Нулевой архетип

Хоуз провел их по коридору до винтовой лестницы и начал спускаться. Света на лестнице не было, и небольшой спирит-фонарь в его руках отбрасывал по сторонам странные тени.

Чем ниже они спускались, тем холоднее становилось. Штукатурка стен сменилась необработанной горной породой, и Кейн почти не удивилась, когда они остановились перед массивными двойными дверьми. Тяжелое темное дерево, обитое железом, кое-где едва заметно переливалось линиями спирита, в него была встроена схема. Что-то защитное, насколько могла судить Кейн.

Она ни разу не была там, но без труда определила, почему Эрика распорядилась привести их с Атресом именно сюда.

Хоуз повозился с массивным железным замком, прежде чем двери поддались, и Кейн заглянула внутрь.

За дверью оказалось просторное помещение, гулкое и почти пустое. У дальней стены, полускрытая ширмой, стояла кровать, ближе к выходу – стол и два кресла. Света не хватало, чтобы рассмотреть все, но Кейн и не требовалось. Она знала, куда их привели.

Они с Атресом оказались в комнате, в которой Вольфган Хаузер, отец Эрики, провел свои последние месяцы.

– Садитесь, – неприязненно сказал Хоуз и ушел, закрыв за собой дверь.

– Он не любит вас, – невозмутимо заметил Атрес, остановившись возле письменного стола.

– Никто здесь не любит меня, – ответила Кейн, занимая одно из кресел. – Мое решение обрекло Хаузера на медленное угасание в этой комнате. Такие вещи не располагают к любви.

– Не худшее, что вы могли бы сделать. – Атрес наклонился над столом, явно не испытывая неловкости от того, что находился в комнате мертвого человека. – Думаете, Эрика Хаузер намеренно заставляет нас ждать?

– Я не знаю.

Кейн помнила Эрику разной – порывистой и упрямой, в отчаянии умоляющей спасти отца, собранной и сосредоточенной в университете. И помнила ее на полу в зале испытаний – скорчившуюся от боли фигуру в простом красном платье ученицы, белокурые локоны на грубом камне пола, извивающиеся образы Миража вокруг – темные, страшные.

До того Эрика была удивительно красивой девушкой. Потом Кейн видела ее в больничной палате, все еще бессознательную, укутанную дымом образов и видений. Часть лица и правая рука были изуродованы ожогами, Эрика лежала неподвижно, пронзительно бледная на фоне застиранной больничной простыни, и казалась сломанной куклой.

– Мы не виделись долгое время. Сейчас она может быть совсем не такой, какой я ее помню.

Хотя прежняя Эрика наверняка заставила бы их с Атресом ждать.

– Вы не представляете насколько, мастресса Анна.

Голос за спиной заставил Кейн вздрогнуть. Она не почувствовала ничего – дверь не скрипнула, открываясь, никто не заходил в комнату, разве что почудилось присутствие постороннего спирита, но оно едва читалось на фоне схемы на двери. И голос был странным, нечеловеческим, он расслаивался на детский и взрослый, на голос мужчины и женщины, как будто слова произносили несколько человек одновременно.

Кейн обернулась. Женская фигура – полупрозрачный силуэт, словно туманом укутанный образами Миража, – стояла в дверях.

– Что вы так смотрите? – Постепенно голос Эрики становился нормальнее, был все ближе к тому, как она говорила в университете. – Не ожидали?

Образы текли вокруг – странные, полуразличимые: вереница птиц, волна, тени деревьев извивались, сливаясь с другими, словно стремились прочь от Эрики. В просветах все больше угадывалось настоящее – фрагмент платья, рука, затянутая в кружевную перчатку.

Должно быть, Эрика пришла сразу с представления. Или же теперь так одевалась.

– Помните, на занятиях вы говорили нам, что невозможно жить в Мираже. – Спирит стекал с нее, собирался клубами у ног, вился кольцами вокруг головы. – Вы были неправы. Я теперь даже сплю с точкой смещения под подушкой. – Спирит вокруг лежал слоями, и Кейн не понимала, как могла не почувствовать его раньше. Под одним образом скрывался другой. Звуки и запахи, картинки и фантомные ощущения – холод, тепло, прикосновение чешуи. – Здорово, правда, мастресса Анна? Я теперь настоящая королева иллюзий. Зрители в восторге.

– Спасибо, что согласилась встретиться с нами. – Кейн больше нечего было ответить.

