Встреча на перекрёстке миров

– Думаю, у нее были на это причины, – мягко возразил знакомый голос.

Он взглянул на зеркало, сквозь которое проступили очертания женского лица, обрамленного вьющимися прядями. Округлые щечки, забавная курносость и впалые очертания широко посаженных глаз, которые когда-то затягивали цветом потянутой трясиной водной глади. Вот и все, что сейчас оставалось в зеркале от некогда живой веснушчатой и такой удивительной девушки.

– Спигель…

Каждый раз Чудовищу было больно видеть ее, заточенную и лишенную возможности двигаться. Даже когда она его простила за все, что он натворил много лет назад, Виктор чувствовал себя виновным за каждое мгновение, проведенное Спигель внутри зеркала.

– Ты напугал ее, конечно, она сбежала. Не вини ее. Не думаю, что раньше она сталкивалась с кем-либо, похожим на нас, – немного помолчав и поняв, что Чудовище не возражает, Спигель продолжила: – Тебе нужно быть терпеливее. Эрика сейчас напугана, она в отчаянии и страхе. Ты же понимаешь, какой это удар? Быть изнасилованной даже хуже, чем быть убитой. Во втором случае тебе хотя бы уже все равно.

Чудовище остановил ее взмахом руки и вслушался в шаги в параллельном крыле. Похоже, Эрика в сопровождении слуг покинула ванную и скрылась в своей комнате. Он невольно сжал кулаки, пронзив когтями кожу. Он уже давно не чувствовал боли. Он уже давно не чувствовал ничего, кроме тоски и обреченности. Изредка забредавшие путники не задерживались здесь дольше, чем на пару дней. И они не видели его, а он наблюдал издалека. Потом они уходили. Все уходили, как и девчонка ушла этим утром. И она единственная, кто вернулся. Еще когда он впервые увидел ее, Эрика пробудила в нем любопытство. Первая из людей за последние годы, кто увидела его лицо, да и он давно не видел девушек – в особняк забредали лишь мужчины и старики. Пробудила негодование. Она ударила его! Это ошеломило настолько, что сначала Чудовище не знал, что делать. И тогда в нем проснулось желание заставить ее подчиниться. Он видел возмущение в ее глазах, когда приказал ей быть служанкой. И видел в них же страх, когда запретил прикасаться к музыкальным инструментам.

– Она знает, почему ты оказался здесь, да еще и в таком виде, – словно читая его мысли, отозвалась Спигель, прерывая длительное молчание. И тут же оборвала его злобный взгляд: – Рано или поздно, она все равно узнала бы. Смирись с этим и постарайся не пугать ее все время. Не притворяйся хуже, чем ты есть на самом деле. Ты уже не тот, кем был раньше, я же знаю. Но тебе нужно больше общаться с людьми.

– Я общаюсь с тобой.

– Этого недостаточно.

Он не знал, сколько времени провел, сидя в кресле и размышляя о том, что может сделать для Эрики, чтобы при этом не напугать ее. Выходило слабо. Он уже давно разучился общаться, и, если бы не слуги – в особенности, Спигель, – совсем бы утратил дар речи и превратился в животное. Это и произойдет, если он не наладит отношения с людьми. Один человек для начала подойдет – пусть это и странная девчонка.

Вряд ли она сейчас будет рада его компании. Но ей наверняка нужно с кем-то поговорить. Чудовище искоса глянуло на зеркало. Спигель всегда была хорошим собеседником, может, стоит отнести ее в спальню Эрики? Заодно Спигель могла бы присмотреть за ней – мало ли, что та удумает.

Стоя перед дверью в спальню Эрики, он вслушивался. Стоф пела колыбельную, которую с детства пела ей Спигель. А та, в свою очередь, разучила ее еще с матерью Виктора. И долгими зимними вечерами, когда Лорен Крейн уже не стало, Спигель напевала этот незатейливый мотив, сидя у камина и штопая рубашки. Виктор невольно заслушался и очнулся лишь тогда, когда дверь приоткрылась и в щель скользнула Стоф. Испуганно охнув, она послушно удалилась на кухню, как ей и приказал хозяин. А он открыл дверь и вкатил тяжелое зеркало на колесиках. Никогда раньше Спигель не покидала его комнату, так что пришлось повозиться, чтобы сдвинуть ее с места, ведь в отличие от других слуг она не была зеркалом, а была лишь заточена в него, и не могла передвигаться самостоятельно.

