скачать книгу бесплатно
Любовь нечаянно нагрянет
Сладкое тело
Дармштадт, столица герцогства Гессен-Дармштадтского, утонул в весеннем буйстве зелени виноградников, гор и холмов, поросших лесом и кустарником. Порой пролетал теплый, напитанный солнцем ветерок, и тогда особенно остро чувствовался запах молодой клейкой листвы.
На вершине горы, на Луизенплац, напротив памятника герцогу Людвигу, в маленьком чистеньком домике с островерхой крышей, покрытой красной черепицей, весной девяносто пятого года жил дворянин и пылкий революционер по фамилии Петерс.
Как сучки и кобели во время течки ищут встречи, так смутьянов и террористов всегда тянет друг к другу. В исторический для Азефа день 22 апреля упомянутый Петерс собрал у себя сообщников. Много пили виноградного вина, громко спорили по любому поводу и вообще радовались жизни.
Серьезными оставались лишь супруги Житловские. Они были людьми с большими амбициями, потому как дело сделали: сбили в кучку десяток-полтора единомышленников и кучку эту назвали партией – «Союз русских социалистов-революционеров за границей».
Хаим Житловский был в кружке старшим по возрасту и по ученому званию. Он родился в шестьдесят третьем году в Витебске и окончил Бернский университет со степенью доктора философии.
Теперь Житловский тянул в свои ряды всех, кто подворачивался под руку, полагая, что из количества образуется качество. Подвернулся и Азеф. Житловский зазвал его на вечеринку к Петерсу, и Азеф, надеясь извлечь из этого знакомства некий капитал, уклоняться не стал.
Никто не знает наперед, где обретет свою любовь. Так случилось и с Азефом. Среди немногочисленных гостей его внимание привлекла невысокого роста девица с густыми рыжеватыми волосами, у висков переходившими в мелкие завитки, веснушками на румяных щеках, с круглой мордашкой, крепкими грудями, округлостями бедер, заливистым смехом и лукавыми изумрудными глазами, то и дело с интересом останавливавшимися на Азефе.
Когда зашла речь о благородной жертвенности тех, кто ступил на тропу революции, почти всегда хранивший молчание Азеф вдруг поднялся с бокалом в руке. Он горою возвышался над столом, заставленным бутылками, фруктами и печеньем. Взглядом он то и дело встречался с рыжей девицей, и речь его была вдохновенна:
– Друзья, вслед за покойным поэтом воскликнем: «Священен наш союз!» По разным причинам сходятся люди. Чиновники объединяются в департаменты, чтобы лучше служить царю и чтобы удобнее было брать взятки. Капиталисты объединяются в картели и синдикаты, чтобы сподручней было сосать кровь из пролетариев. Разбойники сбиваются в шайки, чтобы лучше грабить и убивать на больших дорогах. А наш союз священен потому, что цель мы поставили великую, святую – освобождение народа от преступного самодержавия. Много мук терпели наши деды, начиная с декабристов. Их, передовых людей, вешали, расстреливали, гноили в тюрьмах… – Подумал и для образности добавил: – Подвешивали на дыбе и коптили на огне. Возможно, и нас теперь ожидают эти ужасные муки, но каждый из нас готов твердой поступью идти на плаху во имя равенства, свободы и братства.
Присутствующие, в едином порыве восторга, захлопали в ладоши. Рыжая девица даже крикнула:
– Это прекрасно!
Азеф с еще большим напряжением в голосе возглашал:
– Мы продолжим то великое, что создано блестящими умами наших великих предшественников – Герценом, Чернышевским, Добролюбовым, Лавровым, Михайловским и остальными. Выпьем за всех, кто презрел личное благо во имя общего счастья! Ура, товарищи!
– Ура! Ура! – отозвались гости.
Все выпили, Азеф в очередной раз бросил взгляд на рыжую девицу, и – боже! – впервые за двадцать пять лет жизни этот некрасивый человек увидал направленный на него взгляд, полный лучистого восторга, полный любви.
В груди все всколыхнулось: «Боже, как она прекрасна! А сколько в улыбке жажды телесного наслаждения… Все отдам за обладание ее сладким телом!»
Признание в чувствах
Спустя несколько минут они вышли вместе в сад, уселись на дальнюю скамейку. Они прижимались друг к другу плечами и оживленно болтали. Выяснилось, что девушку зовут Любовь Григорьевна Менкина. Хотя Люба не бедна – ее папа владелец хорошего магазина писчебумажных принадлежностей в Могилеве, – она служит портнихой в мастерской – чтобы быть ближе к пролетариату. Теперь, послушав речь Азефа, она твердо решила стать революционеркой.
Азеф отправился провожать Любу. Они болтали не умолкая. Они бродили под каменными аркадами, гуляли возле украшенных старинными фигурами фонтанов, стыли от любовного восторга на мосту через горную речушку, грозно шумевшую в темноте.
