Туман над Токио

Оцука-сан, конечно же, не отвернулась от меня, задав шику знанием французского языка перед съёмочными камерами.

Апарте! Мой монолог со зрителем! Там, под луной с хрустальными подвесками, сидело множество важных лиц, продюсеров и воротил шоу-бизнеса… А мне уже всё было трын-трава – и их телешоу, их протекция, благосклонность… Я не желала ни блистать, ни покорять, ни нравиться, ни владеть сердцами и высокими гарантиями. Личные обстоятельства разбили в пух и прах звёздную болезнь, а пыль от неё въедалась в брендовые костюмы продюсеров. Теперь я хотела самую малость – просто сидеть в бочке, как Диоген Синопский[76], и смотреть на солнце.

Правда, милый? Марк вальяжно подошёл к рампе, давая понять верхушке киноконцерна, что создан лишь для главных ролей, и замурлыкал: «Ви-ви, шери! Лямур… мур… мур».

Уф-ф! Съёмочная группа выпустит качественную продукцию! Весь актёрский состав, включая меня, сотворил в сцене бала незабываемую карнавальную ночь и заработал на ней восторг и признание зрителей.

Чудесное исцеление окрыляло меня ровно восемь минут: пять на сцене и три – пока добиралась до четвёртого этажа, бодро улыбаясь и расшаркиваясь со встречными. Однако, как только вошла в гримёрную, спазмы, жар и изнеможение одним махом повергли меня на циновки. До вечернего выхода в вертикальном положении мне не дотянуть. Пока не вернулись соседки, нужно устраиваться горизонтально… Может, в танцевальной студии? Нет, там холодно… А если отодвину вешалки от стены и лягу там, занавешенная верхней одеждой и гардеробом мальвин? Никто меня не увидит… Бросила вдоль стены подушки с кистями и улеглась не переодевшись, во всём «блеске карнавальной ночи», с Думкой вместо подушки. Кажется, шлейф платья выползал из моего бункера. А враг – совсем рядом… Жаль, одеял не выдали. Сдёрнула с плечиков своё пальто. Укрылась. Провал…

Очнулась из-за пшиканья антисептического геля. А-а, это Мива вернулась. Запахло кофе. Аска… Провал…

Смех Татьяны:

– Ну вот, засняли на DVD, как я трясу сиськами, бросаясь к Джонни!

Смех Агнессы:

– Класс придумала! Трясти сиськами, бегая по сцене… Офигенно! Возбудила не только простых мужиков, но и шишкарей! Теперь контракты посыплются!

А-а… Вот что такое сиськопляска… Провал…

Далёкий голос взревел:

– Платье! Сейчас же снимай! Оно – собственность театра, а ты обращаешься с ним как хавронья!

Я вздрогнула, выйдя из забытья. Голова госпожи Аска просунулась между вешалками:

– Реквизит, пожалуйста, побереги! Тебе ж его сдавать после гастролей.

Провал… Изуверский, до жути невыносимый гул… Кто-то бьёт по ногам… перебивает кости распятому… Где я? А-а… Аска пылесосила циновки у моих ног и наезжала на меня всасывающей турбощёткой. О господи! Она ведь не оставит меня в покое пока не переоденусь!

Вылезая из бункера со сползшим на плечо «ананасом», я моментально установила в комнате дисциплину – все замолчали. От жаропонижающего меня без конца бросало в пот, и я учуяла запашок в проймах голливудского дезабилье. Как правило, атласная ткань нуждается в частой стирке. Верней, в химчистке. Как же быть? Даже срочная химчистка займёт тридцать шесть часов. Не успеть… Завтра только утренний спектакль… А потом застираю хотя бы под мышками. До послезавтра высохнет…

Переодевшись, я опять залезла в бункер и мгновенно отключилась.

Голос Мивы:

– До выхода полчаса… Проснись…

Так скоро? Неужели я находилась в беспамятстве уже четыре часа?