Эрика выглядела младше, чем в университете, и была прекрасна. Ее кожа светилась, золотистые волосы, собранные в два длинных хвоста, сияли. Она вся казалась изумительной, нереальной картиной, укутанной клубами Миража. Она и была картиной – от причудливого черно-красного корсажа до пышной юбки, от маленькой, почти игрушечной шляпки на голове до изящной вуали. Образ внутри образа. Настоящая Эрика – изуродованная девочка, которую Кейн видела на больничной койке, – пряталась где-то внутри, и у Кейн это почему-то вызывало чувство острого сожаления.

– Не стоит, мастресса Анна. Конечно, я согласилась встретиться с вами. Вам что-то нужно, иначе вы не пришли бы. Что-то нужно вам настолько, что вы готовы просить, а то и умолять. Знаете, сколько я мечтала, что вы придете меня умолять? – На секунду, всего на миг под ее совершенным лицом проступило настоящее – фрагмент ожога, как набежавшая на лицо тень. – Я, мастресса Анна, ждала, что вы придете. Почему-то верила, что это рано или поздно случится. И вот вы здесь, и не одна. Кого вы привели с собой?

– Алан Атрес, – представился он, прежде чем Кейн успела ответить. – Мне нужны координаты точки расщепления.

На секунду в образах, окружавших Эрику, мелькнуло лицо. Кейн показалось, что она узнала Вольфгана Хаузера. Оно появилось и пропало, а Эрика рассмеялась.

– Да. Я ожидала чего угодно, только не этого. А ведь я заранее решила вам отказать. Правда, тогда еще не знала, о чем вы попросите.

– Именно поэтому я привела Алана. Координаты нужны ему. Он схематик.

На миг, так быстро, что Кейн едва успела заметить, Эрика потеряла контроль над Миражом – тени брызнули в стороны, пятнами легли на стены, словно пытаясь их сожрать, а потом вернулись в привычный клубящийся поток.

– Да, – задумчиво, словно самой себе, повторила Эрика, – я ожидала от вас чего угодно. Но не этого.

– Вы не откажете, – убежденно сказала Кейн. – Вы могли бы отказать мне, но не Алану.

Жестоко было использовать Эрику так, но Кейн уже давно не питала иллюзий – между ними уже ничего нельзя было исправить.

– Я вас ненавижу, мастресса Анна, – равнодушно, почти буднично произнесла Эрика. – Вы знаете и потому не боитесь, что я возненавижу вас сильнее. Алан, верно? – Она повернулась к Атресу, и образы потекли к нему волной, полупрозрачными руками из тени, крыльями черных бабочек.

– Предпочту по фамилии.

Кейн в который раз удивилась тому, как легко ему удавалось сохранять спокойствие.

– А вы смелый человек. – Эрика рассмеялась, и в ее голос вплелся перезвон колокольчика и грохот падающих книг. – Папа тоже был смелым, пока не понял, что его ждет.

– Мне несвойственно впадать в панику. – Атрес ответил, словно не было вокруг ни беснующегося потока Миража, ни полупрозрачных рук, что извивались рядом с его лицом.

– Даже если того требуют обстоятельства? – Кривая улыбка расколола лицо Эрики пополам, превратила в уродливую маску – страшную и пронзительно настоящую.

– Не бывает таких обстоятельств, – сказал Атрес с той безусловной уверенностью, которая так подкупала в нем Кейн.

Для него не существовало оттенков и полутонов, он не сомневался и не переживал. Он действовал, если мог действовать, или искал способ действовать, если не мог. Для них с Эрикой он был как скальпель – острый и совершенный в своей простоте инструмент, равнодушный и к их проблемам, и к миражам.

– Наверное, вам очень легко жить, я вам почти завидую, – призналась Эрика. – Значит, хотите, чтобы я дала вам координаты?

– Да.

– А если не дам, мастресса Кейн все равно их достанет. Вот только успеет ли вовремя.

Она говорила, а образы вокруг нее затухали, растворялись в воздухе, и наконец осталась только изуродованная девушка с двумя детскими хвостиками. Кружевные перчатки, маленькая шляпка, ожог на щеке.

Кейн иногда думала, что стало с Эрикой после того неудачного испытания, и теперь чувствовала только грусть, что все сложилось именно так.

– Этот человек, наверное, дорог вам, мастресса Анна. Настолько, что вы пришли ко мне. – Настоящий голос Эрики звучал тихо и невыразительно. – Я помню, как сама приходила к вам. Папа был мне очень дорог. А вам очень нужны эти координаты.

