сипягина была в Москве любовница, муж которой считал себя поэтом. Любовница умоляла Сипягина помочь мужу. Тот жаждал стать почетным членом Российской академии наук, а президентом академии был Константин Романов. Сипягин скрепя сердце обещал обратиться с этой просьбой к великому князю.
Так счастливо случилось, что великий князь, которого близкие называли кратко К. Р. (именно так он подписывал свои сочинения), находился в Москве. Князь Феликс Юсупов, человек ума малого, но титулованный и богатый, с восемьдесят шестого года адъютант великого князя Сергея Александровича, якобы по старой памяти приехал навестить Сипягина в его московской квартире. Но у этого визита тоже была причина: супруга Юсупова Зинаида Николаевна хотела просить Сипягина о смягчении наказания сыну няньки Юсуповых. Этот сын что-то натворил в деревне, и его теперь должны были судить.
Сипягин тут же позвонил по телефону своему дежурному офицеру и приказал в трехдневный срок сообщить ему суть заведенного дела, и если есть возможность, то и прекратить дело вовсе (что и было сделано).
Юсупов благодарил и, прощаясь, сказал:
– Приезжайте, Дмитрий Сергеевич, к нам в гости, в Архангельское. По субботам у меня игра.
– Но у вас, князь, есть нечто более заманчивое – великолепная итальянская опера!
– Да, голоса нынче ах какие подобрались! – с удовольствием откликнулся Юсупов. – Костюмера из Франции выписал. В среду ставим «Севильского цирюльника», буду рад видеть вас. Обещали быть Сергей Александрович с супругой Елизаветой Федоровной, его адъютант генерал Джунковский, молодой граф Аполлинарий Соколов – скандалист и задира, но весьма милый молодой человек. В эту субботу обещал непременно быть К. Р.
– К. Р.? – переспросил Сипягин. – Прекрасно! Обязательно буду!
* * *
Сипягин в Архангельское приехал под вечер. Величественный столетний сосновый лес стыл в остром морозном воздухе. Снежный наст искрился мириадами бриллиантов под косыми лучами заходящего солнца.
Сипягин сладко зажмурился, не выдержал, сдернул шапку.
– Ах, Господи, красота мира Твоего объемлет душу мою! – И на глазах пожилого чувствительного человека блеснула слеза.
Во дворце Юсуповых и впрямь собиралась теплая компания. Слегка перекусив и выпив по рюмке-другой, отправились в театр, где слушали фрагменты из «Севильского цирюльника».
К. Р. не появлялся.
Потом вдвоем с Юсуповым пошли гулять по заснеженному парку.
Высоко стояла полная луна, вокруг нее сказочной красотой светилось млечно-туманное кольцо. На ее лик белесой мутью быстро наплывали облака, в бездонной вышине мешались с чем-то могильно-черным и исчезали в безбрежном ночном пространстве. Холодные льдинки далеких звезд загадочно глядели из черной провальной неизведанности. Юсупов сказал:
– В этом парке любил гулять нынешний государь. После коронации и несчастных событий на Ходынском поле Ники с Александрой Федоровной пробыли у меня в Архангельском ровно три недели. Они часами бродили в сосновом лесу и по лугам, спускались к Москве-реке. Государь, покидая Архангельское, пожал мне руку и сказал: «Радость сердечная – попасть в это хорошее тихое место! Мы душой отошли тут».
Рванул студеный ветер. Закачались верхушки старых деревьев, с них посыпался снег. Набежали черные облака, полностью закрыли луну. Юсупов поежился и сказал:
– Однако морозит. Пойдемте в тепло! Может, К. Р. приехал?
И они вернулись во дворец, сиявший мрамором, бронзой, хранивший тот непередаваемый запах, который десятилетиями сохраняется лишь в богатых домах. Пылал камин, на нем весело раскачивали маятником громадные малахитовые часы, отделанные золоченой бронзой. На стенах висели шпалеры и громадных размеров ранние голландцы.
Великий князь еще не приезжал.
Затем ужинали, немного играли в вист. Сипягин досадовал, что понапрасну потерял время, и в начале двенадцатого раскланялся, спустился в мозаичный вестибюль. Он уже надел шубу, как прикатил Константин Романов. Он раскраснелся от мороза, был оживлен и любезен. Сипягин сказал:
– Константин Константинович, у меня к вам небольшое дело по Академии наук, и мне очень хотелось бы разрешить его. Когда можно вас навестить?
К. Р. сразу помрачнел – он не любил просителей, – но тут же с привычной светскостью скрыл досаду, любезно улыбнулся:
– А! Я очень рад услужить вам, Дмитрий Сергеевич. – Еще на миг задумался и решительно сказал: – Если дело небольшое, то, может, сейчас и решим?
Сипягин уже набрал в легкие воздуху, чтобы кратко и задушевно изложить суть дела, но в этот момент на лестнице раздался высокий голос Феликса Юсупова, торопливо спускавшегося к гостю:
– Боже мой, какое счастье! Здравствуй, Костя…
К. Р. выразительно посмотрел на Сипягина, как бы говоря: «Вот видите, словом нельзя перекинуться!» Вдруг остроумная мысль пришла ему. Сказал:
– А вы, Дмитрий Сергеевич, завтра у красавицы Немчиновой на Остоженке будете?