Возле кабинки для переодевания стоял ящик с апельсинами от Нагао-сан. Ох, хорошо, что ананасы не присылает! Меня и так уже начали колошматить пылесосной турбощёткой!

* * *

На сцене звучала вступительная мелодия. Нагао-сан приложил глаз к дырочке в маскировочном занавесе. Татьяна встала в стойку у второй кулисы. А я надевала шляпу у зеркала. Кумир оглянулся на меня, показывая пальцами «ОК», и не спеша подошёл к Татьяне. Я обмерла… Их шёпота не было слышно из-за музыки. Но они о чём-то договаривались… Затем хозяин вошёл в роль свирепого самодура, а Татьяна, взволнованная, как будто хмельная, споткнулась от счастливого смятения на железных ступенях. Гото-сан поймал её на лету.

Я была повержена… Нагао-сан пырнул меня ножом для фруктов и затоптал лакированным ботинком тот живой родничок, что просочился в пустынном солончаке.

На трапе судна «Faith» я с утроенным рвением хохотала над неловкостью матроса Джуна, бурчавшего и роняющего мои картонки, в упоении обозревала японское небо и «экзотические красоты» тёмных рядов со зрителями. А в ушах стучала кровь – от понизившегося или повысившегося, чёрт его разберёт, давления, и сердце трепыхалось как рыбка – вуалехвост из разбитого аквариума. Хлебосольный хозяин был из того же теста: то лаской, то таской. Ещё и похохотала у лифта с рыболовом Кунинава-сан, показав руками своё самочувствие, размером с людоедку-акулу. Наверху выпила таблетку транквилизатора и измеряла температуру: без малого сорок.

Когда все уже были в сборе, сияющая Татьяна якобы по секрету, якобы приглушённо, но так, чтобы все, а, скорей всего, я, слышали, сообщила Агнессе:

– Представляешь! Нагао-сан пригласил меня в ресторан! Но вдвоём, с глазу на глаз, видно, пока не решается… запрещено… вот и сказал привести подругу… Пойдёшь?

Агнесса на удивление дружелюбно ответила свалившейся с неба сопернице:

– Ага, конечно! Слушай, давай-ка выйдем…

Аска, недовольная поворотом событий, всё равно победно поглядывала на меня, рисуя на щеке мушку.

Вернулись новоиспечённые подружки в лихорадочном возбуждении. Им понадобилась карта центра города. Каори одолжила свою.

– Вот тут, кажется… – ткнула ярко-красным ногтём Татьяна.

– А! Я знаю это место! – обрадовалась Агнесса. – Там полно подземных галерей… Ну блин, прямо лабиринт! И в каком из них?

– Не сказал! Придётся мозгами шевелить…

По всем признакам, хитроумный кумир, легко обводящий вокруг пальца поклонниц, головоломку задал и избраннице. Тёртый калач так просто не позволит собою полакомиться.

Не выдавая отчаяния, я выбрала из ящика самый крупный апельсин и отправилась в танцевальную студию. Аракава, ссутулив плечи, сидел на посту у монитора.

– На! – протянула я ему апельсин.

– Ешь сама. Там витамин С… укрепляющий…

Хоть я и сочувствовала простодушному ухажёру, но он мешал мне проанализировать сегодняшнюю санта-барбару. Пойду-ка в женскую душевую – туда ему доступа нет.

О нежном и ласковом звере Нагао-сан я и думать не хотела. Зоны турбулентности в его повадках, а также звёздные загибоны были недосягаемы европейскому осмыслению. Единственное, что вертелось в дедукции – это аксиома: у послевоенного поколения японских мужчин нормы поведения стандартные. Будь то своенравный корифей с громким именем или безвестный фермер, выращивающий рис, он не осмелится вот так запросто подрулить к нравящейся ему женщине. Тем более на рабочем месте, да при всей честной компании. Да ещё и без капли алкоголя в крови. Ну что ж… Теорема об имеющихся тут у нас в наличии звёздах складывалась следующая: кнут и пряник являются их обязательным реквизитом, регламентом закулисной жизни. Юлия верно сказала: господа без башни.