Оставив Спигель около шкафа, Чудовище, стараясь не шуметь, приблизился к кровати. К ее ножке все еще была привязана веревка из простыней. Еда на тележке рядом осталась нетронутой, но Эрика спала, измученная страхом и слезами. Невольно его взгляд скользнул по спящей, проверяя, насколько она была ранена. Лоб перевязан, губа уже не кровоточила, но была припухшей, как и щека. Под одним глазом заливалась синева, и невольно Чудовище снова почувствовал злость. Еще вчера она была одной из самых прекрасных девушек, которых он встречал в своей жизни, а сейчас была изувечена теми уродами.

Во сне Эрика перевернулась, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Мокрые темные волосы соскользнули с плеча и шеи, приоткрывая бледную кожу, на которой виднелись синяки и ссадины, обработанные какой-то мазью, судя по резкому запаху, приготовленной из лечебных трав, и от этого казались еще темнее в полумраке. На секунду остановившись на припухших от слез глазах и убедившись, что Эрика спит, он осторожно склонился над ней, чтобы поправить одеяло.

Какой же чертовски беззащитной и маленькой казалась она сейчас во всей этой куче одеял на огромной кровати. Хотя щека еще помнила ту сильную пощечину, которую она отвесила ему при первой встрече. Исцарапанные руки с поломанными ногтями, синяки на щиколотках, едва видневшихся из-под длинной ночной рубашки, ступни, обмотанные широкими листьями, чтобы остановить кровь, – все это свидетельствовало о том, каких усилий стоило ей вырваться из лап насильников.

Вспоминая, какими габаритами обладали те парни, он вновь поразился тому, сколько силы таится в этом слабом на первый взгляд теле. Эрика удивляла и восхищала. «Что?» – поймал себя на этой мысли Виктор и замер. Последнее явно было лишним, но почему-то он чувствовал некое уважение к ней, сумевшей победить трех мужланов, обладающих грубой силой, с помощью которой наверняка всегда брали то, что хотели. И он не хотел думать о том, как после этого они поступали с другими, не сумевшими дать отпор.

Осторожно Чудовище накинул одеяло и опустился на кресло подле кровати, задумчиво разглядывая спящую девушку. И вновь, видя ее шрамы и синяки, чувствовал вину. Почему? Откуда взялось это чертово чувство? Он не должен был испытывать его. Эрика сбежала потому, что он напугал ее. Но он всегда пугал путников. Возможно, если бы он отнесся к ней более мягко, она бы не сбежала, и всего этого не произошло. Чудовище пытался убедить себя, что это так, но все равно откуда-то из глубины души и памяти всплывали обрывочные воспоминания о тех днях, когда он чувствовал такую же вину…

Пронзительные темно-синие глаза пристально смотрели на него, и он вздрогнул, осознав, что Эрика уже не спит. Как давно? Он не знал, сколько просидел подле ее кровати, но она уже проснулась. Чудовище ожидал увидеть в ее взгляде что угодно – злость, ненависть, отчаяние, страх, но она смотрела лишь с глубокой тоской и усталостью, или же ему так показалось. Как давно он пытался догадаться о чувствах человека лишь по глазам? В них всегда был страх. Но сейчас в глазах Эрики его не было.

– Если хочешь что-то сказать, говори, – он старался, чтобы голос звучал беспристрастно, но было тяжело контролировать возникшее откуда-то желание говорить мягче.

Ей было сложно начать, но Чудовище не торопил, давая время собраться с мыслями. И когда Эрика, наконец, заговорила, ее измученный голос постоянно срывался на шепот.

– Спасибо, – одного этого слова было достаточно, чтобы Чудовище почувствовал себя неловко. Разве была его заслуга в спасении? Она сама сумела дать им отпор. – Я благодарна, что ты… Не злишься. Хотя мог бы, ведь я ослушалась тебя и сбежала из твоего дома.

Молча, он продолжал наблюдать, как Эрика пытается сказать что-то. Слова явно давались ей с трудом, она нервно теребила край одеяла, тяжело вздыхала и морщилась от боли в той или иной части тела. «У нее же не сломаны ребра?» – вдруг обеспокоенно подумал он и тут же себя одернул. Долгие годы жизни в одиночестве вдруг выливались желанием позаботиться о девушке, которую он знал всего пару дней. И это его напрягало – любое новое чувство, появлявшееся в душе, заставляло его испытывать дискомфорт и тревогу.