«Мне жаль, что так получилось с твоим отцом», – хотела бы сказать Кейн, но от этого никому не стало бы легче.

– Да, мне очень нужны координаты.

– Тогда умоляйте. – Эрика предложила это походя, будничным тоном, как будто просто называла цену. – Валяйтесь у меня в ногах, вытирайте волосами пол и умоляйте. Так делают люди, когда им отчаянно что-то нужно. Я так делала, помните?

Да, Кейн помнила.

Она встала с кресла, опустилась на колени, склонила голову, чтобы скрыть лицо. Оказалось неожиданно несложно, да и почему должно быть иначе? Для нее все не так, как для Эрики. Не было за этим ни искренности, ни мольбы.

Имитация. Эрика умоляла, потому что действительно любила своего отца. Кейн делала это, чтобы получить желаемое.

Когда она была маленькой, гувернантка в наказание иногда ставила ее на коленях в угол. Рассыпала там крупные бусины, чтобы стоять было больно, – обычное наказание для девочек из высшего круга, – и оставляла так на полчаса. Кейн не спорила, не пыталась избежать наказания, но никогда не отступалась от того, что задумала.

С тех пор ничего не изменилось.

– Я умоляю, дайте нам координаты точки расщепления. От этого зависит жизнь дорогого мне человека. – Наверное, отчаявшиеся люди умоляли иначе – собственные слова казались ненастоящими, цитатой из книги.

– Не верю, – фыркнула Эрика. – Смотрю на вас, мастресса Анна, и не верю. Я бы вытерла о вас ноги, но мне даже этого не хочется. Я…

– Хватит. – Голос Атреса прозвучал неожиданно четко, будто выстрел. – Поднимитесь, Кейн. Этот фарс пора заканчивать.

Кейн осталась на месте.

– От этого может зависеть ваша жизнь, Алан. И мне… – Не трудно.

Ей действительно было не трудно.

– В конечном счете, это бессмысленно. – Он положил руку ей на плечо, пальцы сжались до боли, будто стальные. Атрес не спрашивал, хочет ли Кейн подняться, собирается ли это делать. При необходимости он сам заставил бы ее встать. – Вы, – обратился он к Эрике, – или согласитесь дать координаты, или нет. В любом случае ваш отец не оживет.

Эрика молчала и казалась застывшей.

– А вы не боитесь делать другим больно, – сказала она наконец. – Я не дам координаты. Я просто не смогу жить с собой, если соглашусь так просто. Даже если вы схематик. Даже если вы обречены, как папа. А если соглашусь, буду ненавидеть вас за то, что вас спасли, а его нет.

Кейн поднялась. Вставать оказалось тяжелее, чем опускаться.

– Думаешь, Вольфган Хаузер хотел бы для тебя этого?

– Разумеется нет. Но он мертв, кого это теперь волнует? Я не дам вам координаты, – повторила она, словно для себя, и Мираж снова укрыл ее будто волной – клубящимися образами, совершенной картинкой красивой Эрики. – Но я могу отправиться с вами. – Тени под ногами извивались, свивались кольцами, как змеи, и распускались цветами, словно в Эрике боролись красота и уродство. – Мне плевать на вас, мастресса Анна. И на вашего дорогого человека тоже, – добавила Эрика, и ее совершенное лицо странно скривилось, будто она вот-вот расплачется. – Мне нужно самой увидеть, что точка расщепления сработает. Что есть способ спасти схематика, что он всегда был. Ради этого… Да, ради этого я отведу вас к узлу Земли.

3

Глава

Церковь Солнца располагалась почти у самого обрыва в западной части Цитадели, в неблагополучных окраинных районах. Крохотные хлипкие домики громоздились один над другим, неуловимо напоминая строительные леса, стремились занять каждый сантиметр пространства. Бедные и живучие, как крысы, их обитатели были им под стать – грязные оборванцы с запавшими голодными глазами и обязательным ножом за пазухой. Те, что побогаче, могли позволить себе прорубить жилище в скалах, по которым Цитадель расползалась как зараза; остальные ютились где придется.