– У меня, ваше высочество, нет приглашения!
К. Р. решительно заверил:
– Это пустяк. Завтра будет!
– Тогда уж и моему товарищу Плеве необходимо прислать.
– Обязательно! Там все и решим. – Великий князь протянул большую сухую ладонь и сразу переключил внимание на Юсупова, сыпля какими-то шутками.
Сипягин вышел во двор, сел в сани, которые нынче предпочел карете. Кучер заботливо укутал министра меховой шкурой. Над головой раскинулся беспредельный шатер ночного неба, усыпанный мириадами далеких холодных льдинок, посылающих загадочный свет на грешную и прекрасную землю.
Сани заскрипели по насту, сытые, застоявшиеся лошади понеслись как бешеные.
…На другой день, разбирая утреннюю корреспонденцию, Сипягин увидел небольшой конверт с золотым вензелем «ЕН». Это было приглашение Немчиновой. Так министр попал на курьезный вечер, о котором наш рассказ.
Отвлеченный вопрос
Ужин не начинали, ибо ждали великого князя Константина Романова. Говорили, что он нынче отправился на спектакль в Малый театр, где у него абонирована ложа. Вместе с ним поехал молодой красавец, дуэлянт и дебошир граф Аполлинарий Соколов.
Так что в ожидании призыва к закуске гости разбились на несколько кружков и оживленно беседовали. Негромко, среди своих, сплетничали о том, что К. Р., согласно молве, крутит роман с хозяйкой сегодняшнего вечера – Женечкой Немчиновой. Больше того: с этой же Женечкой уже второй месяц длятся амурные отношения и молодого графа-красавца Соколова. В Москве ничего не скроешь!
У социалистов составился свой кружок. К ним подошел энергичный, весь как на пружинах, Плеве и обратился почему-то к Азефу, возможно, потому, что тот был на полголовы выше своих товарищей.
– Признаюсь, я плохо разбираюсь в революционных программах. Скажите… – Плеве покрутил пальцами.
Азеф подсказал:
– Меня зовут Иван Николаевич.
– Гм, Иван Николаевич, вы можете ответить мне на отвлеченный вопрос? Предположим на мгновение, что ваши друзья-социалисты пришли к власти. И что они сделали бы в первую очередь?
Вокруг стали собираться гости, с интересом прислушиваясь к разговору товарища министра с какими-то разночинцами. Азеф откашлялся и нравоучительно начал:
– Беда вся в том, что верхи, – ткнул пальцем куда-то в сторону хрустальной люстры, – совершенно не знают жизни народа. А раз не знают, так и не могут управлять этим народом. Чтобы исправить положение, я создал бы наблюдательный совет из самых простых людей всех сословий. И эти люди диктовали бы законы верховному правителю.
Плеве скептически улыбнулся:
– Это несбыточная фантазия. Попав во власть, эти «простые люди» быстро потеряли бы связь с теми социальными кругами, откуда вышли. И началось бы то же самое… И землю можно поделить справедливо.
Подошедший Сипягин поддержал:
– О чем, господа, вы спорите? Земли у нас, слава богу, сколько угодно. В Сибири на десятки верст – ни хаты, ни огонька в окошке. А все жмутся к столицам, а многие из мужиков вообще норовят сбежать от земли в города, чтобы там жить при фабриках, порой в неприглядных условиях.
– А почему так? – спросила Женечка. – В деревне и воздух здоровый, и молоко парное. Живи с семьей в собственном домике, наслаждайся…
– А потому, – отвечал Сипягин, – что крестьянский труд тяжелый, а в городе – трактиры, ипподромы, дома терпимости, всякие увеселения, вот пейзане и предпочитают нездоровую городскую жизнь этому самому крестьянскому труду, тяжелому, но полезному для души и тела.
Чепик затрясся хриплым смехом:
– Хе-хе, а что же, извиняйте, вы сами не крестьянствуете, хотя бы в роли, скажем, агронома?
– Но я городской житель, и у меня нет навыков крестьянской или помещичьей жизни в деревне.
Плеве взял под локоть министра, желая закончить неприлично жаркий спор. Миролюбивым тоном произнес:
– Надо, господа, знать статистику. Нынче крестьянам в России принадлежит почти восемьдесят процентов обрабатываемых земель. Вы поняли меня? Во-семь-десят! А все разговоры, которые, извините, ведут социалисты и всякого рода ниспровергатели, – ложь, чтобы баламутить общество. Ложь – это оружие революционеров.
Азеф горячо возразил:
– Простите, господин Плеве, вы считаете, что революционеры, как вы изволили выразиться, лишь общество баламутят? А ради чего эти святые жертвы? – Он говорил, все более одушевляясь. – Вспомним имена прекрасных юношей и девушек – Фроленко, Валериана Осинского, братьев Ивичевых, Брандтнера, Игнатия Гринивецкого, Веру Фигнер, Желябова! Эти герои гнили в сырых камерах, поднимались на эшафот с гордо поднятой головой. Для чего, а? Вот, вы молчите, вам нечего ответить. А я скажу: они жертвовали своей жизнью не ради денег или славы – ради всеобщего счастья на земле, ради равноправия.
Плеве удивленно округлил глаза.