Время теней

Кузнецов Владимир

Время теней

Падение Небесного Пастыря

(Иудейское царство, 11 век до н.э., долина Елфеи)

В те дни, когда ещё не было у Израиля царя, и судьи правили народом, избранный род жил под тенью гор, где паслись овцы и текли реки молока и мёда. Но вот пришёл день, когда сын Киса, муж из колена Вениаминова, возведён был на престол как первый царь над всеми коленами Израилевыми – и имя ему было Саул, высокий, как кедр ливанский, и благословённый силой Господней.

Царь обитал в Гиве, в доме каменном, что был первым среди всех жилищ земли Иудейской. Там он советовался со старейшинами, слушал голос пророков и посылал своих воинов в поля патриархов, чтобы следить за границами и охранять покой народа.

Тогда же, в то самое время, сын Иессея, малый Давид, пас стадо своего отца в долине Елфеи. Он был юн и румян, лицом подобен цветку полевому, но дух его был крепок, как сердце льва. И однажды, когда вечер опустился на горы, и звёзды начали свой священный круг, случилось чудо, коего не знали ни отцы, ни сыны их.

Ночь разорвалась пламенем.

С небес спустилась колесница, не такая, как у царя Саула или Фараона Египетского. Она была огненной, гремела громом и дымом, и пала на склон горы, что видели глаза Давида и его товарищей-пастухов.

Грохот потряс землю. Овцы метались, собаки выли, и даже смелые воины, посланные Саулом для разведки, замерли в страхе перед этим знамением.

А потом, на рассвете, они нашли того, кто вышел из рухнувшего огня.

Он лежал, облачённый в доспех светящийся, словно покрытый звёздами. Его голову окружал шлем, из которого лился мягкий свет, и казалось, будто он говорит без слов, потому что каждый из тех, кто находился рядом, понимал его намерения и боль.

Пастухи говорили:

– Это ангел Господень!

Воины шептали:

– Это бог, сошедший к нам!

А маленький Давид, стоя на коленях рядом с ним, сказал:

– Он ранен. Он нуждается в помощи.

Старшие хотели заколоть его, опасаясь кары Божьей, но один из воинов, старый и мудрый, воскликнул:

– Не трогайте его! Он не человек, но и не демон. Он – странник с небес. Бог дал ему силу, ибо он исцеляет себя сам!

И действительно, через несколько дней, тело чужеземца восстановилось. Он заговорил с людьми, хотя язык его был странным, и всё же они понимали его. Он показывал им знаки, которые появлялись прямо в их мыслях, и учил их словам, которых никто раньше не знал.

Он называл себя Элохим, и люди стали верить, что это имя самого Бога.

Но он говорил:

– Я не ваш Бог. Я лишь путник, потерпевший крушение. Мой корабль разбился. Мои братья погибли. Лишь я один уцелел.

Он показал им устройство, которое хранилось в обломках своей колесницы. Оно давало тепло, лечило раны и иногда "говорило" тем, кто подходил к нему слишком близко. Люди считали это голосом Божьим.

Но однажды ночью, когда месяц взошёл над Елефантином, с небес снова спустилась колесница – меньшая, чем первая. Она зависла над местом крушения, и луч света забрал Элохима, как будто он никогда и не был здесь.

Люди рыдали. Воины преклонили колени. А маленький Давид запомнил этот день навсегда.

Через годы, когда он стал царём, именно там, на месте падения небесной колесницы, он повелел построить храм. Ибо сказал он:

– Здесь Бог явил нам свою силу. Здесь будет стоять дом Его, и имя Его будет велико во веки веков.

Так началась новая эпоха.

Так началась вера.

И так началась тайна, которую будут охранять века…

Глава 1

Московское утро встретило профессора Виктора Ивановича Соколова серым октябрьским небом и тяжёлыми предчувствиями. Он стоял у окна своей квартиры на Ленинском проспекте, держа в руках остывшую чашку кофе, и смотрел на поток машин внизу. Сегодня должен был состояться эксперимент, к которому он готовился последние десять лет. Эксперимент, который либо принесёт ему славу первооткрывателя, либо… Он не хотел думать о втором варианте.