Стерлинг ненавидел трущобы. Ненавидел готовые вот-вот развалиться домишки, белье на веревках, чумазую детвору и собак, копошащихся в мусоре. Он неизменно наблюдал их сверху, из своего воздушного экипажа – неприглядный человеческий муравейник, готовый пожирать сам себя, чтобы выжить. На такой высоте запахи до него не долетали, но Стерлинг представлял, как все оно должно было вонять. Это вызывало естественную брезгливость человека, который привык окружать себя красивыми вещами. Трущобы оскорбляли в нем эстета и вызывали острое чувство непонимания: зачем эти люди продолжают существовать? Без надежды и смысла, как плесень, расползающаяся на хлебе.

Тем не менее Джеймс Стерлинг был в первую очередь деловым человеком. Ради собственной выгоды он умел закрывать глаза на множество неприглядных деталей.

Церковь находилась на верхнем ярусе трущоб, рядом с заброшенным небесным причалом. Когда-то, еще до Первой катастрофы, там располагался центральный аэровокзал Цитадели, но после пожара его закрыли.

Воздушный экипаж Стерлинга – черная с золотом небесная ладья – мягко опустился на небольшую площадку неподалеку от церкви. Плиты были потрескавшимися, кое-где все еще черными от копоти – за последующие годы дожди так и не смыли гарь до конца.

Вход в церковь был вырублен в скале – массивный и неуместно помпезный на фоне обгорелых останков старого вокзала.

Стерлинг прилетел на закате, незадолго до вечерней службы. В главном зале свет падал сквозь небольшие круглые окна под потолком, косыми лучами ложился на серые плиты пола. У дальней стены, возле алтаря с символом солнца, священник в красном зажигал свечи.

Стерлинг прошел по залу, с любопытством оглядываясь. Поравнявшись с чашей для пожертвований, положил в нее золотой юнит. Монета звонко ударилась о медные стенки.

Священник обернулся, глянул на Стерлинга и продолжил свое дело.

– Добрый вечер, святой отец. Трудитесь в поте лица?

– Нужно все подготовить к вечерней службе, сын мой.

– Никогда не понимал этой манеры обращения, – добродушно хмыкнул Стерлинг. – Вы слишком молоды, чтобы и вправду быть моим отцом. Я грешен?

У сорокалетнего на вид священника были светлые, по-военному коротко стриженые волосы и цепкий взгляд человека, который умеет убивать и готов это делать за достойное вознаграждение. В подобном Стерлинг разбирался, пусть этого конкретного человека видел впервые.

– Определенно, сын мой, – спокойно ответил священник. – Вы грешны, не раскаиваетесь и попадете в ад на вечные муки.

Он сказал это так уверенно, что Стерлинг рассмеялся.

– А вы не щадите чужое самолюбие. К своей пастве так же обращаетесь?

– С ними я говорю о спасении, но вас оно вряд ли интересует.

– Верно, – согласился Стерлинг. – Меня больше интересует… Механик. Бог может мне помочь?

– Бог – нет, но исповедь может. Идемте.

В боковой стене рядом с алтарем обнаружился небольшой проход в смежный каменный зал. Окон в нем было меньше, и света свечей не хватало, чтобы рассмотреть все в деталях.

У дальней стены располагались исповедальни.

– Удобно, – с улыбкой похвалил Стерлинг, оглядывая три закрытые темные кабинки. – Если бы мне нужно было с кем-то встретиться без свидетелей, лучше места не нашел бы.

Здесь он был впервые. Обычно он предпочитал обращаться к другим, проверенным людям, но из-за показаний Кейн и пристального внимания жандармов это было неблагоразумно.

– Бог всегда смотрит за вами, сын мой. Не обольщайтесь.

– Это мало меня волнует, пока Бог не может дать показания в суде.

Священник отвел Стерлинга в тесную боковую кабинку, отчетливо пахнувшую пылью, и сам закрыл дверцу.

– Придется немного подождать, сын мой.

– Терпение – это добродетель, если не ошибаюсь?

– Верно.

– Тогда давайте не тратить ее напрасно.

Ждать пришлось довольно долго, но Стерлинг не был против. У него было время подумать. Ситуация с «Трелью» становилась чем дальше, тем уродливее, начиная с аварии в центральном узле и заканчивая неприятным, хоть и не смертельным, вмешательством Анны Кейн.

Стерлингу она не нравилась. Ему вообще не нравились идеалисты, а красавица Анна, увы, свой идеализм успешно совмещала с практичным талантом находить сильных союзников. Вмешательство Атреса стало неприятной неожиданностью. Стерлинг опасался этого, но не рассматривал такую вероятность всерьез. У компании «Скайлинг» определенно были возможности, чтобы спасти Линнел Райт и ее платформу, но не было повода.