Дотянув до последнего, я спустилась вниз минуты за две до выхода на сцену, чтобы не встретить Нагао-сан. Марк, весь изнервничавшийся, обругал меня:

– Где ты ходишь, ёлки-палки? Чуть не опоздала!

За эту ругань я не взяла его под локоть. Поискала глазами место, где бы оставить свой кардиган. Кейширо-сан услужливо предложил повесить его ему на руку.

Сценическая площадка – это панацея. Как бы плохо ни было за кулисами, при высокой температуре, с кучей травм, нанесённых жизнью и людским злонравием, на театральные подмостки я выходила абсолютно здоровой.

Ничуть не дулась на вероломность хозяина. Просто надевала маску игривой попрыгуньи, защищаясь от ласкового жульничества янтарных глаз. Он, кажется, купился на мой маскарад – смотрел как преданный пёс, виляющий хвостом. Его актёрские перевоплощения, даже в обычной жизни и в быту, а также творческие махинации были достойны самых громких аплодисментов. И я захлопала ему, крича: «Браво!» Оцука-сан, не мешкая, показала мне тыл в юбке-плиссе. И я, ломая руки от угрызений совести за ошибку соотечественников, сыграла зрителям лучшее своё апарте.

За кулисой поспешила в гримёрную, чтобы исчезнуть из театра до прихода госпожи Рохлецовой. У меня было десять минут на сборы. На пятой минуте Татьяна вошла, напевая себе под нос. Настроение у неё было отличное – перед ужином с любимцем миллионов японских дам и перед возможным шансом стать его женщиной. Я для неё уже выбыла из ралли, а посему она предприняла шаг к сближению:

– Слушай, я ведь чуть не наступила на шлейф твоего платья! Ты б придерживала его на сцене. Тянется сзади на два метра… Будь поосторожней!

Ох, это уж непременно…

Глава 8

Я сидела на корточках у подъезда и копалась в мусоре. Вчера вечером, когда его выносила – сердечко с крошечными бриллиантами было ещё на пальце. Истощение было заметно не только по сползающим с талии джинсам. Теперь вот кольцо соскользнуло, а искать его я бросилась лишь сегодня утром.

Жильцы выходили из подъезда, таращась на роющуюся в мусорном баке блондинку. Но когда я здоровалась с ними, делали вид, что это привычное для них зрелище. Ничего удивительного… видели по телевизору… и в Париже, и в Нью-Йорке лохматые обитатели роются в мусорных баках… Кольцо я так и не нашла.

Выйдя из поезда метро и приближаясь к турникетам, я различила затылки Нагао-сан и его телохранителя. Они были уже на лестнице, ведущей на улицу. Хозяин несколько раз обернулся к турникетам, как будто кого-то ждал. Я спряталась за спину высокого пассажира и остановилась у киоска с сотовыми телефонами, чтобы дать господину Нагао время на раздачу автографов, смену обуви у вахтерной, пару минут на ожидание лифта и удаление с моего пути.

* * *

Мива почему-то села впритык ко мне, без марлевой маски. Неужто раскаялась в стукачестве? Умиротворённо она спросила о моём самочувствии.

– Лекарства снижают температуру до тридцати восьми, а потом ртуть всё равно ползёт к сорока, – нещадно сообщила я соседке. – А что ты села так близко? Заразишься ведь!

– Уже не заражусь. Вчера сделала прививку от твоего вируса.

По лицам Агнессы и Татьяны было неясно, как прошёл ужин с Нагао-сан. Хотя Татьяна без конца заглядывала в мобильный, будто ей приходило множество СМС (не от хозяина ли?), а затем, удовлетворённая, с вызовом захлопывала откидную крышку. Ну, значит, сегодня будет доставка пончиков и гамбургеров… Агнесса преспокойно разговаривала с подружкой, но мобильный не проверяла. А по логике вещей, чтобы никого не обидеть, телефончик кумир взял бы у обеих.