Виктор был человеком, привыкшим к точности. В свои пятьдесят два года он оставался одним из ведущих теоретиков России в области квантовой механики и физики пространства-времени. Его лекции в МГУ всегда собирали полные аудитории, а научные статьи цитировались коллегами по всему миру. Международное признание требовало постоянного общения с зарубежными коллегами. Английский Виктор знал в совершенстве – без этого немыслима современная наука. Французский освоил несколько хуже, но достаточно свободно для участия в конференциях в Сорбонне и ЦЕРН.

Но подлинной страстью Виктора были средневековые манускрипты. Увлечение началось случайно – в одной из парижских библиотек он наткнулся на трактат алхимика XIV века о "временных превращениях". Старофранцузский давался тяжело, но постепенно он научился читать эти древние тексты. Маша, его покойная жена, шутила, что он ищет формулу времени в пыльных фолиантах, не подозревая, насколько близка к истине. Но вся эта респектабельная жизнь учёного была лишь способом заглушить боль, которая не отпускала его уже десять лет.

Десять лет назад его жизнь разделилась на "до" и "после". До того утра, когда он как обычно завтракал с Машей, обсуждая планы на день. Она собиралась на работу в издательство, где редактировала научно-популярные книги, а он – в лабораторию, где корпел над очередными расчётами. Обычное семейное утро, каких у них было тысячи.

– Витя, – сказала она тогда, наливая ему вторую чашку кофе, – ты опять всю ночь просидел за формулами. Посмотри на себя в зеркало.

– Маш, я же говорил – у меня важная работа. Если моя теория верна…

– Если твоя теория верна, ты изменишь мир, – улыбнулась она, поправляя ему воротник рубашки. – Но не забывай, что у тебя есть и другой мир – здесь, дома.

Они вышли из дома вместе, как всегда. Дошли до перекрёстка у метро "Университет", где их пути расходились – она направо, к автобусной остановке, он прямо, к входу в подземку. Виктор помахал ей рукой и скрылся в толпе пассажиров.

Через полчаса ему позвонили из больницы.

BMW с отказавшими тормозами врезался в автобус на скорости восьмидесяти километров в час. Водитель, как выяснилось позже, был пьян. Маша сидела у окна, читала книгу. Врачи сказали, что она не почувствовала боли.

После похорон Виктор три дня не выходил из дома. Потом встал, оделся и пошёл в лабораторию. С тех пор работа стала его единственным спасением от мыслей о том, что могло бы быть, если бы он в то утро попросил Машу остаться дома. Если бы настоял на том, чтобы подвезти её на работу. Если бы…

Виктор резко встряхнул головой, прогоняя навязчивые мысли. Десять лет – и эти "если бы" всё ещё преследовали его, особенно по утрам, когда квартира казалась особенно пустой. Он научился справляться с этим единственным способом – уходить в работу с головой.

Наука не оставляла места для "если бы". В формулах была определённость, логика, красота. Теория пространственно-временных искривлений, которой он увлекался ещё со студенческих лет в МГУ, стала не просто научным интересом, а навязчивой идеей. Что, если время можно изменить? Что, если существует способ вернуться назад и исправить ошибки?

Рационально он понимал абсурдность таких мыслей. Но когда поздно вечером, в пустой лаборатории Института физических проблем имени Капицы, он выводил уравнения, описывающие поведение пространства-времени в критических точках, где-то в глубине души теплилась безумная надежда.

Поворотным моментом стал тот день три года назад, когда он понял: теоретических выкладок недостаточно. Если он действительно хочет проверить свои гипотезы, нужно переходить к практике. Нужно построить машину.

Три года назад теория обрела практические очертания. Генератор поля, способный создать локальное искривление пространства-времени, перестал быть фантазией. Расчёты показывали, что при определённых условиях возможно создать стабильную пространственно-временную аномалию – то, что в научно-фантастических романах называли "червоточиной".

Виктор допил остывший кофе и взглянул на часы. Без четверти восемь. Артём, аспирант кафедры и его ассистент, должен был приехать в лабораторию к девяти, чтобы провести последние проверки оборудования. Сегодня они либо войдут в историю науки, либо… либо взорвут половину института.