У Атреса не было причин вмешиваться, и все же он вмешался. Хотел бы Стерлинг знать, что пообещала ему Анна. Она была красивой женщиной, но в любовь с первого взгляда ему не верилось.

Тем не менее контракт между управляющим Линнел Райт и «Скайлинг» существовал, и его условия настораживали. Что-то Атресу нужно было именно от Анны – от мастрессы, чего он не мог получить официально и для чего требовалось путешествие в Грандвейв, без сомнения, довольно опасное.

Кусочки, кусочки… они никак не складывались в цельную картину и не давали возможности действовать иначе как грубой силой. Это Стерлингу по-своему даже нравилось. Можно сколько угодно строить сложные схемы и планировать действия, но все это совершенно бесполезно и бессмысленно перед безыскусным ударом в лицо. Или в спину. Красавице Анне не следовало об этом забывать.

Стерлинг не желал ей зла, но не любил, когда ущемляли его интересы. Анна Кейн сколько угодно могла считать себя благородной спасительницей. Стерлинг давно вышел из возраста, когда прилично играть в добро и зло. В конечном итоге все упиралось в цели и средства, и каждый использовал те способы получить желаемое, что были ему доступны.

Красавица Анна могла соврать следователю и подставить Стерлинга, и она это сделала, хотя прекрасно понимала, что он не имел никакого отношения к аварии на «Трели». Из-за этой маленькой, но совсем не безобидной лжи многое стало сложнее.

Например, найти тех, кто не чурался грязной и опасной работы. Вопреки тому, что о нем думали, Стерлинг редко использовал незаконные методы. Это всегда было слишком хлопотно и, говоря откровенно, не обязательно. Очень мало какие проблемы не могли решить деньги и ложь – два кита, на которых стоял мир.

Он услышал шаги, звук открываемой двери – кто-то зашел в исповедальню с другой стороны – и шорох одежды. Небольшое окошко в перегородке было завешено черным кружевом, но какие-то детали Стерлинг все-таки увидел – слабое свечение спирита, очертания лица.

– Еще один грешник, да? – Голос за стенкой был грубым, хриплым и определенно насмешливым.

– Всего лишь нуждающийся в помощи, – в тон ему отозвался Стерлинг. – Я ищу человека, которого называют Механик. Может быть, вы мне поможете?

– Человека? – Из-за перегородки донеслось недоверчивое хмыканье. – Не знаю такого.

Это интриговало. Стерлинг много слышал о нелегальных схематиках, которые приспособились выживать в преступном мире, но никогда не встречал их лично.

– Какая жалость. А я не отказался бы дать ему денег, кем бы он ни был.

– Что, много лишних?

– Скорее, много проблем, за решение которых грех не заплатить. Щедро заплатить, я не склонен жадничать.

– Что надо делать?

Это уже было ближе к деловому разговору. Стерлинг всегда предпочитал их остальным.

– Есть два человека, которые отправляются в Грандвейв. Нужно, чтобы они не вернулись.

– То есть просто подождать? – Из-за перегородки послышался недоверчивый смешок.

– К сожалению, нет. – По идее, корабль Атреса мог путешествовать даже сквозь поток схем, как и любое разведывательное судно. По крайней мере сквозь наименее плотные участки Грандвейв. – За такую работу мало кто возьмется. Она требует удивительной храбрости и решительности, – добавил Стерлинг, улыбаясь, хотя собеседник не мог его видеть. – А за удивительную храбрость я готов платить удивительные деньги.

Если верить слухам, Механик мог взяться за подобное задание. Механик был лучшим, если дело касалось работы в Грандвейв.

– А ты действительно любишь слушать себя, да?

Вопрос прозвучал грубовато, но беззлобно, и Стерлинг рассмеялся.

– Я компенсирую этот недостаток своими достоинствами. Толстым кошельком, например.

– Очень толстый, наверное, кошелек. – Механик за перегородкой пошевелился, и сквозь крохотное окошко снова сверкнуло сияние спирита.

– Весьма. Хотите послушать еще?

Несмотря на легкомысленный тон, Стерлинг понимал, что после этого вопроса все решится.

– Все, что мне надо услышать, – это кого, как и сколько.

* * *

Когда они вышли из цирка сквозь ту же неприметную дверь, вечер уже перешел в ночь. На пустых улицах тускло светились разноцветным спиритом вывески, людей почти не было.