– Я не знаю, как сказать тебе это… Мне известно, почему ты оказался здесь, – эти слова, прозвучавшие из ее уст, заставили Чудовище напрячь все мышцы лица, чтобы не выдать ни малейшего признака обеспокоенности. – Я хочу сказать, что… Не могу винить тебя или судить. Я имею в виду… Я же не знаю, что произошло тогда и почему ты сделал… то, что сделал. Я боялась тебя – это правда. Но ты спас мне жизнь. И я вдруг подумала, что если бы ты хотел убить меня, то уже сделал бы это.

Почему-то ее рассуждения вызвали усмешку, которой Чудовище не смог сдержать, чем явно удивил Эрику. Непонимающе она смотрела на него, а он лишь пожал плечами. Разве не мог бы он пытать ее, наслаждаясь чужими страданиями? Она не допускала мысли об этом? Какая наивность.

– Не думай, что я наивная, – вдруг резко добавила Эрика, и он понял, что произнес последнюю фразу вслух. Она уткнулась лицом в подушку, а Чудовище с интересом и снисходительной усмешкой ждал объяснений. – Я…

От этой заминки он сразу напрягся: неужели она снова собралась рыдать? Но вопреки ожиданиям, Эрика повернулась к нему лицом, и Чудовище смог увидеть, что хоть ее глаза и покраснели от подступивших слез, Эрика изо всех сил пыталась сдержаться, хотя нижняя губа предательски подрагивала. Почему ему было так сложно смотреть ей в глаза сейчас? Снова это навязывающееся чувство вины в произошедшем.

– Я уже встречалась с убийцей ранее, – вдруг выпалила она, собравшись духом. – Когда я увидела тебя сначала, на меня напал тот страх, который я уже испытывала раньше, поэтому ты ассоциировался у меня с ним, в какой-то степени. И я испугалась. И сбежала. Но те парни… Они хуже, чем ты. Вы совсем не похожи.

– Для только что изнасилованной девушки ты рассуждаешь слишком спокойно, – сорвалось с языка Чудовища.

И он тут же понял, что попал в больную точку по ее скривившейся усмешке и блеснувшей в уголке глаза слезе.

– Я не осуждаю тебя, потому что какой-то частью своей души я желала им смерти. Если бы я могла их убить, то убила бы. Если бы это сделал кто-то другой в тот момент, я бы не жалела. Мне хотелось, чтобы они исчезли. И сейчас, когда я думаю об этом, испытываю отвращение к одной только мысли о смерти. Но что об изнасиловании… Хоть они и пытались это сделать, у них не получилось. Это…

Похоже, Эрика пыталась сказать что-то настолько тяжелое для нее, что даже не смогла сразу озвучить. Она мычала отдельные слова, вдруг замыкалась в себе, отстраненно смотрела в пол, и Чудовище совсем не понимал, что происходит. Что-то еще связанное с этими парнями в лесу? Или нечто другое? Все встало на свои места, когда, едва слышно, Эрика призналась, что в пятнадцать лет на нее напал маньяк-насильник. Из нее водопадом полился местами бессвязный рассказ, перемешанный со слезами, всхлипами и паузами.

Она кричала и плакала, но никто не слышал. Она не могла сделать ничего – ремни накрепко привязывали ее руки и ноги к кровати, не давая возможности пошевелиться. Несколько раз она теряла сознание от боли и страха, но всякий раз возвращалась в этот кошмар, который не прекращался. Урывками она помнила, как он приходил к ней и насиловал снова и снова. Он делал небольшие надрезы на коже, говорил, как прекрасно видеть кровь на белоснежном полотне. Он улыбался так мерзко, что хотелось пнуть его. Пнуть, вонзить ему в лицо его же нож, разделать его череп, лишь бы никогда не видеть этих глаз. Впервые она желала смерти кому-то, но могла это оправдать. Каждую минуту, когда он находился с ней, то говорил, как убил остальных. Рассказывал, как разделывал других, доставал внутренности и отдавал собакам. Он показывал коллекцию с прядями волос несчастных девочек, и с нежностью добавлял, что скоро отправит к ним в коллекцию и ее.

– Я не помнила, как меня нашли, – голос Эрики предательски срывался на шепот, и паузы между словами становились все больше, но Чудовище не смел торопить ее. – Говорят, мой отец избил его до полусмерти, пока его не оттащили. Я провела в больнице несколько месяцев. Боялась всего, постоянно плакала, звала на помощь. Родители не позволяли мне остаться одной, но я все равно боялась каждого шороха. Я восстанавливалась почти полтора года, прежде чем смогла снова пойти в школу.