Внизу, за кулисами, ситуация прояснилась. Всё элементарно. Как на уроке биологии, когда следишь в микроскоп за поведением простейших одноклеточных организмов и напрягаться особо не надо. В полумраке второй кулисы Татьяна стояла в своей обычной зазывной позе. Ну, значит, или с ужином не получилось, или СМС от маэстро не приходили…

Мне, едва живой, до чёртиков надоело наблюдать за теряющей достоинство охотницей Дианой. Спрятавшись в закутке у лифта, я села на замшевый табурет хозяина. К сожалению, часть позиций всё же просматривалась. Господин Нагао вновь подошёл к искусительнице, и они вновь о чём-то шептались. Тут явился Кейширо-сан и не очень великодушно глянул на замшевый трон кесаря, занятый холопкой. Я освободила табурет, извинилась, но на выход не шла. Нагао-сан стрелял глазами по сторонам, удивляясь, по-видимому, что нет меня. Наконец маэстро исчез на сцене, а ворожащая над его затылком Татьяна поставила ногу на первую ступеньку лестницы. Нужно торопиться!

Приступы тошноты из-за бурливших за кулисами африканских (на японский манер) страстей улетучились сразу же, как только настала моя очередь выйти на трап судна «Faith».

* * *

Накамура-сан ожидал меня на четвёртом этаже.

– Температура не снижается, – доложила я продюсеру. – Мне следует обратиться к врачу. Посоветуйте, пожалуйста, клинику поблизости.

– Я безмерно огорчён вашим недугом! Не беспокойтесь, доктор придёт по моему вызову, прямо в театр. Сегодня только утреннее представление. Поэтому после его окончания спускайтесь вниз, к вахтерной. Будьте мужественной!

Ну да, я была мужественной – валилась с ног. Поэтому в гримёрной сразу же легла к стенке, отгороженная от бомонда гардеробной.

Татьяна на этот раз не рассказывала по секрету всему свету о переговорах с господином Нагао. Как ни странно, отношения у них с Агнессой не портились, хотя обе открыто кадрили всенародного любимца. Подружки весело обсуждали сегодняшнюю сиськопляску. Аска участвовала в обсуждении и громко хохотала. Даже слишком громко, зная, что я недугом прижата к стенке. Несмотря на то, что реквизит надо было беречь, она небережливо сдёргивала его с плечиков, сотрясая всю гардеробную, и беспощадно хлестала меня одеждой.

В антракте никаких угощений не было, хотя «Мистер Донатс» с пончиками и «Макдональд» с гамбургерами находились рядом с театром.

* * *

Уйдя в танцевальную студию для вокальных упражнений, я решила пугнуть томно сидящего у монитора Аракаву, чтобы он больше там не сидел:

– У меня жар… тридцать девять и девять…

Аракава отважно искал выход:

– Ну и что? Приходи в студию потанцевать, а?

– Чего? Да я тебя своим вирусом заражу!

– Не заразишь! – успокоил меня Аракава, понимая, кажется, что пора уходить.

– У тебя что, прививка?

– Нет у меня никакой прививки…

– Ну тогда подцепишь мой вирус! Подцепишь!

– Не подцеплю!

Оп-па! Раздражённый, но ушёл!

* * *

Чтобы не нервировать Марка, я, закутанная в шаль, похожую на оренбургский пуховый платок «Made in Japan», спустилась за кулисы со всеми остальными. Однако среди нас не было Агнессы – она пошла по лестнице… Нестыковочка какая-то… Кумир вроде явно клеился к Татьяне, а Агнесса, несмотря на амурный успех подружки, не отступалась от ангельских ухищрений. В какой-то мере я сочувствовала господину Нагао. Дамы лезли к нему и в хвост и в гриву, применяя всю известную в подлунном мире гамму обольщений… Кумир снова был в эпицентре «цветника», а ближе всего к нему дислоцировалась хохочущая принцесса Мононоке. Я спряталась от хозяина за спины Марка и Джонни. Выходя на сцену, Нагао-сан метнул в меня молнию.