Мысль о возможной катастрофе не давала ему покоя последние недели. Не из-за страха за собственную жизнь – после смерти Маши его собственная жизнь потеряла большую часть ценности. Его беспокоило другое: ответственность за жизни коллег, за возможные последствия для города, для страны. Что, если его расчёты неверны? Что, если он переоценил стабильность создаваемой аномалии?

Все эти сомнения могли бы парализовать его, если бы не одно обстоятельство. Странная встреча в Кембридже изменила всё – дала ему и уверенность, и одновременно новые поводы для беспокойства.

Тогда появился тот странный англичанин, Дэвид Уилсон из Кембриджа, который познакомился с ним во время международной конференции по квантовой физике в самом Кембридже три месяца назад. Виктор тогда выступал с докладом о возможностях практического применения неевклидовой геометрии в физике пространства-времени.

Конференция проходила в величественном зале Тринити-колледжа – том самом, где когда-то работал Ньютон. Высокие готические своды, тёмные дубовые панели, портреты великих учёных прошлого, смотрящие со стен. Атмосфера была торжественной и немного пугающей – здесь каждое слово должно было весить как минимум на тонну больше, чем в обычной аудитории.

После доклада к Виктору подошёл высокий, худощавый мужчина лет пятидесяти, с проницательными серыми глазами и аккуратно подстриженной бородкой. Он говорил тихо, но каждое слово звучало весомо.

– Профессор Соколов, ваша работа по искривлению пространства-времени поразительна, – сказал он, крепко пожимая руку. – Дэвид Уилсон, кафедра теоретической физики. Я занимаюсь похожими исследованиями. Думаю, нам стоит поговорить более подробно.

Уилсон предложил продолжить разговор в The Eagle – знаменитом пабе, где Крик и Уотсон впервые объявили об открытии структуры ДНК. Заведение находилось в самом сердце Кембриджа, на Бене-стрит, и славилось тем, что здесь собирались учёные уже несколько поколений подряд.

Внутри паба царила особая атмосфера: низкие потолки с массивными балками, стены, исписанные автографами пилотов RAF времён Второй мировой, приглушённый свет старинных ламп. Они устроились в углу, за столиком, покрытым потёртым дубом, на котором, вероятно, обсуждалось немало научных открытий.

– Я внимательно следил за вашими публикациями, – начал Уилсон, заказав два пинты горького эля. – Особенно заинтересовала статья в Physical Review о практических аспектах генерации пространственных аномалий.

– Вы читаете переводы с русского? – удивился Виктор.

– О нет, я читал оригинал на русском, – улыбнулся англичанин. – Выучил язык специально для работы с советскими архивами по физике. Там немало интересного.

Уилсон достал из портфеля папку с расчётами. Виктор заметил на обложке странный символ – выгравированную спираль, заключённую в круг. Простой геометрический узор, но что-то в нём было гипнотически притягательное. – Красивый символ, – заметил Виктор, кивнув на обложку. – А? – Уилсон быстро взглянул вниз и слегка повернул папку, скрывая изображение. – Старинный знак. Символизирует вечное движение времени по спирали. Подходящий для наших исследований, не находите? Англичанин разложил расчёты на столе, и Виктор забыл о странном символе, увидев свои собственные формулы, но дополненные какими-то поправками.

– Видите ли, – продолжил Уилсон, указывая на одну из формул, – здесь вы используете стандартный подход к расчёту энергетических затрат. Но если применить модифицированные уравнения Эйнштейна-Гильберта с учётом квантовых флуктуаций…

– Постойте, – Виктор наклонился ближе, – эти поправки… они же должны снизить энергопотребление процесса в разы. Но откуда вы…

– У меня есть доступ к некоторым… скажем так, необычным источникам, – загадочно улыбнулся Уилсон. – Но суть в том, что ваш подход верен. Вам не хватает только одного элемента для успешного эксперимента.

– Какого именно?

Англичанин допил эль и посмотрел на Виктора долгим взглядом, словно взвешивая, стоит ли говорить дальше.

– Точного контроля над процессом. Теория – это одно, а практическое управление пространственным пробоем – совсем другое. Я могу помочь вам с этой проблемой.

– И что вы хотите взамен?

– Просто результаты эксперимента. Я коллекционирую… данные по подобным исследованиям. Это чисто научный интерес, уверяю вас.