Все те подробности, которые девушка проговаривала, даже в нем, ежедневно охотящемся и разделывающем дичь, вызывали отвращение и отторжение. И теперь он понимал, почему Эрика так боялась находиться в одном доме с ним, убившим некогда человека. Она считала Чудовище таким же монстром, как и тот ублюдок, сотворивший ужасное насилие над ней, ее телом и разумом.

– Я только начала жить нормальной жизнью, смогла отвлечься от всего этого, и тут ты. И они. Я думала, что забыла все, но каждый удар возвращал меня в тот кошмар. Только потому, что посвятила несколько лет самообороне, смогла сбежать, но даже тут лишь благодаря тебе… – Эрика так и не закончила предложение, уткнувшись в подушку, но он понимал, что она хотела сказать.

Из двух зол он оказался меньшим в ее глазах, даже несмотря на то, что не был человеком. Не сказать, что Чудовище обрадовало это, но все же, вселило надежду, что он не исчадие ада, как считали многие. И сейчас этого было достаточно. Он осторожно коснулся ее волос, легко провел по длинным прядям давно забытым движением.

– Я не приближусь к тебе, если ты сама не захочешь. Я не стану тебя беспокоить, но ты всегда можешь позвать других. И Спигель. Она в зеркале. Ты всегда можешь поговорить с ней, она хороший собеседник, – немного помолчав и отняв руку от ее головы, Чудовище добавил: – Не могу обещать, что все будет хорошо, но в моем доме ты будешь в безопасности. Отдыхай. Постарайся заснуть.

Тяжело поднявшись с кресла, где он просидел, казалось, вечность – самую долгую вечность из всех тех вечностей, которые он прожил в этом доме, – Чудовище покинул комнату, на прощание взглянув еще раз на Эрику. Разве мог он сейчас что-то сделать для нее? Он был одним из тех монстров, которых она избегала. И Эрика не была обычной гостьей в его особняке. Девушка была послана ему, чтобы напомнить о том ужасном поступке, который он совершил много лет назад. Она была его наказанием.

Глава 6. Пожалуйста, спаси меня

Каждый раз она просыпалась от собственного сдавленного крика. Ее мучили кошмары. Она знала, что так будет, но постоянно забывалась во сне, надеясь сбить всю накопившуюся усталость и горы переживаний. И опять проваливалась в болото отчаяния и безысходности, пыталась вырываться из чьих-то цепких рук и получала удары. Ее затягивали во тьму, обездвиживали и пытали вновь и вновь. Она практически физически ощущала все эти прикосновения и просыпалась в холодном поту.

И снова лежала, разглядывая местами обвалившийся потолок, казавшийся в отблесках свечей еще более пугающим. Сколько прошло времени? Она не знала – лишь ощущала уже знакомое чувство замкнутости и желание поглубже спрятаться в свой панцирь, которым для нее сейчас были все эти многочисленные одеяла. Когда к ней заходили слуги, Эрика почти не разговаривала с ними, и те не наставили, уходили, оставляя ее одну. Лишь Клира иногда пела ей колыбельные, усыпляющие и очаровывающие своей красотой. У нее был просто потрясающий голос, благодаря которому можно было отрешиться от всех проблем. Тот самый голос, который ты слышишь и чувствуешь себя маленьким ребенком, засыпающим на коленях своей матери, которая нежно гладит твои волосы и негромко поет о прекрасных далеких сказочных странах.

Но стоило Клире замолчать и покинуть комнату, как со всех сторон на Эрику набрасывались тени, терпеливо ждавшие, когда девушка останется одна, и снова она просыпалась от собственного крика. Тишина забивала ее сильнее, чем она могла представить раньше. Даже старинные часы, которые слуги принесли в ее комнату, отбивали секунды и минуты так сосредоточенно и нервирующе, что Эрика выкинула их в окно во время очередного приступа истерики, которые неизменно случались после каждой попытки уснуть.

Метаясь по комнате в судорожном испуганном припадке, Эрика плакала навзрыд и звала маму, заранее зная, что та не придет. Она раскидывала одеяла и подушки по комнате, скидывала со столика книги, которые заботливо приносили слуги, а когда силы истощались, падала на кровать и безмолвно рыдала, уткнувшись в подушку. Снова и снова всплывали в воспаленном мозге слова Чудовища: «Ты рассуждаешь слишком спокойно для только что изнасилованной девушки». Этот насмешливый хриплый голос с едва заметным звериным прирыкиванием на повторе звучал в голове, заставляя Эрику изо всех сил впиваться ногтями в свою же руку, иногда даже до крови. Она пыталась отвлечь себя физической болью, но это помогало ненадолго.