* * *

«Congratulations!» В этот момент хозяин, как обычно, протягивает мне руку. Мои глаза негодуют «Не смейте играть мной! Я не поддамся!» И отворачиваюсь. Но тут опытный актёр, не дав мне увернуться, театрально опускается на одно колено, вынуждая к рукопожатию. ОК! Вяло пожимаю. И притворяюсь влюблённой в Марка. «Супруг» ошалело застывает. Что это с ней? Сейчас ещё вытворит что-нибудь не по его инсценировке! Хозяин дёргает мои пальцы. Я машинально перевожу взгляд на него… В глубине янтарных глаз блеснула яркая вспышка, что-то вроде рентгеновского излучения, просвечивающего мне мозг. И эта вспышка пронзила меня, словно гипнотическое внушение: «Я сделал это ради тебя!»

Телепатия? Нет, я брежу!

Нужно бежать к Оцука-сан… Шлейф платья не придержала – Татьяна всё равно на него не наступит, раз у неё завязывается роман с Самим.

Уже потом, в кулуаре, было время поразмышлять. Да нет же! Телепатии не бывает! Мой ум, склонный к прагматизму, моментально опроверг передачу мыслей на расстоянии, так как научных доказательств этому не было. Без научных доказательств я верила только Борису Гребенщикову, его золотому городу и существованию той яркой звезды – вселенского Разума.

Аргументированное объяснение застрявшей в голове фразы «Я сделал это ради тебя!» было одно: у меня начальная стадия паранойи. Итак, ко всем бедам добавилось и тяжёлое психическое расстройство!

До конца спектакля оставался час. Переодевшись, чтобы Аска не придиралась, я легла у стены. Когда-нибудь я дам ей отпор, но пока у меня, на ладан дышащей, нет сил. Не будучи скандалисткой, я предпочитала уходить от стычек наперекор краеугольному камню – демократии, зовущей к бунту.

Во время антракта Кейширо-сан что-то принёс от Нагао-сан. Агнесса воскликнула:

– Ой, давайте помогу! Коробка тяжёлая!

Сквозь сон я услышала голос Татьяны:

– А мне пончик с шоколадной глазурью! Провал…

Гардеробная ходила ходуном. Я вскочила в панике. На меня упали плечики с чьим-то сценическим барахлом. Голос Аски оглушил, как фугасный снаряд:

– Здесь нельзя лежать! Это тебе не больница!

Пришлось выглянуть из бункера. Ну да, это она – мне…

– Я ведь никому не мешаю… меня не видно… и что тебе неймётся? – сонно роптала я.

– Повторяю: в гримёрной спать нельзя!

Ну ладно… Всё равно уже скоро идти вниз, к доктору. У моих лосьонов лежал пончик.

– От кого угощение? – спросила я Миву.

– Джонни принёс. Мы оставили тебе вот этот, с мёдом…

Я украдкой скосилась на ещё одно доставленное угощение, от Нагао-сан. В растерзанной картонке виднелся фруктовый набор: груши, яблоки, апельсины… Что за двойную игру вёл кумир?

Захватив своё мыло и атласное дезабилье, я ушла в умывальник – застирать подмышками. Вернулась с платьем в водяных подтёках. Аска рассвирепела:

– Что ты наделала? На ткани останутся ореолы! Ты угробила дорогой реквизит!

Я поморщилась: «Отстань!» Рена вскочила:

– Лариса, иди… иди по лестнице наверх… там выход на крышу! Сегодня хорошая погода – подсохнет тут же!

На крыше театра уже висели голубые платья мальвин, проветривающиеся на свежем воздухе. Одна из статисток, присев на деревянный ящик, грызла печенье. Солнце припекало… соседок по гримёрной не было… Хорошее место для уединения, когда тепло.