Азеф вдруг привлек к себе Любу и поцеловал ее в щеку. Она не рассердилась. Она безумным взглядом заглянула в его глаза и, словно выбирая судьбу, притянула его к себе и надолго впилась в него жадными губами. Затем решительно сказала:
– Вы, товарищ Азеф, кажетесь мне замечательным революционером, который ставит для себя те же цели и задачи, что и я: свержение проклятого царизма в России. Вы позволяете мне, товарищ, быть полностью откровенной?
– Конечно, Любовь Григорьевна! Скажите мне всю правду…
– Товарищ Азеф, я слыхала о вас разное. Супруги Житловские считают вас человеком острого ума, исключительной честности и испытывают к вам беспредельное доверие. Но, не скрою, есть и другие мнения. Недоброжелатели и завистники называют вас злым на язык, а другие вас подозревают, не обижайтесь, в доносительстве. Теперь ясно вижу: вы, Евно, человек кристальный! – Протянула Азефу маленькую крепкую руку с короткими ногтями.
У Азефа, по склонности к анализу, мелькнула мысль: «Грызет ногти, неврастеничка! Но чертовски аппетитна, возбуждает».
Люба решительным тоном добавила:
– Давайте дружить! Вы мне очень нравитесь, товарищ Азеф!
Это прозвучало как «давайте спать вместе!». Азеф первый раз в жизни влюбился (публичная Анхен не в счет). Ночь они провели вместе в гостиничном номере Азефа.
Первый сигнал
Признание Любы, что некоторые из сподвижников считают его доносчиком, встревожило Азефа. Еще лежа в постели и с вожделенным любопытством поглаживая ее чуть полноватое тело, стал осторожно выведывать:
– Кто именно и что именно говорит?
Люба, положив голову на его плечо, охотно поведала:
– Клевету распространяет Петерс. Он получил письмо из Ростова. Ваши бывшие товарищи утверждают: аресты местной революционной молодежи произведены исключительно по доносу Азефа.
Азеф закусил губу. Он подумал: «Ну, тупоумные головы из полиции! Что же они делают со мной? Ведь эти „товарищи“ могут мне глотку перерезать, ума у них хватит!» Стараясь быть как можно спокойнее, произнес:
– Ну а доводы, какие доводы у этого Петерса? И если я предатель, зачем он пригласил меня к себе?
– Я, мой друг, не умею объяснить ни слова Петерса, ни его поступки. Я вам скажу нечто, если вы поклянетесь об этом, – она прижала пальчик к губам, – ни гугу.
Азеф стукнул кулаком в грудь:
– Клянусь, Люба!
– Петерс на прошлой неделе в присутствии Житловского предлагал совершить над вами, Евно, революционный суд: зазвать в горы и столкнуть в пропасть, а потом заявить в полицию: «Наш товарищ сам упал, боже, какой несчастный случай!» Мы с Житловским возражали: «У нас нет доказательств предательства Азефа! Если по первому подозрению толкать людей в пропасть, так и революцию делать будет некому!» Однако Петерс повторял: «Аресты в Ростове произведены на основании доноса из-за границы!»
Азеф нашелся, рассмеялся:
– Если б Создатель жил на земле, люди выбили б ему все окна. – Это была еврейская поговорка. – Хорошо, что у меня нет своего дома с окнами.
Люба прижалась к Азефу:
– Ах, как я счастлива с вами!
Азеф решил: надо самому быть умнее и сообщать полицейским ищейкам только такие сведения, которые они при всем своем разгильдяйстве не сумеют использовать своему сотруднику во вред. Деньги, конечно, это всегда хорошо, но молодая жизнь гораздо лучше.
* * *
С того дня свои сообщения Азеф тщательно обдумывал. Словно шахматист хитрую комбинацию, он просчитывал дальнейшие ходы – свои и полиции. Порой его манипуляции напоминали действия шустрого человечка, ловко бегающего между дождевых струек и остающегося сухим под проливным дождем.
Но страх разоблачения, появившийся после первого доноса, навсегда поселился в сердце этого человека. И даже столь необходимые пятьдесят рублей, ежемесячно поступавшие из Департамента полиции, и еще столько же к православной Пасхе, не заглушали тревогу.
К счастью для Азефа, расследованием невыгодных для него слухов никто серьезно не занимался. К тому же соратники постоянно менялись. Одни бросали учебу и уезжали, другие оканчивали политех и тоже отбывали восвояси.
Прибывали новички, становились на казавшийся им романтическим путь революционеров и с восторгом слушали речи старших товарищей, проникнутые пафосом борьбы против загнившего царизма. Азеф предпочитал отмалчиваться.
Он времени не терял: изучал электротехнику, русский язык и литературу, философию, историю. Поразительно быстро он научился грамотно писать и полностью избавился от местечкового произношения.
Душа общества
Однажды случилась новая крупная неприятность, которая могла бы сломать не только карьеру, но и жизнь Азефа.