Странно было то, что англичанин, казалось, понимал теоретические выкладки даже лучше самого Виктора. Больше всего Виктора поразило не то, что незнакомец понимал его теорию, а то, как легко он предлагал решения проблем, над которыми сам Виктор бился месяцами. Словно англичанин уже знал ответы заранее. Более того, некоторые его предложения граничили с гениальностью.

– У вас есть всё необходимое для эксперимента, – сказал Уилсон, отставляя пинту пива. – Но я могу предложить кое-что, что сделает ваш генератор более эффективным.

Через месяц по почте пришла посылка с пультом управления – устройством, которое выглядело как гибрид смартфона и научного калькулятора. На задней панели был выгравирован тот же символ – спираль в круге. К устройству прилагалась записка: "Это поможет вам контролировать процесс более точно. Удачи в экспериментах. Д.У."

Виктор тогда подумал, что это какая-то фирменная символика производителя. Только позже он начал замечать этот знак в самых неожиданных местах…

В последние годы международное сотрудничество давалось всё труднее. После событий 2014 года атмосфера в научном сообществе заметно изменилась. Каждая поездка на зарубежную конференцию требовала согласований, каждый контакт с иностранными коллегами фиксировался и анализировался.

Виктор помнил неприятный разговор с майором Петровым – куратором от ФСБ, закреплённым за РАН, после возвращения из Кембриджа:

– Профессор Соколов, этот Уилсон… вы уверены, что он именно тот, за кого себя выдаёт?

– Что вы имеете в виду?

– Слишком много он знает о ваших исследованиях. Слишком точно задаёт вопросы. И появился как-то очень вовремя, не находите?

Тогда Виктор отмахнулся от этих подозрений. Чекисты везде видят заговоры. Теперь, держа в руках пульт Уилсона, он начинал думать, что зря.

С тех пор прошло два месяца подготовки, бесчисленных проверок и калибровок. И вот наступило утро, которого он одновременно ждал и боялся.

Виктор остановился у входа в институт и достал из кармана потёртый кожаный блокнот – дневник Маши. Он всегда носил его с собой, особенно в важные дни. Открыв на последней записи, он перечитал знакомые строки:

"Витя так увлечён своими формулами, что иногда забывает о реальном мире. Но я вижу, как горят его глаза, когда он говорит о возможности изменить наше понимание времени и пространства. Может быть, он действительно изменит мир…"

– Маша, – прошептал он, – если бы ты знала, к чему всё это приведёт…

Неясное беспокойство, которое мучило его последние дни, усилилось. Что-то в пульте Уилсона было не так. Слишком совершенный, слишком точный, словно созданный с учётом именно его, Виктора, разработок. Но отступать было поздно – эксперимент назначен на сегодня, оборудование готово, а Артём уже наверняка ждёт его в лаборатории.

Виктор убрал дневник и направился к входу. Сегодня он либо совершит научный прорыв, либо… Он не хотел думать о втором варианте. Но странное ощущение, что кто-то невидимый наблюдает за ним, не покидало его с самого утра.

Проходя мимо памятника Капице во дворе института, Виктор невольно вспомнил слова великого физика: "Наука – это не только знание, но и ответственность за последствия."

Сегодня ему предстояло понять, насколько тяжела эта ответственность – и готов ли он нести её до конца.

Он остановился у памятника и ещё раз взглянул на небо. Серые облака сгущались, обещая дождь. Или бурю.

Слова майора Петрова всплыли в памяти: "Слишком много он знает о ваших исследованиях." Что, если оперативник был прав? Что, если Уилсон действительно не тот, за кого себя выдаёт?

Виктор поправил воротник пальто и направился к институту. Его шаги гулко отдавались на мокром асфальте. У старой скамейки у входа он невольно замедлился. Здесь они с Машей часто пили кофе по утрам, обсуждая его лекции или её редакторские правки. "Витя, не забывай про реальный мир", – любила повторять она. Что бы она сказала теперь, узнав, что он пытается пробить ткань пространства? "Ты играешь с огнём", – наверное, так.

Он достал из кармана дневник Маши, провёл пальцем по потёртой обложке. Внезапно лёгкий гул, почти неуловимый, пронёсся в воздухе, и небо над институтом словно мигнуло, исказив пространство на долю секунды. Виктор замер, но всё стихло. "Показалось", – подумал он, но сердце забилось быстрее.