Я смотрела в голубое небо, дыша полной грудью. На крыше я была свободна, как птица. Свободна от тюремной спёртости кулуаров, от хохочущего деспотизма Аски, от свистопляски и вызывающих хлопков откидной крышки мобильного Рохлецовой, от двойной бухгалтерии фруктов маэстро и от приторных запахов парфюмерии – гарпуна для ловли шоу-китов. На крыше, казалось, лишь протяни руку и откроешь прозрачные ворота к маме и папе…

* * *

Врач-терапевт был слишком старательным. Он уложил меня на матрас в подсобном помещении возле вахтерной и попросил снять тенниску, оголив мне грудь. Я чувствовала не только стетоскоп, но и его прохладные пальцы на своей коже, как будто он был по совместительству маммологом[77]. По всей видимости, ему нравилось обследовать иностранную актрису известнейшего театра, и от возложенной на него государственной миссии его даже пот прошиб.

Такого количества лекарств мне ещё не выписывали, даже при воспалении почки после цистита пару лет назад. Вероятно, доктору была дана установка вылечить меня моментально. У него в саквояже лежал набор всевозможных лекарственных средств и, насыпав мне полную горсть таблеток и капсул, он заставил меня тут же их проглотить. Специалист переусердствовал. Я подавилась и долго кашляла, отвернувшись к стене.

– Выпишу вам трёхчасовую капельницу. Который у нас сейчас час? (Смотрит на часы.) Без двадцати два. Ну вот, к двум тридцати подойдёте в больницу на Дотонбори[78], знаете такую? Медперсонал будет предупреждён.

Я не знала, что за таблетки сейчас проглотила. Может, отравлюсь? Я же теперь, кажется, параноик с бредовой подозрительностью? Хотя выбор врача сделал Накамура-сан. А ему я доверяла.

Выйдя из подсобки, терапевт, скрывая от меня диагноз, пошептался с продюсером. Какие-то врачебные тайны… Неужели дело – дрянь? Накамура-сан усадил меня на скамью возле вахтерной и дал надежду на выживание:

– Всё обойдётся! Не так уж и страшно… Капельница вернёт вас в рабочее состояние!

– А у меня и так рабочее состояние! На сцене я чувствую себя превосходно. Разве зрители или кто-то из актёров заметил моё недомогание?

– О нет! Конечно же нет! Ваше мужество и стойкость достойны восхищения! Посидите тут немножко, сейчас подойдёт сотрудник администрации. Он сопроводит вас в клинику, а через три часа проводит к метро.

* * *

Солнечная, с доброй улыбкой медсестра бережно уложила меня, как тяжелобольную, на койку в отдельной палате. В вену попала с первого раза, хотя пациентка я была трудная: вены ни просмотреть, ни прощупать. Закрепила капельницу на штатив, участливо погладила меня по щеке и убежала.

Кругом – ни единого звука… Стерильная белоснежность палаты заставляла остро ощутить сиротство. Мамы нет. Она не прислушивается с волнением к моему дыханию, встревоженные глаза не молят: «Доченька, ну как, тебе уже лучше?» Мама, ты ведь тоже так лежала одна, под капельницей в реанимации, надеясь подлечиться и снова увидеть нас с Алексом?

Я совсем раскисла. В дверь постучали. Ассистентка Хории-сан пришла меня проведать. Она не находила нужных слов для поддержки больной, задавала какие-то никчёмные вопросы, но не уходила. А меня сильно клонило в сон.

Да-да, я знаю, сейчас время вирусов… Ага, прививку от гриппа сделала… Нет, по улицам не разгуливаю… Марлевую повязку в метро обязательно надену… Температура держится на уровне сорока…

– Тамаки-сан, я не сообщила в агентство… три недели назад у меня случилось горе… Не стало мамы…

Тут ассистентка радикальным образом стушевалась и вопросы у неё иссякли. Не посочувствовала – это выходило за рамки её служебных обязанностей. Пожелала скорейшего выздоровления и, сославшись на собрание в агентстве «NICE», откланялась.

* * *

Провал… Нежные руки поправляют подушку… Мама! Я сейчас… сейчас встану… Ещё пять минут… Мама?!