Кейн чувствовала себя совершенно разбитой. Ей казалось, она хорошо подготовилась к встрече с Эрикой, но ошибалась.

– Я закурю, если вы не против, – сказал Атрес, остановившись.

– Не знала, что вы курите, – произнесла она, чтобы что-то ответить.

– Редко. – Он достал из внутреннего кармана серебряный портсигар, чиркнул спичкой.

Крохотный огонек осветил лицо, сделал тени глубже, почти чернильно-черными.

– Вам идет сигарета. Знаете, я всегда хотела попробовать. Поделитесь?

– Это вредно.

Было так нелепо услышать от Атреса именно это, что Кейн против воли рассмеялась. Нервов в этом смехе было больше, чем веселья, и Атрес едва заметно поморщился. Вероятно, Кейн его раздражала.

– Я знаю, Алан, – отсмеявшись, ответила она. – Вы поверите, если я скажу, что мне все равно?

– Да. – Он протянул ей портсигар и спички.

Сигарета ощущалась в пальцах непривычно, казалась чужеродной. Дрожали пальцы, Кейн заметила это только теперь. Она завозилась, пытаясь сообразить, как и в какой последовательности нужно прикуривать. Зажать сигарету губами и потом зажечь спичку? Или наоборот? И куда убрать портсигар?

Атрес хмуро наблюдал за ней и наконец просто протянул руку.

– Дайте сюда.

Он зажег спичку, поднес к кончику сигареты, и Кейн, неловко затянувшись, закашлялась. Отвратительный горький дым обжег горло, на глаза навернулись слезы.

– Вы в порядке? – равнодушно поинтересовался Атрес.

Кейн не знала, зачем он спросил, в его вопросе не было ни сочувствия, ни искреннего интереса.

– Что вы сделаете, если нет?

– Ничего. Я не умею утешать.

– Хорошо, что не умеете. – Она попробовала сделать еще одну затяжку, и на сей раз получилось. Если не глотать дым, от него почти не першило в горле. Хотя, кажется, так курить неправильно. – Если бы вы начали меня утешать, я бы, наверное, расплакалась, – сказала шутливо, сама не веря, что могла бы так сорваться, и все же разговор с Эрикой задел ее больше, чем Кейн хотелось признавать.

– Плачьте, – спокойно разрешил Атрес, словно она его спрашивала. – Я не против.

Это было так нелепо, что почти смешно.

– Мы с вами отличная команда, Алан. Я не против, что вы курите, а вы не против, если я расплачусь.

– В данный момент вы тоже курите. – Он стряхнул пепел на мостовую.

Кейн сделала еще одну неглубокую затяжку и устало потерла лицо. Ее ладони пахли дымом.

– Извините. Похоже, сейчас я совершенно не в форме. Знаете, я много раз представляла встречу с Эрикой, но ни разу – ничего подобного. Наверное, вы тоже.

Он бесстрастно пожал плечами.

– Я равнодушен к миражам и спецэффектам.

Это было очень на него похоже. Атрес нравился ей этим – какой-то удивительной черно-белой жесткостью. Иногда ей казалось, что он вовсе не способен бояться.

– А я, как оказалось, нет.

– Я ожидал иного от мастрессы.

Он докурил, потушил окурок и выкинул его в урну неподалеку. Урна была в форме головы льва, медные клыки в пасти матово светились золотистым.

– Тогда вы плохо понимаете, что увидели, Алан. Эрика живет в состоянии Миража, а не переходит в него. Никогда не видела ничего подобного. Это… – она помолчала, подыскивая слова, – сказалось на ее сознании.

– Вы считаете, она опасна?

– Не знаю. Я ничего о ней не знаю теперь. Эрика ненормальна, но она почти мастресса. Ей доступен только Мираж, но для спирита схема, сделанная из Миража, столь же эффективна, как и из Нулевого архетипа. – Кейн сделала еще одну затяжку и продолжила: – Принимая Эрику на борт, вы рискуете, но в Древнем Городе она может быть сильнее меня.

– Вы хотели бы, чтобы она летела с нами. – Атрес утверждал, вместо того чтобы спрашивать, и был прав.

– Для нее это важно, а я и без того отобрала у нее слишком многое.

– Путешествие опасно.

Его слова, безусловные и уверенные, заставили Кейн криво улыбнуться.

– Иногда, Алан, сидеть в безопасности и пытаться избежать вреда намного опаснее всего, что может встретиться на пути.