У входа он заметил мужчину в тёмной куртке, стоявшего чуть в стороне. Тот смотрел на институт, словно изучая его. Виктор нахмурился, но времени разбираться не было. Сегодня всё решится.

Глава 2

Войдя в здание института, Соколов кивнул охраннику, сидевшему за стойкой возле вертушки, Степанычу. Тот, такое впечатление, сидел тут ещё со времён постройки института, настолько его фигура была органично вписана в пространство проходной.

– Как настроение, Виктор Иванович? – охранник заметно обрадовался приходу Соколова. Они знали друг друга довольно давно и Степаныч откровенно сопереживал потере Виктора. – Вижу вы сегодня что-то не в духе.

– Не знаю, какие-то предчувствия нехорошие… – Меня терзают смутные сомнения, – попытался тот отшутиться. – Наверно погода…

– Ну возможно, – ответил Степаныч, – Кстати тут ваш шалопут с утра носится как электровеник, Артёмка, который. – Я ему говорил: "Посиди спокойно, не майся. Придёт Иваныч, никуда не денется…"

Соколов ухмыльнулся. Да уж, ассистент ещё тот малый, всё ему неймётся, но программист он от бога, за что его и ценит начальство. А уж какие у него амбиции… Виктор вспомнил себя в его годы: "Такой же амбициозный был, но вот поди ж ты, жизнь обтесала."

Пройдя вертушку, он столкнулся со сгустком живой энергии, который представлял собой его ассистента, Артёма Лебедева.

– Виктор Иваныч! – выдохнул Артём, – я тут с утра делаю прогоны наших рассчётов, дописал таки модуль сопряжения с пультом Уилсона.

Его глаза горели, он с гордостью смотрел на Соколова, словно пытаясь сказать: "Меня можно наградить доской почёта".

– Говори уже, не томи, – Соколов не любил когда Артём строил загадочный вид. И тут, принюхавшись, произнёс: – Ты, засранец, вчера где был? Ты что, забыл чем мы тут занимаемся? Да у нас работа ответственней, чем у персонала Шереметьево. А сегодня что? Эксперимент! Если бы это был не ты, давно бы отсюда вылетел как пробка.

– Защем ругаисся, нащальникэ? – Артёму, казалось, весь пафос Соколова был нипочём. – Ну посидели с друзьями немного, волнительно, понимаешь, перед таким ответственным экспериментом. Да и потом, не сильно то я и употребил, чесс слово, не сойти мне с этого места… Я же тоже понимаю, что значит наша работа.

– Волнительно ему, – проворчал Виктор, – я сегодня с утра место себе не нахожу. Пошли в лабораторию.

Артём вздохнул и поплёлся за Соколовым.

Идя по коридору к лаборатории, Артём не мог удержаться от рассказа о вчерашнем вечере, несмотря на недовольство научного руководителя.

– Виктор Иваныч, ну вы не думайте, что я безответственный. Просто понимаете… – он замялся, подбирая слова, – когда понимаешь, что завтра может всё изменится, хочется как-то отметить это.

– Отметить что? – буркнул Соколов, доставая пропуск для входа в седьмую лаборaтoрию.

– Ну как что! Мы же историю делаем! Завтра все учебники переписывать будут. "Соколов и Лебедев открыли способ управления пространственно-временным континуумом", – Артём театрально взмахнул руками. – Представляете? Нобелевская премия, мировая слава…

Виктор покачал головой. Вот она, молодость. Артём видел только блеск славы, а не груз ответственности. В свои двадцать восемь лет он всё ещё верил, что мир создан для его удовольствия.

– Ладно уж, рассказывай, где шлялся, – вздохнул Соколов, понимая, что Артём всё равно не успокоится, пока не выговорится.

Лицо ассистента просветлело:

– Да встретились мы, как обычно, на Воробьёвых. Знаете же мою тусовку – байкеры, программисты, пара художников. Серега на новом Kawasaki приехал, красавец такой, зелёный весь. Мы сначала покатались по набережной, потом в "Пилотаж" заехали…

– В "Пилотаж"? – Виктор знал эту забегаловку рядом с МГУ, где собиралась богемная молодёжь.