В Карлсруэ появился новенький студент-украинец, ему было семнадцать лет, а его фамилия была Коробочкин. Он был сытенький, чистенький, ровненький, с румяной мордашкой и глазами, сиявшими наивностью и молодым счастьем.
У него были хорошие рекомендации от социалистов Киева и Харькова. По этой серьезной причине новичок был приглашен в пивнушку. Когда Коробочкин явился туда, студиозусы гуляли уже вовсю.
Малость захмелевшие товарищи приняли его тепло, всем хотелось знать свежие новости с родины. Все желали новичка посадить к себе поближе, налили шнапса. Юделевич обнял гостя:
– Познакомьтесь, это Люба Менкина, а это, рядом, ее друг и душа общества Евно Азеф.
Азеф, добродушно улыбаясь, поднялся со стула.
Коробочкин, словно увидал прокаженного, отпрянул:
– Евно Азеф?
У Азефа внутри все похолодело. Меерович с удивлением спросил:
– А почему это вас удивило?
Азеф, стараясь скрыть волнение, улыбнулся:
– Моя слава так велика? – и протянул Коробочкину руку. Пухлая ладонь осталась висеть в воздухе.
Коробочкин сжал губы, подбоченился и вдруг нервным срывающимся голосом крикнул:
– Товарищи студенты! Знаете ли вы, что этот самый Азеф, – ткнул пальцем тому чуть не в глаз, – гнусный предатель? Именно он донес на группу социалистов в Ростове-на-Дону, именно он регулярно извещает Департамент полиции обо всем, что у вас происходит. Например, о том, что вы месяца два назад читали Кропоткина и Бакунина. Было это или, может, нет?
Все, крайне озадаченные, закивали согласно головами:
– Это было! Но откуда такие сведения у вас?
Коробочкин гневно продолжал:
– Вы думаете, что Азеф – друг? Вы ошибаетесь! Это законченный негодяй, потому что он фискал. Он ведет себя в высшей степени непорядочно!
Наступила тяжелая тишина. Азеф нервно сглотнул, прохрипел что-то невнятное, зато Меерович стальным тоном повторил:
– Сударь, я интересуюсь знать: откуда у вас такие сведения? Назовите источник, или вам придется отвечать за клевету.
Коробочкин сквозь нервические слезы выдавил:
– Простите, но я не могу вам сказать… Я дал слово… Но это сообщил очень осведомленный человек, это правда – Азеф доносчик. – Обличитель очень волновался и, видимо, по этой причине стал грызть ногти.
Теперь все вопросительно глядели на Азефа. И он сказал:
– Молодой человек, здесь принято грызть гранит науки, а не ногти!
После секундной паузы молодые революционеры разразились громовым хохотом, который, едва начав стихать, вдруг возобновлялся с новой силой. Меерович, держась за живот, едва не катался по полу:
– Ох, умру от смеха! Приехал сюда грызть ногти! Уф!..
Люба Менкина не смеялась, она презрительно смотрела на Коробочкина:
– Хорош гусь, оболгал, а доказать не желает! Так что это значит – ваши обвинения?
Азеф весело ответил:
– А это значит то, что этот славный господин связан с охранкой, имеет там друзей. И много, Коробочкин, вам там платят?
Коробочкин не обращал внимания на Азефа. Он, несколько успокоившись, произнес, глядя на Мееровича:
– И все же вы должны, товарищи, мне поверить! Мне сказал очень надежный человек, он хоть и полицейский, но сочувствует революции.
Люба прокурорским тоном крикнула:
– Фамилию полицейского назови!
Коробочкин вздохнул:
– Простите, назвать его не могу… Я дал слово.
Меерович, презрительно глядя на обличителя, сурово сдвинул брови:
– Последний раз спрашиваю: ничем свое обвинение подтвердить не можете? Евно Азеф – лучший среди нас, убежденный социалист. И сведения, которыми вы здесь оперируете, могут исходить только от охранки – с провокационной целью, чтобы в наших рядах посеять смуту. Приемчик старый!
Обличитель отрицательно помотал головой:
– Товарищи, я сказал правду! Придет день, и вы станете жалеть, что меня не слушали…
Юделевич указал на дверь:
– Как раз мы вас слушали. И заявляем: вы оболгали святого человека. Уйдите, клеветник! Мы не желаем общаться с агентами охранки!
Люба посоветовала:
– Грызите ногти в другом месте!
И вся компания опять весело загоготала.
Коробочкин положил на стол деньги за шнапс и пиво, к которым не успел притронуться, и безропотно направился к дверям. Теперь все глядели на Азефа, кто сочувственно, кто вопросительно. Азеф успел обрести внутреннее равновесие и вдруг вслед уходящему обличителю запел:
– Гадина, гадина! Сколько тебе дадено?
Общий хор подхватил, несколько раз повторил эти уничижительные слова. Так наивный обличитель был с позором изгнан из дружных рядов революционеров. Всякая правда должна быть своевременна, как снег зимой, а жара летом.