Солнечная медсестра бережно подтыкает под меня одеяла, следит за капельницей. Протирает мне влажной салфеткой горящий лоб и шёлковое прикосновение освежает, как морской бриз в изнуряющую жару.

Провал… Какое-то глубокое ущелье с отвесными склонами… Внизу зверем ревёт река. Мощный селевой поток тянет меня на дно, к погибели. Мама! Дай руку!

Медсестра приподнимает мне голову, давая попить. Чуткость и душевная щедрость входят в рамки её служебных обязанностей. И она тоже, как весь род людской, играет роль. Но суть её игры не актёрство и лицемерие, а человеколюбие. В набор её реквизитов не входят кнут с пряником, ни актёрское глумление, ни ненормативность нравов. В её глазах лишь любовь к ближнему.

Сердобольность медсестры чуть-чуть утоляла тоску по маме, и мой недуг ощущался почти как блаженство…

Глава 9

Ночью мне приснился странный сон. В нашей старой квартире в N. я лежала в постели, а мама сидела напротив. В комнату вошёл Нагао-сан в светло-сером пиджаке спортивного покроя. И мама сказала: «Вот – он!»

Проснувшись в четыре утра, до пяти я подвергала анализу сновидение. Мама! Кто – он? Моя судьба? Мой мучитель? Кто? Ответь!

После капельницы температура снизилась до тридцати восьми и шести. А остальные симптомы только усилились. Сидя с горстью таблеток и лекарств в капсулах перед компьютером, я перечитывала письмо Алекса. «Сильные антибиотики убивают кишечную флору. А восстанавливать её потом нужно будет на протяжении многих лет. Не пей горстями!» Ну ладно, Алекс! Заброшу в рот не всю горсть, а по частям. Но как только температура нормализуется, больше пить не буду. А потом пройду курс лечения для восстановления кишечной флоры.

* * *

В лифт я попала с госпожой Фуджи. Поклонившись, сделала витиеватый комплимент её пальто в стиле «японский ширпотреб». Она поблагодарила вскользь и отвернулась. Ну, понятное дело… Сегодня – кнут…

Когда накладывала грим, было больно двигать зрачками и моё расплывчатое отражение в зеркале двоилось.

На этот раз Татьяна почему-то вела себя не вызывающе, без апломба. Как только пришла Агнесса, она отозвала её к кабинке для переодевания и пожаловалась громким шёпотом:

– Пожилые люди до чёртиков своенравные!

Девичник навострил уши.

– Что случилось? – засуетилась доброжелательная Агнесса.

– Вчера за кулисами я говорила с Нагао-сан… Велел позвонить ему в отель на ресепшен… в пять часов…

– Ну и что, позвонила?

– Ага, позвонила… Всё, как велено… А он трубку не взял! Хоть и был в номере!

Вот так крен! Тут и IQ напрягать не надо… «Велел позвонить в отель на ресепшен…» Значит, и свой номер не дал в ресторане, и её номер не попросил? И зачем только затеяла вчерашнюю комедию с хлопаньем крышкой телефона?

По всем признакам сердцеед блефовал, пудрил Татьяне мозги. Возможно, квитался за то, что она загоняла его в ловушку самым пошлым образом, пригодным не для аскета, множество раз сыгравшего харакири в театре и кино, а для западного блудника. Сиськопляска, ярко-красный маникюр и выставленная, как лот на аукционе, пятая точка не приводили к успеху. Кур во щи не попадал…

Восток – дело тонкое, Танюха… Ввести в искушение тут можно, прикинувшись невинной малышкой, мило лепечущей, а ещё лучше надеть униформу несовершеннолетней школьницы, непременно в мини-юбке, позволяющей разглядывать цвет трусиков. Даже отъявленные Цирцеи, то есть девушки-хостес в барах завлекают двуногих в штанах не своими выпяченными багажниками и не взором роковой женщины, а детскостью, мастерски сыгранным целомудрием.