Вскоре Эрика уже выбилась из сил: не могла кричать, не могла что-либо делать. Просто лежала на полу среди недавно раскиданных одеял и ощущала, как из уголка глаз медленно стекает слеза. Не хотелось чувствовать: она была опустошена, раздроблена, разбита на части. И уже не понимала, действительно ли она в данный момент здесь. Возможно, еще тогда, в пятнадцать лет, ее упекли в психушку, где она сейчас под наркотическими препаратами выдумывает себе разное.

Лениво и практически без сил Эрика повернула голову, чтобы не созерцать в сотый раз изученный до каждой мельчайшей трещины потолок. На секунду она даже испугалась, обнаружив в своей комнате еще одну девушку, и только спустя пару мгновений поняла, что видит собственное отражение в зеркале. Зеркало. Меньше всего Эрика хотела видеть, как ужасно выглядит. Закрыв глаза, все же спустя минуту она открыла их и медленно села, вглядываясь в свое отражение.

Ужасно. Как она могла довести себя до такого состояния уже второй раз в жизни? Мелькнувшее в глубине души отвращение тут же сменилось жалостью к себе. Разве она виновата? Она лишь жертва. Как всегда. Неужели это ее судьба? Но даже если так, стоит ли слепо подчиняться ее указаниям? Невольно в памяти Эрики всплыл светлый образ ее психолога, пожалуй, первое хорошее воспоминание за последнее время. Эта женщина помогала ей в прошлом полюбить себя заново. И теперь Эрика старалась сделать это очередной раз, но уже сама.

Вплотную подойдя к зеркалу, она осторожно коснулась его поверхности, глядя прямо себе в глаза. Припухшие от слез и бессонных ночей – они казались слишком уставшими и безжизненными. И почему-то ей вдруг вспомнились глаза Чудовища. До безумия сейчас они были похожи.

– Эрика, – голос с трудом подчинялся ей. Едва слышным шепотом, голосом, совсем не похожим на тот, что привыкла слышать от себя, Эрика начала говорить с собой. Не мысленно, нет. Она нуждалась в том, чтобы говорить вслух. – Эрика, соберись. Тебе никто не сможет помочь. Только ты сама.

Она повторяла словно заклинание эти фразы несколько раз. Их ей сказала психолог. Никто не может помочь тебе кроме тебя самой. С этими словами тогда Эрика принялась вытаскивать себя из ямы. Из болота. Со дна. С этими словами она записалась в секцию борьбы. С этими словами она заставляла себя переставать бояться людей. Любить людей. На самом деле, это было не сложно. Нужно было лишь вспомнить, каково это – любить людей. Она их любила. Но ждала подвоха. Каждый раз. Даже если они были знакомы несколько лет, она брала с собой нож в сумке, когда шла на встречу. Автоматически зажимала в руках ключи, когда выходила из дома во время сумерек.

«Я люблю людей, но я им не доверяю», – так однажды решила для себя Эрика. И оставила всех, кого знала, чтобы однажды отправиться в бесконечное путешествие. Переезжать с места на место, ни к кому не привязываться. Со временем она нашла гармонию, стала чувствовать себя более спокойной и уверенной. Слишком уверенной.

И сейчас Эрика пыталась вернуться в это самое состояние. Заставила себя улыбнуться. Вышло безумно и чертовски неискренне. Она закрыла глаза, делая глубокий вдох. Ничего. Она попытается еще. До тех пор, пока не сможет снова улыбаться искренне и от души. Нужно лишь немного больше времени.

Сделав шаг назад, Эрика оглядела себя в полный рост. Неудивительно, что слуги не задерживались здесь надолго, она выглядела как сумасшедшая. Где-то ночная рубашка была порвана во время очередного припадка. В одном месте она умудрилась ее даже прожечь. Всклоченные, давно не мытые волосы спутались в непонятный ком, а синяки на теле приняли отвратительный фиолетово-желтый цвет. Ноги еще саднили, но, к счастью, больше не кровоточили.

– Начни приводить себя в порядок со внешности, – словно зачарованная, произнесла Эрика слова своего психолога.