– Ага, там Катька была… – Артём замолчал, поняв, что слишком увлёкся.

– Какая ещё Катька?

– Да так, девушка одна… Из Бауманки, кстати, тоже техническая. Умная очень, про квантовую механику может часами говорить. И красивая, – он мечтательно улыбнулся. – Длинные чёрные волосы, глаза серые такие…

Артём на секунду погрузился в воспоминания о вчерашнем вечере. Они сидели в "Пилотаже", и разговор как-то сам собой перешёл на работу. Серега, как обычно, подначивал:

– Тёма, ну расскажи уже, чем вы там в своей секретной лаборатории занимаетесь? Бомбу атомную делаете?

– Круче, – загадочно ответил Артём, наслаждаясь вниманием. – Мы пространство-время изучаем.

– Это как? – заинтересовалась Катька, отложив свой коктейль.

– Ну… – Артём понизил голос, хотя в заведении и так играла громкая музыка, – скажем так, через пару лет ваш покорный слуга может оказаться в учебниках физики. Рядом с Эйнштейном и Хокингом.

– Серьёзно? – в её глазах появился неподдельный интерес.

– Более чем. Завтра у нас эксперимент, который… – он театральную паузу выдержал, – который может изменить представление человечества о природе времени.

– Блин, Тёма, – присвистнул Серега, – а я думал, ты просто в НИИ каком-то корпишь.

– Я не просто кто-то, – с гордостью сказал Артём, – я соавтор проекта. Когда об этом узнает весь мир, моя фамилия будет стоять рядом с фамилией Соколова во всех научных статьях.

Катька смотрела на него с восхищением, и это опьяняло больше алкоголя…

– Артём! – резкий голос Виктора вернул его в настоящее. – Ты меня слышишь вообще?

– А? Да, да, конечно слышу, – замотал головой ассистент.

– Ты понимаешь, что у нас сегодня не свидание, а эксперимент, который может либо принести революцию в науке, либо убить нас всех?

– Понимаю, понимаю! – замахал руками ассистент. – Просто я хотел сказать… Катька вчера спросила, не боюсь ли я. Ну, эксперимента этого. А я подумал – чего бояться? Мы же не дураки, всё просчитали. И потом, если не рискнуть, так и останемся никем.

Они остановились у двери лаборатории. Виктор посмотрел на своего ассистента внимательно. За внешней бравадой и показным легкомыслием угадывалось что-то ещё. Артём действительно волновался, просто скрывал это под маской балагура.

– Ты ведь понимаешь, – сказал Виктор тише, – что если что-то пойдёт не так, то твои Катьки и покатушки на байках могут закончиться раз и навсегда.

– Виктор Иваныч, – вдруг серьёзно ответил Артём, – а что такое жизнь без риска? Я вот смотрю на своих одногруппников – женились, ипотеку взяли, детей родили. Сидят в офисах, пишут корпоративные сайты за копейки. Через десять лет они все будут одинаковые – толстые, лысые, с кредитами по горло. А мы? Мы можем войти в историю!

– А можем и выйти из жизни, – заметил Соколов.

– Ну и что? – Артём пожал плечами с той наигранной бравадой, которая выдавала его молодость. – Лучше яркая короткая жизнь, чем долгое серое существование. Вы же сами когда-то были таким. Не могли же вы всегда быть таким… серьёзным.

Виктор усмехнулся. Артём был прав – когда-то он тоже горел амбициями, мечтал перевернуть мир. Правда, тогда рядом была Маша, которая умела остудить его пыл мудрыми советами.

– Хорошо, философ, – сказал он, прикладывая карточку к считывателю, – давай лучше проверим, готова ли наша машина времени покорить вселенную.

– Виктор Иваныч, а вы не думали, что если эксперимент удастся, то у вас появится шанс… ну, в смысле… – Артём запнулся, поняв, что лезет в болезненную тему.

– Что? – резко повернулся к нему Соколов.

– Ничего, ничего, – поспешно замахал руками ассистент. – Я не то хотел сказать.

Но Виктор понял. Артём намекал на возможность изменить прошлое, предотвратить смерть Маши. Эта мысль посещала его не раз за последние годы, но он всегда гнал её прочь. Наука ради личной мести или попытки исправить судьбу – это уже не наука, а одержимость.