Вздохнув, она принялась собирать разбросанные одеяла и вдруг замерла в нелепой позе, наклонившись за очередным. Ее пронзили последние слова Чудовища, которые он бросил, когда уходил. Почему-то раньше они не запомнились, но неожиданно всплыли в голове с такой ясностью, словно он вышел из комнаты минуту назад. «Она в зеркале. Ты всегда можешь поговорить с ней, она хороший собеседник».

Прихватив за край одеяло, она протащила его за собой, осторожно подходя к зеркалу и разглядывая его. Это зеркало было… совсем обычным. Никаких глаз или рук, как у других слуг-предметов. Никаких признаков того, что зеркало могло бы быть живым. Эрика осторожно коснулась завитков на раме и тут же отдернула руку, боясь, что оно может укусить. Ничего. Она постаралась напрячь память и вспомнить имя, ускользающее от нее. Как он назвал ее? Стоф? Нет-нет, Стоф же… Спун? Нет, кажется, это имя было…

– Спигель? – неловко, едва слышно позвала она, осознав, что ее голос был слишком тихим, и та могла просто не услышать.

Еще пару мгновений ничего не происходило, и Эрика уже намеревалась опять подать голос, когда вдруг гладь зеркала пошла рябью, и сквозь ставшую матовой поверхность проступили черты лица. Эрика невольно отпрянула назад, но тут же с любопытством подалась вперед, разглядывая Спигель. Она не была зеркалом. Она была заточена в него, и проступавшие черты лица заставляли вздрагивать, покрываться мурашками от ужаса и осознания того, что где-то по ту сторону может быть живой человек, который не может вырваться наружу.

– Спигель? – чуть громче и смелее спросила Эрика, разглядывая силуэт лица с аккуратным небольшим носом, с округлым овалом лица, обрамленным волнистыми прядями, с высоким лбом и внезапно открывшимися глазами, внутри которых не было ни зрачков, ни радужной оболочки, ничего.

Невольно вздрогнув и почувствовав, как липкий страх проползает в душу, Эрика сделала шаг назад и увидела, как припухлые губы раскрываются и звучит мягкий, едва слышный голос, заставляющий обратиться в слух, чтобы расслышать слова.

– Здравствуй, Эрика, – Спигель на секунду замолчала и, не получив ответа, продолжила. – Я наслышана о тебе, жаль, что нам пришлось познакомиться в такое нелегкое для тебя время.

Невольно Эрика сжала в руке одеяло, которое все еще держала. Спигель все время была здесь? Значит, она… видела все? Все ее припадки? Ее состояние и истерики? Видела, как она смотрела в зеркало… Почему-то резко стало жутко, словно за ней следят и не оставляют без внимания ни один ее шаг. Еще и это странное заточение в зеркале…

– Ты не похожа на остальных, – набравшись смелости, заговорила Эрика, не рискуя приближаться, но с любопытством разглядывая Спигель и пытаясь представить, как она выглядит вне зеркала.

Судя по ее чертам лица, она была вполне миловидной в свое время. Правда, Эрика не смогла бы определить ее возраст. Вполне возможно, что она старше ее. Эрика заметила, как грустно осунулось лицо в зеркале, что можно было понять лишь по опущенным уголкам губ и напрягшимся скулам. Похоже, Спигель тяготилась своим положением больше прочих, ведь в отличие от тех, она даже не могла самостоятельно передвигаться. Невольно Эрика прониклась сочувствием к этой несчастной, вынужденной пребывать в заточении из-за своего хозяина.

– Наверное, потому что во всем произошедшем есть большая доля моей вины, – печально протянула Спигель.

Она казалась абсолютно смирившейся со своим положением, отчего Эрике стало еще более грустно. Может быть, она любила Чудовище, когда он… еще не был Чудовищем. Почему-то вдруг у Эрики вспыхнула эта мысль, которая заставила ее приглядеться к девушке в зеркале. Холор говорил, что его хозяин ни с кем не разговаривал о произошедшем, кроме Спигель. Вероятно, она была самым близким человеком для него.

И Эрика вновь в глубине души почувствовала благодарность. Чудовище не только спас ее, дал побыть одной, но еще и оставил ей своего самого дорогого друга, чтобы она могла поговорить с кем-то, когда в этом будет необходимость. И сейчас Эрика действительно нуждалась в том, чтобы поговорить с кем-то. Не о произошедшем, но, может быть, о чем-то другом? Нужно отвлечься.